Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Пастораль (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Друг-водитель помрачнел окончательно и, спрятав пачку, порекомендовал алчному инвалиду, в целях сохранения последней руки, возвращаться к своим бегемотам.

В ответ послышалась нецензурная брань и я заметил, что товарищ инвалида поднимается с песка. В руке его было что-то весьма похожее на большой складной нож, но не это испугало меня, а то, как глаза моих друзей засветили азартом. Я понятия не имел, кто эти особи, пьющие портвейн, однако знал, что друзья завтра уедут, а мне предстояло провести здесь не одну неделю и начинать с убийства соседей в день новоселья было достаточно глупо. Я надеялся, что бегемоты в купальниках как-то повлияют на своих распетушившихся кавалеров, но они настолько отупели от вина, что, похоже, и не поняли сути происходящего.

Друг однорукого раскачиваясь приближался. Серые губы на его лице склеились в идиотскую ухмылку. Я с тоской подумал об одностволке, мирно стоящей за холодильником, а потом моя память дала сбой, по истечении которого я обнаружил в своих объятиях одного из друзей, он отчаянно вырывался. Трое, не поместившихся в мои объятия, задорно и весело колотили ногами инвалида и его воинственного собрата, корчившихся на песке и мычавших от нешуточной боли. По лицам моих друзей я понял, что устанут они не скоро. И тут неожиданно воскресли бегемоты. Они, точно по команде, всплеснули руками и не по-бегемотски пронзительными голосами завопили. «Помогите! Убивают!» - визжали они. Это было весьма банально и едва ли могло кого-нибудь заинтересовать в наше изощрённое время. Но этот отвратительный визг к счатью остудил раззадоренных палачей, и очень кстати, потому что души жертв уже готовились паковать вещи для отправки на небеса.

Мы развернулись и поспешно зашагали по берегу, морщась от жуткого верещания несущегося вслед.

Пляж вскоре кончился и потянулись заросли кустарников. Солнце стояло совсем низко. Вовсю звенели распроклятые комары. Состояние друзей заметно улучшилось, но на мои упрёки они, как и в случае с дровами, посоветовали не зацикливаться на пустяках, и я подумал, что ещё пара подобных пустяков и за мою голову здесь будет объявлена награда. А потом мы вышли на отличную поляну, на которой виднелись следы потухшего костра и лежало большое бревно.

Я попытался было заикнуться насчёт обратной дороги и темноты, но меня успокоили, сказав, что помнят дорогу как свои пять пальцев и принялись доставать из пакета водку и закуски. Через десять минут огонь уже весело потрескивал, едкий дым растекался по поляне, отпугивая ненасытных насекомых. Сделалось как-то уютно и тоскливо одновременно. Я принял стакан и не отнимал руки, пока он не наполнился. После этого стакана память превратилась в подобие колеса рулетки: чёрные провалы сменялись красными вспышками озарения.

Помню, как мы спотыкаясь и едва не падая шли по ночной улице и внезапно набрели на маленький магазинчик, работающий круглые сутки. Неизвестно для чего, мы купили бутылку водки и тут же, возле магазина осушили, запивая лимонадом. Помню, как в какой-то момент мы обнаружили, что нас четверо. Не хватало того самого друга, которого я сжимал в объятиях, не давая поучаствовать в избиении. Мы ходили, вглядываясь во тьму, матерились и выкрикивали его имя. Наконец мы обнаружили его, лежащего в зарослях лопухов и абсолютно равнодушного к окружающей действительности. Потом новый провал и новое озарение. Мы сидим на какой-то покосившейся лавочке и, едва ворочая языками, спорим в какую сторону следует идти.

Ещё один провал, выбравшись из которого я обнаруживаю, что мы втроём сидим на диване и пытаемся играть в карты. Другие двое уже не пьют и не пытаются играть в карты – они мирно спят на полу, накрытые старым шерстяным одеялом.

Масти расплываются перед глазами. Язык лежит во рту, словно безжизненный кусок мяса, но какой-то упрямый клочок сознания заставляет руку тянуться к стакану.

Всё плывёт и качается. Карты падают, но поднять их нет больше сил, впрочем, и нужды поднимать их тоже уже нет: всё равно не отличить красное от чёрного. Закрываю глаза и проваливаюсь в какую-то бездонную, заполненную мраком центрифугу. Делаю последнее усилие, чтобы приподнять веки. Странно, но это удаётся.

