Колдунья Азея (роман) ч.2

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Переводчиков Владимир Андреевич

Просмотров: 5624

2009 год, Выпуск № 2

Кузнечик счастья

Азея удивилась, что третий день ее не вызывают на допросы. Поняла - что-то стряслось со следователем. Она с большим трудом ушла в чувство предопределения. Увидела Венцова лежащим, одетым во что-то серое, поношенное. Почувствовала, что у него боль в чреве. Резкая, колющая боль, но он в здравом рассудке. Что такое болит, она и не сообразила. А случилась беда со следователем прямо в театре на спектакле «Рассудите нас, люди», где была занята его приятельница Соня Федорчук. Она и дала ему контрамарку на спектакль. В шестом ряду, третье место от краю. В первом акте, как ни хотелось этого ей, она смутно отметила его присутствие. А когда на финал зажегся свет, Соня, выйдя на поклон, увидела пустое место. Решила, что Андрей ждет ее с цветами около ее гримерной. Но Венцова не было и там. «Пренебрег, значит, ладно! Ты так - и я так же». А Венцова на «скорой помощи» увезли в больницу. Корчась от боли, он до утра чуть не отдал «концы». Утром ему сделали операцию: вырезали аппендицит. Но, выйдя из-под наркоза, он вновь почувствовал боль. Разошелся шов. Потребовалось вмешательство хирурга. Его оставили в палате под наблюдением до полного выздоровления. В следственном отделе об этом знали, но подследственным устроили выходные дни. Для Азеи стали днями размышлений…

Пропели первые петухи, на лугу фыркнул конь, брякнуло ботало. Это лишь усугубило сонное оцепенение деревни и уравняло покой степи в пространстве и времени. Не известно, через какое время – в эту пору оно неуловимое – тишину стали рубить молотом по наковальне: рано встав колхозный кузнец Федосей Силыч принялся за работу.

Но вот за дальними взгорьями вспыхнул восток. Промычала корова, приглушив на время стук. Деревня выдохнула дымами из труб, заворочалась, заскрипела. Затукал движок мельницы, простучала бортами машина. Лай собак, блеяние овец - брызнул восход, пробудилась деревня. Пошла, поехала и, как о предутреннем сне, забыла о звуках молота.

Федосей Силыч Панин, потомственный кузнец, недюжинной силы детина, у наковальни одноручь ковал скобы для новой кошары. Вчера он пообещал председателю изготовить их до обеда. Молотобоец, видать, с похмелья, занедужил. Федосей торопился, но его движения были медлительны и ровны, что говорило о его степенности и мощи.

Покончив с острием, Панин делал засечку - усы. Одному не с руки: нужно держать и прут и зубило и ударять попеременно то кувалдой, то молотком. Он ловко успевал зажимать прут в большие тисы, бросал клещи, брал зубило и молот – тук-тук-тук – и уже посеревший прут всовывал в прорь наковальни и, ловко загнув, обмакивал в тушилку – кадь с водой, сбрасывал в кучу. Федосей понимал душу металла, любил свое дело. Не было случая, чтобы он отказался от даже самой сложной работы.

Сегодня он мог бы и не приходить: вчера жена занемогла, да сама же и успокаивала, дескать, все пройдет.

Только он о ней подумал, как маленькая дверь, вделанная в большую, растворилась. На пыльном полу, упав, лоскут солнечного света вырисовал силуэт старшего сына Панина, Еремки.

- Папка, мама плохая, - тяжело дыша, крикнул он, - говорит, помру.

Федосей, словно ждал этого, бросил раскаленный прут в тушилку, тот издал почти человеческий стон. Пар клубанулся и прижался к бархатистому черному потолку. Молоток – на пол, голицы – на верстак.

- Закрой дверь, сынок, - на ходу крикнул Федосей, - ключ подсунь под дверь.

Под ногами хрустнула лужа. Возле конных граблей кузнец рванул с себя новый мазутный фартук, забросил на них. Несколько уцелевших зубьев покачали длинными шеями, что-то пообсуждали вдогонку и успокоились.

- Еремка, фартук забрось, - Панин перемахнул забор, припустил к своему дому, который стоял на крутом берегу речки.

Мохнатый пес Борода, радостно виляя хвостом, кинулся навстречу, мужик сшиб его. Тот, отлетев в сторону, взвизгнул, сел и недоуменно посмотрел вслед хозяину.

Федос распахнул дверь. «Поздно!» - ударила мысль.

