Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Пастораль (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Надо уезжать. Но куда? Неужели там лучше? Неужели там будет другое небо над головой, или другая Земля под ногами? Или там одиночество другого сорта: более весёлое и уютное? Или тошнота и боль там приятнее и проще? Да, там есть многие неплохие вещи. Там есть горячая вода, есть станки для бритья и куча телевизионных каналов, есть клубы, дискотеки, и парки с плюющимися водой фонтанами. Но какой во всём этом смысл? И вообще, что обозначает это трижды проклятое слово «смысл»?

Уже потом, много позже, мне представился случай ещё раз поразмышлять об этом и под рукой, к несчастью, оказался толковый словарь, обещающий такое простое решение проблемы, что даже не верилось.

Помню, с каким ощущением я открывал эту лживую книгу – с ощущением, что я ухватился за какую-то эзотерическую ручку, привинченную к эзотерической двери. Это ж надо было додуматься до такого.

Отыскав нужную страницу, я прочёл следующее: «Смысл. Внутреннее содержание, значение, чего-нибудь, постигаемое разумом».[2]

Это было великолепно сказано. Всё равно, что на вопрос надоедливого ребенка: «Почему трава зелёная?» ответить: «Всё дело в хлорофилле, сынок», подразумевая фразу «отойди и не мешай умным людям».

Однако, мне не хотелось отходить и я сделал ещё одну попытку, предположив, что это тонкая аллюзия и ответ надо искать совсем в другом месте, в разделе на букву «з», где притаилось слово «значение».

Я нашёл это слово и засмеялся злым искусственным смехом, жалея об одном: что этой книги не было под рукой в тот день, когда огонь учился читать.

«Значение – это смысл, то, что данный предмет обозначает».[3]

Это было изысканное издевательство, чем-то напоминающее старую детскую забаву, когда у какого-нибудь мальчугана отнимают шапку товарищи-злодеи и начинают её перебрасывать друг другу, веселясь и упиваясь своей безнаказанностью.

Смысл – это значение.

Значение – это смысл.

Шесть миллиардов идиотов топчут планету, а через какую-нибудь сотню лет все они буду лежать в земле и их буду топтать другие. Вот и весь смысл. Вот и всё значение. Конвейер по производству праха. А слова «культура», и «цивилизация» просто бирки, висящие на большом пальце ступни.

Да, надо уезжать, но уезжать некуда.

Очаг давно погас, а я все сидел, обхватив голову ладонями, не включая электричества. Потом, незаметно для себя уснул. Впереди меня ожидало утро шестого дня, дня во всех отношениях знаменательного.

Началось все с того, что в половине седьмого утра я упал с дивана, неловко повернувшись во сне, и пребольно ударился левым локтем.

Не знаю, что это было: легкий вывих или тяжелый ушиб, в любом случае, сустав опух и рука практически перестала сгибаться. Самое отвратительное, что первоначальный приступ страшной боли, от которой лоб покрылся каплями пота, оставил после себя непроходящую ноющую ломоту, не слишком сильную, но вполне достаточную для того, чтобы все мои мысли сосредоточились на том, как от нее избавиться.

Не в силах ничего изобрести, я пошел к колонке и подставил локоть под струю ледяной воды. От этого полегчало, но стоило убрать руку, как боль возвращалась, точно большая назойливая муха.

Потом я вспомнил о бутылке пива, лежащей в холодильнике. Невесть какое обезболивающее, но все же.

Вспомнив о пиве, я вдруг с удивлением осознал, что вчерашняя водка не вызвала никаких последствий. Ни боли, ни тошноты – ничего. Мне была предоставлена возможность остановиться, но нелепое падение с дивана все испортило.

На то, чтобы опустошить огромную холодную посудину, мне потребовалось каких-нибудь сорок минут. И помогло это пиво: ноющая ломота отступила и, хотя я по-прежнему не мог согнуть руку, появилось даже некоторое подобие хорошего настроения.

Воздух был изумительный. Со стороны холмов дохнуло свежестью, точно за ними шли невидимые дожди. Я облачился в высохшую за ночь одежду: вчерашний запах исчез. Ткань приятно холодила кожу. Какое-то символичное обновление почудилось мне во всем этом. Обновление через падение и боль. Червонный валет продолжал глядеть с телевизора и растрепанная книжица лежала рядом, но мне не хотелось думать о вчерашнем и особенно о том, как сухая бумага корчилась в камине.

