Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail:
Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
и ЗАО "Стройсервис".
11.
Кабинет секретаря горкома Каржавина.
Воходит Анохин. Прядь светлых волос прилипла ко лбу, но на лице никаких следов бессонной ночи – только несвойственная ему в обычное время хмурость, озабоченность.
– Доставил пропажу. Звать?
Каржавин сразу понял, о ком речь.
– Погоди. Что с ним?
Анохин провел ладонью по вспотевшему лбу, убирая волосы. Сказал со злой досадой:
– Пусть уж сам. Я не могу... Меня уже трясет от одного его вида. А отыскали гаишники. На въезде в город в шлагбаум врезался, стёкла поколотил. Как еще сам жив остался...
Каржавин откинулся в кресле, привычно потёр лицо.
– Ладно, зови, разбёремся.
Начальника цеха водоснабжения Куклина он лично знал плохо, даже не мог припомнить определенно, как тот выглядит – вроде бы средних лет, полноват. Но когда Куклин вошёл, Каржавин, взглянув только, вспомнил его. Лицо слегка одутловатое, с цепкими маленькими глазами, выпирающий из-под расстегнутого пиджака живот (а ведь сравнительно молод еще).
Кисть забинтована. Костюм – брюки, пиджак, даже рубашка в густых разводах уже подсохшей грязи.
И вообще – вид сильно ошарашенного и еще не пришедшего в себя человека.
Сделал три шага от двери, взглянул исподлобья на хозяина кабинета, стал вяло – больше машинально, чем осознанно – ловить перебинтованными пальцами пуговицу пиджака, застегиваться.
– Садись, – сказал Каржавин, не скрывая своего более чем неприятного удивления. Войти в таком виде в горком – ну и ну... – Что с тобой?
Куклин подошел к длинному вдоль стены столу заседаний, обставленному стульями с высокими прямыми спинками, повернул к себе крайний, тяжело сел.
– Со мной?.. Со мной-то лично – ничего.
– Ты что, пьян?
– Я не пью.
– А что за вид?
Куклин слабо махнул рукой.
– Э, вид... При чем тут вид...
Отвечал он рассеянно, как человек, который плохо слышит других, потому что его в эти минуты гнетёт какая-то тяжкая мысль или забота.
Анохин, отошедший в это время к окну и хмуро взиравший оттуда на Куклина, поторопил его:
– Ты рассказывай, рассказывай!
Тот сжал виски руками, качнулся, проговорил тихо:
– Труд стольких лет. Все отпуска, выходные... И в одну ночь – всё прахом...
Каржавин вдруг насторожился.
– Ты о чём?
– Если бы кто видел эту картину, – бормотал Куклин. – Только в кошмарном сне... Всё заломано, замыто, загажено. Пустыня. Сточная яма в пустыне! – Он выпрямился на стуле, быстро, нервно понюхал рукав, отворот пиджака.
– А запах... Вонища! Я угорел. Голова, как чурка... Можно воды?
В углу стояла тумбочка с бутылками минеральной. Анохин налил стакан, молча поставил перед Куклиным. Тот жадно, не отрываясь, выпил.
– Земля смыта. Подчистую. А я её багажником... за пятнадцать километров... – Рукой в грязном бинте, не выпуская пустого стакана, провёл по глазам. – Собака захлебнулась в будке. Наказывал жене: отвязывай на ночь. Так нет – «укусит еще кого». А кого ночью кусать? Бича?.. Да собака – что... Дом!.. Окна, веранда – всё выхлестнуто. Насквозь! Грязь шламовая – по колено. По всему этажу... – Вспомнив о платке, полез в карман брюк.
Каржавин:
– Что-то, Павел Иванович, я тебя не узнаю! Ты что, на Дамбе вовсе не был?
Тот тупо и удручённо смотрел на мокрый и грязный платок в руке, не решаясь, должно быть, поднести его к лицу.
– Да был он! – опять не выдержал Анохин. – Бегал там, суетился. Пока слух не прошел, что дачи залило. После этого его как корова языком...
– Что? – переспросил Каржавин. – Сбежал?
Куклин, видимо, нашёл всё-таки в платке сухой уголочек, приложил к носу, сказал:
– Когда я приехал... работы шли вовсю. Руководил главный инженер. И мое присутствие ничего не меняло...
– Присутствие? – перебил Каржавин. – Да, присутствие, возможно, не меняло. Но мы – об участии… Аварийная команда не могла найти планов, чертежей гидроотвала, паспорта Дамбы. Где, чёрт возьми, это всё у вас там похоронено?
