Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Сквозь ночное небо (повесть)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

1. Точность – вежливость королей

Только что прошел теплый августовский дождь, и на бетонке местами образовались внушительных размеров лужи. Время от времени по ним с шумом проносились выкрашенные в желтый цвет, для лучшей приметности на летном поле, грузовые автомобили.

Несмотря на обильно прошедший дождь, низкая облачность не рассеялась, и хотя временами сквозь «окна» всплесками проглядывало солнце, было ощущение, что погода в любой момент может снова закапризничать. Но прогноз метеослужбы был, видимо, обнадеживающим, потому что время от времени на край взлетно-посадочной полосы выруливали самолеты и, задерживаясь на короткий отрезок времени у линии исполнительного старта, сначала медленно, а потом все быстрее начинали свой разбег перед тем, как, окончательно оттолкнувшись от бетонки, уйти в разлохмаченное небо.

На стоянке у открытого заднего люка грузового самолета Ан-26 стоял человек и скучающе созерцал бетонку ВПП [1]. Это был бортоператор Иван Дорожников, и созерцание ВПП давно надоело ему, но ничего другого не оставалось: аэродромные биндюжники, как называли в обиходе летчики складских грузчиков, подвозивших грузы на машинах к самолетам, будто забыли о существовании их «двадцать шестого», и не ясно было, через какой еще промежуток времени они вспомнят о нем. До вылета же оставался час с небольшим, на борт им предстояло взять пять тонн груза, и для того, чтобы разместить его в фюзеляже и намертво закрепить, в течение этого часа надо было работать на пределе.

От правой плоскости отвалил бензозаправщик и покатил на противоположный край бетонки. Подошел Бурин, бортмеханик, вытирая руки тряпицей.

– Три тонны гари взяли, – сказал он бортоператору. Керосина, значит.

На подходе к аэродрому вынырнул из облаков Ан-24 с выпущенным шасси, носом нацелился на полосу. Но метрах в восьмидесяти от земли прекратил почему-то дальнейшее снижение и пошел над бетонкой, медленно переводя поблескивающий стеклами пилотской кабины нос к взлохмаченным ошметкам облачности, откуда только что вывалился. То ли командир совершил «промаз» при заходе на посадку, то ли «двадцать четвертый» угнали на второй круг по иной причине, известной лишь диспетчеру посадки, сидевшему сейчас у локатора – пассажирам лайнера от этого было не легче. Редко кто из них относился с олимпийским спокойствием даже к несильному вздрагиванию самолета на «воздушных ухабах», а уж когда снижавшийся «АН» опять начал уходить от земли, наверняка вцепились ладонями в подлокотники кресел, вмиг утратив все желания, кроме одного: получить немедленный ответ на вопрос «почему?». Но такой ответ им никто давать не будет, потому что стюардессы сейчас сами сидят на своих местах, пристегнутые поясными ремнями, и тоже не знают, почему их лайнер прекратил снижение и снова начал набирать высоту.

Все это отлично понимали Дорожников с Буриным, провожая взглядом скрывшийся в облаках Ан-24. Грузовой Ан-26 был точной копией своего собрата в «белой сорочке», за исключением несущественных отличий. Это касалось в первую очередь задней части фюзеляжа, которая для выброски десантников-парашютистов и разных грузов имела вертикальный люк и откидывающуюся дверь-платформу. Двигатели были мощнее, а колеса шасси имели больший диаметр и пониженное давление в пневматиках, позволяющие воздушному кораблю с полным полетным весом в 24 тонны совершить взлет и посадку на аэродромах, не имеющих бетонного покрытия.

Подкатил трехтонный ЗИЛ и, сделав залихватский разворот, остановился точно в створе фюзеляжа Ан-26. Затем грузовик медленно, словно крадучись, стал пятиться к открытому люку самолета. В кузове в ленивых позах сидели четверо грузчиков, с безразличным видом глядя каждый в свою сторону. И лишь когда грузовик задней частью кузова, окаймленного кусками покрышек от самолетных колес, мягко ткнулся в край откинутой в рабочее положение платформы, они нехотя зашевелились, готовясь приступить к своим обязанностям. Даже по предварительной прикидке выходило, что грузчики провозились на складе вдвое дольше, чем следовало бы. А времени до вылета оставалось в обрез. Вообще-то в том, что самолет к назначенному до вылета времени может оказаться незагруженным, ничего смертельного не было. Не они первые, не они последние. Когда будет лайнер загружен, тогда и доложат диспетчеру: можем трогаться. Но вся соль заключалась в том, что летчики одного из прилетевших экипажей сообщили, что погода перед Уралом и особенно в западной его части что-то закапризничала, и есть все основания предполагать, что каприз её может усилиться настолько, что в уральском небе для самолетов будет объявлен тайм-аут. Но для «усиления каприза» необходим определенный промежуток времени, иногда довольно внушительный, и если они вовремя вылетят из матушки-Москвы, то смогут в этот промежуток времени пройти Уральскую зону. Потому и решил Бурин подключиться к погрузке, хотя он, как бортмеханик, не обязан этим заниматься.

