Марина Сычева. Рассказы

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Сычева Марина Максимовна

Просмотров: 286

2022 год, Выпуск № 3

Песня хомуса
 
– Дом старый, но крепкий. Дед Сэмэн рукастый был, до последнего вел хозяйство сам, – мама дернула створку окна снова. Та скрипнула, нехотя поддалась.
Сардаана сделала глубокий вдох и закашлялась: по горлу словно наждачкойшоркнули. Обхватила тонкими пальцами шею, захрипела, повалилась на цветастый половик, дернулась пару раз и затихла.
– Трагедия в одно действие?
– Закрывай, – Сардаана выжидательно взглянула из-под опущенных ресниц. Мама хмыкнула и тоже зашлась кашлем:
– Ладно, убедила, потом проветрим.
Рассохшаяся рама с трудом встала на место. Сардаана поднялась, отряхнула колени. Горчащая дымка медленно рассеялась в тяжелом воздухе нежилых комнат.
– Наведем здесь порядок и выставим дом на продажу.
Сардаана кивнула, хоть и не верила, что на домик будет спрос. Пока они шли от остановки через деревню, она насчитала штук семь заколоченных домов.
– Разбирай тумбочку, а я за сервант возьмусь, – мама распахнула стеклянную дверцу и звонко чихнула. – Пылищи-то! Найдем покупателя, а там, глядишь, квартирку в Якутске тебе возьмем. Хорошо бы однушку недалеко от театра, чтобы ты не ездила. Как думаешь?
Сардаана вздрогнула: про второе письмо маме она так и не сказала. Телефон сам нырнул в руку. Она ткнула в экран и в сотый, наверное, раз перечитала заветные строки: «Московский экспериментальный театр утвердил вас на роль второго плана в спектакле «Мулан». Пожалуйста, пришлите подтверждение до конца месяца».
Москва! Такой шанс выпадает не каждый день! Тем более начинающей актрисе. Но...
– Смотри-ка, приемник! Батарейки на месте, – мама щелкнула кнопкой. В динамике затрещало.
Сардаана спрятала телефон в задний карман.Здесь, в деревне, тихо, за уборкой будет время подумать. Пара дней на это есть. А пока...
Морщась от назойливого треска радиопомех, Сардаана села на цветастый половик, скрестив ноги,и заглянула в темное нутро тумбочки.
Носовой платок в крупную клетку, пузырек с таблетками, мазь для суставов. Стопка пожелтевших газет. Всë в мусор. А это что? Пальцы нащупали деревянный короб в дальнем углу тумбы. Шкатулка! Сардаана поставила находку на колени. Пальцы вмиг посерели от пыли. Она смахнула налет и вытерла ладонь о штанину.
Что мог хранить дед в старой шкатулке? Для фотографий узка. Украшения? Вряд ли. Сардаана приподняла крышку.
– ...три очага локализованы, однако около семи лесных пожаров бушуют на территории заповедника «Ленские столбы»... – выкрикнул приемник.
– Поймала! – удивленно воскликнула мама, убавляя громкость.
Перо. Черное. Наверное, вороново. А под ним... На плавном изгибе металлических щек еще можно было разглядеть растительный орнамент. Сардаана дернула язычок указательным пальцем. Хомус[1].
– Ау, хозяюшки! – раздалось от порога.
– Идем! – откликнулась мама, отбрасывая тряпку.
– Ну, идем так идем.
Сардаана потянулась следом, прихватив с собой шкатулку.
– Молочка я вам принесла, утрешнего. Коровка у меня хорошая, удойная, сама-то я столько не выпиваю, вот и разношу, – бабушка передала маме пластиковый кувшин, всплеснула руками. – Я Дарыйа,соседушка ваша справа. Вон моя избенка. А ты, знать, Олена? Сэмэн, упокой господь его душу, сказывал.
Старушка была сухонькая, но улыбчивая, с морщинками в уголках глаз. Седые волосы собраны под зеленым платком, в оттянутых мочках золотые серьги.
– Места у нас хорошие, тихие. Да только пустеет деревня. Всего ничего нас осталось. Пяток старух, дед Кудук с внуком. Остальные наездами. Вы-то как, насовсем?
