Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Год восемьдесят шестой (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

21.

Вошла в кабинет Рая, за ней бригадир Тютиков и слесарь Оськин. Оба остановились у самой двери. Тютиков зачем-то держал в руках защитную каску.

– А где журнал? – спросил Анохин. Бригадир пожал плечами. – Но я же вам напоминал!

– Вчера Кошкин замеры вносил, – забормотал тот. – А сёдни на смене нету... – Повернулся к парню: – Оськин, подтверди!

– Нас не Кошкин интересует, – напомнил Анохин.

– Журнал... это... в сейфе. Как положено.

– А ключ?

– Обратно же у Кошкина. Он замеры вносил...

– Послать кого не догадались?

– Дома нету! – Он ткнул парня каской в бок. – Оськин, подтверди... Разве можно с такой публикой работать? Они гуляй, а ты об деле нервничай.

– А с каской-то сюда зачем? – разозленный его хитрой простоватостью, спросил Анохин. – Думаете, тут по голове бить будут?.. – Он кивком показал на Куклина. – Вот начальник цеха не помнит, чтобы ему говорили о Дамбе.

– Как же! – искренне удивился Тютиков. – Позавчера. Как счас помню. По телефону.

– Позавчера в тоннеле главных водоводов задвижку выбило. Я оттуда весь день не вылезал, – сказал Куклин.

– Значит, запозавчера!
Каржавин не выдержал, оборвал этот дурацкий диалог:

– Так была запись или её не было? Или, может, взорвем сейф?!

– Товарищ секретарь! – Тютиков вытянул вперед руку. – Вот этой самой рукой!.. Как мне Оськин доложил... я тут же!.. Кошкин, сволочь такая, в загуле... Фиволет жрёт, а я тут выстаивай... Оськин, подтверди! Чего молчишь, как тюрьма?

Анохин подбодрил парня:

– Дима, в самом деле, скажи.
Слесарь запахнул на груди брезентовку, скосился на Тютикова, сказал угрюмо:

– Бригадир, не забивай тут баки. Не делал ты в журнале никакой записи.

Тютиков аж оторопел.

– Ты чё?.. Нет, ты, Оськин, чё? Как так – не делал? А кто? Может, ты?

– Нечего Кошкина топить, – так же угрюмо пробубнил парень. – Ты весь тот день тяжбу со студентом вёл. У него понтон потёк, и он попросил вытащить на берег, чтобы заварить. Пообещал четвертную. А потом вместо четвертной десятку протянул. Говорит, больше нету. И ты её – забыл уже? – швырнул ему. И скомандовал трактористу спихнуть понтон обратно в воду.

Тютиков сморщился, горестно покачал головой.

– Эхма, рожа твоя фиволетовая. Ни стыда ни совести. Всё дотла пропил.

– Стоп-стоп, – перебил Каржавин. – Так вы что, знаете этого студента?

– Студента-то? Трёхнутого которого? Как не знать! За какой-нить железякой – к Тютикову. За какой-нить резинкой – обратно же к Тютикову. А Тютиков не собес...

Узкая дверь комнаты отдыха за спиной Каржавина внезапно распахнулась. Зоя! Она буквально ворвалась в кабинет, короткие волосы встрепаны. Захлопнула дверь, прижалась спиной.

Появление её было для всех полной неожиданностью, в том числе и для самого Каржавина.

Минута обоюдного молчаливого созерцания. Слышно стало, как мягко, умиротворяюще жужжит в окне кондиционер.

Зоя смахнула со лба прядь, сказала тихо, сдавленно:

– Это кто – Трёхнутый?.. Кто?.. Это Андрей? Трёхнутый?.. – И вдруг губы её исказились в крике: – Да вы тогда сами – знаете кто? У вас уже наверное глюки полетели?!

– Зоя! – попытался остановить её Каржавин.

– Господи... – Как бы враз остыв от крика, Зоя покрутила головой.

