Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Кристина Кармалита. Бог с соседнего балкона.

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

КАРМАЛИТА Кристина Евгеньевна родилась в 1984 году в Новосибирске. Окончила факультет психологии НГПУ, сценарный факультет ВГИКа (магистратура). Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Наш современник», «Юность», «Огни Кузбасса», «Алтай», «Бельские просторы», «День и ночь», «Подъем», «Родная Кубань» и др. Автор книги поэзии и драматургии «Сны» (2020). Лауреат молодежной премии журнала «Наш современник» (поэзия, 2015). Член Союза писателей России. Руководитель новосибирского отделения Совета молодых литераторов при СПР. Живет в Новосибирске. 

 

БОГ С СОСЕДНЕГО БАЛКОНА

рассказ

Мишутку повесили у самой стены. В прошлый раз Боря заигрался, разошелся, забылся и отбил ему ухо. Мишутка стал некрасивым, и вешать его на виду у всех было не к месту – это мама велела. Боря же испытывал вину и готов был укрепить Мишутку хоть на самой макушке.

– Чучело деревянное, чего ты его выставил?

Боря начал вздувать нижнюю губу.

– Нечего мне здесь, нечего! Поломал? Поломал! Выбросить его к матери...

Маму обидел папа, и теперь должен был пострадать кто-то еще. Новый год не сулил никакого праздника.

– Неть, неть!

Боря скорчился как мог. Нижняя губа пошла в пляс. Еще немного, и алый ротик, который так любила целовать противная тетя Таня, издаст непохожие на нежность гудки парохода.

– Тогда к стене его. Или – к лешему. Будешь реветь – кину в окно!

Тактика мамы была беспроигрышной – Мишутку повесили у самой стены.

Мишутка никогда не плакал. До того как отбить ему ухо, Боря кидал его в углы, стучал об пол, подбрасывал и не успевал ловить, слюнявил, грыз, хватал жирными руками и обзывал «табюхим етиком». Отломленное ухо потерялось где-то под шкафом и не болело, а деревянное сердце Мишутки не знало обид. Еловая лапа и у стены была еловая лапа: от нее пахло лесом, в котором Мишутка родился и никогда не был, каким-то несказанным чудом и просто приятно. Гирлянда светила где-то впереди – за стволом и ветками – и не слепила Мишутку, как раньше. Звери и шары висели с другой стороны, на виду – красовались и радовали всех, а Мишутка не хотел бы никого опечалить своим видом.

Но вместе со всеми, где-то высоко и невидно висел прекрасный фарфоровый Ангел: его всегда вешали повыше на более короткие, не сгибающиеся под его тяжестью ветки.

Мишутка любил Борю, но еще больше Мишутка любил Ангела. Когда игрушки укладывали в коробку, Мишутка исхитрялся оказаться рядом с ним и весь год слушал его рассказы о волшебной стране, в которой его Боря умел летать, никогда не трубил пароходом и не ломал ни одной игрушки.

– Всех людей создал Бо-ог, и зверей создал Бо-ог, и птиц создал Бо-ог... – нараспев перечислял Ангел. – И нас создал Бо-ог... И Бога никто никогда не ви-иде-ел...

– Я видел Бога... – с опаской озираясь по сторонам, шептал в красивое ангельское ухо толстый Мишутка.

– Как ты мог его видеть, когда его не видел никто никогда нигде-е-е? – пропевал собеседник. И добавлял для весомости: – Толстый деревянный идиво-о-от.

– Ну, когда он меня создавал, я подглядел... – стыдливо признавался Мишутка. – А нельзя было?

– Да как же ты мог подглядеть, когда он тебя создавал, когда у тебя еще ни глаз, ни рта, ни ушей, ничего такого совсем даже и не было-о-о? – не сомневаясь, пел Ангел.

– Так он, когда вырезал, опрежь всего глаза мне вырезал.

– Как так вырезал глаза-а-а?

– Ножичком. Он этим делом лихо ворочает.

– Да о ком же ты говоришь, не разумею я-а?

– Ну о Боге твоем, дяде Володе.

– Бога никто никогда не ви-иде-ел и имени его никто никогда не слы-ыша-ал, что ты мне тут мете-ошь?

