Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Нина Красова.Три рассказа

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Человек родился!

Не разбирая дороги, прямиком через грядки старик мчался, широко загребая воздух длинными костистыми руками. До лога он добежал легко. Подъём давался с трудом. Цепучий таволожник сплёлся в непроходимую стену, рвал рубаху, царапал лицо и руки. Фомич, не чувствуя боли, продирался сквозь эту преграду. В голове билась одна мысль: «Боже милостивый, не допусти!!!» Он знал дурной норов своих сыновей. Особенно Василия. Старший сын служил в Афгане и с той поры вспыхивал по любому пустяку, как таёжная спичка. А тут такое!

У Махновых зарезали корову. Ничего не подозревавшая Егоровна гремела на летней кухне черепками, готовя начинку для пирогов. Завтра на выходные приедут сыновья с семьями. Полакомить городских – любимое бабушкино дело. Каникулы начались у ребят, значит, оставят внучат старикам на всё лето. То-то кутерьма будет! Нютка уже большенькая – бабушке помощница. А мальчишки – дедушкина забота. Будет с кем на рыбалку шастать.

От дум Егоровну отвлёк шум и лай Бобика. Неспешно вытерев руки о чистую тряпицу, выглянула во двор. У ограды толпились деревенские мальчишки. Завидев хозяйку, они всей оравой втиснулись в ворота, выкрикивая наперебой:

– Баба Катя, там зарезали...

– Там одна шкура!

– И голова даже...

– Да постойте вы. Ничего не понимаю, – замахала на них руками Егоровна, – толком говорите. Какая голова, какая шкура?

Вовка Башков, как самый старший, выдвинулся вперёд:

– Баб Катя, там у ручья за околицей, кажись, ваша Милка зарезанная валяется. Ну, то... чё от неё осталось... вот.

Охнув, Егоровна тихо опустилась на приступочку.

«Что за время такое подлое наступило? – с горечью думал Степан Фомич, погружая на тележку то, что осталось от семейной любимицы Милки: шкуру, голову, ноги... – Ишь как торопились. Даже всё осердие оставили. Видно, не на рынке сбывать собрались. Что с народом делается? Вот война была. Голод. Люди, что мухи осенние падали. Помню, тошнотики из мёрзлой картошки за лакомство почитали. А худоба вся по воле ходила. Хозяин за свою живность не беспокоился. Разве что зверь какой в тайге на телушку натокнётся. А человек – ни-ни. Совесть потому что имели. А теперь! Жизнь-то какая налаживается! Всё тебе дозволено. Работай только. Не ленись. Ан не-е-ет! Чужое бы сграбать. Без труда чтобы. И ведь это мы, старики, таких вырастили. От трудностей ограждали. Доогражда-а-лись, рази их гром».

Егоровны дома не было. Упылила, поди, по подружкам – горе развеять. Старик разобрал осердие, опалил голову и ноги горемычной Милки.

Совсем завечерело, когда в дом шумно вкатилась Егоровна. Плюхнувшись на лавку, которая жалобно скрипнула под её внушительным весом, старая стянула с головы косынку и вытерла потное лицо.

– Всё, Степан, знаю, кто нашу Милку порешил!

– Ну-ну, – хмыкнул в усы Фомич – и кто же на нашу худобу позарился?

– Это паразиты Шутиковские. Их рук дело. Маняша говорит, что они спозаранку обое на своём драндулете куда-то подались. А часа два как вернулись с сумками и пьяные обое. А Люська – Иванова дочка, вскорости в новом платье на улицу выскочила и ребятишек конфетами угощала. Говорит, что папка из города много гостинцев привёз. И Серёгины двойняшки в новых штанах по двору шастают. Вот бандитское отродье свалилось на нашу голову.

– Вы с Маняшей похлеще Анискина детективы деревенские. Может, Иван с Серёгой в город грибы возили. Намедни их бабы богато белых притащили с Чувашской поляны. Сама ж дивилась.

– Ага! Грибы! Много ты за те грибы выручишь? От силы пять-шесть сотен. А на Люське одно платье столько стоит. В милицию надо ехать. Вот что я тебе скажу!

