Командировка (главы из повести «Химия для начинающих»)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Естамонов Геннадий Акепсимович

Просмотров: 4934

2009 год, Выпуск № 2

Неелов еще никогда, в жизни не летал на самолетах, хотя вблизи их видеть ему приходилось несколько раз, но никогда он не испытывал такого мальчишеского восхищения, как сейчас, у самолетного трапа. Ему все в нем нравилось: и вытянутый сигарообразный корпус с круглыми окнами-иллюминаторами посередине, и гордо приподнятый вверх широкий нос, и распростертые крылья с моторами, и, особенно, темный пропеллер, металлически поблескивающий, притягивающий к себе. Хотелось подойти, потрогать ого, ощутить холодную прочность его. Он бы так и сделал, если бы был один. Наверное, не сильно бы ругалась строгая бортпроводница, в темно-синем форменном костюме. Но впереди стоял Сливкин. Засмеется и назовет мальчишкой, а хуже еще на заводе расскажет, как «мастер» трогал пропеллер, проверяя прочность его.

Самолет был серебристый, уже устремленный в небо, словно нетерпеливо дожидающийся, когда неповоротливая цепочка пассажиров, наконец втянется в его нутро.

Алексей двигался последним, любовался самолетом и любил его уже за строгие очертания линий, а более за то, что поднимет он сейчас его, Алексея, в небо и понесет бережно...

- Гражданин, вы что топчетесь? Побыстрей надо!

Слово «гражданин» резануло ухо, схлынула радость, сбоку подул холодный ветер, Алексей зябко повел плечами и быстро пошел по трапу, споткнулся на последней ступени, чуть было не упал, но успел схватиться за борт люка, резко выпрямился и врезался головой в верхнюю кромку. Чертыхнулся, оглянулся на женщину и сморщился.

Бортпроводница, сдерживая смех, посочувствовала ему:

- Поспешишь - людей насмешишь.

- Да уж! Без головы полетишь.- Алексей протянул билет.- Это всё потому, что вы меня хотели быстрей посадить.

Он собирался улыбнуться, не хныкать же перед женщиной. Но до него дошла вдруг угнетающая двусмыслица сказанных им же самим слов. И он снова нахмурился, снова заболела голова и шишка на ней стала расти. С испорченным вконец настроением он плюхнулся рядом с веселым Сливкиным.

- Чего это ты застопорился?

Он хотел было зло сказать, что стопорят за столом в веселой компании или же в «темном углу». Будто сговорились все. Словечки-то подбирают: гражданин, сели, застопорил... Но встретился с добродушным растерянным взглядом замдиректора и сказал сдержанно:

- Врезался я в кромку люка, чуть башка не отлетела.

- Да-а? С твоим ростом надо ниже нагибаться!

- Да-а. Мне давно твердят, что надо ниже нагибаться. Особенно…

- Ну что ты сердишься? - ни то спросил Сливкин, ни то упрекнул доброжелательно, по-стариковски, как упрекала Алексея, бывало, его родная бабка.

- Я не сержусь, Михаил Ананьевич, голова просто трещит.

- Ну, это мы сейчас, - и он стал шариться по карманам и, наконец, извлек из одного, - на анальгинчик, я всегда держу с собой. Иной раз переберешь, башка раскалывается. С такой головой не побежишь в аптеку, вот и ношу.

Алексей опять отметил: переберешь, раскалывается, но теперь он уже ругнул себя. Сколько можно спотыкаться на словах с двойным смыслом. И уж ясно, что Сливкин, с его доброжелательностью и участием, не знает вторых значений. Где ему-то их было набраться? С такими мыслями Алексей откинул голову, закрыл глаза и, кажется, стал физически ощущать, как постепенно выходит из него головная боль.

Оказывается он задремал, или даже заснул. Сливкин осторожно тормошил его:

- Алексей Алексеевич, слушай сюда, Новосибирск. Вставай. Люди уже выходят. Сейчас пересядем сразу на «Ту» и там доспишь. В Москву прилетишь, как огурчик малосольный.

- Почему малосольный?

- Малосольный?.. Эх! - Сливкин прищурил хитро глазки, задумался и неожиданно добавил, - икры не надо. А ты, сейчас, помятый, как красная икра и кислый, как последний огурец из бочки.

