Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Мелодия текущего тока (повесть)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

-3-

Пронзительно цвиркнув, молнией сиганул от подножия кедёрки по ветвистому кусту черёмухи неугомонный полосатый заготовитель бурундучишка. Затаился, глядя на человека-пришельца. Проходя мимо, Каюмов задел неосторожно лицом ветку черёмухи с редкими смоляными бусинами ягод.

Сорвав на ходу пару кисточек, отправил ягоду в рот, отделив губами от плодоножек. Ягоды были уже созревшими, мясистыми, сладкими, чем-то напоминающими вкус заграничного ликёра «Амарето». А ещё он вспомнил, как в детстве бабушка пекла пироги с мелкопомолотой и круто-запаренной черёмуховой начинкой. В начинку она добавляла немного сахара. Но всё равно та похрустывала на зубах и терпковато горчила. Он хотел, было, выплюнуть косточки, но, вспомнив пироги, хрумко разжевал их, ощутив во рту вяжущую горечь.

Ему снова попался на пути пенёк с недавно срезанными грибами. И какое-то лёгкое беспокойство овладело им: да уж не вырезал ли кто за это время и предназначенную ему делянку? Ищи тогда по тайге новые, а время-то уходит… К предвечерним таёжным сумеркам глаза Серафима стали уже привыкать, однако ему казалось, что с каждой минутой в лесу становится всё темнее и темнее.

Наконец-то Серафим наткнулся на ту самую грибную валежину, к которой направлял его Андрей. Лет, должно быть, пять-семь назад ураганным ветром или грозовой молнией переломило постарелую берёзу – метрах в полутора от земли. Рухнув, она так и осталась лежать вершиной и ветвями уже на земле, а комлем ещё держалась за оставшийся стоять пень, как изогнутая рука в локтевом суставе. Её ветки позасохли, пообломались, почернели, торчали теперь обрубочно-сучковато. Берестяной ствол потемнел, покрываясь мелкими замшевыми мхами и лишайниками.

И вот теперь эта самая берёза на какое-то время дала новую жизнь, уже совершенно иным организмам – грибам опёнкам. Те, словно только вчера вылупившиеся желтобокие цыпушки, как наседку, облепили её почти по всему омертвелому стволу. Особенно у основания пня – будто сплошной лисий воротник женского пальто опоясывали они берёзовый комель.

Серафим повеселел: не успели ещё всякие там грибники опередить его. Достав из корзинки ветровку, натянул её на себя, шевельнул плечами – тесновата, неудобна. Снимать, однако, не стал, но и не застёгивал на молнию. Складной ножик привязал тесёмочкой к запястью правой руки. Выложив пакет, свернул, словно бумажный лист, сунул его в карман ветровки. И принялся аккуратно, и даже как-то любовно, срезать молоденькие грибочки. Те росли семейками, по четыре-пять штук от одной грибнички, сросшиеся у основания ножек. Иногда ему удавалось так и срезать их всем кустиком. Время от времени подносил к лицу эту прелесть, любуясь совершенством природы, потом опускал на дно корзины.

Грибы источали едва заметный специфический опёночный аромат, от которого у Серафима начиналось лёгкое головокружение. А, может, всё это было от чистого, напоенного озоном, лесного воздуха. У него всегда в лесу происходило блаженное помутнение в голове, как от бокала выпитого красного сухого вина или от кружки холодного, горьковато-резкого пива. Появлялся лёгкий шумок в ушах, переходящий и в голову. И становилось спокойно на душе, умиротворённо. Все бытовые проблемы и неурядицы отступали куда-то на задний план, временно забывались - как от хорошей музыки.

А ещё его частенько незвано посещала какая-то знакомая навязчивая мелодия. Она крутилась внутри его сознания, как испорченная старая заигранная пластинка, периодически соскакивая на два-три витка назад. Сначала эту мелодию даже развивал Серафим в своей музыкальной памяти, восстанавливая до самых мельчайших нюансов, доводя до абсолютного совершенства. Потом уже старался отделаться от неё, отгоняя всячески прочь, как приставучую брехливую собачонку, но уже иной мелодией. И порой это удавалось ему, но та назойливо возвращалась к нему снова и снова. А сейчас у него почему-то зазвучала в голове мелодия текущего тока, что появилась совсем недавно, при пересечении высоковольтной линии.

Опята были и впрямь едва проклюнувшимися, день-два от роду. И лишь редкие экземпляры достигали в шляпке размера старой пятикопеечной монеты. Больше было в «трёшку» или даже в «двушку» - ещё неразвернувшиеся, походившие на маленькие желтовато-коричневые шарики. У них и шейка-то ещё была прочно соединена белёсой плёночкой с упругой, ядрёной, чуть толще спички, коротенькой ножкой.

