Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Колдунья Азея (роман) ч.1

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Вербное воскресенье

Отсюда шли наездники Батыя
Топить в крови Чернигов и Рязань.
И здесь в полоне девушки России
Выплакивали синие глаза.

Константин Седых

Из кабинета следователя, высоко подняв голову, плавно, спокойно шла Азея. Переступив порог осточертевшей камеры, сгорбилась, осунулась. Она трудно одолела два шага до своего места на нарах, опустилась на холодный край, окоченела. Словно не заметила своих товарок по камере, двух женщин. Толстомясая, – лежала ничком. Сухощавая, даже чахлая ее товарка – крючком. Она при появлении Азеи, и ухом не повела. Не меняя положения, злобно проворчала на свою товарку: «А ты как была змея, так змеей и осталась».

Сегодняшняя встреча со следователем Азею встревожила больше обычного. Возможно, оттого, что он ни на чем не настаивал, возможно, обстановка – машина настроения – начинает ее перемалывать. Нет, наверно, просто недобрый день. Азея ощущала их: добрые и злые дни. В злые для нее дни опускались руки ко всякому делу, подступала тоска, усиливалось притяжение земли. И тогда она исцелялась лесом: бродила по нему бесцельно. В злой день, если и позарез нужно, взлететь не могла. В добрые дни Азея ощущала радостную легкость в делах, восторг предполетного состояния. Ничегонеделание для нее равносильно впустую прожитому дню: извод, большая утрата.

В камере опостылело сидеть, лежать, ходить, стоять столбом. А сколько еще предстоит?.. Она может, может! Сделать так, чтобы стало легче и все забылось. Сегодня просто лень – лень-матушка, что прежде людей на свет родилась: неохота ни забыть, ни вспомнить. Старушка, откинувши руки за голову, легла. Когда не видишь углов, потолок давит. Давит, как склеп! В зарешеченное окно камеры стукнула птица. Азея не видела какая, она только слышала шелест крыльев по стеклу. Холодок мягким обручем прошел по телу. Азея закрыла глаза, и вдруг перед ней открылось ясное, чистое небо, западная сторона которого оранжево заполыхала. Она расслабилась, затем натужилась и - ощутила себя парящей в воздухе. Длилось это одно мгновение. Но это мгновение было дороже четырех нудных, душных дней. Колдунья медленно повернулась на живот и открыла, а словно бы закрыла глаза. На нее, как на привидение, глазела девка, что лежала напротив. Азея радостно зажмурилась: ощутила! Ощутила!!! Но может ли такое быть: без обмена душами с птицей?! До того она была убеждена, что не может. Но явно увидела именно городское небо, с запада заволоченное пепельной дымкой, обозрела весь город. А может быть, и птицы о ней соскучились? Вдруг она с удивлением отметила: легла на живот, а лежит на боку, калачиком. Потом она пыталась взлететь снова, но не смогла. Зато на душе стало спокойнее.

Ею овладело желание, отыскать истоки своей жизни. Еще никогда не задумывалась, а как она начиналась, почему стала баяльницей-колдуньей. И понеслась Азея, понеслась к своему истоку, в то далекое воскресенье.

Заканчивался Великий Пост. До Пасхи оставалось сбыть Страстную неделю, неделю Ваий. Ни свет, ни заря мамушки да сударушки: «Верба хлест, бей до слез», - отхлестали своих чад и домочадцев; наздобúли их постными, но вкусными завтраками; теми же вербочками отколошматили скотину, вытурили к пастуху. Началось отданье Пасхе.

Вот в церкви отец Канон отслужил молебен о входе господнем, на святой животине, осле, в Иерусалим, о Воскрешении Лазаря. Принаряженный люд, движимый всеобщим весельем, вывалил на каменистую, единственную в Золоторечье улицу. Небо, как по заказу, как и всегда в этот день, было безоблачным. Лишь по далеким увалам восточных сопок блуждала полóвая, мутно-желтая марь, будто тысячный табун коней бешено уносится в тугую даль. Табун этот уносит озноб всего сущего, возвещает пришествие весны, возобновление, оживления могущественной природы. Близ кабака купца Полозова стоят столы с праздничным угощением. Картовные и крупяные шаньги, тарки (пирожки с ягодами), ломти хлеба, покрытые красной и черной икрой. Блины, обильно сдобренные постным маслом, сладости. Отдельно стоит стол с детскими игрушками: свистульки, глиняные медведи, барышни, пышные бабы и хитрые деды. За игрушки надобно платить; есть дешевые, а есть - многим не по карману.