- Сейчас уже лучше. Голова почти не болит, хотя ощущение, что тебя обухом стукнули, осталось. - Неелов улыбнулся, встал, поправил свою офицерский китель, взял шикарное, в бордовую клетку осеннее пальто и, пристраиваясь в проходе за Сливкиным, оглядел пустеющий салон, с белыми креслами в два ряда, и полукруглый потолок с нависшими над ними фарфоровыми глазами светильников. Беглым осмотром он остался доволен. Вспомнил с каким радостным восхищением он осматривал самолет снаружи, и доброе настроение, которое он вышиб начисто, как казалось вначале, стало снова возвращаться к нему, а эпизод с ушибом головы - смешное недоразумение. Не более.

- Ты чемодан свой взял? - Спросил Сливкин, прежде чем шагнуть на трап.

- Взял, взял, — бойко ответил Неелов и показал на старенькую дорожную сумку, которую ему презентовал Леонтий Ионыч.

Сливкин обернулся.

- Что это ты вдруг такой веселый?

- Да так, - засмеялся Неелов, спускаясь по трапу и нависая над Сливкиным. Не мог же он сказать ему, что сзади Сливкин и его раздутый кожаный портфель очень гармонировали друг с другом, даже более, ему показалось, что они очень похожи друг на друга, хотя это и нелепость. И еще ему показалось, что портфель существует сам по себе, что он самый главный, а Сливкин просто приложился к нему, или, в крайнем случае, приставлен для охраны. Пузатый портфель был все время чуть-чуть впереди Сливкина. Он будто тащил его. Чепуха какая-то! Ho над этим-то и посмеивался Неелов.

Сливкин, спустившись с покачивающегося и поскрипывающего трапа, почувствовал себя уверенно и тут же повернулся к Неелову, стал внимательно осматривать его.

- И все-таки? - спросил он подозрительно.

- Ну, так я, Михаил Ананьевич, - отвечал Неелов, все время сдерживая улыбку.

- Нет, не так,.. - сказал досадливо Сливкин, - ты подумал какую-то пакость про меня. Какую?

- Какую, какую... - Вопрос своей точностью застал Неелова впросак и он сказал первое, что ему пришло на ум, но довольно остроумное и близкое к тому, над чем он улыбался. - Я подумал, Михаил Ананьевич, что вы со своим портфелем – одно целое, могли застрять на выходе, когда закрыли собой весь проем. Темно даже стало и я шел за вами наощупь...

- Слушай сюда, Алексей, малый ты не дурак, - сказал Сливкин просто, но упор сделал на слове «дурак», - такое говоришь старшему человеку, не задумываясь, обидно будет ему или нет, а может оскорбительно. Называется, это, Алеша, невоспитанностью. А она сродни грубости... - Он хотел еще что-то сказать, но, видимо раздумал и, повернувшись в сторону пассажиров, пошел за ними.

Алексей смущенный обидой старика, все же отметил, что сначала качнулся и поплыл в серой предрассветной пелене могучий портфель, а потом уже сдвинулся Сливкин. Он догнал его и, шагая слева, почти в ногу, неожиданно для себя пригнулся к Сливкину и сказал:

- Извини, Михаил Ананьевич. Я не хотел грубить. Так получилось. Но правда, вы очень похожи на свой портфель. - И, поняв, что опять его «занесло» со своей откровенностью, быстро продолжал, - ведь бывает же собака похожа на своего хозяина...

- Бывает, - Сливкин быстро повернул голову, глянул на Неелова и вдруг рассмеялся. Вернее захихикал, - а ты может прав. Все же пятнадцать лет таскаю за собой этот баул. Поизносились, поистрепались оба, но живем, да вот эта кожаная куртка, все мои военные трофеи. Пойдем, Алексей, быстрее. Нас подгоняют.

- А мы что на вокзал не пойдем?

- Зачем? Сейчас усядемся и полетим. Наш рейс так подгадан.

Посадка прошла быстро. Алексей даже не успел как следует рассмотреть красавец авиалайнер и, сейчас, усаживаясь в удобное кресло, оглядывался по сторонам, с трудом скрывая свое радостное настроение.

Место ему досталось удачное, у окна, о чем он и не мечтал даже. Плоскость крыла была в стороне, так что смотри и смотри вниз - ничего не мешает. Когда Неелов перестал приподниматься и оглядываться и наконец успокоился, Сливкин спросил:

- Что ты такой бодренький? Голова прошла?

- И голова, и вообще, Михаил Ананьевич, все здорово. - Неелов улыбнулся, закрыл глаза, и тихо добавил, словно самому себе. - Даже не верится.

Сливкин наклонился к нему.

- Что не верится-то?

Неелов открыл глаза, увидел, что Сливкин рассматривает его внимательно и недоуменно.