– Куда нам... Дом в порядок приведем и обратно, в город, – мама развела руками, словно извиняясь. – У меня работа, да и Сардаана... в театре «Олонхо» играть будет, пригласили. С таким талантом в деревне сидеть грешно.
Сардаана выбила голыми пятками несколько народных па – полюбуйтесь, каковы таланты! Дарыйа рассмеялась. За дурачеством легче было прятать смятение: мама гордится, планы строит, а дочь в Москву собралась. Обрадуется? Или расстроится? Да и сама Сардаана все никак не может решиться.
– Ну, будет тебе, – улыбнулась мама.
– Да, – закивала старушка, выходя на крыльцо. – Молодежи в городе повеселее. У нас тут только Кэскил из молодых, внук-то Кудука. И вот глядишь, не уезжает. Туточки ему хорошо. Заболтала я вас. Ухожу, отдыхайте. А кувшинку потом занесете, вон тот дом, с зеленой крышей.
Дарыйа засеменила по тропинке, но вдруг остановилась:
– Помянешь черта... Вон он, Кудук. Эй, старый! Куда с лопатой-то? Али клад искать?
Над оградой действительно плыла лопата, покачиваясь на широких плечах деда. Шагал он бодро, такого дряхлым не назовешь.
– Сдурела, старая? Какой клад! Окапывать пойду, видишь – как дымкой все затянуло. Того гляди огонь на нас пойдет.
– Пожары же далеко, –обеспокоенно заметила мама, кивнув Кудуку.
– Сейчас далеко, завтра – кто знает. Без ветра, знать, дерево не качается.
– Вечно ты беду пророчишь. Глядишь, бог милует, – Дарыйа, охая, засеменила вслед за ним.
– Может, зря мы приехали, – тревожилась мама.
– Да брось, в новостях не было ничего о пожарах в Горном... А дымка и Якутск накрыла.
Сардаана протянула маме шкатулку:
– Вот, посмотри, что нашла. Как думаешь, старинная?
– Прабабки это твоей. Видишь, перо воронье? Тураах ее звали. Говорят, хомус у нее в руках так и пел.
* * *
Сардаана отошла на середину комнаты. Да, так она отражается в зеркале в полный рост.
Роль второго плана в спектакле «Мулан». Кто это может быть? Одна из более удачливых невест? Попробуем...
В правой руке зонтик, левой плавные жесты, и мелкими шажками по кругу. Грациозно опускаемся, подобрав под себя ноги, берем чайник и разливаем чай. Подуть немного, передать гостю.
Сардаана стрельнула глазами отражению и рассмеялась: ай, хороша! Такую богатый жених возьмет.
Это – Москва. Да, роль проходная. Но и ее можно сыграть от души. А там и заметят.
А если остаться в Якутске? Тут роль интереснее. Сардаана вскочила. Ноги пошире, в полуприсед. Голову склонить, спрятать лицо за волосами. А вот и бубен! Сначала мелкой дробью, потом вскинуться – и в пляс. Руки – крылья, ты не просто девушка – ты шаманка, связь между мирами, голос, обращенный к богам. И пляшут с тобой могучие духи.
А если так? Сардаана метнулась к тумбочке, зажала в пальцах хомус. Играть она умела, в театральном были занятия по народной культуре. Да, не мастерски, но для роли пойдет.
Согрев металл в ладони, она прижала хомус к губам, сосредоточилась. Вом-м. Вом-вэ-вом, – звук выходил низкий, нутряной. Сардаана даже глаза закрыла от удовольствия. Да, руки заняты, но так даже интереснее: передать образ только движениями тела.
– Ай, красота! Сила в тебе так и поет!
Сардаана сбилась, язычок хомуса щелкнул по зубам. У нее, оказывается, зритель есть.
Уперев руки в колени, на кровати сидел старичок. Незнакомый. Глаза косые, не поймешь, куда смотрят.
– Здравствуйте, – Сардаана растерялась.
– И ты здравствуй, коль не шутишь.
– А вы...
– Айчааном зовусь. Да ты не пужайся и за любопытство не серчай. Уж очень интересно было взглянуть.