– Мне-то, да! А там что скажешь? Что Шутиковы на детишек обновок накупили?

– Так, может, они не тока грибы продали. Я давесь видел, что они на старых вырубах веники вязали. Может, сдали кому. А может, ещё что. Мало-ли летом приработка. Я, мать, всё вокруг осмотрел. Следов от машины либо мотоцикла нигде поблизости нет. А так, скотиной всё потоптано. Что как напраслину на людей взвалишь? Грех будет.

Егоровна помолчала, грузно поднялась со скамьи и, всхлипывая, укрылась за занавеской. Взвизгнули пружины кровати, и стало тихо.

Фомич бесцельно побродил по кухне. Зачем-то переставил хлебницу с одного края стола на другой и заглянул за занавеску. Жена лежала на спине, сложив руки по-покойницки. Из-под прикрытых век медленно выкатывались слезинки.

– Ты вот что, мать, – присел на краешек кровати старик, – ребятам-то завтра про свои догадки в уши не назуди. Дурные они. Как бы беды не наделали. А корова – она что? Была и нету. И Бог с нею. Сама говорила, что тяжело уже скотину держать.

– Что говорила-то? – вскинулась Егоровна – Ты знаешь, сколь сейчас корова стоит? А такой, как наша Милка, во всей округе не сыщешь. Ведёрница! Все бабы завидовали. Как без молока-то будем? Чем всё лето детишков кормить? Ты подумал?

– Ну, не знаю... Бычка продадим, с книжки снимем и купим коровёнку, если тебе так без молока тягостно.

Фомич погладил жену по плечу, успокаивая, но та отшатнулась.

– Продади-и-им, ку-у-пим. Ишь какой богач нашёлся! Где такую коровёнку найдёшь? Кто тебе путную продаст-то в лето...

– Да успокойся ты! – вдруг вышел из себя Фомич. – Запричитала! У Манечки своей разлюбезной молочко поберёшь. Всё ей легче – по базарам не шастать. А ребятам чтоб ни гу-гу. Поняла? Не то, ты меня знаешь.

Резко поднялся и вышел во двор, громко хлопнув дверью.

Сыновья приехали только к обеду. У Егоровны уж и борщ перестоял, и пироги поостыли.

– Где вас нечистый носит? – встретила она упрёком шумную вытагу, высыпавшую из двух машин, и неодобрительно оглядела младшую сноху.

– Поди, опять Веруню из парикмахерской вытянуть не могли. Что-то она у нас больно порыжела и закудрявилась.

Невестка словно не заметила подкола, порывисто обняла необъятные плечи свекрови.

– А вот и не угадали, Екатерина Егоровна. Это Петин «мустанг» на полдороге сломался. Вот они на пару с братцем битых три часа в его нутре копались. А мы тихо таяли на обочине от жары и голода. Никакой диеты не надо. Я бы сейчас слона скушала.

Смеясь, Вероника чмокнула Егоровну в щеку, подхватила пакеты, которые Пётр вытаскивал из багажника «жигулей» и лёгкой походкой направилась к дому.

Егоровне очень не нравилось, что жена Петра называет её по имени да отчеству и только собралась обидеться, как внучата оторвались от деда и окружили её тесным кольцом.

Стол накрывали под навесом по-городскому – Вероникина прихоть. Салфеточки, ножички, вилочки. Егоровна давно с этим смирилась и только подавала снохам из погребушки разносолы. Фомич принёс из омшаника запотевшую бутыль медовухи.

– Мать, я бы сейчас криночку молока хлобыстнул. – Пётр захлопнул капот «жигулёнка» и вытер руки ветошью.

– А нету больше молочка... – горестно вздохнула мать и только вознамерилась развить тему, как поймала строгий взгляд мужа.

– Да зарезали мы корову, – спокойно ответил отец на безмолвный вопрос сына. – Намедни Милка вымя распорола. Ветеринар сказал, что толку не будет. Вот зарезали, мясо продали. Теперь думаем брать корову или так обойдёмся. Староваты мы с матерью становимся. Вот, может, козу ещё осилим.

