Артур Ахметшин. Нити закончились.

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Артур Ахметшин

Просмотров: 323

2022 год, Выпуск № 3

Нити закончились
 
Гроб с бабушкой унесли несколько дней назад. Ее квартира опустела, но при этом осталась такой же наполненной – мои воспоминания до сих пор с укоризной выглядывают из каждого угла. Они понуро смотрят на меня через экран старого японского телевизора и устало моргают зелеными цифрами советского электронного будильника. Тишина нарушается тиканием механических настенных часов. Я их завел десять минут назад и установил правильное время. Не знаю, зачем.
Я стою напротив бабушкиного шкафа, и меня пробирает озноб. От шкафа пахнет шерстью, из которой бабушка делала нити для вязания. Видимо, оставила запасы на нижней полке. До ручек на дверцах шкафа мне теперь не нужно тянуться, как в те времена, когда я был еще первоклассником и после школы оставался у бабушки. Тогда ручки располагались выше уровня моих глаз. Теперь же они возле солнечного сплетения – того самого стыка груди, в которой стучит мое еще здоровое сердце, и живота, который урчит так громко и неприятно, что мне становится стыдно. А когда я дотрагиваюсь до ручки шкафа, живот скручивает еще сильнее. Я одергиваю руку. У меня перехватывает дыхание, а к горлу подкатывает ком.
Я пытаюсь отвлечься и смотрю на лакированные дверцы, в которых видно мое искаженное отражение. Каких-то несколько дней назад в них так же искаженно отражались бесчисленные родственники и друзья бабушки, которые приходили попрощаться с ней. Они стягивались в квартиру бесконечной цепочкой. Казалось, будто мою бабушку – Марию Ивановну Левину – знал весь город. Для кого-то она была Машей. Ее сестры, утирая слезы, повторяли только одно слово: Машка. А кто-то обращался к ней официально – Мария Ивановна, и никак иначе. Но я всегда называл ее просто – бабушка. Ее это всегда умиляло.
Поверх склоненных голов знакомых покойной я смотрел на шкаф и пытался переключиться. Я переставал слышать всхлипывания женщин и вздохи мужчин. Иногда до меня доносилось, как гости шикали на детей, чтобы они не играли рядом с бабушкой. Но для нее это уже не имело значения.
Я поймал себя на мысли, что мне с трудом удается называть пришедших на прощание людей гостями. Ведь, когда ты гость, тебя кто-то встречает у порога, приветствуя легкой улыбкой, кто-то с тобой говорит, усаживает за стол и наливает чай. Кто-то спрашивает, зачем ты пришел и что можешь рассказать. «Возможно ли это на похоронах человека?» – задал я себе вопрос. «Наверное, возможно, – ответил я сам себе, – для кого-то возможно».
Отец сидел у гроба и не отводил взгляда от лица бабушки. От лица своей матери. Его немигающие глаза словно застыли, как глаза святых на иконах. Мне стало душно. Я старался не делать глубоких вдохов, чтобы не выдыхать с шумом.
Рядом с гробом царило странное сочетание хаоса и порядка. Одни люди сменяли других. Двоюродные и троюродные братья и сестры, которые не виделись уже несколько лет, вдруг начинали узнавать друг друга и общаться. При этом они искоса поглядывали на сомкнутые веки бабушки и как-то виновато опускали глаза.
Меня дернула за рукав сестра отца, тетя Лера, которую я видел в последний раз в какой-то другой жизни:
– Саша! Почему ты не приходил к ней, а?
Казалось, она так громко задала мне этот вопрос, что все повернулись посмотреть на меня.
Я пожал плечами и нервно улыбнулся. Она была не единственная, кто задал мне этот вопрос. Любимый внук, с которым бабушка делала шерстяные нити, варила суп с лапшой по секретному рецепту, говорила о Боге и жизни, почему-то не навещал ее последние несколько лет.
– Почему? – вновь спросила меня тетя Лера.
Мои губы двигались, на языке уже была отговорка об отсутствии времени, но сказать так вслух я не смог. Что-то мямлил и хлопал глазами, как провинившийся подросток, которого родители застали за курением.
