Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Фёдор Григорьевич, Деррик и др.

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Счастливым детство было для Дерика тогда, когда после окончания третьего класса, его мать, совхозная доярка, отдав половину зарплаты, купила путёвку в пионерский оздоровительный лагерь. Самую дорогую. Имелись путёвки и за половину стоимости и вообще бесплатные, но Дерик к числу обездоленных не принадлежал, так как ежедневный, от ранней утренней до густых сумерек вечерней зари, с короткими перерывами между доек, заработок матери немного не дотягивал до оплачиваемой ставки школьного учителя. Это стало неожиданностью для Дерика. Мать всегда ругала сына, купившего без спроса художественное повествование о первом революционере страны Сергее Мироновиче Кирове «Мальчик из Уржума», вдалбливая как истину, что куда полезнее, если бы он купил лишнюю булку хлеба или пачку растительного жира. Покупка путёвки стоила подвига.

Лагерь в сосновом бору с протекавшей светлой речонкой в Лебяжье так и хотелось сравнить с Артеком. Еды вволю. Кормили в основном по сельскому уставу. Утром молочная каша с куриным яйцом, кофе на молоке. В обед – борщ с куском волокнистой говядины либо окрошка с яйцом, зелёным луком и опять же куском говядины. В полдень ржаные пряники со стаканом свежих сливок. Многие отказывались, так как не могли переносить молочный жир, но Дерик каждый день осваивал по два стакана. Находилось немало удальцов выпивавших по три – не пропадать же добру. После окончания сезона, девчонки, расставаясь, плакали. И мальчишки были грустными, понимали, что это единственное удовольствие, вспыхнувшее на участке их жизненного пути. «И завтра порой в палате второй начнётся подушечный бой», – пели отдохнувшие пионеры, разъезжаясь на грузовиках, крытых брезентом.

Четвёртый класс, который заканчивал Дерик, находился под мужским началом. Фёдор Григорьевич Серников олицетворял революцию, партию, народ. Мало было сказать, что он учил детишек. Он был для них всевидящим оком Бога.

Фёдору Григорьевичу немного за сорок. У него тонкое интеллигентное лицо, всегда чисто выбритое, волевое, а если ещё точнее – режимное. В те годы добиться чистого бритья могли только большие начальники. Безопасные лезвия драли кожу до глубокого раздражения, да и отечественные клинки вели себя не намного лучше. Чистое бритье обеспечивала только заграничная сталь. Но до армейского начальства Фёдор Григорьевич не дотягивал. Те были пухлые, равнодушные к простолюдинам, а он ходил, и одевался, как сама жизнь, – неопределённо и жутковато. Галифе – не просто синяя чекистская диагональ, но тонкого бостона – соседствовало с армейскими кирзовыми сапогами. Ну ладно, рубашка с галстуком, сочетание синего с красным – это элемент партийности, строгой дисциплины, но приталенная блуза зелёного вельвета с энергичными накладными карманами и мягким пояском из этой же вельветовой ткани, смутила бы каждого.

Родился Фёдор Григорьевич в Томской глубинке вблизи острова Назина, учился в Колпашево, проявил себя активным комсомольцем, хорошо рисовал, замечательно играл на мандолине седьмой вальс Шопена. Да вышло так, что его родителей из беднейшей деревни объявили кулаками как необходимый процент врагов революции. На Фёдоре поставили клеймо, и даже призыв в армию отложили, за недостойностью защищать родину. С неполным средним мог бы и лётчиком стать, и на курсы командиров поступить, да всё разом порушилось, хотя знал, от какого ада случайно уберёгся.

