Скатилось солнце во слезе. Шахтёрская повесть

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Виктор Коняев

Просмотров: 5975

2009 год, Выпуск № 5

* * *

Потом Паша с Лукичом обедали, Леха с Петой отдыхали. Пашка привык обедать в коллективе, позвал напарников, Пета сначала отнекивался, все же подошел, Лукич развернул свой обед. Хвалили пироги Пашиной мамы, умяли голодными ртами и домашние котлеты Лукичевой жены, объедение, да еще с зеленым лучком и первыми огурчиками, запивали кто водой, кто чаем из фляжек. После обеда устроили небольшой передых. Леха попросил:

– Лукич, расскажи, как ты в Москву ездил в гости и как тебя там угощали.

– Да ну тебя, я уж рассказывал.

– Не, интересно все же, ты еще разок расскажи, вон Пета поди и не слыхал.

– Точно, не слыхал.

Лукич в марте был в отпуске, ездил с женой к ее родне в столицу.

– Ну, приехали, значится, мы раненько утром, но метро уже работало. Я уже не помню название улицы, с час, наверное, добирались. И што интересно, народу на улицах полно, рано москвичи встают. Добрались, значит, дом нашли, на лифте поднимаемся, восьмой этаж у них, открывает зять, муж сестры моей Степановны, она помладше будет. Ну, объятья, поцелуи, мы подарки привезли, у них дочка в пятом классе учится. Квартира хорошая, телевизор цветной, холодильник большой, я таких не видал. Сели завтракать, зять достал из того холодильника начатую бутылку водки, пробочкой аккуратно заткнута, Ольга на стол собрала. Ну, мужики, это не стол, это издевательство над желудком.

На блюдечке кружочки колбасы, хлеб в розетке фигурной, яичко вареное и на дольки нарезано. Все! Зять налил в стопочки ростом с наперсток водочки, остальное убрал опять в холодильник. Выпили, я кружок колбасы подцепил вилкой, а через него люстру видать, во рту он не ощущается. А через хлеб можно перед зеркалом расчесываться. Зять на работу заспешил, Ольга тоже, а мы-то с поезда, не жрамши. Они нам ключи оставили от квартиры, кучу наказов. Ушли хозяева, я супруге своей говорю: «Пойдем-ка, Степановна, поедим да выпьем по-человечески». Собрались, пошли, магазины там на каждом углу, купили пару «Столичной», палку колбасы, хлеба, а где пить? Да просто – зашли в какой-то сквер, там лавочки, тепло уже, сели, у Степановны сумка большая и стакан складной, в дорогу брали. Степановна прямо в сумке наливает, все же страшно, вдруг милиция заберет за распитие в общественном месте. Литр уговорили и колбасу всю, вроде наелись. Милиция нас не обнаружила, а вот бичи сразу и усекли, что мы пьем. Двое крутились рядом, оказывается, им пустые бутылки нужны.

На Пету рассказ произвел сильное впечатление.

– И че, в натуре, хлеб прям так тонко режут? Я видел в БУРе один артист ниткой так резал, но то в БУРе.

– Да, што я, врать буду? Неделю гостили там и постоянно подкармливались в магазинах и столовых, неудобно просить, скажут: проглоты сибирские. Жизнь в Москве дорогая, экономят на всем, да и привыкли. Один раз мы купили три кило мяса, нажарили на сковороде, они с работы пришли, увидели, у зятя очки сразу запотели, а когда увидел в холодильнике четыре бутылки водки, я думал, его кондрат хватит. А ничего, пил много и ел не хуже, аж уши под очками шевелились, как у кролика.

– Знаю я их по лагерям, москвичей этих, жлобье они все поголовно.

* * *

И дальше шла работа, отгрузили отпалку, ставили круг, приходил мастер, потом десятник дегазации, мерил прибором ШИ-10 содержание газов в забое. Обычная работа, обычная смена.

В десятом часу вечера пришел домой Павел, после мойки купил в буфете хлеба булку, пожарил картошки, поел, почитал и спать.

* * *

Девушка стоит в воде чуть выше колен, цветные плавки волнующе-выпуклым у ног треугольником расходятся к бедрам, такой же цветастый лифчик укрывает спелые груди. У ней светлые, влажные у кончиков волосы, она брызгает, черпая ладошкой, воду на косо уходящую от глаз вниз бетонную плиту и смеется. Вот подняла обе руки вверх, сцепила пальцы, темные кущины подмышек тоже волнующи.