Жена – белее печки – лежала на кровати. Дети - две дочери и сын - с ужасом смотрели из углов. Старших Еремки и Олюшки дома не было. Мальцы с плачем бросились к отцу.

- Я боюсь, папка, - захныкал рыжий четырехлетний Валерка, обнимая отца за ногу.

Словно по колено в вязкой грязи, Федосей с силой преодолел расстояние до кровати. Рука жены была холодной. Тыльной стороной ладони он тронул лоб и ощутил тепло.

Он рванул со стены зеркало, зазвенел гвоздь, посыпалась известка. Подержав зеркало над ее бескровным лицом и, видя на плоскости отпотелость, проговорил:

- Жива. Цыть! Не скулить. Жива.

Мужик опустился на табуретку, обмяк. Потом, словно его кто-то кольнул, вскочил, заметался по избе.

- Галя, ноги в руки - за фершалицей, за Нюрой живо!

Третьеклассница Галя, икнув от плача, на ходу накидывая пальтишко, выскочила на улицу.

На пороге с ужасом в глазах остановился Еремка:

- Чего?.. – приготовясь к худшему, шепнул он так, что углы дома вернули ему его вопрос.

- Еремей, - приказал отец, - дуй на конный двор. Нет конюха – не жди, понял? Без спроса лови любого коня. У Емельяновых запрягай ходок и – в Осиновику за сударыней Азеей. Бичом себя по заду, Еремка!!!

Медичка сделала Лиде укол, потом что-то дала ей понюхать. Лида открыла глаза; слабо, виновато улыбнулась Федосею, взглядом попросила мужа наклониться к ней. Обессилено шепнула: «Азею».

- Еремка уже галопом гонит за ней.

Она согласно кивнула головой и смежила веки.

Медичка надела пальто:

- Пойдем, Галя, я тебе порошки дам, микстуру, поить будете. Надо вызвать из Шиловска врача: положение серьезное. Везти самуë опасно.

- Я уже парня отправил, - сказал Федосей, обманув ее, подумал, что Азея обидится за недоверие к ней.

- Я зайду в сельсовет, позвоню, а то пока доедет….

- Не надо, Нюра, мы сами все сделаем. Не звони. - На Панина надвинулось расстроенное жизнеощущение: родной дом показался ему незнакомым.

- Как хотите… - Нюра пожала плечами. – После обеда я забегу.

Федосей, держа жену за руку, ссутулившись, сидел перед кроватью. Дети притулились к нему, как к печке в стужу. В окнах стоял яркий свет солнца. Полноватое лицо Лиды казалось восковым. Оно было спокойно и красиво. Светлые беспорядочно сбившиеся волосы безжизненно лежали на подушке.

«Не уходи, Лида, не уходи», - мысленно повторял Федосей.

Вдруг ему показалось, что это уже было, что он говорил эти слова. Да, это было - в их первую встречу…

Праздник на селе можно было узнать по песням, доносившимся и снизу и сверху. По смеху, по громким разговорам, по звукам гармошек. И особо - по дракам. Большие качели братья Мурзины соорудили на арке кузнечных ворот. Подле кузницы стояли колхозные амбары, и под их навесами тоже висели качели.

Федосею Панину шел тогда двадцать первый год, он работал молотобойцем в кузнице у своего отца, кузнеца Силана Еремеевича. Федос, на зависть деревенской молодежи, был сложен богатырски. Мускулистый, рослый, на игрищах он был на редкость подвижен. И мнения своего он не умел спаривать с чужим. В народе его за это не только уважали, но и побаивались.

Федос любил шутками распекать девушек. Многие накатывали на него маслянистые взгляды, да только он-то смотрел на них постно. Впрочем, кажется, кроме одной…

Федос подошел к Мурзинской качели в тот момент, когда менялись седоки. Как куры на насест, уселись три принаряженные девушки, а братья Мурзины, Генка и Оська, встали на козлы. Махи были еще не сильные – Федос, схватив за стропы, остановил качели. «Наседки», чертыхнувшись, полетели на землю и завизжали.

- Дай-ка, Генаха, мы с Оськой их махнем, - в спокойных синих глазах, в обветренном скуластом лице были та уверенность и сила, которые, чаще всего делают человека центром внимания. Девушки, вырастая из пыли, отряхивались, визгливо возмущались.

Дуся Емельянова, веснущатая деваха-веселуха, подбоченившись, было пошла на Федосея напором, но ее грозный взгляд разбился о Федосееву ласковую улыбку.

- Явился, не запылился?! Ты чего фулюганишь, сомуститель?! - в это слово Дуся вкладывала смысл «совратитель» и «смущатель».

