Скатилось солнце во слезе. Шахтёрская повесть

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Виктор Коняев

Просмотров: 5975

2009 год, Выпуск № 5

* * *

«Ох, черт, время-то уже полпервого, чайку попить да топать пора».

На подходе и в комбинате только успевай здоровкаться, знакомых полно, большинство рабочих – окрестные жители, да и сам с осени работает.

Они в детстве иногда играли рядом с шахтой. Зимой задрыгнут и идут в комбинат, тая надежду помыться в мойке. Выбирали время между сменами, мойка пуста, мойщица вымыла полы и отдыхает, под настроение пускали пацанов. Сложишь одежонку в уголке на лавку, шлепанцы, самодельные, резиновые, неудобно выбирать их из полной ванны, босиком в помывочную; нажмешь ногой педаль на полу, и горячая вода пеленает в блаженство костлявое мальчишечье тельце. Сжатые кулаки уперты под подбородок, локти расставлены углом, баюкающий шепот струй – нега и покой. Такими минутками счастья и полна, и прекрасна жизнь мальчишки. И пусть за стеной комбината темно и мороз, потом все это не страшно.

– Пашка, затопчешь.

– Прости, Галя, не заметил.

– Что, задумался так сильно?

– Да, наверное.

– О чем это, если не секрет.

– О борьбе свободолюбивых народов Африки с мировым империализмом.

– Все шутишь. Ты за авансом?

– Хотелось бы получить, если его не перечислили в Фонд борьбы против все того же, будь он неладен, империализма.

– Не перечислили, но и не привезли, завтра получишь.

– Завтра лучше, чем вчера.

– Как жизнь женатая, Паша?

– Слезы счастья не высыхают на моих щеках с момента женитьбы.

– Ну-ну, как бросит тебя жена, приходи, утру слезы не счастья, а горя.

– Запишем на скрижали памяти.

– Баламут ты, Пашка. Ну, пока.

– Пока, пока сердца для счастья живы.

Галя в соседнем бараке проживала все детство, тоже без отца, матери приятельствовали. Приехал раз из Томска, а она цветочком распустившимся предстала неожиданно – и к нему с симпатией. Был момент –
они одни, выпили, на коечку ее уронил, слюной истек до обезвоживания организма, а не далась, женись, говорит, потом вся твоя. Остыл Паша, уехал, не видел долго. Встретились здесь, на шахте, она в ламповой работает, замужем побывала и вернулась в девичество, не унывает, мила, пышна и улыбчива. Можно заглянуть на огонек, чует, что отпора, как тогда, не будет, а стоит ли?

* * *

Наряд проводил сам начальник проходческого участка Котов. Видно, из шахты вышел, в рабочем. Челюсть нижняя монолитом базальтовым украшает лицо. Суров мужик, строг, но кто пашет, тех уважает и ценит.

Звено его все на месте, сидят рядышком. Леха Столяров, мужик за тридцать, одутловатый, в постоянной щетине, рядом бригадир Иван Лукич Крутилин, ему поболе сорока, всю трудовую жизнь в шахте, широкоскул, седоват и с шарфом из натуральной, собственнорощенной шерсти. Когда Пашка его первый раз увидел, так и подумал, что это шарф на шее, какого-то странного цвета. В мойке разглядел: тело у бригадира мускулисто и волосато в меру (чью, какую?), а верх груди и шея заросли дебрями до линии скул, выше брито, а вот ниже густые завитки серого цвета слились в джунгли; шарф же он никогда не носил, значит, своя шерстина грела хорошо.

Пета сидит через сиденье от остальных, все еще диковатится, но уже сидит, а то ведь стоял столько нарядов.

– Зотов, чего встал столбом? Может, тоже отбил филейную часть? Садись, наряд уже начался.