Двое грузчиков спрыгнули на откидную платформу, двое остались в кузове ЗИЛа.

– А мы уж думали, что вас свалившимся сверху мешком с валенками покалечило! – с легким раздражением проговорил Бурин.

Грузчики, словно их слуха абсолютно не коснулась колкость бортмеханика, продолжали деловито готовиться к трудоемкой операции. Перед тем, как взяться за первый ящик, один из них флегматично произнес, не поворачивая головы:

– Все мы мастера шутить, глядя со стороны. На складе кто-то варежку раззявил, и на ваш груз навалили другой, который пойдет только завтра. И пришлось нам делать дурную работу.

Бурин почувствовал некоторую неловкость за свою горячность, но, помня о том, что слово не воробей, молча перебрался через кузов ЗИЛа на платформу и пошел вдоль фюзеляжа к пилотской кабине, где уже в ожидании у кнопки пуска транспортера стоял Дорожников. Он сменил свою аэрофлотовскую форму на потрепанный тренировочный костюм и теперь хладнокровно готовился к «пролитию пота». Бурин аккуратно повесил свой фирменный китель с брюками на деревянные плечики, потянул на себя такое же трико, в какое сейчас был облачен бортоператор, и отошел к левому борту.

Из всего экипажа во время подготовки к полету грузового Ан-26 самый тяжкий крест несет бортоператор. Бортмеханику тоже бывает несладко, но это случается нечасто. На сей же раз Бурину предстояло испить ту же чашу, что и Дорожникову. А все из-за того, что поджимало время, а груза было чуть поменьше Эвереста. Бурин уже чувствовал, что они все равно не уложатся в оставшееся до вылета время, но теперь уже ничего нельзя было сделать, оставалось только действовать, сообразуясь с обстоятельствами. Сегодня для него выражение, что полеты начинаются с земли, приобрело сугубо натуралистический смысл.

Грузчики уже перевалили первый ящик из кузова на ленту транспортера, которая была вмонтирована в пол вдоль фюзеляжа так, что сама как бы являлась частью пола, и Дорожников нажал кнопку пуска. За поплывшим ящиком на металлическую ленту глухо шлепнулся второй, затем третий, и рядом с Буриным бесшумно вырос один из грузчиков. Они подхватили поравнявшийся с ними первый ящик и одним махом положили его к борту. Потом следующий.

Ящики теперь на транспортер принимали два грузчика, а двое остальных орудовали в кузове и на платформе. Когда последний ящик перекочевал к борту, Бурин с Дорожниковым облегченно вздохнули, хотя понимали, что это – только начало.

ЗИЛ с грузчиками укатил на склад, и Бурин с Дорожниковым вышли на платформу, с наслаждением ощущая прохладу августовского вечера, слегка сдобренного сыростью. Оба, не сговариваясь, посмотрели на небо. Облака по-прежнему висели рваным покрывалом, простиравшимся до горизонта.

– Интересно, что там в АДСе [2] командиру говорят? – задумчиво произнес Бурин.

– Ты думаешь, что вылет могут отменить? – спросил Дорожников.

– Я думаю, что завтра лучше быть дома.

Потом снова прибыл ЗИЛ, и повторилось все сначала. Когда он ушел за следующей порцией груза, часы показывали 19 часов 35 минут. Вылет по расписанию был назначен на 20 часов, но теперь было ясно, что об этом нечего и думать. Командир, второй пилот и штурман все еще не появлялись. Видимо, позвонили на склад и выяснили, что вовремя погрузки не получилось.