- Извиняюсь, мадама, но вам придется вернуться на давешнее место.

- Пробьешься на сухарях: не больша цаца, - Дуся покачала телом, ее синий сарафан дважды туда и обратно обвился вокруг фигуристого корпуса.

- Спëрло? – вновь подкупающе улыбнулся Федос.

- Это кого спёрло, тебя, чо ли? – девушка с издевкой посмотрела снизу-вверх. Ее серые глаза чертячьи блеснули, - давай, девчонки, садись, пусть пупок надорвет «кузнечик» (Федос с детства ходил с этим прозвищем), - Посмотрим, научился ли Федоска зыбку качать, поди, вот-вот пригодится это рукомесло. Парень он работящий, небось, скоро наробит потомство, а качать не наторел. Валюхи, садитесь, - обратилась она к двум Валькам.

Михалева, поправляя малиновый воротничок на белом в черную горошину платье, широко размахнув ногой, - подол веером - села. А Рогожина заупрямилась. Чье-то ухо через три плетня услыхало, что у нее с Федосом что-то было. Валька Рогожина на четыре месяца «сходила» в райцентр замуж за киномеханика. Заявилась в село майской маковкой и положила глаз на Федосея. Может быть, и наврали, что скрывалась она с Федосеем в дровяном сарайчике. С той поры и разошлись. Но замечали на селе: Федосей стал ревновать Вальку, а может и, презирать, – понять трудно. Только стенка-невидимка между ними стояла, словно в зыбуне. Было заметно, что Валька единым взглядом бередила самолюбие молотобойца. А он при удобном моменте старался «уесть» ее. Встав на козлы качелей, смотрел на нее свысока, с ехидцей, ждал.

- Что, поджилки трясутся? – прищурил синие глаза Федосей и повернул свое скуластое лицо в сторону публики.

А Михалева, встряхнула черными увесистыми косами:

- Поехали, тезка! Пусть только уронит – зенки его бесстыжие на забор вялить повесим.

Бросив игру в бабки, стали подходить парни и мальчишки.

- Она же дрожжи продает, - послышались насмешливые голоса, - Ваты в коленках дивно много.

- Черта с два Валька сядет.

- Свеженького сухарника* бы оседлала, - кто-то бойко крикнул из самой гущи толпы.

Густой смех согнал с забора стаю воробьев, фыркнув, они понеслись к речке. Валька, проводив стаю взглядом, мелькнула

* Сухарник - вздыхатель, ухажер

крыльями веснущатого носа:

- Чего зубы сушите, заборная кавалерия? – Она задорно выкрикнула: - Садись любой из вас рядом со мной, поглядим, у кого духу больше.

Кто-то крикнул: «Что, в домовину тоже рядом положишь?»

- Нет, на топчан, клопов покормить, - в тон отпарировала Валька Рогожина, - они дистрофиками стали. Ты им по вкусу.

- В сараюшку? – спросил «дылда» Афанасий Кротов.

Над гоготом толпы поднялся Федосей, своим взглядом сгрудил смех и придавил его. Позднее всех замолчал глуховатый Илюха, он хохотал, закрыв глаза, но, напоровшись на взгляд Федосея, смолк и подался в людскую гущу. Вперед выступил Генка Мурзин:

- Давай я сяду.

- Нет, я сама выберу по нраву.

Наверно, многие желали, чтобы Рогожина выбрала именно его. Таилась в ней непостижимая сила обаяния, хотя, в общем-то, она красавицей не была. Бойкая и отчаянная, она манила парней загадочным прошлым. Когда она проходила мимо, то не на лицо ее тянуло смотреть, а на всю «оптом». Ее считали знающей нечто большее, чем остальные деревенские недотепы и недотроги. С некоторыми парнями она допускала вольности, с другими, наоборот, была слишком строга.

- Вот ты, - указала она мизинцем на Афанасия Кротова, старого холостяка, за худобу и длинный рост прозванного Афоней Дылдой, - садись, ты мне сёдни глянешься, - она косо скользнула жестоким взглядом по Федосею.

Валентина на мгновение задрала бурую сатиновую юбку, показав красивую ногу, обрамленную фестончатым подолом белой исподней сорочки. Села верхом на плаху и взяла за талию Дусю Емельянову. Дылда хотел сесть к ней спиной, но раздумал и неуклюже сел лицом, робко и неловко взял ее за плечи.