В войну мобилизовали в армию, просился на передовые линии – не доверили. Отправили в Монголию перегонять табуны лошадей через Туву, Саяны к Абакану. Попутно, во время перегона, посетил Фёдор Григорьевич Шушенское. Интересовался жизнью Владимира Ильича Ленина в ссылке с рассказов самого Сосипатыча. Всё обошлось хорошо, а то могли бы, узнай начальство, и трибунал устроить за любовь к вождю, за самовольную отлучку. В совхозе он, Серников, был председателем товарищеского суда, председателем родительского комитета в школе. Везде вёл себя строго. Как-то посадил на пятнадцать суток скотника Василия Усманова за то, что тот праздно матерился в общественной бане. Попросил у банщицы Фени Сидоренко журнал технической записи, вырвал чистый лист и составил докладную с подписями голых свидетелей коммунистов, что мылись в бане. Так что и на конном дворе мужики не ругались, пока Фёдор Григорьевич, выбрав упряжь, не убирался восвояси.

Дети Фёдора Григорьевича – их в совместном браке с Анастасией, кроме приёмной дочери, что училась в медучилище в Томске, родилось двое: девочка Света и мальчик Володя – с ровесниками посёлка почти, что не смешивались – ни в играх, ни на общественных работах вроде прополки или заготовки сена, где можно было заработать копейку. Светка по учению в школе шла как хорошистка. Если на перемене в школе Дерик дразнил Володю «серенький», тот парировал словом «беленький» и, зная, что у Дерика неважно с арифметикой, задирал вдобавок обидчику: «Реши задачку, золотая рыбка». И всё-таки в последних классах начального обучения, после которых принимали на курсы каменщиков и трактористов, у Фёдора Григорьевича удавалось заработать положительную оценку. У любимчиков школы Тэдора и Герасимова, хорошо опекаемых родителями учеников, отметки, как говорил Дерик, походили на кисти красных ягод. У Дерика же шли крушиной. Даже задания по труду иногда были для Дерика пыткой. Как говорится, где тонко, там и рвётся.

Первый бесспорный талант Фёдора Григорьевича – это талант художника. Написание шрифтов, оформление газеты «Семья и школа», его первостатейные дела. Когда Дерик учился в третьем классе, Фёдор Григорьевич вырезал из бумаги героев сказок Андерсена, укладывал на чёрную копирку, а потом из чёрной копирки на белый ватман – дома, деревья, фигуры героев. Дети вырезали снежинки – дальше не шло. На уроке пения Фёдор Григорьевич играл на мандолине излюленный седьмой вальс Шопена и «Воспоминания об Альгамбре» испанского композитора.

В третьей четверти учебного года уже четвёртого класса на уроке рисования Фёдор Григорьевич отлучился на некоторое время, а когда вернулся в класс с большой картонной коробкой из-под папирос «Беломорканал», ученики разыгрались вовсю. Пыль стояла, как говорится, до потолка. Железным окриком Фёдора Григорьевича всё было прекращено. В напряжённой тишине, какая стоит только на полосе периметра охраняемой зоны, Фёдор Григорьевич вынул из коробки нечто, что потрясло даже нарушителей дисциплины: выполненный из ватманской бумаги дом – дворец. По цветовому решению он был сочетанием жёлтого с белым. Желтые стены, белое кружево по оконным проёмам с белыми оконными переплётами, белыми дверьми, белыми колоннами главного подъезда.

Но самое очаровательное заключалось в том, что дом просматривался насквозь: заглянув внутрь, дети увидели печь с пылающей открытой топкой. Фёдор Григорьевич объяснил, что такая печь называется камином, и он тем хорош, что даёт и тепло и свет. «Это вентилирующее воздухоподогревающее устройство с отводом дымовых газов. Запомните! – говорил он, показывая на дымовую трубу. – И ещё. Запомните, что подъезд – это место, куда подъезжают транспортные средства». Попутно он объяснил назначение слуховых окон и под конец урока дал задание всем без исключения сделать то, что сотворил и только что показывал сам. Сделать, проще говоря, макет жилища, кто как сумеет, ориентируясь на данный объект.

