Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Пастораль (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Дорубил вчерашнюю берёзу. Несмотря на ранний час, припекало уже прилично: я весь взмок. Спасительное опьянение выходило из меня, будто вода из прохудившейся бочки: быстро и неотвратимо. Что-то похожее на ушедшую боль начинало поглаживать мозг. Это была ещё не сама боль, а скорее её предчувствие. Лёгкая пульсация в висках, которая могла ничего и не значить.

Спрятав топор, я вернулся в дом. Было всего одиннадцать часов. Я выкурил две сигареты, пульсация усилилась, от табачного дыма уже мутило. Поглядел на часы: десять минут двенадцатого. Надо было что-то менять.

Вдруг раздался неприятный требовательный писк. Я вздрогнул от неожиданности. Оказалось, что это всего лишь телефон сигнализирует о том, что энергия батареи на исходе. Включив зарядное устройство, отметил что за эти дни не поступило ни одного звонка. Перед отъездом я оповестил всех, кого считал друзьями о своём грядущем отшельничестве, но, насколько помню, никому из них я не говорил, что буду огорчён, если мне позвонят и просто спросят как у меня дела: не тоскую ли я, не мучает ли меня бессонница, не болит ли голова.

Впрочем, в толковом словаре написано, что дружба это близкие отношения, основанные на взаимном доверии. О необходимости тратить деньги на телефонные звонки там ничего не написано, так что всё нормально.

В конце концов, промаявшись ещё с полчаса, я взял покрывало, сунул в сумку первую попавшуюся книгу и отправился на пляж, хотя терпеть не мог как загорать, так и купаться.

Дорога, ведущая к пруду, лежала в стороне от магазина, но что такое лишний километр для пустынника, приметившего оазис.

В магазине меня ожидал сюрприз: вместо одутловатого, ставшего уже почти родным видения, за прилавком стояла невероятно худая молодая особа. Косметика, покрывающая её лицо, могла бы осчастливить добрый десяток цирковых клоунов.

К моему ужасу она принялась кокетничать и набиваться в знакомые. Пыталась выяснить кто я, откуда и нет ли в моих планах белых пятен. К счастью, в магазин вошла пожилая пара и я улизнул, забыв даже сдачу. В сумке лежали поллитра водки, апельсиновый сок и две большие бутылки с пивом. Водку и сок я взял с прицелом на вечер: решил побаловать себя коктейлем. Голос рассудка пытавшийся утром вести антиалкогольную кампанию, в этот раз промолчал.

На пляже, к моему удивлению, оказалось полно народа, хотя час был ещё достаточно ранний. Цветущая вода никого не смущала: сограждане бойко плескались в ней, оглашая окрестности жизнерадостным визгом.

Бледные зимние тела, лежали на покрывалах, торопясь обменять аристократический оттенок кожи на плебейский загар.

Появление небритого герцога с сумкой, набитой алкогольной продукцией никого не впечатлило, и желающих получить автограф не нашлось.

Я выбрал место подальше от воды и раздевшись разлёгся на солнцепёке. Пульсация в висках ещё усилилась, но у меня имелось достаточно средств для борьбы с нею.

Пиво было тёплое и на вкус малоприятное. Я откровенно давился, но упрямо проталкивал его в желудок, говоря себе, что это лекарство, которое необходимо принять, единственное обезболивающее средство, нашедшееся на скудных полках местной аптеки.

Достал книгу. Долго смотрел на неё, не веря своим глазам. Это был орфографический словарь.

Должно быть, я случайно сунул его в сумку в день переезда и, надо же такому случиться, случайно выбрал его из груды книг, собираясь на пляж. Впрочем я не стал плакать по этому поводу: желания читать не было в любом случае, а когда его нет можно посидеть и с орфографическим словарём.