- Ты что, Афонага, оробел взять меня как следует быть? Разучился? Или не умеешь? – Под смех толпы Валентина командовала: - Ниже…еще, - она поправила парню руки, - для чего у девчат самое тонкое место? Спросил бы у бабки Мурзихи.

Федос, усмехнувшись, скомандовал:

- Понеслась! – он присел и оттолкнулся. Медленно, сильно, но косо пошли качели. Кряхтя, Осип стал помогать выравнивать их. Вскоре дело пошло ладно. От чего-то промелькнувшего в толпе Федосея охватило волнение. «От качки», - подумал он.

Головы стоящих зевак, словно намагниченные, поворачивались за качелями. От взмаха юбок поднялась пыль, и толпа чуть расступилась.

- Давай жми, Федос! – сыпались выкрики, - качай, качай, накачай на чай, да не подкачай!..

- Раз, два-с, три-с, четыре-с!.. – кричал Осип.

Толпа в такт качаниям взвизгивала. Взлетая, Федос через перекладину видел уже ноги стоящих поодаль людей. Отрешившись от состояния земного покоя, он понял причину своего волнения: в толпе стояла «новенькая» - миловидная девушка. На ее голове сверх светло-русых волос по-украински была повязана коричневая с белым орнаментом косынка. На расстоянии ощущалась нежность ее смугловатых щек и закругленного по-детски подбородка.

Качели взлетали все выше и выше. Пассажиры девчата весело что-то кричали и смеялись. Осип, взлетев вверх, отвел взгляд в сторону, а увидев вертикально стоящую перед ним землю с домами и людьми, присел на козлах – испугался что перелетит через перекладину – и потерял равновесие. От чего качели сделали крен. Стропы в его руках закиселили, заходили, как живые.

На качелях и в толпе заревели благим матом. Только Валька Рогожина бесенилась в смехе, с ее головы слетел платок, и, пламенея, пролетел над толпой. Кто-то на лету схватил его.

Первой запросила пощады Валька Михалева:

- Стой, Федос!.. Остановись же…

Вслед за ней стала умолять Дуся Емельянова. Не вытерпел и Осип:

- Будет, Федоска, голова кругом пошла.

- Жми!!! – истошно кричала Валька Рогожина.

Дылда сперва помалкивал, а потом и он взмолился:

- Ну, хва!.. Все!.. Будет, довольно…

Федосея не покидал азарт. Он раскачивал, хоть и трудно было одному. Осип, уже, не прилагая сил, сидел на козлах. Ждал когда замолчит Рогожина, а потом и попросит пощады. Но та не унималась:

- Зыбай, зыбай, милок!.. наторевай, поколь время есть.

Толпа уже испытывала неловкое молчание, как от шуток не знающего меры остряка.

К игрищам подлетела тройка, запряженная в пролетку на рессорном ходу. Ездовой осадил коней перед самыми воротами кузницы. Толпа в страхе с шумом рассыпалась и снова замолкла. На качелях уже плакали. Из толпы раздавались голоса.

- Хватит, Федоска, угробишь людей.

- Ой-ой-ой! – застонала Валька Михалева и сразу смолкла.

Федос почувствовал влагу. Он увидел – Михалеву рвет.

Качели помогли остановить подоспевшие парни.

Афоня Дылда бодро встал, пошатнулся и как подкошенный рухнул на землю, его тоже постигла участь Михалевой. Дуся Емельянова свалилась прямо на качели. Валька Рогожина встала, победно захохотала, а немного отойдя, зашаталась, как пьяная, повалилась, но ее поддержали. Она встрепенулась и, оттолкнув всех, улыбаясь, пошла к парню, у которого на шее висел ее платок. Ноги ее подкашивались, но она храбрилась.

Федосей, опершись о забор, стоял бледный. К нему подошел Генка Мурзин:

- Вымотал силенку? – вызывающе спросил он, - Рогожа кого хошь выжмет.

- Только не меня, - отдыхиваясь, отпарировал Федос.

- Эко удираешь ты! – растолкав толпу, подошел нарядный парень в цветной, по-русски подпоясанной плетеным кушачком рубахе, накинутой темно-серой визиткой, в синей кепке набекрень, - охолонуться надо, поняшь, водой. А батя твой где?

- На кордон к Хохряковым гулять уехал, - Федос рукавом смахнул с лица выступивший пот.

- Вот, паря, беда, - парень похлопал плеткой по припыленному хромовому сапогу, - поняшь, Мишке Громову за невестой надо ехать, а Буруха расковалась… Ты не смог бы, а? С меня магарыч, поняшь.