- Все, Михаил Ананьевич. И то, что я сейчас полечу на Ту-104, и то, что в Москву, и то, что рядом со мной заместитель директора, и то, что такая жизнь бывает... Знали бы вы, - он глубоко вздохнул, помолчал и закончил неожиданно, - я же лечу первый раз на реактивном самолете...

- Понятно... Привыкай, Алексей Алексеевич, тебе многое еще предстоит делать первый раз, - теперь Сливкин вздохнул, но вздох его был короткий и печальный.

Но через мгновение он оживился и сказал: - А теперь достань документы и внимательно прочти командировочное удостоверение.

Сливкин взял из рук Алексея временный паспорт и покачал головой, а тот развернул удостоверение и уставился в него, потом поднял голову и ошалело посмотрел на зам.директора. а Сливкин посмеиваясь и не скрывая удовольствия провозгласил:

- Моя работа. Мне немало трудов стоило убедить нашего директора, что посылать в Москву надо только старшего инженера, а еще лучше начальника отдела!

- Спасибо, Михаил Ананьевич! – Искренне произнес Неелов, - но вы многим рискуете.

- Сынок, - тронул его за плечо Сливкин, - я давно ничем не рискую, и даже иногда об этом сожалею…

Заревели моторы, не оглушающе громко, как ожидал Неелов, а будто вдалеке или за глухой перегородкой, рев перешел в равномерный гул.

Вышла бортпроводница, поздоровалась, попросила застегнуть привязные ремни. Объявила рейс и состав экипажа, попросила не вставать с места и не курить, пока самолет не наберет высоты. Она говорила ровным и четким голосом и слушали её внимательно, словно все пассажиры летели на самолете впервые.

Неелов смотрел в иллюминатор, слушал равномерный и, как ему казалось, бодрый гул самолета, порою улавливая почти такой же звук в себе самом, и тогда замирал, задерживал дыхание, гул пропадал, и он ясно и четко слышал радостный стук своего сердца. А может это ему только казалось, но радость в нем жила. Радость полета в безбрежной голубизне, немыслимой высоты и бешеной скорости, которую он ощущал почти физически, когда смотрел на вибрирующее крыло самолета, где солнечный зайчик, едва устроившись передохнуть, подрагивая сползал вниз.

А внизу уже ясно проявились домики редких деревень, черные квадраты огородов, ровные линии желтых полысевших полей и темные извилины дорог. Зеленые ленточки рек делали такие замысловатые петли, что даже трудно было проследить за этим запутанным кружевом. И, пересекая видимое пространство, четко пролегла ветка железной дороги, по которой ползли прожорливые гусеницы тяжелых составов. Неелов никогда бы не смог себе представить, что поезда двигаются так близко друг от друга, хотя он и понимал, что они все-таки на порядочном расстоянии, но все это увидеть, понять можно только с такой высоты...

А сердце то замирает от радости, то гулко колотится в груди, как от быстрого бега. Неелов прикрывает глаза и откидывается на сиденье.

Кто бы мог подумать, что еще четыре месяца назад он был за колючей проволокой и солнце светило не ему. А сейчас оно, словно спохватившись, щедро шлет ему вдогонку свои лучи. И уже не солнечный зайчик - робкий предвестник радости, а целый ослепительный сноп их горит на крыле самолета. Люди на земле еще живут в ожидании солнца, а он здесь самый первый встречает его…

Бортпроводница предложила минеральную воду. Он выпил с удовольствием, улыбнулся, оглядев маленький пластмассовый стаканчик, поблагодарил, а бортпроводница, перехватив его взгляд, предложила ещё за товарища и он не отказался.

- Если за товарища,.. а так и прогореть можно. Бортпроводница засмеялась и пошла дальше по рядам, но пассажиры в большинстве, наверное, спали, и она вскоре вернулась и спросила Алексея:

- Еще будете?

Алексей посмотрел на неё, пытаясь определить смеется над ним или нет, бортпроводница была серьезна и доброжелательна, и все-таки что-то в ней не понравилось ему, уголки губ что ли, и он твердо ответил:

- Нет. Спасибо. - А про себя решил больше никогда не есть в дорогу селедку, даже, если она малосольная и тихоокеанская. Но проводница сказала не настойчиво, а просто нахально:

- Берите. Я же вижу, что вы хотите пить.

- Бери, Алексей Алексеевич, - вдруг заговорил Сливкин, не открывая глаз, - такая девушка его уговаривает, а он куражится.

И Алексей вдруг, не сообразив даже, что выглядит глупо, опорожнил один за другим три стаканчика.