Серафим, срезая грибы, невольно поглядывал по сторонам. И примечал то там, то здесь очередные семейные желтоватые полянки. Не обрезав полностью «свою» наклонившуюся валежину, он перешёл дальше. Всего-то метров на десять-пятнадцать. Грибов было и впрямь много. Но из-за своего микроскопического размера, корзину наполняли они медленно. Гораздо медленнее, чем сгущались сумерки.

Серафим вошел в какой-то необъяснимый волнующий азарт грибника самозабвенно, как токующий глухарь. Он уже ничего не слышал и не замечал, кроме своей целенаправленной страсти. Срезал, опускал в корзину. Резал и складывал, резал и складывал. Наконец наполнив её до самых краёв, почти под плетёную рукоятку, он, передвигая в очередной раз, почувствовал приятную тяжесть. Попробовал слегка примять, утопить в корзине грибную массу – та упруго вернулась назад.

Достал из кармана ветровки полумешок – из чёрной полиэтиленовой глянцевой прочной плёнки. Стал наполнять и его. Чтобы не перетаскивать всякий раз отяжелевшую корзину, оставил её у обрезанного пенька. Заприметил вроде –как, где оставил. Перешёл дальше, ещё метров на десять, потом ещё. О том, что он собьётся с ориентира и с места оставленной корзины, ему даже и мысли в голову не приходило. К тому же, он не сомневался, что Андрей, оставшийся там, на разбитой дороге, перед высоковольткой, обязательно подаст ему сигнал. Как не услышать?!

Чем дальше удалялся Серафим от оставленной корзины, тем крупнее стали попадаться ему опята. И не так много, как поначалу. Он уже не резал их под самые замшелые ножки, а выбирал семейки, легонько захватывая в горсть левой руки, и срезал одни упругие ещё шляпки.

«Ну, ещё вон ту полянку обрежу – и назад. Хватит. И так до полночи возни с ними дома ещё … Хотя, эти можно и до утра на балконе оставить. Не успеют, поди, прелью пойти,- рассуждал Серафим.- Да и Андрей, должно быть, уже заждался его. Сейчас сигналить начнёт, на звук и подамся».

Наполнив наконец-то полумешок, Серафим распрямился. В спине заныло от наклонной работы. Он вынул из кармана ветровки какую-то тряпицу, должно быть, старый носовой платок, оторвал от него полоску и завязал полиэтиленовую тару с грибами. Огляделся. Кругом, куда ни брось свой взор, сплошная серость, пробивающаяся над потемневшей зеленью крон деревьев и кустарников.

«Так, что же это Андрей-то не сигналит?- озадачился Серафим.- Аккумулятор не должен бы подсесть, не так давно заряжал. Ну, да ладно… Сам выберусь. Та-ак. Значит, просека осталась позади меня. Стало быть, с северной стороны. Вот на север мне и нужно возвращаться. Где же у нас север-то? В том направлении. Туда, похоже. Там и корзинку я оставил. Ну, конечно, вон и пенёк мой предыдущий…»

И Серафим торопливо подался в обратный путь, зажав подмышкой разбухший, как небольшая подушка, мешок с грибами. Нести было не тяжело, хотя и не совсем удобно. Скользкий полиэтиленовый мешок всё время норовил сползти вниз. И тогда Серафим вновь поправлял его, возвращая на прежнее место.

Дойдя до того места, которое в сумерках Серафим принял за обрезанный им опёночный пень, к своему удивлению, он не обнаружил следов срезанных грибов. Да и пенёк был совсем иным, незнакомым ему. Не было тут, разумеется, и его наполненной корзины. «Надо же, как – обознался,- огорчился Серафим.- Что ж, бывает…»

Случалось, ох случалось ему, не раз ходившему в тайгу ещё пацаном с отцом поохотничать и за грибами, сбиваться с пути. Но всегда ненадолго. Полчаса, от силы час и теряли всего они. Потом непременно выходили в нужное место. Да и отец, в которого он безо всякого сомнения верил, был рядом. Ориентировались по солнышку. А ночью – по звёздам. Потом и один хаживал. А в последние годы не раз приходилось Серафиму водить в тайгу грибников или ягодников. Бывало, заплукают, а в тайге такое случается почти всегда, остановятся. Начинают совещаться: куда, в какую сторону выходить надо. И показывают – кто куда, до хрипоты споря… Чаще совсем в противоположную сторону. И тогда Серафим брал инициативу на себя. Вёл уверенно, интуитивно по каким-то своим внутренним приметам, как по хорошему компасу; как замысловатую мелодию, сквозь многочисленные вариации – от начала и к финалу. И выводил, победоносно поглядывая на тех, кто предлагал идти в ином направлении. Нет, совсем не зря слыл он и среди своих знакомых не только классным музыкантом, но и авторитетнейшим поводырём-таёжником.