Последним рейсом ЗИЛ привез остатки груза, так что на его размещение не потратили слишком много времени. Бурин с Дорожниковым принялись фиксировать сложенные ящики специальной сетью, которая крепилась держателями к бортам. Ящики занимали все пространство фюзеляжа до самого потолка. Ровно пять тонн. Свободным оставалось лишь небольшое пространство перед пилотской кабиной. Здесь как раз по правому борту находилась входная дверь. Дорожников с Буриным снова облачились в аэрофлотские костюмы.

– Эх, сейчас бы бутылочку пивка холодного! – мечтательно произнес Дорожников, зачесывая волосы.

– И комиссию по контролю за состоянием экипажа перед вылетом, – в тон ему ответил Бурин.

Открылась дверь, и по стремянке поднялись командир экипажа Николай Дронов, второй пилот Евгений Мухин и штурман Василий Крамов. В руках у штурмана была сетка, в которой лежали полученные в пищеблоке на весь экипаж бортпайки.

Бурин ловко подхватил дюралевую стремянку и поставил ее к борту. Затем плотно закрыл дверь и зафиксировал замками.

Командир, положив свой портфель, туго набитый бумагами, на откидную лавку, прошел в пилотскую кабину. Остальные последовали за ним. Заняв левое, командирское кресло, Дронов надел наушники и проверил их подключение. В правом кресле устраивался Мухин. Штурман и бортоператор уселись на свои места почти одновременно. Геннадий Бурин, чье рабочее место было посреди командира и второго пилота, перед пультом управления двигателями и другими системами воздушного корабля, положил откидывающуюся вперед спинку своего кресла на сиденье и лишь после этого взгромоздился на него. Все без исключения бортмеханики грузовых Ан-26 и пассажирских Ан-24 устраивались подобным образом. Что-то не учли при компоновке кабины конструкторы, и бортмеханики сами нашли наиболее подходящее для себя положение: сидеть повыше, наклонившись немного вперед. Так удобнее работать. Правда, в многочасовом полете, когда самолет идет на автопилоте, иногда нелишне было бы откинуться на спинку всем телом и в таком положении немного поблаженствовать, но из двух зол выбирают меньшее.

Поудобней приладив наушники, Дронов взял переданные ему Буриным несколько карточек, нарезанных из ватмана, на которых печатными буквами от руки были написаны выдержки из многостраничной инструкции по эксплуатации самолета Ан-26, где каждая фраза была так же молчаливо-впечатляюща, как холодно поблескивающее лезвие охотничьего ножа. Принялся читать, не очень громко, но внятно и отчетливо выговаривая каждое слово, что должен делать экипаж после отрыва от земли и наборе высоты при отказе одного или двух двигателей. Закончив читать, он вернул инструкцию Бурину и взамен получил другую, в которой шел перечень того, какие манипуляции с оборудованием кабины обязан был произвести тот или другой член экипажа перед запуском двигателей. И тот, чью должность при чтении называл командир на каждый пункт этого своеобразного «поминальника» отвечал коротким: «Сделано!»

От аэродромного питания начал раскручиваться винт правого двигателя. Через несколько секунд ровно загудела турбина. Тут же стал раскручиваться левый винт. Вскоре воздушный корабль мерно подрагивал под монотонное гудение двигателей, удерживаемый на месте тормозными колодками, подложенными под колеса шасси. Убедившись в нормальной работе турбин, Бурин плавно уменьшил нагрузку на винты, и авиатехник по очереди убрал колодки из-под колес, сообщив при этом экипажу поднятой рукой. Получив разрешение диспетчера, Бурин порулил на край взлетной полосы.

Сумерки, основательно уплотненные нависшей облачностью, по сути превратились уже в ночь. В стороне от аэропорта морем огней сверкала Москва.

Когда самолет вырулил на исполнительный старт и Дронов запросил у диспетчера разрешения на взлет, Бурин нажал тумблер выпуска закрылков во взлетное положение. Потом в наушниках прозвучало «Взлет разрешаю», и Бурин плавным движением перевел лопасти винтов на большой шаг. Дронов отпустил тормоза, и Ан-26 послушно двинулся вперед, с каждой секундой ощутимо ускоряя разгон. Из-под колес веером разлетались брызги местами скопившейся на бетонке воды. Скорость продолжала стремительно нарастать. Дронов свободно сидел в пилотском кресле, крепко, но без напряжения сжимая штурвал, устремив взгляд вперед, стараясь выдержать направление разбега.