Сардаана кивнула, все еще не очень понимая, как относиться к гостю.
– Хочешь, совет дам? – Айчаан подался вперед. Согласие ему, видимо, не требовалось. – Отведает хомус твоей крови – душа в игре пробудится. А там и ответы придут.
Вот так совет: ничего не понять. Сардаана моргнула, а старичок уже скатился с кровати.
– Ну, пошел я. Дела...
Она взглянула на хомус, потом в зеркало и бросилась на крыльцо. Старика уже и след простыл. Зато у соседнего домика виднелся зеленый платок Дарыйы. А рядом со старушкой мама и незнакомый парень. Сардаана сунула ноги в шлепки и сбежала с крыльца.
– А-а, девонька!
– Слушайте, тут дед заходил, – Сардаана кивнула парню, видимо, внуку Кудука. – Так и не поняла, что хотел. Может, со скуки... Косой, с залысинами. Айчааном представился.
– Айчааном? – Кэскил округлил глаза. – Из приезжих, что ли? Так не было никого, автобус пустой пришел.
– А ты имя не перепутала?
– Э, девонька! – Дарыйа прищурилась довольно. – И правда талант в тебе есть, видать. Хозяин домашнего очага тебя навещал!
– Дарыйа-эбэ, ты суевериями городских не пугай, не приедут больше! – Кэскил погрозил старухе пальцем и рассмеялся. «Наигранно», – отметила Сардаана. Но рассмеялась следом, чтобы закончить тревожную беседу.
– Представляешь, горит уже недалеко, в двадцати с небольшим километрах! – мама всплеснула руками.
– Да, прав был Кудук... Кто бы подумал. Что, Кэскил, много вы окопали?
– Да разве ж вдвоем, лопатами много сделаешь? Вот, пойду на станцию. Должны огнеборцы подъехать.
– Девонька, унесешь старому Кудуку обед? У тебя ножки-то помоложе. А я два дома пройду – и три минуты стою, дышу. И так сил нет, а тут еще гарь эта поганая.
– Куда?
– Недалеко, к ручейку.
– Не опасно? Собьется с пути еще...
– Не волнуйтесь, до развилки я провожу, – Кэскил улыбнулся. – А дальше там всего метров триста, и тропка одна всего.
– Несите, Дарыйа-эбэ, обед, унесу!
* * *
Справа трава выше скособоченной ограды, слева забитые ставни избушки – одичавшей, потерявшей жилой облик.
– Тоскливое зрелище! Неужели и правда в город не хочешь? Не гнетет это все, Кэскил?
– Да не Кэскил я, – взъерошил парень свой и без того торчащий ежик. – Кириллэ я, да дед, упрямец, иначе как Кэскилом не зовет. Вот и прицепилось.
– Та-ак, – Сардаана отстранилась, хитро сверкнула глазами. – Какие еще страшные тайны хранит эта деревенька?
Затем приблизилась – лицом к лицу, так, чтобы его дыхание на щеках ощутить. И шепотом:
– И самое главное – как мне тебя называть?
– Да как все, я привык. А что до города... – он взял ее за плечи, повернул лицом к вырастающим из мутной дымки деревьям. – Вот и развилка. Тебе по правой тропинке, к ручью. Дойдешь до сухого пня – остановись. Послушай лес. Загляни в него: такая красота и такая силища! А потом в себя: там тот же лес. Потому и не уезжаю.
По плечам замурашило. Не слишком ли много для одного дня: хозяин очага, сильные руки на плечах, лес... Сардаана сунула руки в карманы. В правом оказалось не пусто. Повертев в пальцах находку, вспомнила – хомус!
– До сухого пня, а дальше куда?
– Да никуда. От пня уже и ручей слышно. Аукнешь пару раз, дед сам к тебе выйдет. Ну, иди.
Кэскил легонько подтолкнул в спину. Сардаана зашагала по тропке.
– Да скажи деду, подмога завтра приедет! Огнеборцы!
* * *
Сила. Тайга ею полнится – вот какие деревья высоченные! Да только с огнем лес совладать не может. Воздух мутен, вместо свежего запаха хвои – горечь и першение в горле.