– Мне такой документации никто не передавал...
– А сам ты, конечно, не поинтересовался.
Куклин промолчал. Приподняв перевязанную руку, стал затягивать, помогая зубами, ослабевший бинт.
– Ну ладно, – сказал Каржавин. – Достаточно. Мы ещё вернёмся к этому.
Куклин медленно пошёл к выходу. Заскорузлые от грязи брючины терлись одна о другую с картонным звуком... А ведь он сейчас по-настоящему несчастен, подумал вдруг Каржавин, глядя ему в спину, и что-то вроде сочувствия, лёгкой жалости к этому человеку шевельнулось в его груди.
Не дойдя до двери трёх шагов, Куклин нерешительно остановился. Какое-то внутреннее душевное колебание. А может, даже борьба. Мучительная переоценка ценностей. Никому ведь не дано познать до конца даже самого себя. Он обернулся.
– Меня там многие спрашивали... Дачи, сады... Должно же будет государство... возместить?..
Каржавин почувствовал, как в груди, в том самом месте, где только что затеплился огонек жалости, стало подыматься что-то тёмное, неуправляемое, подступило к горлу.
– О других не знаю... Что же касается тебя, то вот что... – Вероятно, в лице его и в голосе проявилось нечто такое, что не на шутку встревожило Анохина. Каржавин перехватил его обеспокоенный взгляд и, совершив над собой усилие, закончил: – Я постараюсь сделать всё возможное, чтобы ущерб твой лично – не возмещался. Возьму грех на душу! Уходи же наконец! А то тут всё... провоняло...
Каржавин встал, прошёл вдоль стены – туда и обратно, то потирая руки, то забрасывая их за спину. Давно такого с ним не было, едва не сорвался, не заорал в бабьей истерике... Нервы... Еще эта подлая ночь... Он остановился у тумбочки с водой, стал, срываясь ключом, открывать бутылку.
Анохин следил за ним сосредоточенным взглядом.
– Удивительно! – Каржавин шумно, со звяком налил минералки, выпил. – Я же отлично вспомнил первую с ним встречу. Как образно тогда он обрисовал свое хозяйство. Сказал примерно так: «Всё, что видите на поверхности завода, – лес труб, джунгли коммуникаций, – опрокиньте мысленно вниз, под землю. Это и будет цех водоснабжения...» А? Здорово?.. Но ведь тут сейчас был не он... В какие закоулки души прячется всё то, что выплеснулось вдруг?.. Судя по возрасту, он родился после войны. Наверняка трудное детство – лишения, голодуха. А ведь собственные страдания обостряют боль чужой беды. Должны обострять!.. Чего, спрашиваю, молчишь, секретарь парткома?
– Но он на самом деле, когда на производстве – энергичный, знающий,– сказал Анохин.
– Да-да, вероятно, – Каржавин, поставил стакан на место, снова пошел вдоль стены. – Пригласил я его в машину, заговорили о том о сем, о заводских неполадках. Знаете, говорит, что самое трудное в нашем техническом деле? В жизни не догадаетесь! Определить истинную причину аварии. Каждый хитрит, темнит, выгораживается. Ищет или других виновных, или «объективные обстоятельства»... Что же он, выходит, – простак человек, самого себя вычислял? Или я уже ни хрена не стал понимать в людях!
– Одно время его даже в главные инженеры сватали, – проговорил Анохин. – Но тут Ротов вывернулся. И между ними с тех пор – узелок. Помню, на совещании Ротов выступил. И, как всегда, чем-то зацепил Куклина. По мелочи. Дела-то у того неплохо шли. Куклин встаёт и – представляешь? – на весь зал: «Глеб Александрыч! Когда у человека случится мелкий непорядок в костюме... ну, скажем, расстегнется, извините, ширинка. Ему же об этом не кричат через улицу. А ему деликатно, на ухо: «Застегни ширинку...» Веришь – в зале от хохота потолок посыпался. А Ротов на трибуне – аж сгорел!.. Реплика эта в наш заводской фольклор вошла... Он далеко не простачок.
– Может, зря я его этак-то, – засомневался Каржавин.
Анохин – с усмешкой:
– Наш наставник – помнишь? – любил повторять: чтобы человек прочувствовал, надо его долбануть малость сильней, чем он того заслуживает.
– Разве? Что-то не помню... – Каржавин сел в кресло, вздохнул. – Ладно, езжай. Сегодня сам побываю на Дамбе. Жди, подъеду.