Я лежал на втором этаже на старом матраце, покрывающем пружинную сетку. Адское дневное солнце смотрело в окно. Хотелось холода и темноты. Сухость пронизывала горло, но чтобы напиться, надо было вставать и куда-то идти, а тело мне не принадлежало. Жуткая слабость, тошнота и мутное тяжёлое ощущение в животе. Мелькнула мысль: как я сумел забраться на второй этаж, не переломав кости. Мелькнула, но тотчас была забыта, как не имеющая значения. Жжение в глазах не давало навести резкость, в плавающем вокруг хаосе цветных пятен. С отвращением обнаружил, что матрац под головою мокрый и от него исходит кислый рвотный запах. Мелькнула ещё одна мысль, на этот раз совсем уж вздорная, что новоселье удалось.

Я встал, шатаясь от бессилия. Тошнота набухала при каждом движении. Зрение кое-как наладилось. Огромное красное пятно лежало в изголовье кровати. Кажется, последнюю водку запивали томатным соком.

Я выбрался из комнаты и грузно облокотился на перила, шумно дыша открытым ртом и заклиная тошноту. Внизу стояла тишина. Медленно, точно дряхлый удав, я стал сползать по деревянной лестнице, умоляя равновесие о милосердии.

Первое, что я обнаружил, спустившись, оказалось другом-водителем. Он сидел по-турецки на разложенном диване и, будто китайский болванчик, раскачивался взад-вперёд. Всё тело его было укутано в невообразимо измятую и грязную простынь, из-под которой торчало только безумное лицо с кровавыми навыкате глазами, обрамлённое дикими клочьями волос. Появление дряхлого удава он встретил взглядом, исполненным ненависти и отчаянья: ему предстояло сегодня садиться за руль. Было бы не лишним оповестить об этом пешеходов.

Рядом с другом-водителем, скрестив на груди руки, лежала ещё одна жертва новоселья. Глаза жертвы были открыты и, кроме ожидания смерти ничего нельзя было в них прочесть.

Третий мученик невозмутимо сидел на полу, прислонившись к камину, и с тяжёлой задумчивостью чесал подбородок.

Четвёртого – того самого, которого мы выуживали ночью из лопухов – обнаружить не удалось, впрочем, искать его на сей раз не потребовалось: он ввалился в комнату и, подобно набитому опилками чучелу, плюхнулся в кресло. После выяснилось, что он неожиданно проснулся на заре и, ощутив необъяснимую жажду в организме, выпил пол стакана водки. Затем, когда жажда поутихла, он вышел во двор, дабы посетить уборную. После посещения уборной ему внезапно сделалось нехорошо и он был вынужден провести последующее время на поросшей мягкой травой земле, где его изрядно покусали комары. Это была печальная, но весьма поучительная история.

Однако, история историей, а спасти нас могло только чудо, и это чудо стояло на столике среди объедков и окурков, горделиво искрясь в свете адского солнца.

Единственным, кого даже чудо было не в силах спасти, являлся друг-водитель, и он понимал это, продолжая с ненавистью и отчаяньем взирать из-под простыни на страшную действительность дня и на то, как четверо негодяев располагаются у столика, дабы испить чуда во имя врачевания.

Однако оставалось небольшое сомнение. Я глядел на искрящееся чудо, и тошнота пульсировала во мне, и казалась непобедимой. И красное пятно глумливо поддакивало тошноте, укрепляя небольшое сомнение.

Какое-то время мы сидели неподвижно, вглядываясь в бутылку, словно сфинксы – в египетские дали, а потом я торжественно и сумрачно перелил её содержимое в четыре стакана. Содержимое мелодично булькало, струясь в скорбной ритуальной тишине. А затем, вознеся к потолку красные исполненные смиренной мольбы глаза, мы выпили и закусили невкусным лимонадом и вновь замерли в ожидании неминуемой кончины.

Прождав кончину минут десять, мы закурили. Новое чудо появилось среди объедков и заговорщицки нам подмигнуло. И мы вновь выпили, и вновь закусили сладкой жёлтой гадостью. И вот уже карты появились в руках, и послышался робкий смех, и какой-то позабытый вчера анекдот всплыл их пучин памяти и разгладил радостью опухшее лицо бытия.

Друг-водитель был мужественным человеком и, слушая скрип его зубов, мы вознесли тост за мужество, после которого наш печальный стоик уполз на второй этаж, обмотавшись полюбившейся простынью и злобно ругаясь. Впрочем, он сразу возвратился, не в силах соседствовать с красным пятном воспоминаний, проклиная водку и с завистью глядя на наши беспечные лица.

Полегчало ему лишь к вечеру после того как он истощил запас имевшихся в памяти ругательств и выпил три литра минеральной воды, принесённых заботливыми друзьями из обнаруженного давеча магазинчика. Пока заботливые друзья отсутствовали, мы сидели на даче в атмосфере досадного молчания, ибо были людьми из разных плоскостей реальности.