– Ну о чём вы тут все... Протоколы пишете! Толчёте в ступе: была запись, не была запись! Насыпали Дамбу, не насыпали Дамбу! Какое это щас имеет значение! Там человек! Понимаете?.. Ему в эту минуту помощь нужна! Чума по Реке! Вы это-то хоть понять можете? – Она снова нервно ударила ладонью по чёлке.

– Кто из вас Тютиков?.. – Остановила взгляд на бригадире с каской в руках. – Вы?.. – И тут же подтвердила самой себе, торжествующе:

– Вы! Откуда вы беретесь, хищники мелкие, недострелянные! Вы же должны были еще в революцию вымереть! Учебники нас так учили!.. У Андрея зарплата сто пять. Половина в ваш подлый карман уходит. За «железячки»!..

Тютиков, уязвлённый этим выпадом, но прекрасно понимая, где он находится, со сдержанным достоинством на лице сказал:

– Ты, девка, не знаю уж, кем ты тут доводишься, по-культурному сказать, галиматню несешь... Учебники её, слышь, учили. Чем? Оговорам? Оскорблениям старших?.. Какая зарплата, какие сто пять? Кто это тебе в уши навертел?

– Если из-за вас... – заплакала Зоя. – Если вы... Андрея... за десять рублей... – Повернулась и скрылась снова в комнате, пристукнув крепко дверью.

Тютиков недоуменно развел руками, забормотал, засуетился:

– Она чё ко мне вяжется, а? Девка эта, а?.. Да у меня самово дома таких заполошных – целых три штуки. И ещё Гавриловна – перва змея по Расее! Тоже чуть чево – сразу горлом!..

Каржавин сидел каменно-молчаливый, обескураженный Зоиной выходкой. Поднял на суетящегося Тютикова взгляд, кинул:

– Оба! Вон!
Тютиков, а за ним и слесарь исчезли из кабинета. Наступила пауза. Все смотрели – кто на Каржавина, кто мимо.

– Это моя дочь, товарищи, – сказал он. – Уж не судите строго... такое тут дело... – Потёр лицо, с усилием заставляя себя вернуться к прерванному. Вспомнил, взглянул на Перепелкину. – А что всё же с озером?

– Озеро мертво, – сказала санврач. – Поздно мы... Сейчас они к другому подкрадываются.

– Мертво! Поздно! – Он снова ударил ребром ладони о стол. – Вашей службе вмешиваться бы не когда «мертво» и «поздно», а когда только «подкрадываются»... Сидите там, ждёте... дождётесь!.. – Нервы секретаря горкома, натянутые выходкой дочери, нашли, кажется, повод, сорвались.

– Мы сидим?  – воскликнула Перепёлкина и вскочила с места. – Это мы-то дожидаемся? – Причём она так резко мотнула головой, что её короткая, жёлтая причёска прыгнула зонтиком. – Да вы хотьзнаете, чего стоит добиться судебного решения? Или хотя бы штрафа из личного кармана?..

– К чему это сейчас? Сядьте! И придержите ваши эмоции! – прервал её Каржавин, ощутив на мгновение сладость чувства от своей власти над этой крикливой и упрямой женщиной. – Я дам слово, когда надо будет!

Перепёлкина растерянно села, слепо зашарила в сумочке. Повисла тяжёлая, всех придавившая пауза. Кое-кто отвел глаза к окнам, за которыми густо чертили воздух стрижи.

И тут Анохин тихо, но достаточно твердо проговорил:

– Юрий Иванович, так нельзя. Анна Сергеевна дело говорит.

Каржавин бросил исподлобья:

– Может, ты Александр Петрович, займешь моё место? Раз уж взялся за меня решать!

– Она женщина, – сказал Анохин, – и эмоции ей простительны. Не будем рабами регламента. Я настоятельно прошу дать ей высказаться... Как член бюро прошу.