– Сто двадцать, сто сорок, сто шестьдесят, – бесстрастным голосом фиксировал Бурин нарастание скорости.

-Сто восемьдесят. Скорость принятия решения!..

Сто восемьдесят километров в час! Для данного типа самолета это та черта, на которой еще можно безопасно прекратить взлет, если экипаж заметит определенный сбой в работе сложного организма воздушного корабля. Командир и второй пилот в долю секунды окинули взглядом приборную панель.

– Экипаж, взлетаем! – коротко бросил Дронов и слегка взял штурвал на себя, подняв тем самым носовое колесо. Лайнер мчался теперь по бетонке на двух основных колесах шасси.

– Двести, двести двадцать…

Всё, скорость отрыва! Дронов снова плавно потянул штурвал на себя. Толчки под носом кабины прекратились, и на переднее стекло кабины начали наползать взлохмаченные облака. Дорожников вышел в грузовой отсек, внимательно осмотрел крепление груза. Все в порядке, страховочная сеть надежно спеленала аккуратное нагромождение ящиков, предотвращая даже мизерное их смещение. Проверив груз, Дорожников вернулся в пилотскую кабину и сел на свое место.

Дронов и Мухин по-прежнему вели лайнер в наборе высоты. Облачный слой был не очень мощный, и вскоре Ан-26 вышел из него. С ровной натужностью гудели турбины. В разрывах облаков внизу просматривались островки электрических огней. Выше, примерно на тысячу метров, простирался еще один ярус облаков, но тоже не сплошных, с разрывами, в которых можно было увидеть редкие, слабо мерцающие звезды. Командир спокойно держал штурвал, иногда пристально вглядываясь в экран локатора, но ничего настораживающего по курсу воздушного корабля экран не фиксировал.

Экипаж работал, как хорошо отрегулированный механизм. Бурин, возвышаясь посреди пилотов на сложенной спинке кресла, спокойно следил за работой двигателей. Крамов за перегородкой, в которую были вмонтированы локатор и несколько навигационных приборов, и которая отделяла его рабочее место от кресла командира, корпел над своими штурманскими исчислениями.

Перед вылетом из Москвы метеослужба, предоставляя данные о погодных условиях по маршруту, предупреждала о возможности усиления турбулентности. [3] Сейчас, когда Ан-26, послушный штурвалу своего командира и слаженным действиям остальных членов экипажа, напрягшись всеми своими без малого тремя тысячами лошадиных сил, заключенных в его турбинах, эстетично обрамленных мотогондолами, уверенно взбирался на отведенный для него эшелон [4] в семь тысяч метров. Тонкая нитка луча на экране локатора совершала свои размеренные движения, иногда высвечивая взлохмаченные скопления набухших облаков.

Десятки приборов, подсвечиваемых изнутри, фиксировали работу сложного организма воздушного корабля. Скороподъемность – десять метров в секунду, скорость – триста двадцать километров в час. Это очень приличная скорость для многотонного воздушного лайнера в наборе высоты. В середине тридцатых годов с такой скоростью летали истребители. На несколько секунд Дронов включил фары, вмонтированные в переднюю кромку крыльев. Яркий сноп света с каждой стороны пропорол вязкую темноту ночного неба. Светящимися дисками обозначились работающие винты. Выключив фары, командир вновь все внимание сосредоточил на авиагоризонте и пространственном положении воздушного корабля. Земля в «слепом» полете воспринимается абстрактно, как некая точка отсчета, сфокусированная в цифрах высотомера.

«Через час будем в промежуточном аэропорту, – равнодушно подумал Дорожников, глядя в темноту за иллюминатором. – Полная замена груза предстоит. Опять поту прольешь больше, чем наш «двадцать шестой» сожрет керосину на этом переходе».

Иван вышел в грузовой отсек, вытащил из держателя слегка начатую бутылку минеральной водой. Выпив полстакана, ополоснул его под краником, поставил в гнездо, вернул бутылку в зажимы держателя.

На грузовом «Ан-26», в отличие от его пассажирского собрата «Ан-24», звукоизоляцией оборудована лишь пилотская кабина, а грузо-десантный отсек по этой части был абсолютно «голый», и оттого здесь стоял неимоверный вой от работающих двигателей. Причем впечатление было такое, что правый двигатель работает в одной тональности, а левый – в другой. Иван даже специально минут пять послушал этот любопытный дуэт турбовинтовых двигателей.