Я отнес в овраг пустые бутылки, не забыв и ту, которая закатилась под кресло.

А затем сложил в старое жестяное ведро серый прах и, выйдя за ограду, торжественно развеял его над дорогой, после чего помянул безвременно усопших порцией горячей лапши с соевым мясом, символизирующим бренность всего земного.

Вероятно, мое настроение сделалось бы совсем замечательным, если бы не скука. Но произошедшее обновление наполнило меня неизъяснимым мужеством и, взяв верную сумку, я отправился к местной «аптеке», дабы купить чего-нибудь от скуки. Было что-то около девяти утра. Дневная яркость гармонично сочеталась с прохладой. Шаги были легки и пружинисты. Я шел и считал их, плюнув на вчерашние опасения. В конце концов, кому какое дело до того, что по пыльной дороге идет небритый человек с большой спортивной сумкой и тихо считает шаги?

Войдя в магазин, я к великому облегчению увидел, что за прилавком чинно и величаво стоит богиня здравого смысла. Она поздоровалась со мной и заговорила о погоде. Я понимал, что ей в равной степени безразличны и я, и погода, но всё равно, мне был приятен этот звук человеческой речи.

Учтиво побеседовав с богиней, я купил пять бутылок водки и две литровых коробки томатного сока, решив призвать гомеопатию на борьбу с «синдромом красных пятен».

Помню, как я вышел из магазина, как поглядел на чистое небо, закинув тяжёлую сумку на плечо. Помню, как вновь принялся считать шаги. Единственное, чего я не помню – это сколько шагов я успел насчитать к тому моменту, когда хорошее настроение умерло от инсульта.

Я почувствовал сильный удар в спину в область правой почки и жгучую боль, от которой едва не свалился на дорогу.

Я резко обернулся. Ошарашенный мозг успел только отметить, что их трое и что двое почему-то кажутся смутно знакомыми, после чего меня потряс ещё один удар, на этот раз в левую скулу. И, как ни странно, этот второй удар, словно включил в голове мощный компьютер, за долю секунды обработавший информацию и сделавший выводы. У существа, ударившего меня в скулу, не хватало левой руки, а испитое страшное лицо покрывали следы недавних побоев. Второй любитель дешёвого портвейна тоже был здесь. Третьего я не знал точно, такие лица не забываются. Фотографию его лица вполне можно было поместить в энциклопедическом словаре рядом со словом «дебильность», как величайший образец наглядности. Просто слово «дебильность» и фотография, никаких объяснений и расшифровок: все характерные признаки были «налицо», если выражаться каламбурным языком.

Все трое были сильнейшим образом пьяны, что, по-видимому, являлось их нормальным состоянием.

Думается, что меня спасло именно это. Я не слышал, как они очутились за моей спиной, и им ничего не стоило окружить меня, повалить на дорогу и испинать до полусмерти.

Однако их разрушенные мозги не могли тактически мыслить. Удивительно, как меня вообще ухитрились узнать. Непонятно, на что они рассчитывали, сгрудившись передо мной и выкрикивая ругательства. Возможно – на то, что я ввяжусь в драку, заведомо для меня безнадёжную. Их было трое, а у меня не сгибалась левая рука, и компьютер в моей голове учёл эти факты.

Я увернулся от третьего удара, который вполне мог окончиться сломанным носом и, сделав ловкий обманный выпад, бросился бежать.

Этого они не ожидали. Позади раздался злобный отчаянный рёв и следом – топот. Они пытались догнать, но даже со своей тяжёлой сумкой, на их жалком фоне я смотрелся олимпийским чемпионом по спринту. Понятия не имею, в какой момент прекратилась бессмысленная погоня: я не оглядывался. Остановился я лишь поняв, что ещё немного бега, и я свалюсь в эту пыль, и буду лежать в ней, пока они не найдут меня и не добьют, прекратив мучения.

Кинул сумку в траву. Бутылки жалобно зазвенели, но, похоже, ни одна из них не разбилась. Хрипло надрывно дыша открытым ртом, я прислонился к какому-то забору, ничего не понимая и чувствуя только раздирающую боль в груди, точно лёгкие, были набиты опилками.