Мужики залыбились, но в меру, негоже обижать человека зазря. Да никто толком и не знает, кроме их звена, что случилось с Петром Камсатовым, по кличке Пета, а они не болтают. Начальник говорил о плане, метрах – рутина. Закругляется, пора на смену. Мойка в другом крыле здания. В чистом отделении скидаешь одежду, на плечики вешаешь рубашку, брюки и прочее нижнее, в родильном виде шествуешь в рабочее. Паша посматривал по сторонам, где Пета – вон он, красавец. Худой, но жилистый, изрисован татуировками. Сикстинская капелла во фресках, хоть на ягодицах нету, и они уже нормального почти цвета. И в мыслях у Павла нет злорадства, он просто наблюдал, как постепенно заживали огромные багровые блины на седалищных половинках у Петы, синели, темнели, уменьшались. На больничный тот не пошел, да и действительно, трудно объяснить правдоподобно знающему врачу происхождение таких необычных синяков. Пета мужественно переносил боли и неудобства своей травмы.

«Когда же я рубашку отнесу домой и постираю?» Неприятно надевать высохшую, но ставшую хрусткой от потовой соли и с белыми ее узорами на ткани. Сапоги у Павла кирзовые, хотя большинство носят резиновые, привык с детства к кирзе, в стройотряде даже спали в них, когда августовская погода в Стрежевом подарила кусучих белых мух с неба, а печек в десятиместных польских палатках не предусмотрели. Промокают ноги в кирзачах, зато потом ревматизм не искрутит их, к тому же меньше шансов остаться без сапог, шахтеры чаще всего взаимообразят друг у друга хорошие резиновые обутки и подкасники.

Оделся, обулся, получил самоспасатель – цилиндр с ладонь в округе и почти в локоть длины, светильник, аккумулятор к нему на брючный ремень за спину, фонарь со шнуровым кабелем закрепил на каску, залил во фляжку горячего чаю, ну, с Богом, славяне.

Из комбината выходишь, по ступенькам вниз, и рядом – сигарету только выкуришь – руддвор, кстати, надо спрятать парочку сигареток, в бумажку завернутых, в расщелину кирпичной стены двора. У них не в шахте даже, в руддворе закуришь – посадить могут, шахта сверхкатегорийная по взрывоопасности. Смену отпашешь, выедешь на-гора, как сладко затянуться заныченной сигаретой, до головы кружения.

На рудном дворе темновато и днем, к стволу рельсы подходят, по-следний пролет, метра три до решетчатой дверцы, ограждающей ствол, вздыблен градусов на двадцать пять. Пока клеть не поднимется и не зафиксируется концевым выключателем, подойти к стволу нельзя. Так было не всегда, года за два до нынешнего дня проще все делалось и опаснее. Зима, в руддворе порыв паровой трубы, паро-морозный настой заполнил подход к клети, бригады идут на смену. Первый открывает дверцу… ушел в ствол, второй за ним, третьего следующий, почуяв неладное, ухватил за фуфайку. Так двое и полетели полкилометра вниз, упали кусками отбитого мяса на крышу находящейся внизу клети. Только после того страшного случая и задыбили рельсы перед стволом. Извечная наша безалаберность.

В клеть, коробуху железную, пара метров на пару, набилось с десяток шахтеров, поехали вниз. Мужики сидят, стоят, зубоскалят. Стены у клети не сплошные, от пола до дырчатого металлического листа просвет, голову не просунешь, а вот от листа до потолка не только голова пролезет.

Рассказывают, был случай. Так же ехали шахтеры, только со смены, вверх, разговаривали, шутили, везли с собой инструмент, лом одним концом высовывался за клеть, прямо посередь разговора что-то скрябнуло, мелькнуло, едут дальше, а мужика одного нет. Лом цапнул за одежду, упершись во что-то за клетью, и выкинул в просвет шахтера, нашли внизу, в зумпфе, приямок такой ниже ствола.