Слышал он его, разумеется, не впервые, но всякий раз привлекала в этой мощной разноголосице некоторая похожесть на членораздельные звуки человеческого голоса. Если долго вслушиваться, можно даже явственно услышать, что каждый двигатель произносит свое слово. Например, левый двигатель сейчас выдавал протяжное «най-дем, най-дем». В правом отчетливо прослушивалось «звездо-пад, звездо-пад»…

Иван закрыл глаза, стоя у питьевого агрегата с оборудованием для кипячения воды. И «най-дем», и «звездо-пад» стали прослушиваться еще отчетливей. Нет, это не было мистикой или игрой воображения впечатлительной натуры. Бортоператор Дорожников отвечал всем требованиям врачебно-летной комиссии. И не он один из экипажа слышал те или иные «слова» в равномерном гуле воздушного корабля. Просто он, может быть, чаще других и с общим вниманием вслушивался при случае в этот «концертный» диссонанс-каламбур. Все-таки он был немного музыкантом: со школьных лет играл на баяне, и часто брал его с собой при коллективном выезде за город. Гитару недолюбливал, хотя многие из сослуживцев, особенно из молодого поколения, частенько уговаривали его «пересесть» за гитару.

Тонкий слух Дорожникова уловил плавный переход двигателей на несколько иную тональность, и он понял, что они вышли, наконец, на отведенный им эшелон.

Повернувшись к открытой двери пилотской кабины, он увидел, что «бортач» Гена Бурин, повернувшись на своем складном кресле-блюдце, делает ему руками определенные знаки. Понятливо кивнув головой, Иван захватил бутылку «Боржоми» со стаканом и пошел в пилотскую.

– Сиди, налью сам, – проговорил он в самое ухо Бурину, когда тот потянулся, было, к бутылке.

Дронов продолжал держать штурвал, хотя можно было уже включать автопилот. В бутылке еще оставалась минералка, но командир даже не пошевелился, временами вглядываясь в локатор. Зато Мухин скосил взгляд в сторону Бурина, и тот, ловко выхватив бутылку из рук Дорожникова, вылил остатки «боржоми» в стакан и подал Евгению.

– Посуду сдай, деньги можешь оставить себе, – сказал Геннадий, возвращая бутылку со стаканом бортоператору.

– Приемный пункт посуды на нашем эшелоне уже закрыт, – ответил Дорожников. – Так что двадцать копеек с тебя, когда приземлимся в родном и любимом аэропорту.

Сунув бутылку в пустой ящик, он вернулся на свое место и, равнодушно посмотрев в черный иллюминатор, облокотился поудобней на рабочий столик и положил голову на руки. Василий Крамов манипулировал напротив логарифмической линейкой, время от времени делая цифровые пометки на вмонтированный в штурманский столик белый квадрат, внешне напоминающий ватман. Когда надобность в написанных цифрах отпадала, штурман обыкновенной школьной резинкой стирал их и легким движением карандаша наносил новые, и в то же время успевал внимательно всматриваться в экран локатора.

В наушниках было слышно, как командир вышел на связь с диспетчером подхода аэропорта, в котором они должны сделать первую посадку, полностью заменить груз и дозаправиться.

Диспетчерский пункт передавал обычную в таких случаях информацию: горизонтальная и вертикальная видимость над аэродромом, направление и скорость ветра. Минимум погоды соответствовал квалификации командира корабля Дронова, но настораживало другое: ветер был боковой к посадочной полосе, скорость – двенадцать метров в секунду. Как раз тот предел, при котором разрешается посадка для Ан-26. Стоило ветру усилиться хотя бы на двадцать сантиметров в секунду, и тогда сразу же последует команда идти на запасной аэродром. К тому же – полоса обильно смочена дождем.

До нее оставалось еще двадцать минут лета, а погода неустойчивая, и кто знает, не придется ли в самом деле – на запасной. А это – двести километров в сторону, а там сиди, съедаемый тоской, а потом опять возвращайся сюда: груз-то не транзитный, выгрузить надо здесь и взять другой.

Дронов начал снижать корабль с эшелона. Сейчас от него требовалось утроенное внимание, потому что уже вошли в воздушное пространство аэропорта. Где-то там, немного выше (об этом предупредил диспетчер) шел на снижение огромный реактивный лайнер, в котором в эти минуты не менее ста пятидесяти пассажиров, утомленных полетом, по команде стюардессы вяло и неохотно пристегивали себя ремнями к креслам.