Сегодня не было видно ни солнышка, ни звёзд. Солнце ещё днём упрятали облака. По тем же причинам не виднелись на небе и звёзды. Хотя и стемняло уже. Было бы чистое небо – враз отыскал бы он Полярную звезду – и на неё, на неё, на самый север. Не было и тех, с кем можно, остановившись, посоветоваться. Он шёл, натыкаясь на ветки и сучья. Снизу за ноги цеплялись какие-то корни. Он спотыкался, подаваясь по инерции вперёд. Пару раз уже едва не завалился, успев коснуться рукой замшелой земли. Нога подвёртывалась на невесть откуда взявшихся яминах и даже трясинках. И тогда сапоги начинали почавкивать, выжимая жижу.

Минут через двадцать, должно быть, им стала овладевать паника. «Да где же эта просека-то?! Ну, не мог же я так далеко отдалиться от неё?! - мелькало в голове Серафима. – Стоп! А не шпарю ли я вдоль профиля? Надо повернуть градусов на девяносто…»

Он и впрямь резко взял влево, шумно, напропалую продираясь, сквозь таёжные заросли. Прошло ещё минут пятнадцать. И – никаких признаков приближающейся высоковольтки. Тьма окончательно заполонила таёжное пространство. Уже ничего не было возможно различить и в каких-то десяти шагах, потом – в пяти. А он всё упрямо, панически брёл напропалую, как медведь-шатун.

Внезапно Серафим почувствовал острую пронзающую боль - от мякоти левой щеки, через выпирающую скулу, к глазу. В глазах потемнело. Он зажмурился. Потом инстинктивно схватился рукой за то место, где почувствовал боль. Открыл глаза. В левом была какая-то пелена, чувствовалась резь, как от сварочных «зайчиков». И под рукой заскользила тепловатая, липкая жидкость…

«Доходился, тудыт-твою…- Серафим даже матерно выругался.- Неужто, глаза ещё лишусь? Вот будет штуковина… Нарочно и не придумаешь… Под стать своему дружку Павлу, ещё по музыкальному училищу…»

Горько усмехнувшись, Серафим и впрямь припомнил своего закадычного друга Павла, с которым они вместе проучились четыре года, живя в одной комнате общежития. Высокий, красивый, с приятным чистым и поставленным за годы обучения тенором, Павел был любимчиком не только всех преподавателей, но и у сокурсников. А сколько девичьих сердечек томились по нему… Но выбрал одну. И навечно. Четверть века уже почти вместе, к серебряной свадьбе дело приближается. Квартиру новую получил Павел в новом микрорайоне – Шалготарьяне, лет десять тому назад. И радость, вроде: как же, отдельная, двухкомнатная. Сколько можно по общагам студенческим да малосемейным гостинкам мыкаться? Да только, как и в любом новом доме, недоделок и строительных безалаберностей – для новосёлов край непочатый. Зиму кое-как ещё одолели, в спальне температура выше тринадцати градусов не поднималась. Батареи – для южных городов – поставлены были махонькие, с тоненькими пластинами-рёбрышками. Труба – и та едва на ощупь отзывалась, какое тепло в комнате? Удумал летом Павел батарею поменять - на нашу, сибирскую, ребристо-чугунную. Пусть, и не так фасонно будет смотреться, зато тепло. И трубы – с обратки на прямую, перекинув, решил переварить. Заварил, вроде как. Да окалина от сварки осталась, свисала некрасивыми потёками, напоминающими детские сопли. Молотком окалину ту сбить собрался. Тюкнул раз, другой. Окалина отскочила – и прямо в глаз. Вот и ходит теперь Павел постоянно в тёмных очках, скрывая от посторонних свой дефект. На голос и музыку, правда, это никак не повлияло – и то, слава Богу.

Серафим остановился. Отыскал в кармане ветровки тряпицу, приложил к ране. Та сразу пропиталась кровью. Нашарил в темноте какие-то широкие листья, приложил их, холодящие, к горящей ране, поверх – всё той же тряпицей прижимал. Сменил один окровавленный лист, другой, третий. Постепенно кровь стала сочиться из раны медленнее, загустела. И с глаза пелена начинала спадать, хотя рези ещё полностью не проходили.

«Всё. Стоп! Хватит мыкаться в темноте да наобум. Чего доброго – ещё куда подалее нелегкая занесёт… Ночевать где-то надо устраиваться.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.