Найда (рассказ)

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Тотыш Юрий Софронович

Просмотров: 5857

2010 год, Выпуск № 4

Предложение вдохновляющее! Гулый готовился купить дачу. Ему край как нужны были деньги и немалые!

Художник вдохновенно взирал на огненную гостью. Осыпаемый дождем похвал, расщедрился и подарил Валентине многозначительный пейзаж “Лунный свет в сосновом бору.”

Она умоляла его взять деньги, но он решительно отказался. Тогда женщина порывисто обняла его, поцеловала в щеку, свободную от бороды. Он повернул лицо, чтобы тоже поцеловать ее, и попал у губы. Неожиданно для себя они долго и со вкусом стали целоваться. Наконец она первая отодвинулась. Он увидел, что гостья смутилась, как девочка, покраснела. Чтобы убрать неловкость, еще раз обняла художника. Обоим стало хорошо, свободно, радостно. Они распрощались, как друзья.

Свое обещание Валентина сдержала. Она оказалась отличным рекламным агентом. Показывая иностранцам местный музей изобразительных искусств, обязательно рассказывала об уникальном художнике Гулом и предлагала продолжить экскурсию в мастерской. Зрители, конечно, охотно соглашались. Некоторым его работы так нравились, что они покупали их за франки, марки.

Картины Виктора Артемьевича потекли в Бельгию, во Францию и даже в Италию. Он в то время походил на Данаю, которая млела под струями золотого дождя.

Потом наступили кошмарные девяностые годы. Поток иностранцев в угольную область не иссяк, а наоборот усилился. Но этих совершенно не интересовало искусство. Они рвались в рабочие комитеты, вынюхивали там настроение бунтующих людей, рассказывали о своей демократии, привозили брошюры, листовки, типографское оборудование. Всеми силами подталкивали накренившийся воз в пропасть. Когда воз все-таки свалился и разбился о политические камни, Валентина ушла из облисполкома, создала собственное турагентство и стала возить новых русских по заграницам.

Теперь она реже бывала в мастерской художника и совсем перестала приводить к нему покупателей. Он чаще общался с ее мужем Олегом Самсоновичем, которого она однажды в сердцах обозвала жадиной.

– Представляешь, дочери не захотел купить квартиру в Москве!

Виктор Артемьевич с раздражением подумал: ”Ну и запросики у этой партийной семейки”. О том, что они были высокими, художник видел по Поскокову, который секретарил в горкоме. Внешне он не выделялся среди остальных высоких чиновников. Подражая первому секретарю обкома, носил коричневые костюмы и белую сорочку с красным галстуком. Короткие темные волосы настолько гладко зачесывал назад, что они казались прилипшими к его круглому крупному черепу. Лицо у него было мясистое с широкими жадными губами, плечи борцовские. Рассказывали, что Поскоков серьезно следит за своим здоровьем: три раза в неделю плавает в бассейне. У себя на работе в кабинете держит двухпудовые гири, которыми любит забавляться между заседаниями, совещаниями, собраниями, поднимая и опуская до тридцати раз. Еще он купается зимой в проруби и катается на лыжах по горам на юге области.

Глядя на крепкого, как дуб, секретаря, Виктор Артемьевич думал, что тот старается ради темпераментной жены, сексуальные запросы которой не так просто, наверное, удовлетворить. И однажды сказал об этом Валентине. В ответ та долго смотрела на него, потом обняла и горячо зашептала в ухо:

– Мой муж похож на большой шкаф с маленьким ключиком.

– Но у него же есть достоинства? – спросил Виктор Артемьевич.

– Есть! Умеет неутомимо грести под себя, любимого.

Она поняла, что в своей откровенности перескочила границу и тут же рванула назад, переведя разговор на подготовку выставки “Художник года.”

Виктор Артемьевич стал приглядываться к Поскокову как к человеку. Тот водил своих гостей в ресторан “Сибирь”. Когда после тяжелого питания с коньяком или водкой, кто-нибудь пытался достать из кармана деньги и расплатиться, Олег Самсонович поднимал многозначительно руку и говорил:

– Вы мои гости…

Бог ведал, как секретарь при малой зарплате расплачивался, но все знали точно – не своими.

Только раз Поскоков вытащил кровные. Когда в 1990 году шахтеры в полугрязных робах и в белых касках пришли на центральную площадь города, уселись возле здания обкома, Олег Самсонович собрал работников аппарата и предложил сброситься на пирожки и кофе для забастовщиков.

– Люди будут на жаре целый день. Надо помочь им с питанием, – сказал он и обвел требовательным взглядом чиновников.