Семена, посеянные моими друзьями в тот безумный день, начинали давать всходы. Но друзья уехали, и я остался единственным кандидатом на роль жнеца.

Дыхание медленно восстанавливалось, гудящие от напряжения ноги вновь обретали способность ходить, и я ощутил как во мне начинает просыпаться бешенство.

Я знаю, что меня спасли ноги, но мои преследователи так никогда и не узнают, о том, что спасло их. А это был, в сущности, пустяк: во время своего полуслепого бегства я по ошибке свернул не в тот переулок, значительно удалившись от дома. Их спасли те тридцать минут, которые я потратил на возвращение. Не будь этих тридцати минут, вернувших мне здравый смысл, я достал бы из-за холодильника одностволку, набил карманы патронами и не прячась, открыто, как на войне пошёл назад к магазину. И если бы они всё ещё были там, что вполне вероятно, то, по крайней мере, одного из них: однорукого, ударившего меня в лицо, я застрелил бы без всяких сомнений.

Вероятно, какой-то великодушный покровитель инвалидов направил мои ноги по ложному пути, в конце которого я понял, что каким бы вредоносным и бесполезным не было человеческое существо, тюремный срок за его убийство будет не намного меньшим, чем за убийство благодетеля нации. Более того, даже простая прогулка по улице с ружьём наперевес опасна: повсюду хватает законопослушных амёб, начинающих нервничать при виде оружия. Один телефонный звонок и я навсегда распрощаюсь с разрешением. Был, конечно, ещё топор, лежащий под крыльцом, но какое бы бешенство не клокотало во мне, какое бы состояние аффекта не одолело меня, я не смог бы убить топором. Для этого надо иметь за душой нечто большее, чем бешенство и аффект.

В результате, пропитавшись здравомыслием, по пришествии домой я оставил ружьё мирно стоять за холодильником, Бешенство сменилось апатией и безразличием ко всему. Даже встающие в сознании образы той троицы начали казаться чем-то несуразным и несущественным. Мне не было ни хорошо, ни плохо. Я не испытывал ни жажды, ни голода, ни потребности курить. В голове не возникало ни единой мысли. Я просто сидел в кресле и неподвижными стеклянными глазами смотрел в пустой холодный камин.

Потом я встал. Достал из сумки бутылку. Налил полный стакан и выпил, запив остатками апельсинового сока из вчерашней коробки. Выпил не оттого, что мне хотелось напиться. Выпил просто так.

Закурил, время от времени одинаковым механическим движением стряхивая пепел в камин. Закурил просто так, а не оттого, что мне хотелось курить.

Покурив, я вновь налил полный стакан. Открыл коробку с томатным соком. Красное пятно стояло перед глазами.

Достал из тумбочки телефон. Не помню зачем.… Кажется, хотел обзвонить друзей. Пожаловаться или что-то в этом роде.

А затем в моей голове словно повернулся какой-то тумблер. Я размахнулся и изо всех сил швырнул телефон через всю комнату. Маленькая черная трубка врезалась в сосновую стену и с хрустом разлетелась на части. А я закрыл ладонями лицо и закричал. И это не был крик боли или отчаянья. Я кричал не потому, что мне хотелось кричать. Я кричал просто так.

Истратив имевшийся в лёгких воздух, я достал вторую бутылку. В третий раз наполнил стакан и, выпив, улыбнулся красному пятну.

Красное пятно тоже улыбнулось мне. Я закрыл глаза, тихо проваливаясь в алкогольную темноту. Какие-то звуки, похожие на гул далёких голосов, копошились в сознании, постепенно удаляясь. Потом всё стихло, наступило состояние, которое медицина окрестила патологическим сном.

Никогда, ни до, ни после, пробуждение не было столь страшным. Я проснулся от жжения и спазматической боли, охватившей левую половину груди. Я скорчился в кресле, чувствуя, как жуткий мятный холод крадётся вдоль позвоночника к ногам.

Вероятно, это была банальная аритмия, но тогда у меня не было возможности размышлять о диагнозе, и лишь одна чёткая как почтовое уведомление мысль заполнила собою весь мир: «Ну вот и всё». И эта мысль отнюдь не была нелепостью или преувеличением. Нет, она вполне соответствовала конвульсиям, которыми моё сердце решило напомнить о своём существовании.