Я принялся механически переворачивать страницы, а сам в это время ненавязчиво рассматривал пляжную публику. И что-то походящее на болезненное прозрение посетило меня тогда. Не знаю в силу каких причин, но я почему-то был уверен, что мне выйти за калитку и возможности завести приятное знакомство будут подстерегать меня за каждым поворотом.

Напрасно я сжёг тот листок бумаги. У меня появился отличный повод внести ещё один пункт в первую колонку: «Здесь нет, и в принципе не может быть свободных женщин».

Буйная атмосфера городских клубов и дискотек выковала в моём сознании этот стереотип, эту опасную иллюзию вседоступности.

Но откуда было взяться вседоступности среди нагромождения дач за пятьдесят километров от гипноза неоновых огней и тяжёлых монотонных ритмов, исторгаемых чёрными динамиками.

Женщин здесь было предостаточно, прекрасных молодых женщин в далеко не целомудренных пляжных нарядах. Женщин, казалось, специально созданных для приятных знакомств. Но рядом с каждой из них стояли внушительных размеров туфли, при виде каких я чувствовал себя идиотским туристом, зашедшим на выставку скульптур, где на каждом шагу торчат таблички с надписью «Руками не трогать!».

Я раздражённо бросил словарь на покрывало. Досада, злость – всё это не совсем отражает овладевшее мною состояние. Возможно, нечто похожее мог бы испытать человек, который всю жизнь копил деньги, а потом вдруг наступил коммунизм, и оказалось, что они теперь никому не нужны. Это отнюдь не чувство потери – ведь ничего, в сущности, не потеряно. Это, скорее, отвратительное как зубная боль, как похмельная тошнота ощущение всё той же всеобщей бессмысленности, от которого я уже не знал как избавиться.

Тем временем воздух продолжал накаляться. И без того тёплое пиво, сделалось почти горячим. Правда, чем больше я пил, тем меньше мне было дела до таких пустяков, как температура и вкус напитка.

На женщин я уже не смотрел. Мне хотелось поскорее прикончить бутылку и уйти. Странно, но среди этого скопления праздных пляжников одиночество ощущалось гораздо острее, чем в стенах тихого пустого дома, и я подумал, что, как глупцу для осознания своей глупости надо попасть в умную компанию, так и одинокому человеку, для того чтобы прочувствовать всю степень своего одиночества, необходимо оказаться в толпе.

Короче говоря, открывать вторую бутылку на пляже я не собирался, тем более, что, сколько я мог заметить здесь не было ничего, хотя бы отдалённо напоминающего уборную, а чахлые кусты подходили для этой роли не больше, чем фонарные столбы на городской площади. Впрочем, окружающий люд пил и пил весьма активно, что поначалу казалось довольно загадочным. Я забыл, что в отличие от меня, они исправно навещают прохладные воды пруда. Когда-то этот пруд был для меня чем-то в высшей степени романтичным. Что ж романтизм не плох, пока накачавшийся пивом дачник не разбавит его каплей сурового и едкого натурализма.

Я сидел на старом покрывале, изнемогая от зноя и навязчивых депрессивных размышлений. Я пытался отыскать источник этих парадоксальных несоответствий, анализируя события с того дня, как в первый раз купил газету с объявлениями. Однако ничего не удавалось. Поток мыслей до поры тёк размеренно и красиво, всё было понятно, логично и непротиворечиво, а потом без всяких, казалось бы, оснований поток этот вдруг бурля обрывался в какое-то ущелье, где всё шло наперекосяк, где всё было неправильно, но в то же время отдавало дикой необузданной предначертанностью.

Сперва мне казалось, что мутация мечты началась с момента, когда перед моими глазами появилось глумливое красное пятно, по крайней мере, мне хотелось так думать.

Однако, одна нехорошая, не имеющая объяснения, но необычайно липкая мысль упрямо выползала из сознания. Я болезненно морщился от этой мысли, пытался загнать её назад, но никак не выходило. Разумеется, я не воспринимал её всерьез, понимая, что это уродливое, нежизнеспособное дитя меланхолии, но подобное понимание утешало плохо.