– Да как же его никто никогда не видел, а про него знает? – не выдерживал Мишутка. – Значит, видел кто-то, рассказал кому-то, а тот не видал и от обиды выдумал, что нельзя его увидеть, – ясно же! Я этого того не виню. Конечно, обидно: тот видал, а этот не видал и увидать никак не может. Я бы тоже чего-нибудь выдумал.

– Вот ты и выду-умываешь какого-то дядю Воло-одю, созна-айся, созна-айся, ле-егче бу-удет!

– Да как же я сознаюсь, если видал, как тебя видал. Даже руки его чувствовал! Они у него такие... шершавые.

– Кощу-унство! Кощу-унство! Не потерплю-у-у! – обижался Ангел и отворачивался.

Мишутка всячески извинялся, но от своего не отступал.

Два года длились эти беседы, на третий Мишутку с отломленным ухом кинули куда-то в сторону, забросали дождем и ватой и через год еле нашли в суматохе последних декабрьских дней.

Ангел висел где-то высоко и невидно. Надежды наговориться на елке после долгого молчания разбились о мамину злую обиду. Мишутка никогда не плакал, но его деревянное сердце больно заныло в осознании своего деревянного одиночества.

Наступило тридцать первое декабря. Сквозь зелень иголок Мишутка урывками видел, как обрастал блюдами новогодний стол, как счастливо носился Боря, как озабоченно мелькало мамино зеленое платье, потом папина серая майка, потом опять мамино платье – но уже резко, недовольно. А потом серая майка что-то рыкнула, рванулась со всей дури в сторону елки, ударилась о стену и замолчала. Но пока это молчание не успело взорваться новым предновогодним нервом, раздался звонок в дверь. Пришла противная тетя Таня, толстый дядя Петя, и мамино платье приняло праздничный вид, папина майка куда-то пропала, а вместо нее на диван уселась и уже никуда не вставала наглаженная синяя рубашка.

Застолье было старательным. Никто не шумел больше положенного и не молчал дольше обычного. Из-за плотной стены иголок Мишутка ничего не мог расслышать, но точно знал, что должны были звучать старые песни и прошлогодние новости... Пару раз к Мишутке заглядывал Боря, ласково дергал за лапы, но потом Боре подарили большого белого медведя, и новая любовь затмила предыдущую. «Борю ругают за меня и не дают лазить за елку», – оправдывал мальчика ничего не знавший Мишутка.

Пока уходил Старый и приходил Новый год, их суетливое перетоптывание еще развлекало Мишутку. Но вот уже Старый год за дверью, а Новый уселся в кресле, съел половину торта и сразу как-то весь расплылся и задремал. Гости разошлись, мама и папа давно уложили Борю и сами скрылись в спальне. За ветками в лунном свете виднелись сладкие остатки новогоднего стола. Игрушки, висевшие на виду, если и перешептывались, то неслышно, густые иголки запирали звуки, так что Мишутка в наступившем новом году остался совсем один.

– Фиговенькое дело! – пробормотал он.

Ему было скучно и, как всем в эту ночь, хотелось сказки.

– Ну и что, что я деревянный, деревья тоже в сказках попадаются, – оправдывал он неизвестно кому свое желание. – «За лукоморьем дуб зеленый...» Может, я и есть этот дуб? Дубочек.

– Скорее дубина, хам-хам, – проговорил во тьме чей-то жующий рот.

Мишутка пригляделся. Внизу под большой еловой лапой блестело и чавкало что-то зеленое. «Что за чертовщина?» – испугался он и на всякий случай прижался к ветке. Но тут за окном загремел салют, бросил в комнату толпу ярких лучей и осветил сидевшего под елкой рыжего кота. Перед котом лежало новогоднее блюдо – клубок разноцветного дождя, который он с большим аппетитом уплетал.

– Кот! – обрадовался Мишутка. – У них появился кот! Кс-кс! Рыжик! Поговори со мной, я тут опух с одиночества!

– Опух ты, судя по всему, с рождения. И какой я тебе Рыжик? Я Леонард.

– Лева, значит. Лева, как там все прошло? Я тут ни черта не видел, а слышал только бульканье.

– Обслуживали хорошо, форели можно было и больше приготовить, но я прощаю.

– А Боря? Как он, не сильно без меня плакал?

