Мой друг Генка Лютиков

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Михаил Анохин

Просмотров: 5022

2009 год, Выпуск № 1

Был в его жизни период, аккурат в горбачевскую перестройку, когда Лютикова усиленно вербовали в “партию”, но он благополучно пережил соблазн, хотя жена очень соблазнилась перспективой получить взамен двухкомнатной квартиры трехкомнатную. Это потом, после смерти жены, Генка продал приватизированную квартиру и купил себе поменьше, однокомнатную, а тогда он посмеивался над супругой: “Пусть сначала дадут, а потом в партию забирают”.

Я к тому времени хорошо узнал Лютикова и думаю, что в партии он бы недолго задержался. Он сам по себе был совершенно отдельной партией, название которой трудно придумать, хотя больше всего подходит определение: “Партия свободно мыслящего человека ” Однако, как создать партию, в которой бы всяк по своему “свободно” мыслил – ума не приложу.

***

Так вот, я знал Лютикова совершенно иного, в ярости. Однажды, в силу своей профессии, я присутствовал на одном “совещании с народом” высокопоставленного лица из правительства. Нужно ли говорить о том всеобщем раболепии, которое окружало это “лицо”?

(Поставил вопросительный знак и тут же вспомнил Лютикова, цитирующего Монтеня: “Власти, самой по себе, свойственно возвышать человека в наших глазах и на что раньше мы не стали бы смотреть из-за стеснения быть оскорбленными одним только его видом, но волею судьбы, мы его превозносим как величайшего человека”.

(Это беда какая-то со мной творится, все время слышу его голос. Он постоянно врывается в мое повествование и разрывает на части весь “план” рассказа. )

Речь тогда шла о реструктуризации угольной отрасли. Генка Лютиков сидел в зале, представляя “рабочие массы” и их интересы. Он, как и многие в начале девяностых годов, был захвачен политическим безумием и частенько появлялся в самобытной и довольно оригинальной организации под названием – “Городской рабочий комитет”.

Так вот, «высокопоставленное лицо” вышло на трибуну ДК им Горького и стало объяснять “прелесть” реструктуризации для граждан города. “Пел” он славно и плавно, завораживающе “пел”, почти всех усыпил и убаюкал. Отцы города, так просто млели от его слов. И вот в усиленную динамиками речь, врывается зычный, натуральный голос, слегка шепелявящий.

– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите? – Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот, побледневший и растерянный президиум. – Вы хоть понимаете, что говорите? Да будет вам известно, что реструктуризация означает изменение структурного характера, а Вы ведете речь о закрытии угольных предприятий. Чего же вы тень на плетень наводите? А вы, угольные генералы, слушаете эту чепуху и не смеете сказать, что это чепуха!? Вы подрываете доверие народа к демократическим ценностям!

И тут случилось то, что случается с Лютиковым постоянно, он задумался и в этой задумчивости остановился. Президиум взорвался: “Это неслыханно! Наглость! Дерзость! Кто он такой?!”

Зал так же взорвался – “струна лопнула” и закружились воронки, смерчики звуков. Срочно объявили перерыв. Я видел, как Лютиков, в своей поразительной для такого случая задумчивости, вышел из зала и никто его не остановил, не попытался с ним заговорить, он шел и никто не мешал его шествию. Я кинулся догонять его, но бурлящая толпа отрезала меня от Генки.

Я был свидетелем, как “высокопоставленному лицу” объясняли, что это был один из тех, кого при всеобщей демократии, видимо, выпустили из психушки. Что шахтерские массы с пониманием и удовлетворением восприняли идеи реструктуризации и что городские власти, со своей стороны… Дальше я не стал слушать, материала было достаточно для срочной газетной заметки. Запах денег МВФ уже кружил головы власть предержащим. Предвкушение “манны небесной” завораживала и самых стойких, но только не Генку!

Вечером я спросил Лютикова о причине срыва “пламенной речи”?