– Командир, придется нам торчать в зоне ожидания, – нажав кнопку переговорного устройства, обреченно произнес штурман. Он в считанные секунды все прикинул и рассчитал: скорость у «тушки» (так пилоты обычно именуют самолеты конструктора Андрея Туполева) в два раза выше чем у Ан-26, да и к полосе он идет с выгоднейшим курсом, по сравнению с ними. К тому же, служба управления воздушным движением во всех аэропортах всегда более благосклонна к пассажирским, нежели к грузовым самолетам.

Внезапно в наушниках раздался голос диспетчера подхода, который сейчас вел и «тушку», и их Ан-26:

– Борт 19995, садитесь на параллельную грунтовую полосу. Она смочена дождем, поэтому на пробеге воздержитесь от энергичной работы тормозами.

– 19995 понял, – дал «квитанцию» Дронов, легким движением рулей внося небольшую поправку в курс снижения воздушного лайнера.

Данный аэропорт относился к первому классу, в нем, кроме «бетонки», имелась хорошо укатанная грунтовая полоса, куда в часы пик принимали средние воздушные корабли. Сейчас не было «пиковой» ситуации в воздухе, но диспетчер (а они, как правило, на девяносто пять процентов состоят из бывших летчиков, ушедших на пенсию по выслуге лет), здраво рассудил, что чем «двадцать шестому» в ожидании очереди болтаться в хвосте у «тушки» и жечь лишние килограммы горючего, пусть лучше садится на «грунтовку». Правда, увлажнена она, да он предупредил командира, чтобы не слишком шуровал тормозами.

На локаторе пилотам было видно, что Ту-154 уже прошел последний разворот и теперь, нацелившись носом в створ полосы, шел на посадку. Ан-26 шел за ним в правом пеленге на расстоянии примерно двух километров. Все, пора! Дронов плавно отжал штурвал от себя, нацеливаясь в точку приземления. Когда до земли оставалось пятьдесят метров, Бурин включил фары. Два лезвия-луча легко пропороли темноту августовской ночи, потеряв свою силу лишь у самой земли, в зоне действия посадочных прожекторов, отбрасывавших снопы света вдоль полосы. Ан-26 пружинисто коснулся земли и уверенно пошел на двух основных колесах. Через несколько секунд Дронов легким движением штурвала от себя прижал носовую стойку шасси к травяному грунту. Ан-26 грузно осел на амортизаторах и с едва ощутимым замедлением стал отмерять положенное для пробега расстояние. В конце него лайнер, окончательно укрощенный тормозами колес, послушно покатил в заданном командиром направлении.

Дронов подрулил к отведенной им стоянке, где уже поджидал грузовик, и пока винты по инерции продолжали энергично вращаться, Дорожников нажал тумблер. Квадратная дверь, закрывавшая вместительный проем задней части фюзеляжа, медленно поползла вниз, под брюхо лайнера.

Подрулил автозаправщик. Дронов, Крамов и Мухин сразу же направились в АДС. Бурин открыл астролюк, расположенный в крыше пилотской кабины, привычно выбрался наверх. Там уже копошились два парня с заправочными шлангами. Дело свое знают, горловины боков вскрыли еще до того, как к ним взобрался Бурин. Сунули наконечники шлангов в горловины, упрятанные в верхние кромки крыльев, один из парней лениво гаркнул водителю АЗ:

– Качай!

Шланги зашевелились, на изгибах начали отползать в сторону, подчиняясь напору первосортного керосина, который погнал насос из чрева АЗ.

– Словно живая, стерва, – сказал один из заправщиков – тот, который стоял рядом с Буриным. Схватил шевелящийся шланг, откинул от края крыла, придавив ногой.

– Как у вас тут, ухудшения погодки не ожидается? – буднично осведомился Геннадий, не забывая в то же время цепким взглядом окинуть все, что требовалось по инструкции.

– Вообще-то нам погода, как таковая, по барабану, – флегматично изрек тот, который придавливал шланг ногой. – Обрати свой взор к небесам, и на тебя сразу же снизойдет наиточнейший прогноз на ближайшие часы.