– Сейчас не бюро, – буркнул Каржавин. Потянулась свинцовая пауза. Наконец он переборол себя. – Продолжайте! – бросил, не глядя на почти раздавленную Перепёлкину.

Та, поколебавшись, заговорила сухим, осевшим от обиды голосом:

– ...У нас есть законы. Но почему они такие беспомощные? Взять тот же завод. Сколько заступников, высоких покровителей. Ну как же – «промышленный гигант». «Железная держава». Секретарши в приемных – на козе не подъедешь! Был сброс в ливневую систему завода. Оттуда всё в Реку. Рыба серебром плыла! Моя сотрудница три дня просидела с актом в приёмной Ротова. Три дня! Он её так и не принял. А она государственный врач. Понимаете, Ротов, государственный!..

– Было тяжёлое положение с конвертерным. Потом иностранная делегация, – бросил Ротов, не отрывая взгляда от своих сцепленных на столе рук. – Ей же объяснили.

– Объяснили! – снова вскинулась Перепелкина, и в голосе её опять зазвучали утраченные было после грубого окрика первого секретаря, прежние твердость и непримиримость; она как бы воспарила над склонённой шевелюрой главного инженера. – А когда мы добились судебного рассмотрения, вы нашли-таки время! И на целый день отложили ваши неотложные дела, чтобы отсудить штраф, наложенный на вашего директора Храмова. – Она нервно выхватила платочек, приложила к носу, углы губ её в блёклой краске мстительно опустились. – И штраф-то по сравнению с ущербом – копеечный...

– А именно? – поинтересовался Каржавин.

– Сто рублей. Сумма стандартная.

– И что – отсудили? – оживился тот.

– Отсудили!.. Если хотите, непогода, шторм только ускорили то, что должно было случиться. На заводе вообще никто ничего не хочет знать. Снег с территории цехов весной надо в отвал – не вывозится. Хуже того. Чтобы таял быстрей – поливают водой, жгут паром, а это категорически запрещено. Отработанные масла должны на базу сдаваться – никто не сдаёт. Льют, где приспичит. Станёшь требовать порядка – «нужды производства»... Скажешь просто, по-бабьи: мужики, гегемоны, дьяволы чумазые, стыд у вас есть? «Откудова! – гогочут. – С ним наработаешь!» Взять тот же отвал. Отнесли куда подальше – и шабаш. С глаз долой – из сердца вон! И ничего – ни инструкции, ни приказа, которые бы чётко сказали: кто? за что?.. Поди разберись...

Перепёлкина села. На тонком, остроскулом лице её рдели пятна.

…Чёрт побери, думал Каржавин, глядя на эту желтоволосую женщину, одетую в жаркий день в кофту с рукавами, прикрывающими веснушчатые руки (веснушки аж на запястья высыпали). Он еще помнил того сытого мужика с плечами штангиста, которого она сменила на посту руководителя санэпидслужбы. Фамилия его уже выветрилась из головы, но вот стиль работы его помнится: никому не создавать неудобств, быть гоголевской «дамой, приятной во всех отношениях». Он умел выступить на каком-нибудь активе с речью, не приведя ни одного серьёзного факта, не назвав ни одного имени, и при этом еще каламбурами вызвать «оживление в зале», а то и «аплодисменты». Директора предприятий здоровались с ним за руку. Но именно при нём резко подскочила кривая выбросов в атмосферу, а районные очистные, перегруженные «партизански» подключенными стоками, пришли в бедственное состояние.

Каржавин нахмурился, посмотрел на Ротова.

– Опять хотите отмолчаться? Обвинения-то серьёзные.

– Нет, – отозвался главный.

– Теперь, пожалуй, скажу... Теперь-то уж – скажу, хотя и не открою Америки. – Он встал, от привычной сдержанности его, кажется, и следа не осталось.

