Ржа (повесть - окончание)

Рейтинг:   / 3

Подробности

Категория: Проза

Автор: Иванов Андрей Владимирович

Просмотров: 5525

2010 год, Выпуск № 4

23.

Алешка хотел, чтобы дома было спокойно. Чтобы папа был трезвый, а лучше бы вообще его сегодня не было (Алешке было все равно, где бывает папа, когда его нет).

Пока Спиря держал голову шамана (Дуди все же раскроил себе кожу на затылке и руки Спири были в липкой подсыхающей крови), Алешка добежал до детского сада и, ворвавшись в ясельную группу, начал сбивчиво и непонятно рассказывать незнакомой воспитательнице о страшном. В конце концов с Алешкой отправилась нянечка из этой группы. У нее сначала было недоверчивое лицо, а когда увидела слабо шевелящегося Дуди с окровавленной головой, разохалась, вместе с Алешкой кое–как поставила шамана на ноги (его тут же вырвало ей на юбку и туфли) и медленно, со слезами в глазах, увела в детский сад. Вызвали скорую. Прибежала откуда–то мама Дуди и быстро говорила с ним на непонятном подвывающем языке, но он не отвечал, а только снова улыбался глупо. Стали обсуждать, надо ли вызвать милицию, но Алешка чувствовал такую тяжесть в сознании, что молча вышел из садика и равнодушно отправился домой.

А дома, на табуретке у самой двери, сидел Пашкин папа. Пьяный, с красным лицом и виноватыми глазами. Он молча улыбнулся Алешке, а потом сказал Алешкиной маме, которая, как обычно, гремела посудой на кухне:

– Ты, Людмила, только не говори пока моей Любке. Я посижу вот у вас немного, и пойду. Я, видишь ли, выпил. Сам не знаю, вроде немного… Вот сейчас протрезвею и пойду.

Мама не отвечала. Алешка разулся и прошел в свою комнату. Скоро зазвонил телефон, и он слышал, как мама насмешливо говорит в трубку:

– Да, у нас. Сидит, чуть живой. Домой идти боится. Да. Сейчас погоню.

И даже сквозь комнатную дверь было слышно виноватое пьяное сопение Пашкиного папы.

Вообще– то, в тот день Пашкин папа собирался прийти домой в праздничном настроении и обрадовать домашних: его назначили начальником автоколонны. (Потом Алешка часто представлял себе эту должность и завидовал Пашке. Ему виделась длинная колонна могучих МАЗов, КрАЗов и КамАЗов, с высокими бортами, широкими полярными шинами – «лапником». А в начале колонны, в самом первом оранжевом КрАЗе, сидел Пашкин папа, начальник этой колонны. И вот, высунувшись в дверь и встав на пороге кабины во весь рост, Пашкин папа кричал назад, всем этим грузовикам и суровым шоферам. И махал рукой. Что кричал Пашкин папа и зачем махал – Алешка не мог придумать, но все равно представлял, это выглядело очень мужественно.)

Прошло минут сорок. Алешка сидел на диване и смотрел прямо перед собой. Не так давно или, наоборот, вечность назад он сидел так же и смотрел в ту же стену в голубых обоях, а руки его были испачканы в белой краске, и в прихожей уже стоял страшный разрисованный белым Дуди с его улыбающейся мамой. А теперь ему казалось, что он до сих пор держит в руках страшную Дудину голову, такую тяжелую. И вспоминалась эта жуткая пена. Алешка не мог понять, откуда во рту человека может взяться пена. Раньше он видел, что изо рта могут течь слюни или кровь, он даже видел, как один мальчик в садике мог набирать в рот куриный суп с лапшой и выпускать через нос, так что лапша выползала на верхнюю губу как сопли. А розовой пены изо рта он ни разу не видел.

В прихожей иногда принимался разговаривать Пашин папа, с деланной непринужденностью. А потом вдруг звякнул дверной звонок, и пришел Пашка. Алешка вышел из комнаты. Воин стоял на пороге и, со смущенной улыбкой, стараясь не смотреть на вождя, говорил отцу:

– Папа, идем! Мама ждет…

Отец наигранно отворачивался и возражал:

– Ну, что ты! Я еще посижу здесь!