Поселковая школа семилетка, в которой учился Дерик, значительно отличалась от школ семилеток, расположенных в колхозных деревнях. В посёлке, где жил Дерик, народ был приезжий, преходящий. Люди прибудут с узлами, расселят их по барачным комнатушкам. Они от вольного хлеба да от дешёвого топлива разнежатся, но от тяжёлого труда, и взаимных обид – опять в путь по просторам страны, а точнее, в Алма-Ату или во Фрунзе двинутся. Жили одну зиму репатрианты русские с китайской целины, так те совсем нищие: заплата на заплате. Мальчишка их в школе шестом классе учился. Рассказывал, что в Китае на перепелов с палкой охотился. Хлеба мало было, так перепелами и жили. Люди из Китая были так изношены бедностью, что работать на животноводстве, где труд с утра до ночи, им было не под силу. Уехали в Казахстан.

В семилетке Дерика стоял щит достижений школы: «Тебе, Родина, наш труд». Отличники и хорошисты выделялись первым планом под шапкой: «Ими гордится школа». Тут фотографии каждого обрамлялись лавровыми и дубовыми венками – будущее руководство, люди науки. Троечники и двоечники шли как труженики полей и животноводства. Здесь помещались фотографии водовозов, коновозов, прополыциков. Вот Галька Золотарёва, двоечница, проработавшая всё лето дояркой, кормит телёнка с резинового соска. Снопы злаковых, стебли кукурузы, картошка, свёкла, турнепс в плетёных ивовых корзинах, а где всё остальное, в какой погреб свалено – не известно.

В ту весну, когда Дерик заканчивал третий класс, Фёдор Григорьевич саженью отмерил участок залежи, огороженной жердями школьной пустоши. Поставил Дерика звеньевым над тремя мальчиками из китайской семьи и дал задание на лето – посеять овёс и пшеницу. Две сотки Дерик со своим звеном осилил успешно. Уезжая в пионерский лагерь, наказал прополоть. Те пропололи и вскоре уехали на юг. Урожай вышел неважным: небольшой сноп низкорослого овса и такой же сноп худосочной пшеницы. Остальным больше повезло. У Тэдэра напух самодуром турнепс. У Эмки Чернявской вытянулась кукуруза, правда без початков. Дерика Фёдор Григорьевич упрекнул при подведении итогов, сказав, что при таком отношении к труду, будь Дерик крестьянином, пошёл бы с сумой по миру. В классе дружно смеялись. Оказалось, что Дерик засеял свою деляну фуражным овсом и несеменной пшеницей. «Я на вашу самостоятельность надеялся», – заключил разбор Фёдор Григорьевич. В соседней семилетке колхозной деревни проявилась другая странная самостоятельность, осуждаемая глубокой критикой. Там те же школьные два гектара вспахивали колёсным трактором, боронили. Школьникам оставалось прорастить отборные семечки подсолнухов и посадить в землю. Урожай, а он был всегда отменным, продавали в городе – рубль стакан. Семечки были крупные калёные – одно удовольствие. Рассчитывались по системе трудодней, у кого какой вклад.

Через неделю после того, как Фёдор Григорьевич показал свой сказочный дом – дворец и дал задание, гордость школы, Вова Тэдэр, принёс свою поделку. Это был аккуратный, склеенный из ровного картона дом с разлинованной под тёс крышей со слуховым окном, крылечком, сквозными окнами и лампочкой внутри, работавшей от батарейки. Вовка мигом получил отличный зачёт. Девчонки обещали вышивки на тему «Дом-теремок». На вопрос о том, где взять картон, когда его нигде не найдёшь, Фёдор Григорьевич тут же предложил выход – склеивать клейстером тетрадные листы. К концу второй недели, когда проходил окончательный приём выполненных работ, Дерик принёс нечто. Это была хата, на что Фёдор Григорьевич иронично заметил, вызвав смех одноклассников: «Да тут не хватает лебедей да сладкой парочки». И правда, крышу Дерик оклеил метёлками камыша с аккуратной подстрижкой, окна и двери нарисованы. Стены получились вогнутыми, но оценился труд на три с плюсом. «Ладно, – сказал Фёдор Григорьевич голосом строгим, назидательным. – Когда нет угла, и этот за милую душу сойдёт. Ты бы, мил друг, трубу хоть бы вставил – четвёрку бы себе обеспечил.

