Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Ржа (повесть - окончание)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

20.

Пуньку в индейском дворе знали все. У этой белесовато– рыжей собачки была трудная и даже трагическая судьба. Чистопородный померанский шпиц, она была привезена за полярный круг одним рудничным инженером – в подарок маленькой дочери. Дочке было тогда четыре года, ее звали Наташа, и она была красивой глазастенькой малышкой с повадками хорошей домашней хозяйки – отличалась рассудительностью, кормила своих кукол полезной кашей и не общалась с дурными мальчиками. Мордатого коротконого щенка, похожего на тявкающий комок шерсти, она, конечно, назвала Пушинкой.

Все короткое собачье детство Пушинка вместе с куклами ела молочную кашу, носила кукольные платьишки и спала в одной постели с маленькой хозяйкой. Наташа никогда не обижала свою любимицу, хотя и бывала строга: усаживала щенка на стульчик и долго читала нотации, подражая строгому маминому голосу и грозя пальчиком перед щенячьим носом. Мама Наташи работала учительницей, строгости и педагогических приемов ей было не занимать. В новой квартире, которую папа получил от рудничного управления, Пушинка обнюхивала углы и предчувствовала своим нехитрым собачьим существом спокойную и теплую жизнь. Однажды в гостях у Наташи и Пушинки даже побывал мальчик Алеша из первого подъезда. Тогда он еще не был индейцем и по вечерам, придя из детского сада, бесцельно и задумчиво бродил по пыльному двору и, отмахиваясь от комаров, скучая, жег мух увеличительным стеклом.

– Познакомься, Пунечка, это Алеша, – представила Наташа их друг другу.

В инженерской квартире, в просторной кухне, за большим круглым столом, за каким Алешка не сидел еще ни разу в жизни и даже не знал, что такие бывают, его угощали сгущенкой с какао – он ел прямо из банки, и съел так много, что Наташина мама начала беспокоиться и спрашивать у кого–то по телефону: «Как ты думаешь, ребенку можно столько какао?»

Может быть, Алешка и еще приходил бы в эту гостеприимную квартиру, но у Наташи случился первый приступ. Мама нашла дочку в углу детской: та сидела на полу, смотрела перед собой и раскачивалась всем телом, как живой маятник. Так продолжалось больше двух часов. Ее увезли на «скорой» и привезли на следующий день, крепко спящей. Приступы становились дольше и чаще. Скоро они происходили почти каждый день: глаза Наташи стекленели, она замирала в одной позе и принималась качаться взад– вперед. Местный психиатр не мог ничего толком объяснить. Наташин папа взял на работе отпуск за свой счет и увез девочку в Якутск. Вернулся оттуда со спящей дочкой на руках, подавленный, в тот же вечер напился, неумело, жестоко, до приступов удушья и судорожной блевоты.

– Мне надо было как–то забыть, – объяснил он жене.

Скоро стало заметно, что Наташа забывает слова. Ее речь теряла связность. Фразы становились все короче. И уже в перерывах между приступами она сидела, молча уставившись в пол перед собой, и разве что не раскачивалась. В квартире поселилось запустение. Девочку возили по разным городам – показывали то светилу детской психиатрии, то профессору– неврологу. Некогда было мыть пол под большим и круглым кухонным столом, незачем стало покупать сгущенку и какао – Наташа ела мало, и положив кусок в рот, забывала жевать. Уже никто не хотел смотреть «Спокойной ночи» по телевизору, и экран его тоже покрылся пылью. Наташа как будто напряженно размышляла о чем–то и для этого ей приходилось глубоко– глубоко уходить в себя, терять даже способность ощущать холод, боль, жажду. В детской, где раньше звенел ее беззаботный смех, прочно установилось отрешенное молчание. Родители все реже смотрели друг другу в глаза.

Из квартиры пропали куклы. Сначала их, запылившихся, не двигавшихся много месяцев, сложили в старый чемодан и закинули на шкаф, а потом и вовсе унесли. Пропал большой и круглый обеденный стол из кухни. Его исчезновение даже не обсуждали. Папу уволили с работы – не потому, что он часто брал отпуск, чтобы возить Наташу к светилам, а за пьянство на рабочем месте и грубые ошибки в обеспечении техники безопасности подземных работ. Он устроился сторожем, записался в районную библиотеку и стал пить еще больше, каждый вечер. Дома он безучастно лежал на своей одинокой кровати, не раздевшись, в тяжелых горняцких ботинках, и жадно читал библиотечные романы, впуская в себя чужие придуманные жизни и выдыхая алкогольный перегар. Мама Наташи тоже перестала снимать сапоги, приходя домой. Она быстро забыла дату последней генеральной уборки в квартире, не обращала внимание на приходы и уходы мужа, на его опухшее лицо и виновато– мрачный взгляд. Зато она подолгу сидела с молчаливой неподвижной дочкой, занимая себя пустячным рукодельем – аппликациями, вышивкой по краю платочков, плетением из бисера. Заметив, что в длинных тихих разговорах она стала отвечать сама себе за Наташу, она нисколько не удивилась и даже обрадовалась – теперь она знала, что хочет сказать дочь. Как настоящие подружки, они шушукались, смеялись, делились переживаниями и обыденными женскими заботами. Правда, Наташа все это время не раскрывала рта, опустив лицо к грязному полу, и иногда принималась нудно раскачиваться. На лице ее мамы укрепилось выражение напряженного и сосредоточенного веселья.