В газете Паша читал: в Польше шахтер упал в ствол, тоже полкилометра лету, так он исхитрился развернуться в воздухе, поймать трос руками и по нему съюзить донизу, ладони до костей состругал тросом, а жив остался. Интересно. Он, скорее всего, до шахты работал в цирке акробатом. Что-то наши ребята, кто упал, за трос не смогли уцепиться. Шахтовый лифт плавно остановился на нижней отметке.

* * *

Чем подземный квершлаг не метро – лампы дневного света имеются, высота под три метра, перекрыт бетонными затяжками, под кровлей идут трубы пожарного става, кабеля, внизу рельсы вагонеточные и дощатый тротуар?

До забоя их звену топать минут двадцать, справа ответвление, электровозное депо. Свернули с квершлага налево, начинается восточно-полевой штрек – выработка, которую они ведут, здесь не метро и света нет у кровли, единственный источник – фонарь на каске. Знаком уже каждый выступ в выработке, каждая доска в тротуаре. Ага, вот здесь. Шел Паша один, навстречу топот кавалерийский, он включил дальний свет, смотрит вдаль, кто там галопирует навстречу. Крыса, да нагло так прет, не сворачивая. Вообще-то, поведение ее понять можно. Шахтовые крысы живут всю жизнь во тьме, когда им светишь в мордочку, они слепнут и бегут наобум. Вот и эта идет на таран, рубиново горят бусины глаз. А на тебе сапогом по мордасам! Смотри-ка, еще недовольство выказывает, визжит ворчливо.

Ну обнаглели, заразы, тротуар не уступают! Умные они животины, наблюдал Паша за ними. Первые месяцы, будучи учеником, сиживал на моторе. Закуток, выступочка в штреке, кнопки, телефон, запускаешь и выключаешь конвейер, по нему уголек шелестя катится на-гора. Бывало, грешен, закемарит под сноспособствующий шум ленты, а свет для лучшего закрытия глаз выключаешь, забутовка в кармане фуфайки начинает шевелиться, спросонья руку туда – рука уцепляет нечто изворотливое и верткое, которое выпрыгивает из кармана, унося в зубах колбасу. И что интересно – хлеб не едят из принципа, совсем.

Шахтовая разновидность крыс – аристократки, это вам не помоечные побирушки, жрущие картофельные очистки. Этим подавай колбаску, лучше краковскую, докторская сойдет, сало (!) с удовольствием, котлеты – без аппетита, а хлеб, ребята, – за кого вы нас держите. Забутовку в шахте прятать бесполезно, все равно найдут, раздербанят, так что держат обед подземный за пазухой, в кармане или прямо на рабочем месте, а лучше съесть сразу, от греха.

Пашка работал на моторе, проводил эксперимент. Привязывал к трубе пожарного става проволоку, заматывал ею газетный сверток забутовки и подвешивал на метр от грунта, свет уводил в сторону и наблюдал. Идут, трое, по трубе диаметром 100 миллиметров, цепочкой, размеренной трусцой, они, кстати, так же спокойно трусят, не балансируя лапами и хвостом, по кабелю с большой палец толщиной. Подошли к месту завяза проволоки, обсудили ситуацию, и первая прыгнула, выбить из петли добычу не удалось, сама едва не упала, но удержалась, и заработали лапы и зубы, вгрызаясь в газету. На трубе которые, видя столь наглое присвоение общественного продукта, попрыгали тоже на штурм стола пиршеств. Вторая прыгнувшая, в общем счете, по-десантному, с неба и в бой, кинулась в зубохватное сражение с узурпаторшей. Он тогда кино из жизни животных не досмотрел, потому как без присмотра оставленная лента сошла на одну сторону, пришлось срочно регулировать натяжку винтами и лопатить просыпавшуюся кучу угля, по возвращении обнаружил на грунте обрывки газеты и хлеб раскиданный. Остался без пропитания – ну что ж, ради эксперимента надо жертвовать ублаготворением брюха.