– Сам её осиливай, – поджала губы Егоровна и демонстративно полезла в погребушку за очередной банкой.

Отобедав, Степан Фомич занялся подготовкой снастей для вечерней рыбалки. Так уж заведено: сыны приехали – вечером на рыбалку. С костром, с ушицей... В сараюшку притопал младший Махнов. Егор Петрович. Осмотрел растянутые дедом сети и грустно прокартавил:

– Залко. Сёдня на лыбалку не поедем.

– Почему не поедем? Вишь, я всё приготовил. И лодку подклеил. Она теперь как ласточка по воде летает.

– Не поедем. Папка с дядей Васей посли Сутив гломить.

– Каких Сутиков, кого громить?

– Баба Катя плакала и сказала, сто Сутики насу Милку уклали. Папка с дядей Васей посли их гломить.

– Ах ты ж мать твою в старуху корень! – Фомич заметался по сараюшке. – Вот старая дура! Предупреждал ведь.

Выбежал во двор. Пусто. Видно, бабы в огороде копаются. Вернулся в сарай.

– Егорша, скажи, куда, в какую сторону папка с дядькой пошли?

– А так, плямо, – махнул ручонкой малец.

– Так. Значит, по улице. А давно они ушли?

– Как мама посуду помыла.

Фомич понял, что улицей сыновей уже не догнать. А вот если огородами через лог...

Выдравшись из лога, старик оказался в Шутиковском огороде. Заросшие бурьяном грядки давно забыли о хозяйских руках. Фомич протащился через них и оказался на задах дома. Во дворе шумели. В окне он мельком заметил испуганное детское личико. Толкнул покосившуюся калитку.

Пётр молотил ногами в дверь и грязно матерился. От крыльца метнулся Василий и с размаху саданул кулаком в оконную раму. Посыпались стёкла, и из дома резанул слух жуткий женский крик. Из последних сил Фомич кинулся к сыну и повис на его широченных плечах. Свет медленно стал гаснуть, горячий воздух, словно клок ваты, забил лёгкие, стало нечем дышать.

Очнулся Степан Фомич только дома. Женщина в белом халате, гремя умывальником, мыла руки. Егоровна тихо всхлипывала у окна, вытирая фартуком мокрое лицо. Сыновья смирно стояли у стены, опустив головы.

– Его бы в город, в больницу, – проговорила врач, – но боюсь, что не довезём. Нужно вызывать специальную машину.

– Никуда я не поеду, – отозвался больной.

Егоровна кинулась к мужу.

– Господи, очнулся!

И, опускаясь на колени перед кроватью, заголосила:

– Стёпушка, родной, прости ты меня, дуру грешную. Не послушала...

В больницу Фомич так и не поехал. «Чего я там не видел? Дома и помирать веселее».

А через недельку уже выходил на крылечко подышать пряным вечерним воздухом. В один из таких вечеров Фомича окликнули. Подойдя к калитке, он с удивлением увидел Ивана Шутикова. Тот нерешительно переминался с ноги на ногу и держал за поводок белолобую годовалую телушку.

– Степан Фомич, прости ты нас с Серёгой Христа ради... Ну, бес попутал. Мы тут вот... с братом... На корову не хватило. Потратились. А тёлочка, хозяйка говорит, что от молочницы... Хорошая корова будет. И сена вам мы с Серёгой покосим. Прости, а..?

Фомич долго смотрел на мнущегося мужика. Что-то тёплое подступило к горлу. Прокашлялся.

– Ты вот что, Иван, веди-ка эту худобу до дому. Вырастишь, корова будет. Детишки у вас. Имя молоко ой как нужно. А простить... Давно простил. Всё. Иди.

И, шаркая галошами, направился к крыльцу, на котором, как изваяние, застыла Егоровна.

– Степан, ты чё, совсем с ума съехал? – от возмущения она не сразу сорвалась на крик. – Оне нам такое горе учинили, а ты смотри какой благоде...

– Цыц, старая! – прикрикнул Фомич и совсем тихо добавил: – Не видишь, что ли? ЧЕЛОВЕК родился!

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.