Год восемьдесят шестой (повесть)

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Мазаев Владимир Михайлович

Просмотров: 6011

2009 год, Выпуск № 3

18.

В комнате отдыха, позади кабинета, звучала тихая, тревожащая музыка. Зоя лежала на кушетке, укутавшись пледом. Время от времени её начинало трясти, но потом всё проходило.

Вчерашнюю ночь дома она спала плохо, тревожно. С вечера ещё громыхал свирепо гром, и сквозь залитые дождём стёкла временами было видно, как над решёткой ливневого колодца бешеной воронкой вьётся вода.

Среди ночи она проснулась. За окном спальни тихо. И когда снова задремала, на её веки легли чьи-то холодные пальцы. Она встрепенулась, открыла глаза. В окне висела Луна

– только и всего. Правда, была она огромна, необыкновенно, и высвечена до последней жилочки. Такой большой и вызывающе яркой Луну Зое видеть не приходилось. Сон окончательно отлетел, и она стала рассматривать светило, его расписанный кабалистическими письменами лик. Что бы они все значили?.. А вскоре пронзило её ошеломляющее предчувствие: она «непременно умрёт». Господи, от родов?!

Утром, едва рассвело, в квартире – звонок. Звонила сестрёнка Андрея, младшая школьница. Спросила дрожащим голоском, не знает ли тётя Зоя, где Андрей, он не пришёл ночевать, и маме очень плохо. Зоя прекрасно понимала, не вернуться Андрею на ночь нельзя, больная, в параличе, мать без его помощи не могла сделать шагу. Выслушав девочку, Зоя ахнула и похолодела. Сбылось проклятое предчувствие! Услышать такую весть было хуже, чем умереть самой, – без всякого сомнения.

...В комнату из кабинета вошёл отец, Зоя подняла голову, напряжённо села. Со страхом и надеждой ждала его слова.

Каржавин сказал:

– Его найдут. Обязательно. Летчикам дана команда. Наберемся терпения. – Он пристально посмотрел на дочь. – Кофе сварить? У меня тут всё есть. (Зоя отрицательно качнула головой.) Но ты вся дрожишь.

– Это, наверное, от другого.

– Всё же приготовлю, попьём.
Каржавин открыл сервант, выставил на стол электрочайник, банку с кофе, две чашки. Он не знал, как теперь вести себя с дочерью, был растерян и удручён одновременно.

– Мать и здесь в курсе? – спросил он. Зоя молча стала кутаться в плед. – Прямо заговор какой-то... Выходит, я уже давно не отец?.. Чего набычилась?

Отдалённо звучала музыка – беспокоила Зою. Она смотрела, как отец включает в сеть чайник, насыпает в чашку кофе, перемешивает с сахаром, тщательно растирает ложечкой. Поймала себя на мысли, что видеть отца за таким занятием ей непривычно. С горькой усмешкой, тихо заговорила:

– С детства помню свои наивные вопросы: «Где папа?» – «Встречает делегацию». – «Где папа?» – «Готовится к отчетной конференции». То выбивает фонды. До сих пор фонды для меня – это такие пыльные перины, по которым надо бить палкой... И тут тоже вон – отгородился!

Каржавин приостановил свое занятие, недоуменно посмотрел на дочь.

– От кого? Чем?

– От меня! – сказала Зоя. – Постовым милиционером. Комнатой пропусков. Секретаршей, вооружЁнной до зубов оргтехникой и вежливостью. Двойными дверями. Сдохнуть! – Усмехнулась, натягивая плед до самого подбородка. – Пришлось паспортом доказывать, что дочь... Теперь-то я понимаю: должность ответственная. Но когда последний раз ты был дома в субботу?.. Сейчас наговоришь, что работа твоя – долг... или что-нибудь такое... А мы с мамой – что?.. Да я теперь не о себе... Вы же с мамой разучились ходить в гости. Вот маму жалко. Как-то у нее вырвалось: «Сижу, – говорит, – все вечера у телевизора, как собака у костра...». Не пойму: или ты карьеру делаешь, или такой добросовестный...

– Между прочим, мой отец, а твой дед, был военным. – Каржавин отставил чашку, взялся за другую. – Мы с матерью его почти и не видели. Но я не помню, чтобы мы упрекнули его за это... И мы не стали с отцом чужими от того, что редко виделись.

Он умолк, а Зоя сказала:

– Господи, а как я не любила школу. Все неприятности дома, скандалы – из-за неё, подлой. Не так ответила, не с тем дружу. Не то написала в сочинении, что требует программа. А дневник! Записи: «Ваша дочь грубила...», «Ваша дочь читала постороннюю книгу», «Зайдите в школу». Не дневник, а ябедник! И обязательно в конце – «Учти все замечания». Я однажды сверху написала: «Дневник закрыт на учет». Ой, что было!.. И с младших классов – всё строем, всё под команду. Чтобы все были гладенькие, одинаковые, как шарики в лотерейном барабане. Если в буфете заказ на обеды, то всем сорока – кисель! Так всем классом и в комсомол загнали...