Тут кот засмеялся, подавился, закашлялся и, еле выплюнув попавший не в то горло комок дождя, обозлился:

– Сдался ему какой-то кусок дерева! У Бори теперь огромный медведь – мягкий, белый, опупенный! Ты ему до лампочки, толстяк!

Леонард не был злым. Но этот дурак чуть не оборвал его последнюю, еще молодую девятую жизнь. Надо было как-то уместно ответить.

Наступила мертвая тишина. Коту, в отличие от Мишутки, были слышны шепотки и смешки остальных игрушек, ход настенных часов, пение ветра за окнами, даже храп соседа через два этажа – но тут все оборвалось. Из глубин этой тишины вдруг послышался скрипучий голос давно забытой кошачьей совести. Еще немного, и она начнет грызть его так же, как он эту чертову цветную фольгу.

– Эй, толстяк! Чего ты там хотел? Давай, подискутируем... Что тебе рассказать? Нормально отметили, все салаты съели. А Боря быстро свалился, шпендик совсем. Может, он и не забыл тебя – Кутузов их разберет. Слышишь, толстяк?

– Меня зовут Мишутка.

– Михаэл, значит. Не реви, Михаэл, все равно – все суета сует.

– Я никогда не реву. А как там Ангел? – подумав, спросил Мишутка.

– Какой еще ангел?

– Там, на елке, наверху.

– А-а. Дрыхнет твой ангел. Один свист стоит.

Все это, конечно, было неправдой. Мишутка знал, что Ангел спит ангельски и никакого шума от него отродясь не бывало. Мишутка задумался. Даже если Боря его не забыл и будет заглядывать за елку или возьмет поиграть с собой, через две недели игрушки снимут, уложат в коробку – и очень мало шансов, что некрасивый толстый медведь сможет оказаться рядом с ангелом. Представив еще один год одиночества, Мишутка зажмурился.

– Лева!

– Леонард.

– Леванард!

– Тьфу! – сплюнул кот, но примирился с медвежьей темнотой: – Чего тебе?

– Ты хороший кот?

Даже деревянные мозги Мишутки соображали, что просто так обделать это дело нельзя, нужна была хитрость.

– Давай, деревяшка, выкладывай, чего надо, насквозь тебя вижу.

Мишутка смутился. Разоблаченный расчет застыдил деревянное сердце.

– Да мне бы только слезть с этой чертовой ветки, а там я уж как-нибудь сам. Доберусь до ангела, целый год его не видел. И в этот год – что будет? Вдруг меня вообще выкинут в окно? – неожиданно для самого себя Мишутка захныкал – без слез, но очень горько.

Леонард терпеть не мог хнычущих деревянных медведей.

– Пушкин с тобой! Сниму я тебя с этой дурацкой ветки, помолчи только! – рыкнул кот и полез в гущу иголок. – Ай! Ох! Проклятое милосердие! Проклятые дубовые толстяки!

Мишутка не обижался, он был очень благодарен и нетерпеливо раскачивался на ветке, ожидая освобождения. Чертыхаясь, кот долез до него и попытался снять. Но нитка, на которой висел Мишутка, была продета слишком глубоко, иголки больно кололись, а кошачьи лапы вообще не были предназначены для подобных манипуляций. Леонард в очередной раз ударил по ветке, зацепился за нее когтем и, пытаясь высвободиться, так укололся, что совершенно потерял контроль над своим молодым сильным телом и сам не понял, как очутился сначала на стене, потом на елке, торте, ковре, диване и вдруг – раз! – под елкой, уже поваленной на праздничный стол.

– Маяковский мне в ребро! – ошарашенно прошипел кот. – Теперь точно выселят. Это почище съеденных шнурков.

На радость Леонарду сон домашних был крепок и безмятежен. Надо было оценить масштабы бедствия. Беглый осмотр показал, что в последней жизни коту начало наконец везти. Стол остановил бестолковое неустойчивое дерево вовремя – игрушкам хватило сил удержаться на ветках, а там, где стеклянные шары должны были разбиться о столешницу, стеклянных шаров не оказалось.

– Спасен! Спасен! Спа... – Леонард застыл на месте.