Пушинка, наверное, сдохла бы с голоду за кроватью читающего папы под непринужденное мамино хихиканье на два голоса. Но однажды ей удалось выскочить во двор через неприкрытую входную дверь. К тому моменту она уже забыла свое детство со вкусом молочной каши, была существом отчаянным, злым, идущим по собачьей жизни как по кромке высокого речного обрыва.

Как ни странно, исчезновение полудохлого шпица заметил бывший инженер. Он долго бегал по двору, отекший, с багровым от натуги лицом, и пытался растопыренными толстыми пальцами поймать юркую собачонку. Подманить ее пищей он не пробовал и, наверное, поэтому поймать-таки не смог. Он продолжал испытывать мучительную и непонятную для него самого моральную ответственность за это живое существо. Может быть, дело в том, что собачка до сих пор прочно была связана у него в голове с той глазастенькой, живой и смешной девочкой, отцом которой ему было так приятно себя ощущать в прошлом.

И когда на газонах перед домом закипала грызливая собачья свадьба, и разнокалиберные кобельки со всей округи спешили к щедрой загулявшей Пуньке, бывший инженер выходил на высокое крыльцо подъезда. Он отмечал в уме время. Через два месяца, когда округлившаяся Пунька пропадала из виду на несколько дней, он метался по окрестным дворам, срывал доски с цоколей длинных деревянных домов, лихорадочным свистящим шепотом матерился и даже ползал на животе между опорными сваями близлежащих зданий, там где кроме него бывали только мальчишки и звери. Найдя в очередном теплом углу слепых Пунькиных щенков, инженер топил их в ледниковом ручье. Потом шел домой, все так же матерясь, с трясущимися тяжелыми руками, и в добрых глазах его темнело адское одиночество.

Единственное, что могло помешать инженеру – воля и быстрота дворовых мальчишек.

В этот раз Пунькниных щенков нашел Пашка. Он ловил волосогрызок между цокольными досками соседнего дома – длинного и двухэтажного. Волосогрызками назывались здоровенные жуки, в палец длиной, а если с усами, то и в два раза длиннее детского пальца. Они появлялись только в жаркие лета, когда температура переваливала за +30 и даже комариные облака спасались от зноя в распадках у холодных ручьев. Низкое полярное солнце било потоком жгучего света по всем вертикальным поверхностям, давило в спины прохожих, вышибало слезы из глаз. Стены домов разогревались так, что на них было больно держать руку. В такие дни в кармане каждого мальчишки можно было найти увеличительное стекло, которым он в считанные секунды был способен извлечь пламя из любой деревяшки. Еще лупами жгли мух. Мушиная охота с лупой требует огромного терпения: нужно очень–очень–очень медленно подходить к дурной и сонной от жары жертве, мееееееедленно заносить руку с маленькой стеклянной линзой и осторожно, чтобы не спугнуть потирающую лапки муху дымом от горящего под лучом дерева, и в то же время быстро, чтобы она не успела взлететь – направить на нее смертельный гиперболоид. В мгновение свертываются обугленными трубочками мушиные крылья. Насекомое принимается носиться кругами, натыкаясь всюду на смертельный столб света, сжигающий тонкие волоски на хитиновом панцире. Под конец и лапки ее обгорают и она трепыхает обугленными култышками, пытается забиться в щель. Но свет северного светила настигает ее и там… А с волосогрызками всё не так. Панцирь волосогрызки стеклышком сходу не прожжешь – прыгнет сильными лапами в сторону, выпустит огромные крылья и полетит тяжелым бомбардировщиком, неловко облетая преграды. Тут ее и лови. Даже ловить не надо – просто встань на дороге, и она в тебя ударит, больно, тяжело, как свинцовая пулька. И от удара сама ошалеет, вцепится в одежду. А на лапках у нее заусенцы. Если одежда шерстяная или на голову тебе попадет, в волосы, запутается, зацепится так, что не вытащить. И тогда, в панике, начинает она мощными челюстями обкусывать волоски у самых лап. Если дать ей время – все обкусит и улетит, с клочками твоих волос на заусенцах. Потому их и называют волосогрызками. Ходят даже легенды, что там, где волосогрызка погрызла волосы, они уже больше расти никогда не будут. Так и станешь ходить дурак–дураком: на голове выеденная проплешинка. Можно и надежнее ловить. Если ты мастер в мушиной охоте. Навык тот же: мееееееедленно протягиваешь руку к жуку и просто берешь его за один из длинных усов. Только надо следить, чтобы ус не откусил себе, и такое бывает – отчаянные животные эти волосогрызки. Особенно самки – они–то как раз длинной в палец. А самцы у них отчего–то мелкие и вялые какие–то, совсем не агрессивные.