- Вот и молодец, - сказал Сливкин, открывая глаза и улыбаясь, - а вот старику не предлагают.

Бортпроводница покраснела и быстро сказала:

- Пожалуйста!..

Алексей отметил, что в смущении своем она еще более привлекательна, проводил взглядом так, будто прошел с ней, осторожно придерживая за локоток до тех таинственных дверей, за которыми скрывается и откуда появляется эта щедрая колдунья.

А потом внимательно посмотрел на Сливкина, ему показалось, что тот следил за ним, но он спал или дремал, или просто закинул голову с закрытыми глазами, и Неелов не заметил на его лице хитроватой усмешки, которая спряталась в многочисленных складках.

Неелов покрутил головой, потер шею осторожно, чтобы не потревожить старика и снова было заглянул в окно, как услышал сочувствующий голос Сливкина.

- Что, Алексей Алексеевич, шею свернул?

Неелов удивился, что старик с закрытыми глазами, а все видит.

- Не знаю... Неудобно повернул что ли и как будто отлежал. Вниз смотрел.

- Я видел, куда ты смотрел. - Сливкин тихонько засмеялся. Над закрытыми глазами подергивались белесые брови, а жирный подбородок колыхался, как гребень петуха. Открылся один глаз и хитровато скосился на Неелова. - Из-за такой девушки мо-о-о-жно шею свернуть.

Сливкин сказал так, будто одобрял выбор. Снова засмеялся, потом достал платок, завернул в него палец, вытер один глаз, другой, распрямил платок и Неелов понял, что он сейчас громко высморкается, но старик очень тихо и даже деликатно вытер нос и спросил, засовывая платок в карман.

- Что, поймал тебя старик? И сказать-то нечего.

- А что говорить, Михаил Ананьевич? Симпатичная девушка. - Неелов улыбнулся, удивляясь тому, что соглашается, что не сердится, а хотел вроде бы.

Сливкин удивленно воззрился на него.

- Ну, Алексей Алексеевич, сгубят тебя девки. Помяни меня, сгубят! Второй раз я с тобой схожусь и второй раз тебя опекают девушки.

- Какой второй? А какой первый?

- Когда в «окс» заявился от «комсомольского прожектора». Ваша секретарша ко мне звонила: «Ах, Михаил Ананьевич, жалко мне вас! Он такой настырный, такой упрямый и в комсомольский прожектор напишет, и в газету. Вы уж лучше с ним не связывайтесь, тем более что мы вас уже недавно освещали. Она еще долго верещала, я сразу все понял, как только её голос узнал, понял что ко мне опять комсомольские товарищи идут проверять. А тут и ты пожаловал. Помнишь?. .

- Помню, как не помнить. Моя первая самостоятельная операция…

- Самостоя-я-я-тельная, - передразнил Сливкин. - Самостоятельная с помощью пигалицы. Ох, и не люблю же эту попрыгушку. Везде нос сует...

- Нет, Михаил Ананьевич, она не попрыгушка! - Твердо сказал Неелов. А потом, комсомольский прожектор - был запасной вариант, но вы же первый о нем напомнили.

- Ясно-ясно! Надули старика и радовались, небось, с комсомольской богиней. А спрашиваешь: какой первый? - передразнил Сливкин. – Небось, и Струганову похвастался, как на «пушку» меня взял. Представляю, как тот жеребцом гоготал.

- Да вы что, Михаил Ананьевич? И не гоготал он вовсе.

- Значит похвастался, - осуждающе протянул Сливкин и даже немного отстранился в кресле.

- Ничего я ему не говорил. А он ничего не спрашивал. Если честно, я хотел, чтобы он спросил. Отдел ваш сколько тянул с перекрытием площадки. Оборудование ржавело. Вот я и хотел, чтобы Василий Александрович спросил, как это мне удалось?

- Все-таки, ты хотел маленькую свинью мне подложить? -снисходительно и вроде даже удовлетворенно спросил Сливкин.

- Михаил Ананьевич, что вы меня за душу тяните, - насупился Неелов. - Я же не по распределению пришел на завод. А меня Василий Александрович не побоялся принял мастером... И вообще, работать надо так...

- Ладно, я знаю, Алексей Алексеевич. Мне Струганов говорил, а ты об этом забудь. Мало ли с кем чего не бывает,.. - и неожиданно закончил. - А комсомольская богиня твоя мне нравится. - Повернулся и похлопал Неелова по плечу, даже не похлопал, а как-то сдавил пятерней и прижал…