– Папа! – снова начинал Пашка. – Ну, папа…

Пашкин папа сейчас не выглядел таким мужественным и сильным, как прежде, когда спрыгивал на землю из кабины КрАЗа с пятизарядным карабином в сильных шоферских руках. Теперь его усы казались почему–то мокрыми и обвислыми, круглый живот смешно лежал на коленках, а взгляд бегал – вряд ли этот взгляд мог хищно выцепить сквозь прицел неведомую росомаху на снежном склоне безымянной сопки.

– Папа, идем!

– А вот ты куришь? – вдруг поворачивался к сыну Пашкин папа и делал зловещее лицо. – А вы знаете, как мой отец меня курить отучал?

– Как? – спросил Алешка, хотя ему было и не особенно интересно.

– А вот он меня однажды взял так, положил к себе на колени, спустил мне штаны, взял вилку и легонько, самым краешком, мне в задницу. Я – ой!!! А он мне: будешь курить – полностью засуну!

Слова Пашкиного папы были очень искренними. Видимо, он и правда, до сих пор переживал насчет той вилки – ведь он так и не бросил курить: его усы и пальцы были желтыми от никотина, а от одежды всегда пахло табачным дымом. Пашка тоже переживал. Он покраснел и стыдился отца. А тот вертелся на табуретке, перекладывая пузо с одного колена на другое:

– Что смотрите? – грозился он. – Будете курить?

– Не будем, – врал Пашка и краснел еще гуще.

– Где ты был? – спросил Алешка своего индейца.

Тот сделал вид, что не заметил вопроса и продолжил теребить за плечо сидящего на табуретке отца.

– Где ты был? – спросил Алешка снова. – Сегодня такое было… Где ты был?

Пашка вдруг посмотрел на него странно, как будто знал что– то, о чем не мог и не хотел рассказывать. А потом сухо и взросло сказал:

– Хватит строить из себя дурачка.

Пашкин папа замер, вздохнул глубоко и ответил:

– Ладно… Пойдем уже… Не съест же она меня.

Коля проснулся ночью. Ему в лицо бил солнечный луч через щель в шторах. Сами шторы из красной плотной ткани горели багровым светом. Циферблат часов показывал три.

Ему снился гриф – огромная тибетская птица со страшной морщинистой шеей и клювастой головой. Гриф заглядывал ему в лицо и говорил добрым знакомым голосом:

– Они успеют.

Что и кто успеет – было понять трудно. Поэтому Коля проснулся и сразу вспомнил. Он размышлял несколько минут, не двигаясь под одеялом, а потом осторожно встал и начал торопливо одеваться. Его немного подташнивало, как бывало всегда, когда он сильно не высыпался. Он обулся, натянул спортивную кофту, снова замер, размышляя. Быстро, не разуваясь, прошел к маминой кровати и тронул за плечо:

– Мама, можно я принесу домой щенка?

– Что? – спросила мама сквозь сон.

– Щенка, маленького, мне очень нужно.

Мама повернулась к нему и с трудом приоткрыла глаза:

– Куда ты собрался?

– За щенком, – Коля говорил так с мамой первый раз в жизни: обычно он ничего не просил. – Его же можно будет поить сухим молоком, если он совсем маленький?

– Я не понимаю, – мама говорила плаксивым голосом. – Что происходит?

– У нас есть сухое молоко?

– Куда ты собрался?

Коля сжал челюсти, разогнулся от маминой постели и быстро вышел из квартиры, хлопнув дверью. Вдогонку он услышал мамин вскрик – непонятно о чем. Выйдя на улицу, он поморщился: молоко–то и забыл. «Значит, надо все сделать быстро», – подумал он и зашагал к близкой окраине поселка. Ночное солнце плыло оранжево–красным блуждающим шаром по стеклам пустых окон. Воздух был резким и свежим. Шаги зеленых резиновых сапог с обожженными и поцарапанными носами гулко разносились в тишине, где не слышалось пения птиц или свиристенья насекомых. Это была глухая и немая ослепительно–солнечная ночь лета.

Скоро кончился асфальт и под ногами закултыхались валуны каменной насыпи последнего дома. Это там, на материке, в континентальном сердце, люди роют котлован, чтобы строить дом. А здесь, на материковой кромке, они привозят камни и делают насыпь, в которую заколачивают сваи для своих длинных домов. Каждый дом – на своей насыпи.