Каржавин отставил чашки, сел в кресло, рядом с кушеткой, с тревогой и недоумением смотрел на дочь.

– Поражаюсь: откуда в тебе этот... винегрет.

Но Зоя, разволновавшись, ушла в дальний угол. Будто близкое присутствие отца мешало её вдруг прорвавшейся откровенности. Его самого она не услышала.

– ...И эти бесконечные «нельзя», – сказала она из угла. – Нельзя мне носить длинную юбку. Нельзя короткую. Нельзя  слушать записи Высоцкого. Читать стихи: «Когда румяный комсомольский вождь на нас, поэтов, кулаком грохочет и хочет наши души смять, как воск, и вылепить свое подобье хочет...» Если сегодня верно одно, а завтра уже другое, – значит, нет ни истины, ни правды?.. – Прошла комнату, остановилась перед отцом. – Я, папа, должно быть, заново учусь называть вещи своими именами. Вот откуда...

Каржавин молчал. Зоя продолжала:

– Мучаюсь вот: за что погиб Игорь, соклассник? Не отвечай. Знаю. Сто раз слышала! Интернациональный долг. Но скажи – кому он в свои 19 успел так страшно задолжать? Кому – в этой чужой каменной пустыне?

Помнишь, был в городе суд над работниками рыбной базы. От жиру лопались. Икру поварёшками жрали. У директрисы дома четыре японских телевизора – по одному на комнату. Фантазия её, во что бы ещё вбить деньги, дальше не шла... А тут как-то захожу в кондитерский... Папа, от голода у нас вроде бы не умирают... Захожу и вижу своими глазами. Женщина, пожилая уже, скромно одетая, берёт конфет-подушечек на семь копеек. На семь копеечек! Ты можешь представить?..

Каржавин расстроился, что не сразу нашёлся что сказать.

– Но пойми, Зоя, наша страна не столь богата, чтобы всех одеть и накормить по первому, так сказать, разряду.

– Нет, столь! – бросила Зоя. – А тут случайно услышала разговор двух наших доцентов. Мне, говорит один, сегодня некому ставить двойки: за всех просили!.. Скажи, как при этом сохранить веру, что надо жить по совести?

– Но за тебя же не просили.
Зоя остановилась у противоположной стены, молчала. И тогда Каржавин повторил настойчивее и уже с вопросом:

– Но за тебя, надеюсь, не просили?

– Просили. И за меня.

– Кто же?!

Зоя поморщилась от его голоса, ответила устало:

– Не возникай, не кипятись. Не ты, конечно.

– Кто, мама? Я же ей категорически запретил подобные вещи! И ты знала?

– Узнала, когда уже ушла. И не жалею, что ушла. Потому что поняла: не сделаться мне у этих доцентов учителем.

Сквозь полуприкрытые двери комнаты из кабинета то и дело зуммерили прямые телефоны. Это беспокоило Каржавина, не давало сосредоточиться.

– Дожил, называется. Мама знает всё, я – ничего!

– Успокойся. И мама не всё знает.

– Успокоила... А ты, оказывается, у нас злючка. И скрытная.

Зоя строго взглянула на отца:

– Это не злость. Ты, как всегда, во мне ошибаешься... Скрытная, – повторила она, и губы её некрасиво напряглись. – Попробуй перед вами раскройся. Сразу начнёте воспитывать. Тебе, правда, как всегда, будет некогда…

Каржавин потёр лицо, вздохнул:

– Тут ты в точку. Вон телефоны – на разрыв. Надо идти. Отправить тебя домой?

– Нет-нет, – быстро сказала Зоя. – Я тут подожду. Можно?

– Ну хорошо. – Каржавин поднялся. Чайник уже кипел вовсю, оба о нём забыли. Дёрнул шнур. – Выпей кофе, всё приготовлено. И приляг всё же. Во всяком случае, лежи тихо, не высовывайся. Будет результат – скажу.

– Пап, а как понять? Наступит время, когда женщина будет счастлива постирать мужчине рубашку.

– Откуда это ты?

– Вычитала. Слышится намёк на что-то тревожное, а?

Каржавин не нашёл, что ответить, потом проговорил:

– Может быть, ты и права. Тревожное...

Он задёрнул на окне плотную штору, вышел из комнаты. И тотчас же, как только Зоя осталась одна, невесть откуда, из какого источника, выплыла та же тихая, тревожащая мелодия. Зоя уткнулась в подушку.