Пень она заметила сразу. Такой не пропустишь: низкий, широченный, наверное, вдвоем только обнять выйдет. С одного бока мшистый. Каким же могучим деревом был этот пень!
И снова – мощь. Кэскил сказал: «В тебе тот же лес». Та же сила. Но это не так. В нем, живущем с лесом бок о бок, работающем на земле – да. В ней, городской, какая сила? Даже путь себе выбрать не может, мечется.
Чего тут думать? Зовут в столицу – хватай, пока не передумали. А Сардаана колеблется: вдруг так и останется среди московских актрис на вечных эпизодических ролях? Для «Мулан» азиатская внешность – плюс, но для других постановок...
Еще что-то есть. То, что она пока не может выразить.
И отказаться страшно: второго шанса может не случиться. Не пожалеть бы потом.
Где-то за спиной звенел ручей. Лес стоял неподвижный, спал в сером мареве. Дымка делала чащу призрачной: ближние деревья четкие, словно мягким карандашом вычерченные, а дальше, вглубь, не то стволы, не то тени. А может, и бродит кто...
Вид завораживал. Даже мысли пропали. Какая столица? Да и есть ли она, эта Москва? Может, весь мир – утопающий в дымке лес? Сардаана не глядя опустила холщовую сумку, собранную Дарыей, на пень, нащупала в кармане хомус.
На этот раз никакого лицедейства. Лес не потерпит. И глаза не закрывай. Смотри. Вом-вэ-вом, вэо-вэо, – зовет хомус, спрашивает.
И лес отвечает.
Первыми оживают две подружки-рябинки. Гроздья только набирают красноту, едва порыжели. И иччи[2] у них под стать – белочки.
То, что перед ней духи, Сардаана понимает сразу. Сотканные из воздуха, полупрозрачные. И не пугаются, ведут себя не по-звериному. Протянешь руку – не отпрянут.
Но руки заняты. Игру она не прерывает. Даже когда губу обжигает и во рту становится солоно – хлебнул хомус крови, бывает. Только глаза Сардаана распахивает шире. И теперь уже не глядит в лес, а он заглядывает ей в душу.
В серой толще разливается алое. Подбирается ближе, стелется по земле. Потрескивает. И, спасаясь от алого, являются из чащи другие иччи. Сначала испуганные, мечущиеся. Потом – израненные, обугленные. Не милые зверюшки – дикая боль леса.
Сардаана отступает. Больно. И ей, и лесу –всем. Лес спрашивает, спрашивают глаза обугленных, пахнущих гарью духов, а ей отвечать нечего. Что она может сделать?
Сдавленно, будто охрипши, тренькает хомус и замолкает. Перед глазами плывет. Или пылает. Или...
– Чего не аукаешь? В лесу тихариться нельзя, зверь выйти может. Дарыйа отправила?
Сардаана вскрикивает:
– Огонь, пожар подступает!
– Э, глупая! – Кудук ловит ее, усаживает на пень. – Огонь далеко и совсем в другой стороне. А там, куда указываешь, деревня наша. Видать, задремала иль надышалась. Погодь, воды принесу. Умоешься.
Не задремала. И не надышалась. Хомус это. Его сила. Зачем взяла? Обратно-то спрятать можно, да память не спрячешь. Ужас не спрячешь.
Сардаана послушно умылась, хлебнула из жестяной кружки, а глаза все равно режет.
– Эй, я тебя не затем поил, чтоб ты слезы лила. Испугалась, что ль?
– Дед Кудук, лес гибнет. А мы ничего сделать не можем...
– Как ничего? Я вот копаю, Дарыйа мне обед наготовила, ты принесла. Завтра огнеборцы приедут, сама ж сказала. Каждый делает, чтопо силам.
– Бесполезно же...
– Тьфу! Заладила... Раскисла – иди домой. Не надо мне тут рабочий настрой портить. Или в город ворачивайся.
Сардаана поднялась. Прав Кудук, прочь надо. В город. А если не поможет – в Москву. Там ни леса, ни иччи. Совсем другой мир.
– Эй, ты как? Дойдешь? Не обижайся, коли резок был.
– Дойду...
Лес глядит ейв спину. Выжидательно? Разочарованно?