Эта мысль, мерзко попискивая, пыталась утверждать, что не красное пятно явилось точкой отсчёта для бессмысленного блуждания по убогому клочку пространства. Она пыталась утверждать, что всё начиналось раньше, гораздо раньше, а именно в тот миг, когда тьма сменилась резким безжизненным светом родильного отделения и пронзительный крик возвестил, что ещё один комочек мяса брошен в холодный раструб мировой мясорубки.

За этими милыми рассуждениями я не заметил, как опустела бутылка. Оставалось всего несколько глотков. Внезапно сделалось противно и тоскливо как никогда. Вспомнил о водке, лежащей в сумке, с какой-то мстительной радостью. Да- да, именно мстительной, как ни глупо смотрится это слово рядом со словом «водка». Месть заключалась в том, чтобы спрятаться от издевающейся над тобою реальности в, пусть недолговечный и хрупкий, но бесконечно уютный панцирь опьянения. И пусть себе реальность бесится и брызжет слюной, глядя как тебе хорошо и спокойно.

А потом я почувствовал чей-то взгляд. Случилось это, когда я запрокинул голову, чтобы допить микстуру. От неожиданности пиво попало в дыхательное горло. Я зашёлся в приступе колючего, разрывающего грудь кашля, стуча ладонью в солнечное сплетение и ругаясь мысленно последними словами.

Когда кашель угомонился, я зашвырнул бутылку в кусты позади себя и раздражённо огляделся.

Глаза, из-за которых я поперхнулся, принадлежали женщине. Она сидела на надувном матраце метрах в тридцати от меня и едва заметно улыбалась.

Мне отчего-то сделалось не по себе. Я отвернулся, стараясь пропитать лицо безразличием. Вновь повернул голову. Она не отвела взгляда, продолжала смотреть и улыбаться. Я ненароком подумал, что отборные сорта винограда, сдобренные подогретым пивом, сыграли с моим лицом какую-то злую шутку, но почему тогда никто другой не удостоил меня вниманием.

Она смотрела. Я не выдержал и опустил глаза. Хотел было встать и уйти, тем более что я действительно хотел уходить, когда опустеет бутылка. Потом осознал, что это будет похоже на бегство, а мне вовсе не хотелось, чтобы кто бы то ни был, думал, что меня можно напугать одним взглядом.

Женщина, надо сказать, выглядела отменно и словосочетание «выглядела отменно» вовсе не имело ничего общего с глупой и жестоко избитой фразой «была красива», и если кто-то скажет, что никогда не видел более страшного создания, чем она, я не стану спорить.

Каждый глаз по-своему преломляет солнечные лучи, и в каждом мозге гнездится своя доморощенная метафизика.

Однако метафизика метафизикой, а она всё смотрела, продолжая щекотать мою нервную систему, и без того расшатанную за последние дни.

Я неспешно закурил, стараясь не делать резких нелепых движений, какие могли показать моё волнение. Волнение, которое я приписывал как раз той самой злополучной истощённости нервов, полагая, что в лучшие времена вёл бы себя несколько иначе: понаглее и поувереннее. И, уж во всяком случае, не искал бы спасения в сигарете, тем более что курить в этом пекле было неприятно.

Теперь, когда муть осела и появилась возможность если не для холодного анализа, то хотя бы для спокойной реконструкции тех событий, я понимаю, что на женщину мне было, в сущности, наплевать, как и на её улыбки и взгляды. Меня раздражала не она, а моё собственное бестолковое и затхлое существование, причём в широком смысле слова, а не в смысле существования на даче. Дача явилась всего только катализатором, ускорившим распад наивного благодушия, и я не сделал ничего, чтобы этот распад остановить, предпочитая плыть по течению и убеждать себя, что во всём виновато красное пятно.

Собираясь на пляж, и теша себя мыслью о каких-то знакомствах, я, в сущности, изобретал мнимую цель, всячески загоняя в подсознание понимание полной бессмысленности собственных деяний.