Случись что-то действительно серьезное, у меня не было ни единого шанса. Осколки телефона лежали на паласе, смеясь над тем, как я корчился и жадно хватал воздух трясущимися губами.

Единственное жалкое подобие лекарства стояло на столе, и к нему не прилагалась инструкция. Оно могло помочь, но могло и убить. Однако, паническое предчувствие смерти не оставляло времени на такие пустяки, как сомнения, и я не стал сомневаться, а взял со стола бутылку и, запрокинув голову, глоток за глотком принялся вливать в себя тёплое прозрачное зелье.

Ни жжение, ни горечи я не почувствовал. Сердечный сбой, словно парализовал восприятие, и я не остановился, пока не выпил всё до капли.

Полегчало почти сразу. Подброшенная монета упала правильной стороной к верху, но во мне не было радости.

Я проспал очень долго: за окном уже начинало едва заметно смеркаться. С интересом отметил, что рука сгибается и почти не болит.

Выкурив сигарету, я сходил к колонке, умыл лицо ледяной водой. Шатало от слабости. За все эти дни я почти ничего не ел, но есть не хотелось даже просто так. Вместо еды я свинтил крышку с третьей бутылки и, смешав в стакане водку с томатным соком, поужинал.

Гул далёких голосов вновь поселился в голове. Разноцветные пятна вспыхивали и гасли в самых неожиданных местах. Это было красиво. Я ходил по комнате, что-то бормоча себе под нос, кажется, опять считал шаги. А потом, будто электрический разряд пронзил меня. Я хотел закричать, но получился лишь какой-то жалкий мяукающий звук. С улицы, расплющив нос об стекло, на меня смотрел однорукий. Лицо его походило на посмертную маску. Я смотрел на него, а он на меня и разноцветные пятна вспыхивали и гасли в тишине. Потом однорукий исчез, но ещё несколько секунд казалось, что я вижу сальный след от его носа на стекле.

Атмосфера дома наполнилась смутной угрозой. Стараясь ступать как можно мягче, чтобы не заглушать посторонних звуков, я прокрался на кухню и достал из-за холодильника зелёный чехол, в котором лежала одностволка. Вернулся в комнату, прислушиваясь и озираясь. Вытащил из тумбочки коробку с патронами. Зарядил ружьё и, положив палец на спусковой крючок, стал ждать, не появится ли в окне однорукий. Ладони взмокли от напряжения. Цевьё стало скользким. Так никого и не дождавшись, я с осторожностью сайгонского партизана обошёл дом и закрыв ставни, повесил на них большие замки, снятые в день переезда. Вернулся в дом, закрыл входную дверь на замок и на толстый уродливый крюк. Зажёг свет. С закрытыми ставнями комната сделалась похожей на склеп, зато стало немного спокойнее.

Выпил ещё стакан красного коктейля, выкурил ещё сигарету. Страх медленно, нехотя уходил. Цветные пятна продолжали вспыхивать по углам, но их я не боялся.

Попытался припомнить какой сегодня день недели. Оказалось, что пятница, по крайней мере, переезжал я точно в воскресенье. Что ж, недели будет вполне достаточно. Решил, что непременно уеду в понедельник. Всему должна быть мера. Никогда ещё я столько не пил, никогда не кричал без причины, и не разбивал о стену телефон. Не жёг книги и не видел одноруких в окнах. Я был самой обычной человеческой единицей, от которой цивилизации ни пользы, ни вреда. Я такой же, как мои друзья, такой же, как люди на пляже, такой же, как однорукий и его собраться. В самом деле, какие у меня основания заявить, что от меня больше пользы, чем от однорукого? То, что я читаю иногда разную ерунду? То, что я хожу в спортзал по субботам? Или то, что я бывает кидаю монету в шапку, которую мне протягивает существо ещё более бесполезное, чем я?

А что же другие, полезные, так называемые гении и благодетели, все те, благодаря кому у меня есть что читать, есть куда ходить по субботам; все те, придумавшие окружающую меня действительность? Какая от них польза? Всё, что есть у меня, от зубной щётки до компьютера, придумано ими – полезными. Они набычившись шли напролом, украсив головы острыми рогами идей. И всё это для того, чтобы миллиарды бесполезных имели возможность читать и ходить в спортзал по субботам, чего, впрочем, большинство из них не делает.