Какой бы ни был – ноги ее больше здесь не будет, бежать! И хомус в доме оставить. Пусть дальше спит в коробе!
– Ну, девонька? Унесла?
– Унесла...
– А загрустила чего? Не я ль напугала? Ты не думай, русские тоже вон в домового верят. А у насвместо него хозяин домашнего очага – Уот Иччитэ.
Сардаана кивнула. Болтать с Дарыей не хотелось. Спрятаться, как в детской игре: я в домике. Перевести дух, собраться и уехать скорее.
– От дара, девонька, не отрекайся. Грешно, коль дан, – твердилаДарыйа. –У тебя, знать, наследное. Прабабка твоя, Тураах, меня лечила. Сама-то я не помню, малая была, а мамка мне сказывала.
* * *
Воют волки. На мягких лапах подходят ближе. Поют пронзающую высь колыбельную. Чтобы не ведала девонька, что не волки это. Чтобы не слышала страшного:
– Гори-и-и-м! Ох, родненькие, гори-и-м!
Лижут языки пламени сараюшку на окраине деревни, потрескивают довольно, пофыркивают искрами.
– Тьфу, ветер-зараза! Пригнал беду! – ворчит Кудук, удобнее перехватывая ведра с водой. За ним, едва переставляя ноги, волочит таз Дарыйа.
– Вставай, Сардаана, вставай, пожар! – мать встряхивает за плечо и бросается наружу. Сардаана запутывается ногами в пледе, съезжает на пол и, высвободившись, вмиг оказывается на крыльце.
Тайга пышет серыми клубами дыма. Сквозь пепельный посверкивает алое, шлейфом тянется в глубь тайги.
– Дед, держись, дед! Мы идем! – надрывается Кэскил, привстав на спине бодро ползущей к пожарищу военной машины.
– Хочешь помочь – играй!
Сардаана поворачивается и оказывается лицом к лицу с косоглазым Айчааном.
– Играть? Да там же все полыхает! – она дергается, пытаясь отстраниться.
– Вот и играй, – в широкой ладони Айчаана выжидательно поблескивает прабабкин хомус. – Да так, чтоб ветер убаюкать. Как он тебя ночью баюкал. Стихнет ветер – с пламенем справятся.
Это театр абсурда, и Сардаана в главной роли. Впереди бегут огнеборцы, их рюкзаки приметны даже в дыму, а в спины им несется песня хомуса: вом-вэ-вом, вэо-во, вом-вом.
Тише, ветер, свернись клубком на вершинах елей! Следом и пламя уснет.
Иччи стекаются на ее игру, тревожные, мечущиеся. Они выходят из дыма, ступают обожженными лапами, скулят и смотрят. Пустыми глазами. Это те, кого огонь не пощадил.
В груди саднит. Если б можно было потушить пламя слезами...
Спите, иччи. Я тоже немного лес, и я рядом. Пусть сон унесет боль. Когда-нибудь тайга возродится. А пока – засыпайте.
Губы немеют. Горло дерет. Но Сардаана знает: ветер утих, заслушался песней хомуса. Пламя опало, еще немного – и огнеборцы справятся. Огонь отступает от деревни.
Дарыйа давно уже сидит на своем крыльце, охает, пытается отдышаться. С ней все хорошо.
Упрямый Кудук отбил у огня пустующий дом еще до прихода подмоги. Не дал перекинуться пламени с занявшегося сарая. Старик везучий, отделался лишь легким ожогом.
Кэскил подоспел вовремя. Как чувствовал, торопил огнеборцев. И сражался с огнем вместе с ними.
И Сардаана справилась. Сделала, что могла. Спасибо Айчаану, хозяину домашнего очага, за подсказку.
А завтра – домой. И хомус с собой забрать.
* * *
Сардаана останавливается перед афишей. Пробегает глазами по алым буквам:
«Театр «Олонхо» объявляет благотворительные вечера. Все вырученные средства пойдут на тушение лесных пожаров».
Находит список актеров, обводит пальцем имена. Вот оно!
Выуживает из кармана телефон, делает снимок, потом еще один.