Я просмотрел момент, когда женщина пришла на пляж, но она, судя по всему, пришла одна и её интерес ко мне был слишком явным, отчасти даже навязчивым. К тому же, как уже упоминалось, выглядела она отменно, а я который день страдал от одиночества и меланхолии.

Однако я сидел на покрывале, вдыхал с упрямым отвращением табачный дым и чувствовал себя почему-то отвратительно и неуютно. Я, точно попал в положение человека, который на каждом углу кричал «дайте мне соответствующий рычаг и я переверну Землю», прекрасно понимая, что никто ему этот рычаг не даст, а значит можно кричать всё что угодно без ущерба для авторитета. Но вдруг бедолаге подносят с поклоном этот самый рычаг и ехидно говорят: «вот вам то, о чём вы так настойчиво мечтали, будьте добры исполнить обещанное». И бедняге остаётся только растерянно молчать не зная как поступить: признаться всем и в первую очередь себе, что крики на каждом углу – обычное бахвальство, или продолжить опасную игру в самообман, утверждая, что этот рычаг не годится, что нужен какой-то другой, более мощный.

Опять эта двойственность. Ложное ощущение выбора. В самом деле, спрыгнуть с десятого или с девятого этажа это тоже своего рода выбор, и человек, не желающий погибать, конечно, выберет девятый, полагая, что надежды на благоприятный исход здесь больше.

Оставшись на покрывале и не сделав никаких попыток наладить общение, я так же выбрал девятый этаж, потому что к женщине подошёл солидных габаритов гражданин и бесцеремонно уселся рядом с нею на надувном матраце. Он приобнял её за талию и принялся что-то нашёптывать. По всей видимости, это был её муж. Я, минутой раньше прячущий взгляд, теперь смотрел не отрываясь, испытывая жуткое раздражение, вызванное какой-то совсем уж бессмысленной и глупой ревностью.

Рычаг, который мне поднесли, оказался фальшивкой, однако я уже успел показать свою несостоятельность, и было поздно отпираться, что вдвойне неприятно.

Единственное, что немного меня утешило это выражение лица женщины. На нём появилось нечто вроде брезгливой отчуждённости. Кто бы ни был этот гражданин, радости от общения с ним женщина испытывала немного.

Я смотрел во все глаза нагло и совершенно позабыв об осторожности, хотя самое разумное, что можно было сделать – это встать и уйти. В другое время я, скорее всего, так бы и поступил, но тогда удушающая непреодолимая скука вкупе с хроническим опьянением начисто парализовала во мне то, что принято называть рассудительностью и я как-то не подумал, что если достаточно долго и неприкрыто смотреть на человека, он рано или поздно это почувствует.

Так и получилось: он повернул голову и, хотя на лице его были солнцезащитные очки, я явственно увидел недоумение и злобу за этими чёрными стёклами, и мне была более чем понятна природа этих чувств. Разумеется! Какой-то герцог небритый имел дерзость уставиться на лучезарную морду их величества. Я с большим трудом сдержал усмешку, но в следующую секунду раскалённое солнце вдруг дохнуло холодом и внутри меня всё напряглось и зазвенело. Он убрал руку с талии женщины и сделал движение, из которого я безошибочно заключил, что сейчас ко мне подойдут для отнюдь не дружеского знакомства.

Он был на голову выше меня и весил, должно быть, раза в полтора больше. Я же не владел никакими хитроумными единоборствами, способными компенсировать эту разницу, а ружьё осталось дома за холодильником. Всё это выглядело весьма скверно и неперспективно и единственным, хотя очень сомнительным плюсом было то, что я ненадолго избавился от скуки.