Наглаженная, холеная шерстка его, как наяву, ощутила объятия дедушки Мороза, к которому он попадет, когда его выкинут на улицу. На столе перед Леонардом лежал фарфоровый ангел. Точнее, сам ангел лежал слева от старой серебряной сахарницы, а большие крылья его – справа. Нимб висел на торчащей из сахарницы ложке.

– А все этот глупый толстяк! Вот кого надо сгрызть напоследок!

Леонард метнулся к задней части дерева. Ветка, так больно кольнувшая его перед танцами на елке, торчала красиво и равнодушно. Мишутки на ней не было.

– Я здесь! Лева! Кс-кс!

Ненавистный голос доносился из-за буфета. Взяв себя в руки, Леонард размеренной походкой подошел к застрявшему между шкафом и стеной деревянному медведю.

– Нелегко тебе, дружок...

Он мог бы откусить барахтающуюся заднюю лапу прямо сейчас, но был по-старинному благороден. Сначала надо вытащить жертву из смешного положения, а потом спокойно разорвать на части.

– Леванард, дорогой! Бей меня в лоб, не бойся, он все равно болеть не будет. Я и выскочу, как пробка. Какая дурацкая история!

– Не то слово! – согласился Леонард и треснул Мишутку что было сил.

– Мог и поласковей! Поцарапал когтями. И так не красавец, а тут совсем Квазимодо получается, даже у стены теперь не повесят, выкинут к лешему! – Мишутка ворчал, но все-таки был благодарен избавителю.

– Должен предупредить, что сейчас я буду тебя грызть, дружок, – облизывая лапу, промурлыкал Леонард.

– Как это грызть?

– Клыками.

– Зачем?

– Уместнее спросить «почему». Думаю, тебе будет интересно узнать!

И, ничего не объясняя, Леонард легко прихватил Мишутку челюстями и сиганул на стол.

– Я ж несъедобный, Лева! У тебя будет заворот кишок!..

Кот выплюнул Мишутку, и тот, кувыркнувшись через голову, от неожиданности и некоторой глуповатости, присущей всем деревянным медведям, не сразу понял, что произошло с его другом, которого он мечтал увидеть целый долгий год.

– Ангелочек! Как я по тебе скучал! Анг... Что с ним? Что это такое?

«Ну нет, второй раз номер не выйдет. Никакого милосердия, сгрызу, я сказал!» – Леонард мужественно боролся с подступающим сочувствием.

– Что это, Лева? – Мишутка стоял растерянный и потрясенный.

– Это мой билет на улицу, а твой – на тот свет. Все из-за тебя, толстяк. Да, из-за тебя, а я ни при чем! У меня – рефлексы! А рефлексы не выбирают! Как Бог дал, так и прыгаешь!

– Бог! – совершенно не к месту медведь весь засиял. – Бог, Лева! Надо отправиться к Богу: он все исправит! Он целого меня вырезал и не то еще может! Конечно! Возьмем Ангела и принесем к Богу. Только быстрее, вдруг он уже спит.

Решительность Леонарда насчет расправы окончательно угасла. Грызть спятившую деревяшку было совсем уже низко.

– Совсем тебя переклинило, смотрю. Живи, Бальзак с тобою.

– А я сразу знал, что ты хороший кот! Помоги, надо во что-то его завернуть.

– С Богом я еще успею встретиться, Михаэл, – грустно мявкнул кот и собрался уже было уйти: картина безумия елочной игрушки угнетала.

– Надо только как-то выбраться на балкон! – Мишутка ничего не слышал. – Он живет на соседнем балконе, который смежный с нашим.

– Кто? – Леонард остановился у самого края стола.

– Да Бог же, дядя Володя! Ну!

– Да при чем тут дядя Володя?

– Ангел говорил, что всех создал Бог. А меня создал дядя Володя. Значит, дядя Володя – Бог! Простая же логика, вы, коты, что ли, совсем не соображаете?

Кое-что Леонард начал соображать. Дядя Володя часто курил на балконе, задумчиво смотрел вдаль и всегда был добр к Леонарду. Или подкормит его, или погладит, или поговорит, как со старым другом. Если Леонард столько общался с дядей Володей и до сих пор жив, значит, либо дядя Володя не Бог, либо его представления о том, при каких обстоятельствах происходит встреча с Богом, ошибочны. Бог не Бог дядя Володя, но если он может склеить эту фарфоровую безделушку, Леонард еще поживет в тепле и сытости!