А двух самок–волосогрызок можно стравить, и они будут драться как гладиаторы, откусывая друг другу лапы и выламывая крылья. Можно даже стравить такую самку с оводом – правда, оводы всегда проигрывают, но все равно ведь интересно. Можно посадить ее в спичечный коробок и засечь время – через сколько минут она прогрызет картонную стенку и высунет наружу усы. Да, мало ли, сколько еще веселых штук можно придумать, когда у тебя есть жук, длинной в палец. Затем их и ловят.

Пашке показалось тогда, что волосогрызки должны непременно быть на прогретом солнцем длинном цоколе. Но там их не было, потому что под цокольными досками ощущалась какая–то живая возня. Пашка заглянул в щель и увидел зеленого щенка. Тот лежал на боку, вытянув морду к Пашке и уже слегка попахивал. Он был мертвый. Чуть дальше пискливым клубком копошился выводок живых, и горели совсем уж в глубине два бесстрашных собачьих глаза –то Пунька, тяжело дыша и таращась на свет, оправлялась от долгих родов. Обычно собаки съедают мертвых щенков, но Пуня почему–то просто отползла подальше от своего неживого первенца – может, потому, что его шерсть по неизвестной причине отливала мушиной зеленью, может она просто ждала неотвратимой инженерской поступи. Пашке было все равно. Он засунул под доски обе руки и выудил из теплой кучки два мягких щенячьих тельца. Сунул их под футболку и огляделся.

Спустя пару часов вдоль длинного, крашеного в синий, цоколя двухэтажного многоквартирного дома плелся инженер Пасюк – такая была фамилия у этого некогда солидного и уважаемого мужчины. Сейчас руки его дрожали, лицо было цвета говяжьего фарша, гулко сопящему в груди дыханию не хватало простора: он с шумом всасывал мясистым носом пустой и горячий северный воздух. В голове инженера было скучно и муторно.

За грузной фигурой следили зоркие индейские глаза. Вот инженер дошел до того места, где одна из длинных синих досок была сдвинута. Он ухватился за ее край и выдрал с протяжным гвоздевым стоном. Рванул другую.

– Ааааа… – сказал он, увидев зеленого щенка.

Еще одна доска со стуком упала на асфальтовую дорожку, окружавшую дом. В длинном проломе на слое слежавшихся опилок сидела Пунька и скалилась вверх, в синее небо и в обрюзгшее лицо конструктора. Пасюк схватил шпица за шкирку и выбросил в сторону, собачонка коротко взвизгнула. Инженер набрал полные пригоршни шевелящихся щенячьих тел и неловко, вперевалку, побежал к ручью, что пересекал долину, а заодно и поселок, метрах в ста от разграбленного Пунькиного гнезда. Собака с разбегу запрыгнула на полутораметровый цоколь и тут же соскочила оттуда с щенком в зубах. Помчалась наискосок через двор, шарахнулась в сторону от выскочивших ей навстречу индейцев и скрылась под теплотрассой.

Воинам остались два щенка – один живой и один зеленый. Коля сунул за пазуху живого и племя бросилось за Алешкин дом, и дальше, через дворы. Спиря отстал и вернулся – он должен был проследить, не пустится ли инженер в преследование. Но тот вернулся не скоро, минут через пятнадцать: потемневший, с открытым от быстрой ходьбы ртом. Он матерился шепотом, а когда увидел, что оставленных им щенков нет, закричал почему– то:

– За что мне это? За что?!!

В порыве он даже вырвал еще несколько досок из цоколя. Понял тщетность своих усилий. Кинулся через двор, потом в другую сторону, но никак не мог сообразить, куда же бежать – ничто не давало ему подсказок. Он покружил вокруг полураздавленной песочницы (зимой, когда выпадало много снега, по ней иногда проезжал Пашкин отец, паркуя свой КрАЗ под окнами квартиры). Потом инженер вернулся к цоколю и, так и не тронув зеленого щенка, на которого уже садились мухи, начал прилаживать на место сорванные доски. Ему мешали погнувшиеся гвозди, которые не хотели вставать на место. И он побросал доски на асфальте и тощем кочковатом газончике.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.