Но нашему знакомству не суждено было состояться, потому что женщина схватила этого идиота за шорты и его опасная решительность тотчас испарилась. Я не мог слышать их последующего диалога, но, судя по любопытным взглядам, которые бросали на них соседи, послушать этот диалог стоило. Мужчина явно пытался в чём-то оправдываться: он разводил руками и делал большие глаза. Очки он снял и без них сделался похожим на неандертальца: выпуклые надбровные дуги и маленький скошенный лоб – хоть сейчас в музей антропологии.

Женщина вела себя очень агрессивно. Это было заметно, хотя она, по-видимому, пыталась себя сдерживать. Я не умею читать по губам, но уверен, что слово «дурак» прозвучало как минимум дважды, причём «дурак» нимало не обижался, а лишь продолжал разводить руками да нелепо раскрывать свой неандертальский рот в попытке вставить оправдательное слово. Это выглядело исключительно смешно, но я в те минуты отчего-то испытывал не злорадство, вызванное унижением супостата, и не облегчение от того, что наше знакомство не состоялось. Я вдруг почувствовал себя уязвлённым. Какая-то нездоровая и неуместная, казалось бы, гордыня не хотела мириться с тем, что спасением я обязан женщине. Это было для меня удивительно и ново, потому как я никогда не относился к фанатам патриархальных традиций и не впадал в истерику, увидев женщину на трибуне законодательного собрания. Хотя за эти пять дней я обнаружил в себе столько удивительного и нового, что уже не знал, что со всем этим делать и уж точно могу сказать, что это удивительное и новое доставляло мне одни неприятности.

Неожиданно вернулся ветер. Вода покрылась рябью. Мелкие песчинки взвились над пляжем. Я прикрыл ладонью глаза. Жаркий сухой воздух бил в лицо. Захотелось пить. В сумке лежала коробка с апельсиновым соком, но с ним были связаны вечерние планы. А возвращаться в магазин, где меня поджидает жертва косметологии, было неразумно. В любом случае, хотелось мне пить или не хотелось, здесь делать больше было нечего. Подумав об этом, я тоскливо сплюнул на песок. «Делать больше нечего». Забавное слово это «больше». Лежать под изнуряющим солнцем в окружении дачников, лопающихся от примитивного счастья, и насильственно проталкивать в себя отвратительное пиво – что ж, возможно это и называется «что-то делать».

Порывы ветра несколько стихли. Я опустил руку и увидел, что женщина успела одеться и выпустить воздух из матраца. Её веселый спутник неуклюже топтался рядом, бросая в мою сторону взгляды голодного пса, которого сдерживает только крепкая цепь. Перед тем как уйти он выбрал момент и украдкой, чтобы «хозяйка» не заметила, показал мне кулак, похожий на небольшой арбуз. Я едва не расхохотался при виде этой детской выходки, показывающей всю степень его беспомощности. Пришлось спешно закурить очередную сигарету. Услышав мой хохот, он чего доброго мог сорваться с цепи, несмотря на всю её крепость.

Когда они скрылись за кустами, я тотчас выбросил нестерпимую сигарету и, быстро собравшись, пошёл домой. Шёл я медленно. Считал шаги. Совершенно неясно откуда взялась эта навязчивая потребность. Странно, но я мог в это время размышлять о чём угодно: счёт шел сам собою, словно бы на заднем плане сознания. С некоторым опасением я подумал, нет ли в медицине названия подобной потребности.

Но узнать точное количество шагов, отделяющих дом от пляжа, мне не удалось. Когда идти оставалось всего ничего, я споткнулся и едва не упал от изумления. За невысоким зелёным заборчиком, метрах в пятнадцати от меня, склонившись над клубничной грядкой, стояла женщина с пляжа. Типа, показавшего мне кулак, поблизости не было. Он бы, наверное, подумал, что я слежу за их милым семейством. Я не стал разглядывать особенности их дачного участка и ускорил шаг, успев только отметить, что их дом поменьше моего, а на крыше нет трубы. Я думал, что женщина меня не заметила, но ошибся.

Она вышла на дорогу, когда я открывал свою калитку. Она никуда не собиралась идти: просто стояла и смотрела.