Он молчал, так как не имел физической возможности вести связную речь, а мог только ругаться и проклинать водку, в то же время мечтая о ней. Я же молчал, не имея привычки беседовать с самим собой. Здоровье вернулось в разрушенное новосельем тело. Я уже начинал тяготиться компанией, мечтая о том, как наконец-то разожгу огонь в камине и сяду в кресло под потрескивание соседских поленьев.

Друзья вернулись из магазина в самом весёлом расположении духа. Помимо воды они принесли с собой две бутылки водки и огромное количество пива на обратный путь: они собирались возвращаться в город на электричке, потому что мягкого дивана в кузове больше не было. Впрочем, необычайная их весёлость объяснялась не предвкушением романтической поездки по железной дороге с пивом и картами. Оказалось, что возле магазина они встретили вчерашнего инвалида. Под глазами инвалида были огромные лиловые синяки, губы распухли как у верблюда, а нос напоминал бесформенный картофельный клубень. Инвалид был сильнейшим образом пьян, друзей не узнал и не вспомнил, чему я весьма порадовался.

Всё оставшееся до их отъезда время, мы провели бесцельно и бестолково: пили, ели, курили, играли в осточертевшие карты, говорили ни о чём и ни для чего.

Во мне вдруг проснулась какая-то неизбывная тоска и было вдвойне тоскливо и досадно оттого, что я видел как довольны друзья подобным убиванием времени.

Настроили телевизор: комнатная антенна давала сносное изображение только на двух каналах, но по ним шла такая нестерпимая чушь, что моё настроение не только не сделалось лучше, но, напротив, стало совсем скверным; я ожидал отъезда друзей с нетерпением.

Наконец они уехали. Друг-водитель должен был довезти их до станции. Опьянели бедолаги к этому времени не на шутку и поездка с пивом на электричке выглядела очень сомнительным мероприятием, но мне, честно говоря, было уже наплевать и никакие переживания по этому поводу меня не посетили. В конце концов это их выбор.

Друг-водитель долго мучительно выруливал с участка, едва не снеся соседский забор. При этом он отчаянно потел и ругался на чём свет стоит. Но всё обошлось. Друзья помогли мне поставить на место секцию ограды и погрузились в кузов грузовичка, после чего мы попрощались жестами и машина скрылась за поворотом. Вскоре затих рокот мотора, осела пыль, взметнувшаяся из-под колес: я остался один.

Тяжелые облака уже розовели над горизонтом, неутомимые комары звенели у лица, на душе было пасмурно и неуютно и, что самое отвратительное, я не мог понять в чем причина моего состояния. Должно быть, я просто устал.

Вспомнились бодрые раскрасневшиеся лица друзей. Они умели быть веселыми несмотря ни на что. Впрочем, после отступления тошноты я пил очень мало, больше делая вид. Просто не хотелось. Но теперь, когда вожделенный покой и уединение был, казалось, обретен мною, почему-то появилось жуткое желание наверстать упущенное – напиться и уснуть, закрыться в доме, подняться в спальню и пить, пить без магнитофона, без телевизора, пить на брудершафт с тишиной и печалью, потом упасть на жесткий холодный матрац…

Я вспомнил о красном пятне и содрогнулся, точно меня ударили наотмошь пудовой ладонью.

Наверху красное пятно, внизу объедки, окурки, пустые бутылки, грязь и мусор новоселья.

Я вошел в дом. В нижней комнате воздух был пронизан сладковатым запахом сигаретного дыма. На столике громоздились тарелки с намертво присохшими следами закусок и пятнами застывшего шашлычного жира. Стаканы были захватаны настолько, что стекло казалось матовым. Безобразные огрызки, колбасные шкурки, рыбьи потроха и гора окурков, варварски раздавленных пьяными пальцами: незатейливые символы ушедшего веселья.

Праздник вошёл в мой дом, не потрудившись вытереть у порога свои свиные копыта. Он наследил на паласе, отравил воздух табачным смрадом, а потом попрощался и ушёл, сыто довольно похрюкивая.

Чертыхаясь, я взял в сенях ведро с веником и совком и вернулся в комнату. Сложил диван. Под ним что-то белело. Это была позабытая игральная карта. Она лежала рубашкой кверху. Я поднял её, пытаясь угадать. Почему-то не сомневался, что масть чёрная. Перевернул. На меня, ехидно улыбаясь, смотрел червонный валет. Я ухмыльнулся в ответ и положил карту на телевизор, подумав, что друзья едва ли заметят пропажу.