Улыбается, прикрепляя фотки к сообщению и нажимая кнопку-самолетик:
 
Читай афишу, найдешь знакомое имя. И передай Кудуку: каждый делает, что может)
 
 
Набросок
 
– Зачем, Ташка?
Варя ловит ее руку, проводит пальцем по белым черточкам на запястье. Тонкие, ровные. Линия к линии. Раз. Два. Три. Четыре... И пять. Красный, припухший штрих – новый порез. Его Варя не осмеливается коснуться.
– Открываю боль бытия, – усмехается Таша.
Какие у нее руки! Крупные ладони, длинные пальцы, запястья тонкие. А главное – жилы. Словно струны, натянутые под кожей. Не то что Варины: маленькие, с пухлыми пальчиками. Даже шрамы у Таши красивые! Носит гордо. Свой шрам Варя и рада бы скрыть, но на лице не спрячешь.
– Что у нас нового?
«У нас» – это не в школе. Что может быть интересного в десятом классе?
– Ванька, из бэшек, – Варя поспешно заправляет за ухо мешающуюся прядь. Волосы щекочут плечи, собрать бы их в привычный хвостик, но... – Сегодня тоже придет! Это я его привела. А еще он рисунки мои хвалил...
– Ванька, значит. Посмотрим, какой он на вкус! – Таша хитро щурится. – Вот и они!
Она вскакивает, устремляется к ребятам. Обниматься, шутить. Таша всегда там, где громко. Варя остается на лавке. Выглядывает светлую голову, ждет, что Ванька подойдет. Но он словно зацепился за Ташу. Не оторвешь.
– О, Орехова, и ты здесь? – удивляется Ванька, едва не налетев на Варю. – Я тебя не заметил!
Он откидывает назад челку и заливается смехом, ловит взглядом Ташу: оценила ли? Сует Варе в руки банку энергетика. Пустую. И снова прилипает к Таше.
Варя бросает банку в урну. Подтягивает к себе синий рюкзак, пристраивает на коленях и замирает с ним в обнимку. Ребята собираются вокруг Таши. Та порывисто машет руками, что-то рассказывая, все смеются.
Варя нащупывает в рюкзаке шершавую корочку блокнота. Ванька выступает из толпы, встает рядом с Ташей. Кружок ребят и двое в центре – так и просится на бумагу.
– Привет, – Павел устраивается рядом. – Ты рисовать будешь, да?
Варя пожимает плечами. Ванька забрасывает длинную руку на Ташино плечо. Они переглядываются, сдерживая искорки смеха, и начинают выплясывать, смешно подпрыгивая.
– Что это будет? Покажешь, когда нарисуешь?
Варя не слушает. Цветные Ташины кеды и серые кроссы Ваньки мелькают все быстрее. Ребята скандируют: «Да-вай! Да-вай!». Задохнувшись от бешеного танца, Таша повисает на Ванькиных плечах. Потом откидывается, собирает черные волосы пальцами и выдыхает в раскрасневшееся лицо Ваньки.
Варя подается вперед, рюкзак соскальзывает с ее коленей.
Одной рукой Ванька придерживает Ташу за талию, второй ловит ее запястье.
– А это что? – Ванька проводит большим пальцем по красному рубцу. Варя выдыхает.
– Люблю пожестче, не знал? – резко бросает Таша.
– Плохая девочка, – он сжимает ее запястье, кожа вокруг пореза белеет.
Варя вскакивает, откинув блокнот. Дышать тяжело. Ну, посмотри же на меня! Я здесь! Посмотри! Крик замирает в сдавленном горле.
Таша выворачивается из хватки и резко подается вперед. Впивается зубами в нижнюю губу Ваньки и тут же отскакивает.
– О-о-о! – тянут ребята.
– Осторожно, Ванька, она и сожрать может!
За спинами ребят задыхается Варя. В животе у нее жжется. Да хоть вспыхни ярким пламенем – все равно не заметит.
– Ты чего? Плохо? – Павел растерянно заглядывает ей в лицо, сует в руки брошенный блокнот.
Варя сжимается. За пламенем приходят слезы. Она сгребает в охапку рюкзак, выхватывает у Павла блокнот и бежит.