– Ну-ка, дай!

Не церемонясь, он оттолкнул Мишутку, ловко запаковал Ангела с его отломанными частями в пакет, закинул туда же растерянного медведя, схватил кулек зубами и метнулся к окну. Если бы не бедность семьи, грызть сейчас Леонарду ручки пластиковых окон, а так он легко вспорхнул в форточку, чуть стукнув пакетом о деревянную раму, мягко приземлился в небольшой сугробчик, просочился сквозь прутья, символически отделяющие два балкона друг от друга, и встал возле пластиковой двери в квартиру дяди Володи.

– Понаделали пластмассы! Ни подышать, ни когти поточить! – зашипел уставший от новогодних сюрпризов кот.

За стеклом балкона висела плотная штора. Свет не проглядывался.

«Скверно», – подумал Леонард. Делать нечего, придется стать посмешищем.

– Засмеешься – придушу! – рявкнул он ничего не понимающему Мишутке и подпрыгнул что было мочи.

В темноте окна мелькнула лишь одна щелочка между гардинами, сквозь которую пробивался мягкий голубоватый свет. «Телевизор смотрит, подлец! – сообразил умный кот. – Поверни голову, ну!»

Леонард подпрыгивал снова и снова, стараясь оказаться напротив щели. Силы были на исходе. Наблюдавший из пакета за скачущим другом Мишутка еле сдерживал хохот.

– Может, помяукать? – Тихий смешок все же вырвался из медведя и не ускользнул от чуткого кошачьего слуха.

– А вот сам и мяукай! Нашел клоуна! И этот тоже – вперся в экран, как дурак. Везде идиоты! Плевать на все! Уйду жить в подвал, пропадайте пропадом!

Леонард уже собирался стрекануть через прутья, как вдруг дверь открылась и на балкон шагнул дядя Володя.

– Сработало, Лева! Слава Богу! Слава дяде Володе!

– Что за черт? – дядя Володя шарахнулся обратно в квартиру и схватился за дверь.

– Уходит, Лева, скорей!

Леонард мгновенно оценил ситуацию, подхватил пакет с игрушками и в последний момент залетел в квартиру. Балконная дверь громко хлопнула за его хвостом.

«Ну и ночка! – успел подумать кот. – Нет, мне должны выписать еще одну жизнь с такими выкрутасами». Леонард кинул пакет прямо на пол, а сам устало растянулся на диване.

Пыхтя, Мишутка вытащил из пакета так и не пришедшего в сознание Ангела, бережно сложил рядом с ним чудесные крылья, нимб и обратился к дяде Володе:

– Не знаю, как тебя называть. Мне привычнее «дядя Володя», но если надо «Бог», могу «Бог».

Стоящий в углу мужчина не отзывался.

– Ты, наверное, не помнишь уже... Ты меня создал и подарил Боре – соседскому мальчику. Прямо на балконе. Боря тогда еле ходил, а теперь уже скачет, как лошадь. А вот это Ангел, он много о тебе рассказывал. С ним случилось несчастье, вот мы и пришли...

– Тоска какая, кто тебя говорить учил? – Леонард не выдержал и соскочил с дивана. – В общем, так, дядя Володя, склей этого птеродактиля, будь другом, а то меня вышвырнут в окно, а этого вообще сожгут на костре. 

– А это Леванард, он вечно преувеличивает.

– Какой кошмар... – мужчина сполз по стене и, обхватив голову руками, уселся на корточки. – Вот и все.

– Конечно, как я мог забыть! Это все твоя дубовая голова: она заразна! Он же нас не понимает!

– Нет-нет, не отвечай, им нельзя отвечать! – Дядя Володя резко встал и вышел из комнаты.

Зашумела вода из-под крана.

– Он же Бог, всех должен понимать!

– Значит, не должен! Или он не Бог.

– Может, нарисовать?

– Ты, что ли, рисовать будешь, Мулевич? Деревяшками своими.

– Малевич! – не выдержал вернувшийся в комнату дядя Володя.

Мишутка и Леонард открыли рты.

– Я же говорил, Лева: дядя Володя – Бог.

– Всего две рюмки. Как это случилось?

– Только почему он нам не помогает? – не понимал Мишутка.