Потом я немного постоял, изнывая от отвращения к неизбежности и, устало по-стариковски ворча, взялся за веник. Подметя сор с паласа, я сложил пустые бутылки и коробки из-под сока в полиэтиленовые пакеты и отнес их на свалку, под которую был весьма удачно приспособлен небольшой овраг недалеко от моего дома, впрочем, приспособлен не мною, так что волноваться было не о чем.

Зато массу поводов поволноваться я получил колдуя над посудой в ледяной воде с куском скользкого мыла в негнущихся пальцах. Благо, что старик, а может кто ещё приспособил колонку на участке. Дачникам, не имеющим этого удобства, воду подавали по какому-то затейливому графику, известному одному всевышнему, вследствие чего их участки были заставлены бочками и вагонетками, хранящими стратегические запасы влаги.

Хотя это было наивное утешение для человека, сидящего на корточках у колонки и пытающегося в сумерках отскоблить от тарелок всю эту присохшую дрянь при помощи ножа и ногтей и ощущающего холод, боль и ненависть ко всякого рода новосельям.

Пытка водой закончилась затемно, когда я, расставив посуду на кухонных полках, притащил к колонке матрац и сколько смог отмыл несносное красное пятно. Сил, возвращать матрац на второй этаж, уже не было: я бросил его на забор и, закрыв входную дверь на крюк, повалился на диван, не сомневаясь что тотчас усну.

Однако я ошибся. Странная непонятная бессонница незримо прокралась в дом и села у изголовья дивана, слушая вместе со мною, как ветер ходит задумчиво взад вперёд по узкому переулку и глядя вместе со мною как лиловая ночь шевелится за окном.

Какое-то болезненное отчаянье овладело мною ни с того ни с сего. Неизвестно от чего хотелось плакать и, что самое страшное, мучительно хотелось спать, но я словно бы позабыл как это делается. Тех чувств мне не высказать и не описать. Возможно, кто-то примет меня за умника, набивающего себе цену или, в лучшем случае, посмеётся над моей фальшивой высокопарностью, но я не умею выразиться точнее: в те длинные четыре с половиной часа меня посетило что-то вроде удручающего чувства всеобщей бессмысленности.

Будь на моём месте какой-нибудь разудалый философ – он, наверное, сел бы за стол и, преисполненный глупого самодовольства, принялся писать разную чушь вполне довольный и бессонницей, и задумчивым ветром, слоняющимся по извивающейся темноте. Мне же оставалось только кусать губы и кататься по дивану. Пробовал курить, но от дыма сделалось ещё хуже, а спиртного не осталось ни капли.

Никогда ещё я не чувствовал себя таким покинутым, но в то же время мысль о чьём-нибудь обществе вызывала ужас и отвращение. И эта парадоксальная невозможная двойственность сводила с ума.

Кроме того, моё сознание будто бы раскололось. Не было даже попытки выковать связную мысленную цепь. Мысли метались в голове как элементарные частицы в подогретой на спиртовке реторте: они появлялись ниоткуда, чтобы тотчас провалиться в никуда, не оставив после себя даже звука, замирающего в тиши.

По сути ни одна из этих элементарных мыслей мне после не вспомнилась, кроме одной, должно быть, самой частой: о том, что необходимо напиться.

Уснуть я в конце концов ухитрился и сон мой, подобно свежевырытой могиле, был чёрен и пуст.

Проснулся я за полдень. Долго лежал, хмуро созерцая сосновый потолок и вспоминая зловредное новоселье, повлекшее за собою минувшую ночь.

Потом я ощутил голод и, нехотя поднявшись, соорудил на плитке незатейливый завтрак, причём умудрился пережарить картофель.

Погода не обнадёживала. Дождя правда не было, но всё шло к тому, что он вот-вот прольётся. Ветер, не знающий усталости, показался заметно холоднее вчерашнего. Впрочем, быть может, это кожа сделалась уязвимее, скинув алкогольный плед.

Тихо ругаясь и поёживаясь, я снял с забора матрац и отнес наверх. Пятно, казавшееся в сумерках почти побеждённым, нагло краснело на ткани.

Ночь не прошла бесследно: вяжущая меланхолия овладела мною; словно заноза сидела в душе и мерзко саднила тошнотворная неудовлетворённость. Казалось, все атрибуты мечты наконец-то собраны воедино: камин, одиночество, книги и телевизор, и смолистый запах сосны в уютной тишине, и никаких обязательств ни перед кем. Все эти кирпичики моей скромной пасторали, написанной в сознании под железный грохот городских трамваев, были здесь.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.