– Знаешь, мне внезапно пришла в голову мысль, что западные демократические ценности у нас ни когда не приживутся, и я обдумывал, как об этом сказать. Сейчас я знаю, что все дело в православном характере нашей культуры. Кровь наша не того состава.

У меня глаза на лоб полезли: “Так ты, поэтому тогда замолчал?

– Ну да. В голову пришла мысль о том, что мы на себя чужой костюм напяливаем. Что носим мы обноски западной политической и экономической мысли.

– Ты что, серьезно думаешь, что права человека для нас неприемлемы? Ведь ты же сам горой стоял за них? Вспомни, что говорил в 1989 году? Забыл? Напомнить?

– Я ошибался. – Сказал так убийственно спокойно, словно ошибаться так же естественно, как по утрам умываться. Я опешил, а Генка невозмутимо продолжал “развивать” свою мысль: – Иван Ильин совершенно правильно считал: “Право и государство возникают из внутреннего духовного мира человека, создаются именно для духа и ради духа и осуществляются через посредство правосознания”. А у нас, несмотря ни на что, душа православная, как же она воспримет католическую идею “прав человека”? Погоди, мы еще станем свидетелями возвращения к прошлому, к жесткой вертикали власти, к цензуре в средствах массовой информации, ко многому тому, что сейчас яростно оплевывается адептами католических ценностей.

Лютиков прервался и через минуту заявил: “Жалко”.

– Что “жалко”?

– Да вот этого и жалко. Горбачев нам волю и свободу дал, а русскому человеку свобода тяжкое бремя, обуза. Вот поиграют свободой, пограбят вдов и сирот, а потом, как всегда, совесть начнет грызть. А что пограбят, так это всенепременно! Когда на Руси свободу дают, то обязательно грабят, а потом, как Емелька Пугачев: “Простите меня, православные... ” Свободы жалко. “Прав человека” жалко. Жалко, что из нас, в ближайшие лет двести европейца не получится!

“Емельку вспомнил, а сам-то…” – Хотелось сказать в ответ на этот монолог Лютикова, но я промолчал. Мало что уже осталось от того прежнего Лютикова, напоминавшего враз и Степана Разина, и Пугачева, можно сказать – ничего!

Генка ушел в себя и теперь присутствуя в комнате, отсутствовал минут пять. Неожиданно Лютиков засмеялся: «Дружище! Тут диалектика! Нельзя быть нравственным человеком, обладая избытком жизненной силы, а ведь и первое, и второе одинаково нами ценится. Ты не найдешь никого из разумных, который стал бы отрицать безусловную ценность нравственных качеств? Точно так же никто не скажет похвальное слово человеческой немощи. Но вот беда, вопреки поговорке, что в “здоровом теле – здоровый дух”, в здоровом теле обнаруживается только тот дух, что исходит из заднего места. Диалектика! Кто-то созрел для свободы, а значит для ответственного отношения к жизни, а кто-то нет и это противоречие не устранимо. Вот почему для “созревшего человека” ущемление прав и свобод – трагедия, тогда как для “несозревшего” – благо. И продекламировал: “…Скотине нужен кнут?/ От демократии скотов / Хорошего не ждут”. Вот так-то. Хочется быть мудрым, как шестидесятилетний и одновременно полным сил и энергии, как двадцатилетний, и попробуй оспорь, что это не так? В народе эта диалектика тонко подмечена: “Если бы молодость знала, если бы старость могла”. Потому-то человек “разорван” в самом себе и нет ему покоя. Жить хотим, как я Европе, но душа наша не может поступиться своими ценностями. Плоть тянет в Европу, а душу на Восток, откуда “пришел свет”.

***

Вскоре он лег на свою вторую операцию на почке, после чего “затворился” в стенах своей квартиры, получил инвалидность и жил на средства от заработка жены, да на переводы от старшего сына из Ленинграда.

Дочь заканчивала институт в Москве и работала в какой-то фирме консультантом, кажется по информатике. Генка пробовал работать в газетах, но статьи его принимали редко и выбрасывали, как он говорил “самое существенное”.