- Да он сейчас и поросенка жареного не подкует, - воровски сказали из толпы.

- Он на твою жирную задницу сколько угодно подков на счастье приварит, - обрезал подошедший Оська, - ему счас не слабо Буруху поднять.

- Не мели, хлопуша! Буруху поднять ему дудки.

Завязался спор. Большинство говорило, что кобылу поднять невозможно, другие утверждали: Федос может.

Федос в детстве видел, как его отец поднимал коня, но сам еще ни разу не рискнул, да отец не разрешит ни за что – можно надорваться. Но спор принимал такой размер, что Федосею волей-неволей пришлось согласиться попробовать.

Буруху завели в станок для ковки лошадей, спутали ей, чтоб не лягалась, ноги. Федосея подзадоривало то, что он стал центром напряженнейшего внимание. А еще нешуточный интерес вызывала приезжая. Он зашел сбоку, нагнулся и провел по животу кобылы. По ее телу пробежала дрожь. Буруха, переступив, замахала хвостом. Федос взглядом показал Дылде, тот взял лошадь за хвост.

Федос нырнул под кобылу и встал на колени. Толпа зашевелилась и замолкла. В первых рядах присели. Силач натужился и попробовал поднять кобылу. Буруха беспокойно зафыркала, застригла ушами, звеня удилами, замотала головой. От земли копыта не оторвались. Федос отпустил ее.

- Не взоймет, - послышалось из толпы.

- А ты сам попробуй взойми, - отпарировали тут же.

Федос велел из пролетки принести сенца, снял с себя тужурку, бросил под кобылу.

- Стой, Федоска! – крикнул Оська. – Парни, кто хочет спорить? Не слабо ли всем распариться на две кучи? Кто верит, что Федос взоймет Буруху, валяй сюда, ко мне. Неверы тикайте к лобогрейке.

- На каво спорим?

- А вот на каво, - Оська задорно крикнул, - на гулеванье! Кто проспорит, тот приносит сюда вина, любого. По совести: у кого какая она. Хошь четверть, хошь стакан, хошь любую черепушку. Само собой – закуску. Девки, в сторону. Живо!

- А девчата, может, тоже хочут.

- Хочут? Пожалуйста.

- А кто не хочет спорить? - голос девушки.

- Кто хочет какого-то экого и трусы, пущай остаются на месте.

Толпа стала делиться. «Трусов» оказалось трое, но потом и они стали к неверам.

- Девки, а вы в какую сторону?

Стадом девушки потянулись к неверам, от них отделились три, во главе с Федосовой сестреницей Васеной. Федос следил, куда же встанет новенькая, а мысленно кричал: «Не уходи к неверам!» - а та, держась за руку Оськиной сестры Ланки, встала к большинству. «Не верит», - выдохнул Федос и полез под бурухино брюхо. И… толпа заревела – Буруха повисла на горбушке Федоса.

- Молодец!!! – истошно заорал Оська, захлопал в ладоши. – Вот это Атлант! Ну, лобогреешники выкусили?! Ха-ха-ха! Молодезы, что туда встали – больше зелья будет.

Оська пошептался с Федосом, тот улыбнулся и утвердительно кивнул головой. Потом, вытерев рукавом синей сатиновой рубашки пот со лба, молча подошел к неверам и стал разглядывать девушек. Все ждали, чего еще они с Оськой затеяли?

Федосей остановился около той новенькой девушки: Оська уже сказал ему, что она приехала к дядюшке, главному счетоводу Щетинину. Незащищенный взгляд, пугливые движения. Румянец во всю щеку на вытянутом розовощеком лице, ровные светло-русые брови, большие светлые ресницы отличали ее от местных, - в селе большинство девушек брюнетки. Его волновали и ямочки на щеках и нарядное светлое платье, он понял - навсегда…

Он схватил девушку, та завизжала, но крепко обхватила его за шею, не успела опомниться, как оказалась верхом на лошади.

- Держись! – сказал Федос и на удивление толпе поднял кобылу легче прежнего.

Лишь неприятно заныло внизу живота, как будто что-то там оторвавшееся «хлябало».

На лугу за кузницей было брашно. Пили, пели, плясали, играли в лапту, в бабки, в чехарду. Перетягивали канат. Нагорные с подгорными маленько сцепились из-за чего-то, но вскоре утихомирились.

Голубоглазая часто была рядом с Федосом, но для него ее будто не существовало. Или обида взяла, что она не поверила в него, или же решил поиграть в кошки-мышки. Он рано исчез с игрищ.