Ребятишки и подростки возле церкви играли в бабки. От разогретых стен храма вкусно пахло смолой и сухим мохом. Из-за углов тянуло ветряной сыростью. На этом Сиверке особенно приятно игрокам-бабошникам. Щелкали «биты», - бабки, залитые изнутри свинцом. Раздавались возгласы болельщиков: «Есть!», «Нимо», «Мазило!». «Сак!!!» Очередной, пружинистый игрок, явившийся из Уровских лесов, чалдон, решивший стать старателем, выйдя на черту-мету, разгреб руками воздух. Поплевал на ладошки, прицелился, да так «съездил» по бабке, что та, несколько раз вертыхнувшись в воздухе, встала вертикально. Смотрельщики дружно рявкнули:

- Поп!!! – они не заметили, как на паперть вышел дьячок.

- Еретики′! – закричал он и замахал гасителем, палкой, которой зажигают и гасят верхние светильники. – Не богохульничать! – срывался на дискант причетник. - Прочь от храма господня! Накостыляю, постылые. – Его черная мантия накадила облако пыли, и… если бы теперь крылья да нимб…. Пусто говорить – игроки и ухом не повели. Бабки сейчас пулял приисковый атлет-бузотер Котька Воронков по прозвищу Шалобан. А среди толпы мышковала его «брашка». Котька считался не только потешным заводилой, но и – наушно - картежником, грешником и скандалистом. Мало кто знал его истинное лицо. Воспитанный в лесах, поротый отцом, увеченный чалдонами, ханыгами, закаленный бродяжьей жизнью, он был оптимистом-жизнелюбом. Причем, радостный любезник. А его любезница – дражайшая поповская жена, дьяконица Агриппина.

Младший служитель культа, псаломщик, вспорхнув с паперти, черной бородой – словно метлу насадил на черень, - уперся в палку-гасильник и тоже залюбовался Котькиной игрой.

У поповских воротец, через улицу, черноокая дьяконица, та самая любезница Агриппина, с густой медлительностью налаживает травы и вербы, которыми утыкана арка поповских ворот. Матушка пóходя поправляет платок на голове да юбку одергивает, которая ровно сдурела: постоянно сползает на тонкую по сравнению с остальной телесностью талию. Ей не досуг на кого-то смотреть. Одна забота: кабы да ветер в Страстную Неделю не поронял на землю веточки. Вербочки…, вербочки… оплаканные пучки травы. Откуда ни возьмись, перед ней возникла дьячиха Васса. На милое личико Агриппины осела досада. Не глядя на Вассу, она отошла вправо, то же самое сделала и дьячиха; влево – и дьячиха влево. Дьячиха как будто чего-то домогалась у дьяконицы. Не получив желаемого ответа, Васса с кислой гримасой двинулась подле церкви вверх. Она томно поглядела на Шалобана, неприязненно покосилась на дьячка. Дьячок, взглянув на жену, помрачнел. Постоял в глубоком раздумье и скрылся в храме. А причина «бури в стакане» была проста. Дьячок, не ведая, что слышит его жена, распинался перед своим братом, как ему глянется дьяконица Агриппина. И совсем не ведал, что Васса сохнет по Косте Воронкову.

Пониже в заветрии, у забора зóсочники шлепали по зоскам: к вырезанным по размеру старинного пятака кружкам из козлиных и собачьих шкур с длинной шерстью пришиты, как пуговицы, свинцовые блямбы: это - зоски. И теперь нажаривали их обувками: яловыми ичигами, собачьими мохнашками, козловыми сапогами, чарками, опорками. Зоски ловко взлетали вверх, на мгновение останавливались и, перевернувшись вниз свинчаткой, отвесно падали на щиколотку ноги. Слышались подсчеты, кто больше правой ногой выбьет, кто – левой, кто обеими. Кто-то мог не только внутренней стороной ноги, но и внешней. Залогом были конфеты, бараньи лодыжки, скотские бабки, орехи, и самое главное – шалобаны, щелчки по лбу: «балдеж».

Девочки, ученицы церковно-приходской школы, подружки Азеи Стародубовой, повязанные белыми платочками, забавлялись камушками – играли в ляпки. Толстогубая, без двух нижних зубов девочка подбрасывала вверх камушек и, пока он падал вниз, успевала с земли хватать один за другим такие же камешки-ляпки. Перехватав все, она подкинула их и поймала на тыльную сторону запястья. Подружки ахнули: редко, кому удается, да еще на такую-то худую ручонку.

Группа зосочников азартно загалдела: «Ай да Антоха!!! Везет сëдни шпингалету!»

У Антошки Стародубова полны карманы и запазуха заправленной в шаровары рубахи из коричнево-желтой шотландки, конфет, орехов, лодыжек, бабок.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.