– Не хочет, наверное.

– Главное, не вступать в контакт. Не отзываться.

– Точно, не хочет.

– Так что же, все зря? – Мишутка всхлипнул.

– Вот еще твоих деревянных слез не хва-тало!

– Деревянных слез! Боже!

– Зачем он обращается к самому себе? – недоумевал Мишутка.

– Бывает. Я тоже так иногда: Леонард, Леонард, сколько можно влюбляться, ты же знаешь, все кошки...

– Хватит! – дядя Володя даже ударил рукой по столу, да так неудачно, что тут же вскрикнул от боли, сел на диван и снова схватился за голову.

«Как все заурядно-театрально», – с тоской подумал Леонард, но тактично промолчал.

Первым не выдержал Мишутка:

– Кажется, я понял. Он думает, что мы ненастоящие.

Дядя Володя застонал.

– Ладно, ты говорящее дерево. Но я-то кот! Коты были, когда еще людей не было! Я бы скорее усомнился в существовании людей, вполне возможно, что все они только богатое кошачье воображение.

– Он же Бог, Лева, просто в образе человека. Уж Бог-то не кошачье воображение!

– А Пушкин его знает!

Дядя Володя устал. Наконец он понял: бороться бессмысленно. Обреченно достал сигарету из-за уха и закурил прямо в комнате.

– Ладно, допустим, – сказал он сам себе. – Может, так даже лучше. Как будто правда с кем-то говоришь...

Дядя Володя стряхнул пепел в стакан с водой, потянулся и осторожно взял в руку Ангела.

– Как будто настоящий. 

– Да мы и есть настоящие! – отчаянно прокричал Мишутка. – Дядя Володя, почините Ангела, нам еще обратно надо успеть, пока все не проснулись.

Дядя Володя усмехнулся:

– Что, склею этого малого – и уйдете?

– Конечно! 

Мишутка аж притопнул, он никак не думал, что Бог окажется таким тугодумом. Да еще курящим.

Зажав сигарету в зубах, дядя Володя взял ангельские крылья и приставил их к месту слома на спине Ангела.

– Ну ладно.

В нем проснулся азарт. Он умел и любил работать руками: бумага, дерево, гипс, глина, фарфор – сколько игрушек им сделано, помимо Мишутки! Но это было давно, целую жизнь назад. Вернее, тогда, когда еще была собственно жизнь – Мишутка был последним ее творением. Может быть, это вдруг начавшееся безумие – логичный предел трехлетней бессмысленности, а может, это абсурдный, но выход из нее, возвращение к мысли через безумие?

Коробка с материалами была задвинута глубоко к стене на верхней антресоли. Хорошо, что он не выбросил их совсем. Где-то там должен быть специальный клей для фарфора, нераспакованный тюбик. Только бы вспомнить! Дядя Володя опасался, что годы бездействия стерли все навыки и сейчас если он и склеит этого несчастного, то грязно, криво и непрочно.

«Это как на велосипеде кататься», – обрадовался он, когда руки вспомнили движения сами: скорость, последовательность, точность.

– Помню, когда тебя дарил, ухо было на месте, – бросил дядя Володя Мишутке, протирая Ангела чем-то страшно вонючим.

Мишутка смутился:

– Оно... потерялось. 

– Уши иногда теряются, ничего не поделаешь.

– Боря – хороший мальчик, – сказал Мишутка и тут только сообразил, какую сделал глупость. – Он тут совершенно ни при чем!

– Ничего. Если бы ты был у Петьки, могли не только уши потеряться. – Дядя Володя сказал это почему-то особенно тепло.

– У какого Петьки?

– У Петьки, – повторил дядя Володя, как будто этим все объяснялось, и все-таки уточнил: – У моего Петьки. Я делал тебя для него.

Мишутка был потрясен. Оказывается, он предназначался Петьке, а попал к Боре. Значит, его предназначение не исполнилось? Или предназначение может измениться? Деревянная голова Мишутки точно не была предназначена для таких размышлений.

– А почему я не остался с ним?

– Он ушел.

– Ну и что, я мог бы его подождать.

– Нет, он насовсем ушел.

– На небо?

– На небо.

Дядя Володя посмотрел на Мишутку как-то долго и очень внимательно.