– Известно давно: в тысячу раз легче строить, чем перестраивать. Особенно такую материю, как психология. А она у нас, у наших, как выразилась главврач, гегемонов, как бы слегка деформировалась. Не знаю, правда, отчего это произошло. От нашего сибирского дефицита рук или?.. На работу – заманиваем! Приходи, пожалуйста, получи зарплату, коэффициенты!.. Тут как-то иду по цехам, на ступеньках ремонтник развалился, такая мордень, «отдыхает!». Говорю: дай пройти, подбери ноги. Глаз не открыл, через губу: «Перешагнёшь, не споткнёшься...».

Всё, в чём тут меня обвинили, – это не техническая проблема. А я инженер, технарь. Меня в вузе учили, в какую сторону гайки крутятся, а не как вдолбить взрослому человеку, что он человек, не свинья... Нету приказов и инструкций? Бросьте! Уж этого-то добра сколько угодно, еще не на одну Дамбу хватит. Разве они панацея? Никто не мочится, прошу прощения, в штаны, хотя инструкции, это запрещающей, нету!.. На заводе тысячи вентилей, заслонок, масляных пробок. И я не могу возле каждого поставить стражника с алебардой. Чтобы чуть чего – по рукам р-раз!.. Да, был сброс фенолов в канализацию. Кто это сделал? Я даже следователя пригласил: кто, конкретно? Не нашли!.. Что ж, давайте теперь за каждый тайком открытый вентиль – директора в суд? Разве в ста рублях дело? Дело в принципе. В глубокой порочности системы...

Он еще хотел что-то сказать, но, вероятно, сообразив, что и так слишком поддался порыву обиде, – махнул рукой, сел.

На этот раз тишина в кабинете была продолжительной и всеобщей. Первым нарушил её Куклин, проговорил задумчиво, как бы про себя:

– Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь...

Каржавин покосился на него, ничего не сказал, долгим взглядом обвел присутствующих. Заговорил. И чувствовалось: слова эти даются ему вслух нелегко, непросто:

– Сибирь нашу со времен Ермака подтачивало два недуга: дороги и временщик в губернаторском кресле... Который мог не моргнув дать долгосрочное обещание, уверенный, что ответ держать уже не ему... Но вот от чего по-настоящему страшно становится, так это... Многие знали – Дамба в аховом состоянии. И никто, ни одна живая душа не забила тревогу. Не забила аврала!.. Кто-то знал – и не ударил пальцем о палец. Кто-то не знал – потому что не хотел знать! Выходит, всё равно нам – какую воду пить, каким воздухом дышать. Какую землю топтать ногами… А теперь ещё и Реку убили…

* * *

Первым вышел из приёмной Ротов, поправил на ходу по привычке узелок галстука. Каблуки его туфель чётко и одиноко застучали вниз по мраморным ступеням пустынной в эту минуту лестницы. Следом за ним вышли два заведующих отделами – свернули вглубь бесшумного коридора.

Куклин остановился на площадке, закурил, стал медленно спускаться, скользя ладонью по перилам. Его нагнала Перепёлкина. В руке она держала пачечку потертых бумажек.

– Павел Кузьмич, вы документы на столе оставили.

Куклин оглянулся:

– Спасибо, Анна Сергеевна. – Взял протянутые ему бумажки.

– Это мои старые заявки в госснаб. – Усмехнулся, подошел к урне в углу. – Все как-то недосуг было выбросить...

Из дверей горкома вышли вместе. На крыльце, обведённом парапетом, остановились.

В воздухе пахло нагретым камнем, заводскими, прибитыми к земле неустойчивой погодой дымами.

– К грозе идёт, – сказал Куклин.

Перепёлкина оглядела засмурневшее небо.

– А я опять зонтик забыла.

Помолчали.

– А девочка эта, кажется, кстати ворвалась. Не считаете? – сказала Перепёлкина.

– Может быть... может быть... – покачал головой Куклин. – Во всяком случае, мы в её возрасте на такое не были способны, это уж точно, без булды, как говорят нынче.

Перепёлкина улыбнулась грустно. Они кивнули друг другу и разошлись.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.