* * *
В зеркале – набросок. Блеклый. Без акцентов. Словно карандаш едва касался листа.
Русые до серого волосы. Глаза не голубые, не зеленые и даже не карие. Тоже серые. Все линии сглаженные. Обмякшие.
Все, кроме одной. Эту художник чертил зло. Зажав карандаш, как нож. Со скрипом, разрывая бумагу, вывел зигзаг от губы до середины щеки – вар-вар. Шрам.
Ненавижу!
Варя сжимает пальцами фиолетовый тюбик. «Магический черный». Взять «Иссиня-черный» она не решилась. Зря. Таша бы взяла.
Таша. Красивая в своей порывистости. Вся острые углы и колкие слова. Ваньку к ней как магнитом притянуло.
Может, секрет в этом? Четкая линия каре, стрелки к виску, рваные джинсы... Подводка найдется в маминой косметичке. Джинсы... порвем, задача не из трудных.
Варя – набросок, но его можно раскрасить.
Тюбик ложится на комод. Ножницы сами прыгают в руки. Еще не поздно записаться в салон на углу, но...
Клац! – русая прядь летит под ноги.
* * *
Варя сворачивает во двор. Ветер бросает на лицо непривычно короткие пряди. От них остро пахнет краской. Резинка обиженно сжимает запястье: ненужная. Хочется потереть глаза, но страшно размазать старательно выведенные стрелки.
Нет больше блеклой Вари! Есть другая. Опасная, с кривым зигзагом через щеку.
Ребята обалдеют! Окружат, наговорят приятного. И Ванька отвернется от Таши. Обязательно отвернется. «Узнал?» – спросит Варя. Он рассмеется, заправит растрепанные пряди Варе за ухо. Проведет пальцем по шраму от щеки к губе – узнал.
– Привет! – звонко окликает Варя. Вот она я, смотрите! Предвкушение щекочет горло.
– Это еще кто?
– Ты что с собой сделала? – почему-то пугается Таша, вскакивая со спинки лавки.
– Орехова! Тебя слепой стриг, что ли?
– И глаза разрисовала!
– Да она под тебя, Таша, косит!
Варя сжимается. Каждое слово смывает с нее краски.
– Дура! – Таша рычит, толкает Варю в плечо.
– Ты чего завелась? – Ванька оттесняет Ташу, окидывает Варю насмешливым взглядом. – И вовсе Орехова на тебя не похожа! Где ей? Как ни разрисуй, все равно – орех! Надтреснутый!
Злой смех бьет сильнее взбеленившейся Таши. Ребята кидаются колкостями, но в Вариных ушах барабанит только Ванькино: «Орех! Надтреснутый!»
Исчезнуть бы, побежать со всех ног. Сил нет. Вытекли через трещину. Варя даже не набросок. Она орех. Испорченный. Пустой.
Спотыкаясь, она бредет прочь. Не слыша взволнованного окрика Павла:
– Варя, подожди!
* * *
Варя проплывает через прихожую, не оборачиваясь на удивленный мамин возглас. Щелкает задвижкой, запирая комнату, стекает на пол здесь же, у самого входа.
Только не смотри в зеркало!
Но взгляд все же цепляется за росчерк шрама.
«Ты моя Варя Поттер», – любила повторять мама. Сравнение не льстило. Сагу о мальчике со шрамом Варя игнорила. Хватило первого фильма. Гарри – избранный. А она кто?
Орех. Надтреснутый. Вот и все, что можно о Варе сказать.
Синий плед на диване, россыпь голубых подушек, стол и книжки на полках – комната превращается в набор клякс. Пальцы нащупывают рядом мягкое. Рюкзак. Варя прижимает его к животу, сворачивается клубком. Как скорлупа вокруг ядрышка.
В ребра утыкается уголок блокнота. Варя садится, утирает глаза. На руке остаются черные разводы. Выуживает из недр рюкзака пенал. Затем блокнот.
Чистый лист смотрит на нее вопросительно.
– Все хорошо? – мамин голос за дверью звучит встревоженно.
– Норм, – врет Варя.
Круглое личико. Серый хвостик. Глаза и нос. Губы с опущенными вниз уголками. Линии мягкие. Варя перехватывает карандаш, перечеркивает лицо зигзагом – вар-вар. Знакомьтесь: треснутый орех. Варя.