Жил Фёдор Григорьевич строго. Только портфель его чего значил: имитация под кожу матёрого крокодила, с накладными карманами, блестящими замками, усиленный двумя бандажами, чтобы от классных тетрадей не развалился. Он казался человеком секретного заведения. Двойки, которые ставил Фёдор Григорьевич, были до того едучие, что девчонки, редко их получавшие, ревели белугами. Мальчишки начинали огрызаться. Как-то получив двойку, Дерик огрызнулся так, что Фёдор Григорьевич вскричал: «С глаз моих долой сию минуту!» После окончания занятий, смертельно обиженный Дерик, дождавшись обидчика у водокачки, прокричал ему вслед: «Титушка дурацкий! Троцкист!» Фёдор Григорьевич, словно линкор, шёл в кирзовых сапогах, ступая в размичканную тракторами грязь, не обращая на выходку внимания.

В шестом классе свою репутацию Дерик безнадёжно подпортил неуспеваемостью и отвратительным поведением в школе. Он и сам не понимал, как попал в порочный круг. Тут нужен глубокий анализ всех обстоятельств. Вот, например. Уже после первого урока Дерику сильно хотелось есть, а тут учительница русского языка диктует: «Пишите: жареные в сметане караси». Сразу вспоминалось: и даже чёрный хлеб с крупной серой солью был лакомством, но его давали понемногу. Это из детства Репина. Вообще-то ни кто в школе не говорил, что еда – это нормальное явление. Поколение Дерика уже пребывало в счастливом детстве, и его укоряли за кусок хлеба «мученики» войны.

Хлеб в посёлке, где жил Дерик, был малопригодным для поедания. С таким куском, куда ни шло, можно было схлебать тарелку наваристых щей, съесть кусок студня. А с тем что полакомей, вроде сливочного масла, сгущенного молока с чаем, не выходило, портился вкус. Тут бы утром каких-нибудь блинчиков, кашки, чаю с молоком и сытёхоньким слушать урок, постигать науку, да всё не так как надо. Мать к шести часам утра на дойку убежит, какая там варка. Бери хлеб, мажь повидлом да запивай вчерашним кипятком: вот и всё. В классных сочинениях на тему «Режим дня» все школьники пишут о том, что спозаранку пьют чай. И никто не напишет, что, мол, ем гуляш с гарниром, только – чай. Кто пьёт чай, тот скорёхонько на большой перемене домой убежит подкормиться, но большинство, у кого полные семьи, – на месте. Вот девчонки с песнями ходят стенка на стенку. Идка Лангольф наелась гусиных потрохов, кудрявая, мордастая. У них, у немцев, гуси и утки всегда в почёте. До самой весны гусиный фарш на пельмени заводят. Некоторые с утра картошки со свиными шкварками натрескались, молока напились. Вот Витька Шкурин, родители замечательные люди, а он разгильдяй, сильный, плотный. Схватит кого – и на вытянутой руке трясёт. Придёт домой, а дома чего только нет. Витька в руку поварёшку, и поварёшкой щи из кастрюли похлебает наскоро да бежит к своему другу – Вовке Ганашуку. Вовка после четвёртого класса не учится. Худой, оттого что курит, да и в карты играет. Лицо у Вовки тонкое, красивое. Ганашучка, мать Вовки, со своим сожителем Яней пропились. Варят кисель из овсяной дроблёнки, кашу из кукурузного жмыха на молоке, вроде не бедствуют. Витька уже залез поварёшкой в кастрюлю, оценивая кисель. Скоро будут курить, играть в театр.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.