А Пашке солнце жжет правую руку, он лежит на камнях у воды, животом вниз, голова на ладонях согнутых рук и повернута к девушке. Надо встать и идти туда, к соблазнительнице, взять ее на руки и нести на берег, прижимая крепко.

Открыл глаза. Он действительно так лежит, как снилось, и солнышко, найдя прореху в тополиной листве, жарит ту же правую руку через стекло.

«Прямо хоть Катьку иди лови, – но вспомнил, как его при последней встрече неприятно передернуло, когда он увидел улыбающийся Катькин рот, а в нем остатки пищи промеж зубов. – Нет уж, только не ее. Вообще это не дело, сегодня-завтра отработаю, и надо ехать Ленку возвращать, а то точно по бабам побегу, без разбору».

Будильник тикал осуждающе, вроде говорил: дрыхнешь, а уже десять часов, обед скоро.

«Хорошо выспался, не пойду сегодня никуда».

Подогрел вчерашнюю картошку на плитке, масло у него в чашке под слоем холодной воды, хлебушко намазал, съел со сладким чаем после картошки, вот и сыт мужик. До работы читал Фейхтвангера, «Лже-Нерон». Книги – страсть с пяти лет и на всю жизнь, наверное. В первом часу оторвался неохотно, язык хотя тяжеловат, но вчитаешься когда, то интересно.

Получил аванс, вот хорошо, надоело без денег жить. После наряда Лукич отозвал его:

– Паша, я тут надумал мероприятие провести. Ты сегодня в шахту не ходи. Делаем так. Ты переодеваешься, на вот тебе сумку, там еще одна, чистую одежду складываешь в нее, получаешь свет, спасатель и идешь на пустырь за лесным складом, знаешь?

– Да, знаю, знаю, пили там.

– Ну вот, идешь туда, переодеваешься опять в чистое, прячешь спецовку – и в магазин. Возьмешь пару бутылок водки и чего-нибудь запить, лучше лимонаду, закусь и стакан у меня с собой. Ждешь нас, мы выезжаем на-гора, все моемся и посидим немножко, много не будем, завтра еще смена. Пету надо в коллектив вливать. Все понял?

– Все.

– Ну и лады, на деньги.

– Лукич, я тоже получил.

– Замолчь, сегодня я угощаю, – протянул красную бумажку
десятки.

– А если мастер придет или начальник участка, а меня нет?

– Не твоя забота, тем более сегодня бурить, а ты не любишь это.

Паша сделал, как было обговорено. Принес все купленное, опять обрядился в рабочую одежду, пустырь зарос полынью, он примял сапогами участок высоких стеблей, терпко пахнущих, и лег на них, закурил.

«Мужики вкалывают, а я тут вылеживаюсь».

Бурить он действительно не любил – монотонная работа. На породопогрузочную машину крепится бурильный станок, колонком его шахтеры называют, вставляется штанга буровая – извитая серая лента около двух метров длиной, с победитовым наконечником, – и начинается дрыганье на полсмены. Пылевое марево затягивает забой, в респираторах дышится с усилием, пыль налипает на ресницы, они толстеют и длиннеют, мечта модниц, при моргании, бывает, глаза не разлепить, грохот и вибрация, духота, свет поглощается пыльно-воздушной смесью. Пашка упирается затяжкой в штангу у входа ее в породу, чтобы меньше раскачивалась вокруг продольной оси и не сломалась, вибрация отдается аж в пятки. Одна радость – в перекур подбежать к брезентовому рукаву вентиляции и подставить голову под освежающую струю воздуха. Нет, бурить Пашка не любит.

Он и поспал, и накурился до тошноты, съел купленную в буфете колбасу, тягомотно время идет в безделье, в шахте оно летит быстро. Он снова задремал.

– Эй, тунеядец, подъем.

Леха стоит над ним, серая маска пылевая вкупе с серой щетиной придает ему вид выходца из преисподней.

– Пошли мыться, Лукич с Петой сразу в мойку подались. Ты побирушку-то припрячь получше, а то кто-нибудь выжрет, пока мы моемся.

Пашка закидал матерчатую сумку стеблями пахучей травы.