Шрам исчезает под злыми касаниями ластика. Если бы можно было так легко избавиться от зигзага на лице! Какой бы была Варя? Какой бы хотела себя видеть?
Варя с силой давит на карандаш, заостряя скулы. Обводит глаза поярче. Меняет хвостик на косой срез каре.
Таша.
Я – это Таша.
Перед глазами все расплывается.
* * *
От напряжения сводит пальцы. Замок не щелкает. Хорошо. В прихожей полумрак. Выдыхаю. Маман с этим уродом опять укатила.
Усмехаюсь своему отражению. Привет, незнакомка!
Таша?
Острый уголок одной из стрелок смазался. Тщательно уложенные утром волосы растрепались. Губы припухли от Ванькиных поцелуев.
Что происходит?!
Целуется он зло, кусаче. Или это после того, как Павел зарядил ему в глаз? Заступился за Варю.
Павел... Что сделал?
Дура! Завидует, и чему?
– Наташенька, моя сладкая! – дергаюсь. Нет, нет. Нет. Меня здесь нет. Пожалуйста!
Таша? Что происходит?
Дверной проем рождает чудовище. Он шатается. Пьяный, опять пьяный. Руки-клешни цепляются за косяк, вытягивают из сумрака обвисшее брюхо.
– А я тут... скучаю, но моя девочка скрасит папочке вечер? – яд, каждое слово – яд.
Сжимаюсь. Не трогай меня! Не трогай!
Волосатые руки забираются под футболку, тискают. Не надо!
Залитый пивом живот – липкий, какой же он липкий! – прижимается к моей спине.
Нет, прошу!
Пожалуйста...
* * *
Выкручиваю кран до предела. Не слышать раскатистого храпа за дверью. Его нет.
Вскидываю голову. Лицо. Ненавижу это лицо! Заостренное. Пухлые, жадные губы. Чудовище любит проводить по ним жирным пальцем. Воняющим рыбой.
– Мы же не скажем маме, правда? Зачем ее тревожить?
Запах липнет ко мне. Не соскребешь.
– Ты сама виновата, сладкая. Слишком сладкая.
Ледяной водой в лицо. Смыть бы эти черты. Виновата. Сама.
Мне бы шрам через все лицо. Как у Вари. Не посмотрел бы на меня, чудовище?
Варя. Варенька, зачем я тогда... Это от испуга. Не надо тебе – как я, изломанной. Оставайся целой. Прости, Варя. Простишь ли?
Дрожащие пальцы привычно нащупывают лезвие.
Таша... Не надо, Таша...
* * *
Варя вздрагивает. В комнате светло. Значит, утро. Тело ломит от неудобной позы. Так и заснула на полу? В сжатой ладони сломанный карандаш.
Раскрытый блокнот валяется рядом.
Варя вскидывает голову. В зеркале – чужачка. Криво обрезанные черные волосы. Растекшийся макияж.
Таша!
Пусть это сон! Только сон!
Хорошо, что не раздевалась. Ноги ныряют в кеды. Варя хватает ключи. В спину звонко хлопает дверь.
Как глупо! Таша, не хочу быть тобой! Запишусь в салон, приведу голову в порядок! Никаких больше стрелок и рваных джинсов! В мусорку их! И шрам пусть... И Ванька мне не нужен! Только пусть это сон!
Кеды стучат по асфальту. По щекам льется. Вот здесь направо, мимо садика, куда вместе ходили.
Пусть Ванька твой! Я присмотрюсь к Павлу! Он за меня заступился... Нет, это тоже сон! Не было, ничего не было!
Варя замечает ее у подъезда. Таша сидит на лавке, склонив голову, щелкает зажигалкой. Снова и снова. В губах у нее сигарета. Незажженная.
Пусть все неправда!
– Таша!
– Варя? – тонкие пальцы сминают сигарету, отбрасывают прочь. – Прости меня...
Ташины руки обнимают нежно. Варя всхлипывает. Она простила Ташу, конечно, простила. Ведь это был лишь сон
На Ташином запястье свежий шрам. Шестой.