Теперь она знала, где я живу, а я знал, где живёт она, впрочем, мне эта информация была без надобности. После того, как был показан тот кулак, я несколько охладел к дачным женщинам, поняв, что все они отмечены тавром принадлежности. Однако то, что мы оказались почти соседями и особенно то, что она вышла на дорогу само по себе было достойно некоторого удивления, но я настолько устал от зноя, от тяжести сумки и от назойливой необходимости считать шаги, что просто вошёл в дом и упав на диван заснул, успев лишь подумать, что глубокий сон без сновидений, как репродукция смерти. Что называется, похоже, но нет того совершенства.

Я получил возможность убедиться в этом через пять часов, когда неподалёку от моего уха дурным голосом заорал телефон. Я вскочил, толком даже не понимая, где нахожусь, и что за вопли сверлят сонное сознание. Сослепу сбил со столика пустую бутылку из-под портвейна. С громким стуком бутылка ударилась о кирпичную кладку камина и от неё откололось горлышко. Телефон смолк, удовлетворившись произведённым эффектом. На горящем экране чернело слово «сообщение». Сообщение пришло от одной старой знакомой. Она предлагала вечерком развеять печаль под крышей уютного ночного клуба.

Я несколько раз перечитал, пытаясь понять что это: грубая шутка или тонкое издевательство. Потом сонные мысли немного прояснились и я вспомнил, что как раз ей ничего не говорил о своих планах на отпуск. Морщась, точно от зубной боли, я нажал кнопку вызова. Она ответила сразу. В моём согласии, по-видимому, не сомневалась и услышав о какой-то даче за пятьдесят километров от ночных клубов, подумала, что это неудачное проявление юмора.

Посмеиваясь в душе, я повторил, что действительно нахожусь столь далеко и, к тому же, совершенно один.

Наконец она убедилась в моей правдивости и, не мудрствуя лукаво, заявила, что я, должно быть, свихнулся раз нахожу заманчивым подобное проведение досуга и попросила позвонить после того, как отремонтирую голову. Это была суровая честность. Я почувствовал лёгкое уважение к этой незатейливой, но здравомыслящей особе и решил, что непременно позвоню ей, если конечно сбудется пожелание, касающееся головы.

Я отворил дверцу тумбочки, чтобы убрать телефон: предчувствие подсказывало , что новых сообщений ждать едва ли стоит, да я и не желал их. Разговор оставил тягостное впечатление. Словно я лелеял и берёг от чужих прикосновений некую бесконечно драгоценную идею, возможно, сознавая её иллюзорность и утопичность, но тем сильнее продолжая лелеять и беречь. И вдруг заходит какой-то радикал-примитивист и с порога заявляет грубо и недвусмысленно, что сосуд, который я сберегал для особенного знаменательного дня, пуст, что субстанция, которую я избрал символом своего перерождения оказалась вакуумом.

И мне вдруг подумалось, что, невзирая на внешнюю весёлую простоту, эти примитивисты – страшные люди.

Будь моя воля, специально для них создал бы и записал восьмую заповедь, не менее значимую, чем семь общеизвестных: «Не прикасайся к чужим иллюзиям».

Телефон я однако не выключил, просто засунул в тумбочку. Не хотелось обрывать единственную нить, натянутую между городом и дачей.

В тумбочке что-то лежало. Я нагнулся. «Что-то» оказалось коробкой с патронами. Когда положил ее в тумбочку, я не помнил, да и не старался вспомнить.

В гораздо большей степени меня занимала программа на сегодняшний вечер, а вернее полное отсутствие таковой. У меня имелась водка и имелся апельсиновый сок: здесь фантазии заканчивалась.

Самочувствие было сносным. Это выражалось в отсутствии боли и тошноты. Что касается меланхолии и скуки: они, разумеется, были здесь, сидели рядом на старом диване и ухмылялись. Словно вопрошая, чем же я намерен заняться. Ответа у меня не было.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.