Бурин и без совета сразу же определил, как только выбрался из астролюка, что циклон, зародившийся где-то над Уральским хребтом, своим еще не очень мощным краем достиг уже данного региона. Державший ногой шланг счел нужным добавить:

– Мы только что одного заливали, пришел с той стороны, куда вам сейчас топать. Говорит, кутерьма там сплошная. Еле пробились.

– Пробьемся и мы, – нарочито лениво ответил Бурин, бросив мимолетный взгляд на темный небосвод.

Ан-26 слегка покачивался, в кузов машины, стоявшей у грузового люка, с грохотом падали ящики. Разгрузка шла скоро, по всему видать, бригада грузчиков состояла не из сачков, значит, разгруз-погруз не отнимет столько времени, как в начале рейса. Но если хорошо здесь, то плохо «там». Редко в каком рейсе случается, чтобы сальдо-бульдо во всех отношениях сходилось…

Бурин вздохнул, запечатал горловины заполненных баков и нырнул в астролюк. Грузовой отсек был уже пуст, Дорожников стоял посредине, уперев руки в бока, а на его спине сквозь рубаху явственно проступало мокрое пятно.

– Что они сейчас прикатят? – спросил Геннадий.

– Опять какие-то ящики, – вяло отозвался Иван.

Вверху, мигая аэронавигационными огнями, в крутом наборе уходил в ночное небо Ту-154. Немного в стороне от Ан-26 по рулежной дорожке катил к ярко освещенному аэровокзалу Ил-18.

– На пенсию скоро уйдут ветераны, – кивнув в сторону «Ила», проговорил Бурин.

– Всякому овощу– свое время, – меланхолически отозвался бортоператор, отворачивая взгляд от слепящих фар приближающегося автомобиля.

Развернувшись, ЗИЛ начал медленно пятиться задом к проему люка. Бурин не спеша пошел к пускателю лебедки. Не успели грузчики поставить первые два ящика на ленту транспортера, как сверху по фюзеляжу дружно забарабанили крупные капли дождя.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – проворчал Геннадий, держа указательный палец на кнопке пускателя и следя за движением транспортерной ленты. Когда Дорожников с грузчиками опускали на ленту очередной ящик – остановка. Ящик плюхнулся – пуск! Ящик подъехал к намеченной точке, и Бурин с остальными двумя грузчиками, подхватив его в шесть рук, сноровисто укладывали на нужное место. Ящики были все одного веса, поэтому никаких трудностей с определением центровки не было, да и со швартовкой тоже.

Машина с грузчиками наконец уехала, и Бурин с Дорожниковым, присев на откидную лавку, молча вслушивались в негромкие звуки дождя. Снаружи прогудел на взлетном режиме еще один пассажирский лайнер, значит, аэропорт для полетов пока не закрыт. Щелкнул замок боковой дверцы, и по стремянке в самолет поднялись Дронов, Мухин и Крамов. Командир осторожно поставил портфель к ногам, сняв фуражку, стряхнул с нее капли дождя.

– Все в порядке? – буднично осведомился он.

– Как всегда, – коротко ответил Бурин.

– Тогда летим, – подытожил Николай Андреевич и первым прошел в пилотскую кабину.

– Метео не очень обрадовало нас погодой на следующем отрезке пути, – негромко произнес штурман, отвечая на немой вопрос Бурина и Дорожникова. – Грозовые очаги, к тому же встречный ветер на эшелоне. Короче, идиллия.

Бурин и Дорожников понимали, что в подобных ситуациях, когда метеоусловия вроде и позволяют лететь, но не исключают в пути всякие сюрпризы, последнее слово остается за командиром корабля. Он может или отказаться от вылета, или, как того требует инструкция, расписавшись в журнале о своем решении на вылет, сесть за штурвал, взяв всю ответственность на себя.

Крамов и Мухин заняли свои места, а вслед за ними прошел и Бурин. Последним прошел в пилотскую кабину Дорожников. Окна кабины были покрыты густым бисером дождевых капель.

Дождь прошел плотной полосой над аэродромом и теперь отодвинулся в юго-западном направлении на несколько километров. В стороне тускло мерцали огни посадочной полосы.

От заработавших двигателей плотной дрожью затрясся корпус «Антона». Ожившие стеклоочистители вмиг сняли дождевую пленку с передних стекол кабины, и экипаж, получив от диспетчера разрешение выруливать на старт, повел корабль в конец взлетной полосы.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.