– Я... я не... – прорывалось у меня сквозь нервную улыбку. Язык не слушался, челюсти словно сковало. Тетя только покачала головой и отвернулась к бабушке. Я тоже посмотрел в сторону гроба – я помнил ее совсем другой. В последний раз, когда я видел бабушку, она улыбалась. Тогда она зачем-то дала мне тысячу рублей, потому что я учился в университете и не работал. Мне было стыдно принимать эти деньги, и я отодвинул банкноту подальше от себя, но бабушка придвинула ее обратно и сказала: «Бери. Это все, чем я могу помочь тебе». Помощи я не просил, и от ее слов мне стало еще тяжелей. Я понимал тогда, что пенсии ей едва хватает на лекарства, но она так настаивала, что я, скрепя сердце, взял деньги и ушел. Больше я не хотел, чтобы она жертвовала чем-то ради меня. Я не мог себе этого позволить. Возможно, это банальное оправдание моей юношеской безответственности. Я стоял среди скорбящих родственников и пытался решить эту задачу в голове, но так и не смог.
Немного погодя гроб вынесли из квартиры и повезли на отпевание в церковь, чтобы оттуда сразу поехать на кладбище. А я остался один у бабушки дома, ощущая на себе осуждающие взгляды уезжающих родственников. Мне нужно было остаться наедине с этим местом, посмотреть старые фотографии, которые я начал раскладывать на диване, как только все ушли. Мне сразу попалась фотография, на которой бабушка запечатлена сбоку. Она куда-то торопливо уходила. Бабушка не любила фотографироваться, но родителей это не останавливало. Они говорили: «На память! Хотя бы один снимок». А она отвечала: «Зачем мне это? Вы же будете и так меня помнить», – махала рукой и отворачивалась.
Я думал о том, что нет уже этих моментов, они все где-то там – в прошлом, в которое уже не вернуться. Но передо мной лежали фотографии. «Вот же они, эти моменты, – убеждал я себя, – только руку протяни. Никуда они не пропали». Но все равно ощущал пустоту. Кадр не пропал, а ощущения того момента пропали, из-за чего фотографии превращались в мертвые обрывки прошедшей действительности. Я нашел фотографию, где бабушка смотрит прямо в объектив, и поставил ее на сервант. Почему-то мне стало легче.
Спустя несколько дней, сегодня, я вернулся, чтобы разобрать старые вещи. Что-то нужно выкинуть, что-то можно отдать в благотворительные организации. Я сам вызвался, никто из родственников не возражал.
И вот я открываю шкаф и чувствую аромат бабушкиных духов, который с трудом пробивается через запах шерсти. Халаты, юбки в клетку и платья с цветами висят на вешалках слева, а на полках справа лежат выглаженные и сложенные в стопки футболки, штаны, ночнушки и прочие вещи. В шкафу идеальный порядок и только в нижней его части – куча шерсти, которую бабушка приготовила, чтобы сделать новые нити. Старые закончились.
От ощущения, будто бабушка была дома всего час назад, у меня подкашиваются ноги, но я не падаю, потому что держусь за дверцу шкафа. Кажется, будто она сейчас вернется, переоденется в свой старый халат, возьмет шерсть, позовет меня и скажет, что у нее закончились нити для вязания, и мы вместе начнем их делать, чтобы потом получились колюче-теплые носки или варежки. Она будет крутить веретено, а я буду подавать ей все необходимое или просто наблюдать за ее движениями. Возможно, бабушка попросит меня обработать шерсть ручными чесалками. А потом мы вместе пойдем пить чай.
Я сажусь на колени перед открытым шкафом, беру в одну руку чесалку побольше и кладу на нее пучок шерсти. В другую руку я беру чесалку поменьше и начинаю проводить ею по бежевому пучку, который напоминает мне грязную сахарную вату. Проходит несколько минут, и я вижу, как волокна пучка удлинились и размягчились. Я собираю то, что получилось, и откладываю в сторону. Беру новый пучок и продолжаю чесать. Руки вспоминают движения не сразу, но постепенно чесалки начинают работать так же быстро, как раньше, с тем же приглушенным шуршанием.
Справа на стене висят часы и безмятежно отсчитывают время. Подумать только, им уже больше пятидесяти лет. Я только сейчас понимаю, что производимый ими звук с трудом можно назвать тиканием – старый ржавый механизм тихонько скрипит и лязгает. Я смотрю на циферблат и не верю своим глазам: я просидел с шерстью полтора часа! Последние минут тридцать я держал в руках чесалки и практически наощупь размягчал шерсть, пока за окном темнело.
Я окидываю взглядом квартиру, и останавливаюсь на фотографии бабушки. Она смотрит на меня с теплом, будто принесла с рынка мои любимые мятные пряники, которые разыскала специально для меня, как в те времена, когда я был в первом классе. Но даже спустя минуту ее лицо на снимке так и не пошевельнулось. Оно осталось таким же, как несколько лет назад.