Бесполезным всё преподнесли на блюдечке; им не к чему стремиться, незачем думать; всё уже давно придумано за них. Значит вырождение не следствие ошибок, а закон цивилизации. Нельзя слишком долго засевать одно и то же поле – земля истощится, и однажды вместо пшеницы взойдут сорняки и сеятель умрёт от голода, а вскоре и сорняки передушат друг друга в борьбе за глоток воды.

Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Никакого сна. Чтобы уснуть надо продолжать пить. Однако две вещи сдерживали меня. Я боялся повторения спазмов, но ещё больше того, что в следующий раз увижу однорукого не за окном, а, скажем, спускающегося по лестнице со второго этажа. Поэтому я пил, но пил понемногу, сильно разбавляя водку красным солёным соком.

Уеду в понедельник. Непременно уеду в понедельник. А что если… Весёлая, прямо таки, залихватская мысль заговорщицки подмигнула мне из чёрного ружейного ствола. Что если прямо сейчас, не вставая с дивана, взять и разнести себе голову. Едва ли это больно… Услышит ли кто-нибудь выстрел? Вероятно, нет. Когда меня найдут? Очевидно, не раньше, чем через две недели. Вот удивятся друзья, узнав, как герцог развлекается на даче. Впрочем, надолго их удивления не хватит, да и к чёрту друзей. Интересна сама идея. Единственная неприятность, как я буду лежать целых две недели. Жара. Мухи будут летать, хотя откуда мухи возьмутся в наглухо запечатанном доме. В любом случае, мало приятного. Едва ли найдется идиот, пожелающий после купить дачу. Но какова идея…. Взять и застрелиться. Не от отчаянья, не от нищеты, не от несчастной любви. Застрелиться просто так. Словно тебе говорят: «Живи!», а ты отвечаешь: «А мне лень жить». Какой плевок в лицо этим «полезным».

Я вовсе не собирался этого делать, но всё-таки сел на деревянный подлокотник дивана и, уперев ружьё прикладом в пол, положил подбородок на ствол, однако дотянуться до спускового крючка не смог.

Тогда я выбрал книгу потоньше в жестком переплёте и, вернувшись в исходное положение, втиснул её в спусковую скобу. Посидел неподвижно, прислушиваясь к ощущениям. Забавно было так сидеть, сознавая, что одно незатейливое движение руки может всё прекратить.

Вспоминая о той десятиминутке, когда я сидел, положив подбородок на ствол заряженного ружья, мне кажется, будто чья-то ледяная ладонь ложится на затылок. Это была очень глупая и опасная забава. Я прежде никогда не стрелял из этого ружья и понятия не имел, насколько чувствителен его спусковой крючок.

Разумеется, я был очень осторожен, но только чудо спасло меня от смертельного движения, когда раздался стук.

Громко и отчётливо кто-то постучался во входную дверь.

Я отшвырнул книгу и замер, изо всех сил стиснув ружьё. Мне почудилось, что я превратился в огромное ухо, прилепленное к дивану, впитывающее тишину, и боящееся того, что в эту тишину что-то прокралось.

Вслушивалось огромное ухо, должно быть, секунд десять, но ему показалось, что между теми секундами время замирало, чтобы вместе прислушаться, не повторится ли стук.

А потом огромному уху почудилось, что оно превратилось в человека с ружьем, сидящего посреди склепа и слушающего, как чьи-то когти скребут по тяжелым плитам.

Удивительно, какие странные образы способны иногда выскакивать из сознания в минуты ужаса. Я видел эту картинку очень давно. Помниться, она впечатлила меня, но постепенно забылась. А теперь выскочила из прошлого и встала перед глазами столь ясно, что я едва не выстрелил в безумное лицо Сатурна с картины Гойи.

Стук послышался в третий раз и был он громче и требовательнее прежнего.

Я встал и на деревянных ногах проковылял в сени. Зажег свет. Направил одностволку на дверь. Массивный крюк уже не казался надежным. Каким-то смятым бесформенным голосом я спросил «кто стучит», пытаясь надеяться, что это сосед по даче пришел требовать назад свои дрова, а не проголодавшийся Сатурн из «Дома глухих».

Но когда из-за двери послышался длинный сбившийся ответ, все прошло. Все снова стало нелепым, скучным, обыденным, хотя, как сейчас понимаю, вовсе таковым не являлось.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.