Зачмокала болотной слюной тихая тундра. Бултыхнулась ледяная вода в ручьевой заводи. И снова защелкали под ногами камни – Коля поднимался по широким террасам ближайшей сопки. Наверху маячил непонятными антеннами на плоской крыше таинственный пустой домик. Здесь не получалось двигаться быстро: уже на небольшой высоте появился сильный холодный ветер – от него перехватывало дыхание и стыли уши. Сердце стучало. И почему–то вспоминался голос из сна.

Коля ни разу в жизни не видел грифа. Дед рассказывал ему, что они водятся в Тибете. А здесь, где жил Коля, водились розовые чайки. Эти небольшие бело– серые и совсем чуть– чуть розовые птицы часто висели неподвижно над сопками в потоках восходящего теплого воздуха. И каждый, кто поднимался в их направлении по склону, рисковал быть обстрелянным ими. Они легко переворачивались на своих узких длинных крыльях, ныряли вниз и с противными чаячьими криками на бреющем полете роняли несколько капель белого липкого помета, метя в лицо идущему. Попадали редко. Но все равно было неприятно.

До вершины оставалось совсем немного. Чаек не было видно – наверное спали в своих невидимых гнездах. Если у них вообще были тут гнезда. Коля хотел забрать из домика щенка. Он принес его туда, как и велел ему вождь. И они с Димой сидели до позднего вечера над шевелящимся шерстяным комочком. Щенок водил носом из стороны в сторону и тонко пищал, разевая беззубую маленькую красную пасть. Воины, которые должны были принести его мать и братьев – так и не пришли. Когда солнце порыжело и спустилось к верхушкам хребта, Дима сказал:

– Я пойду.

Он встал с пыльного деревянного пола и отряхнул несколькими резкими движениями штаны на толстой заднице.

– А как же он? – Коля тоже вскочил. – Что с ним будет? Он умрет.

– Возьми его домой… А лучше оставь здесь. – Диме было неприятно такое говорить, но он не любил врать друзьям.

Коля стоял, не зная, что ответить, а Дима повернулся, вышел из домика и зашагал вниз по крутому склону, иногда поскальзываясь на камнях и опираясь на склон рукой. Камни стучали у него под ногами. Уже давно Коля хотел есть и пить, и сказывалась усталость дня. Было ясно, что уж сюда–то не заберется инженер Пасюк с трясущимися руками и черной пустотой в добрых глазах. Щенка можно было оставить на ночь. Если бы он не был таким маленьким, беззащитным, новорожденным.

Волки оставляют своих щенков, – перебирал Коля в уме аргументы. – Иногда надолго, и ничего. Он посмотрел на щенка, как тот поворачивает в стороны головку на тонкой дрожащей шее, и стянул с себя сначала кофту, а потом теплую шерстяную рубаху. Завернул щенка в рубашку, так что наружу торчал только нос, и аккуратно положил в угол, подальше от непонятного пролома в полу. Не оглядываясь, вышел из домика и, поскальзываясь на камнях, побежал за Димой.

В домике была чайка. Большая полярная чайка. Совсем не мелкая розовая, какие тут привычны. Коля всегда думал, что чайки спят по ночам. Хотя, если разобраться, он еще ни разу не ходил ночью в горы, и, тем более, не следил за чайками. Чайка стояла на своих розовых крепких ногах посреди пустого пыльно– зеленого квадрата пола. Хвостом к двери. И когда Коля вошел, она повернула к нему голову и уставилась одним черным глазом. Глаз блестел, как стеклянная пуговица. А клюв был красным. Он должен был быть желтым, с маленьким красным пятнышком, этот клюв. У больших чаек желтые клювы. А она смотрела на Колю, и клюв был красным. Перед ней, у перепончатых лап, что–то лежало. Коля шагнул вперед, и чайка вдруг повернулась, раскрыла огромные узкие крылья в стороны, почти задевая бетонные стены, подняла белую грудь и зашипела красным распахнутым клювом. Воин отшатнулся обратно к двери. А потом выскочил наружу и побежал вниз. Он, как и вчера, не закрыл за собой дверь, и чайка смогла выйти.