«Грустный какой Бог», – подумал Мишутка, а вслух сказал:

– Это хорошо, что он ушел на небо.

– Да?

– На небе всем хорошо, так Ангел говорит. А Ангел никогда не обманывает.

– Может, и так. – Дядя Володя вздохнул и поставил на пол совершенно целого, будто нового, Ангела – с широко расправленными крыльями и парящим над головой нимбом.

Полежав немного, Ангел сладко потянулся, зевнул – и свернулся калачиком, чуть озябнув на прохладном полу.

– Пожрать кое-что дадут, но форели уже навряд ли, – взгрустнул Леонард, вспомнив поваленную елку.

– Дядя Володя, ты взаправду Бог! Я говорил Ангелу, а он: «Никто никогда не видел!» Ангел, ну проснись, посмотри на Бога!

– Тсс. – Дядя Володя мягко остановил Мишутку. – Пусть поспит. У него была тяжелая ночь.

– Вот новости! – буркнул кот. – Как будто это он тут по балкону скакал! Лежал себе в мешке, горя не знал.

– Держи. – Дядя Володя протянул возмущенному Леонарду кусок колбасы. – Все, что есть.

– Сгодится.

Колбаса исчезла в момент.

– Чего только не съешь с голодухи. Спасибо, – хоть и с опозданием, но все же поблагодарил кот. – Ну что, деревянное чучело, давай в мешок, надо еще успеть до закрытия форточки.

– Спасибо, дорогой Бог! – Мишутка даже поклонился от благоговения.

– Перестань меня так называть! Боже, неужели я настолько безумен?

– Прости, дядя Володя. 

– Увидимся на балконе, – подмигнул Леонард и подтолкнул медлящего медведя к мешку.

– Так вы что, действительно уходите?

Друзья опешили. То говорить не хочет, то отпускать не торопится. Не поймешь этого Бога.

– Нам бы только балкон открыть, – заискивающе промурлыкал Леонард. – Здесь, в общем, тоже неплохо, но, сам понимаешь, форель...

– Мы же говорили, нам же на елку надо, – оправдывался Мишутка.

Ему почему-то стало очень жаль оставлять Бога. По всему было видно, что тому одиноко, а Мишутка хорошо знал, что такое одиночество.

– Да, да, конечно.

Дядя Володя подошел к балкону и обреченно открыл дверь, впуская морозный воздух и отпуская на волю свое безумие. Или все-таки чудо? Мысли дяди Володи заметались.

– Подожди! – вдруг дернулся в мешке Мишутка, когда кот уволок его уже на родной балкон. – Отпусти! Мне надо!

– Неугомонная деревяшка, что тебе еще?

Кот выплюнул пакет, и выкатившийся из него медведь рванул к застывшему в дверях балкона Богу:

– Если хочешь, я могу остаться с тобой. Вдруг Петька все-таки вернется?

Всю свою жизнь Мишутка чувствовал, что однажды должен наступить какой-то решающий момент. Какой такой решающий момент мог наступить в жизни елочной игрушки, Мишутка не знал. Но чувствовал, смутно, непонятно. И сейчас это неясное чувство вдруг проявило себя со всей силой, занялось в груди пожаром – опасным для деревянного тела – и требовало выхода.

– Хочу! – с внезапной радостью ответил дядя Володя.

– Вот и отлично! Надоел мне уже этот толстяк! – фыркнул Леонард, которому вдруг стало очень грустно расставаться с Мишуткой. – Кутузов вас разберет! – И кот поскорее скрылся в темноте комнаты, пока никто не увидел, как на зеленых глазах заблестели проклятые слезы.

Наступило утро нового года. Проснувшийся раньше всех Боря схватил своего нового белого друга за лапу и скорее поволок к елке – искать подарки и, может быть, застать самого Деда Мороза, еще не успевшего скрыться в такой ранний час.

Деда Мороза Боря не застал. Да и подарки трудно было найти под лежащей на столе елкой. В центре стола сладко спал измазанный шоколадом Леонард, а рядом с ним остатки торта, на котором сидел прекрасный фарфоровый ангел и пел: «Всех людей создал Бо-ог, и зверей создал Бо-ог, и птиц создал Бо-ог, и Бога никто никогда не ви-иде-ел!»

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.