Потом Виктор Артемьевич, узнав об этой истории от работников горкома, спросил изумленно Поскокова:

– Когда в Черкассах случилась в точности такая заварушка, тогда вы повели себя совсем по-другому. Дали пули вместо пирожков.

Олег Самсонович шлепнул покровительственно художника по плечу и, как неразумному, объяснил:

– Теперь другое дело. Теперь мы берем власть.

Художник тогда не понял, какую власть партийцы берут, если эта власть вся у них. Он понял, когда закончилась перестройка. Из мутной воды выплыли фигуры теневиков, новых хозяев жизни, среди которых оказались до боли знакомые лица, в том числе и Олег Самсонович Поскоков. Вместе с властью они забрали государственное имущество…

В трубке откликнулся горячий голос Валентины. Виктор Артемьевич сразу взбодрился и стал заинтересованно расспрашивать женщину о здоровье, о жизни, о работе. Оказалось, все хорошо. Только вернулась из Израиля. Там бронзовела и подлечивалась на Мертвом море. Для Петьки, старшего сына, купила трехкомнатную квартиру в Петербурге. Свое турагентство передала хорошей девочке. Пусть крутится. Сама будет варить Поскокову борщи.

Отстреляв приятными для себя новостями, она вцепилась в художника. Как он себя чувствует, какие творческие горы сворачивает, как витийствует на выставках?

– Пускаю пузыри! – буркнул в ответ художник.

После его грустного признания Валентина пропала из трубки. Виктор Артемьевич ощутил пустоту на другом конце провода. Заволновался, два раза отправил туда “алле!”, пока не услышал басистый, вельможный глас Олега Самсоновича:

– Привет, дружище! Говорят, ты в тяжелой форме.

– Не совсем. Сегодня получил пять тыщ. Две отдам за квартиру и телефон, еще пятьсот за мастерскую, останется полторы на хлеб и воду. Словом, жить можно, как в блокадном Ленинграде во время войны.

Гулый нервно переложил трубку из одной руки в другую.

Олег Самсонович пророкотал:

– Мясные щи, конечно, из этого не сваришь. Но у тебя, дорогой, есть кубышка с золотом. Открывай и бери оттуда на хлеб с маслом

От изумления у Виктора Артемьевича чуть трубка не выпала.

– Что ты имеешь ввиду? – растерянно спросил он.

– Картины, дорогой мой, картины твои! Одну сегодня я заберу. Когда за ней прийти?

– В четыре часа.

– Вот и ладушки. Готовь коньяк!

Мастерская Виктора Артемьевича располагалась на первом этаже “хрущевки”. Это было удобно для пожилого человека, которому приходится утрами по часу массажем разгонять кровь в коленках, чтобы они сгибались. И для торговли хорошо. Открыл покупатель двери подъезда и на тебе… мастерская. Гулый продавал копии самых удачных своих картин. Оригиналы придерживал для будущей галереи своего имени. Об этом даже пробовал договориться с заместителем главы городской администрации Юлией Павловной Лапшиной, женщиной резковатой, честной.

Разговор состоялся на выставке в художественной галерее. Глядя сверху на худого, опрятного Виктора Артемьевича, она бросила тяжело, как отвесила оплеуху:

– Для этого надо быть Народным или, по крайней мере, Заслуженным.

И у него сердце скатилось кубарем вниз. Его уже представляли на Заслуженного. Принародная драка с журналистом вырвала из рук звание. Теперь под старость он остался без козырей, одни голопузые шестерки – картины на областных и зональных выставках.

Виктор Артемьевич понял: он вышел из игры. Начальство больше не тревожил и с тоской думал, что будет с его работами после смерти.

У него зацепился в голове разговор с сыном художника Висякина. Молодой парень работал инженером на каком-то столичном заводе. Прилетел в Кемерово, чтобы похоронить отца. Когда ему передали наследство в виде картин, он растерялся и не знал, куда их деть. Беспомощно сказал Виктору Артемьевичу: “Хочется собрать их и сжечь во дворе. Кому теперь нужен этот старый хлам?”

Висякин был Заслуженным художником России. В свое время о нем газета “Искусство” писала: “Мастер блестящий кисти.” Часть творческих останков мастера Виктор Артемьевич перенес себе в мастерскую и задвинул в далекий угол второй комнаты, остальные ушли на подарки знакомым.

Сынок, довольный тем, что так хорошо избавился от хлопотного наследства, налегке вернулся с чемоданчиком в Москву.

С моими работами будет еще хуже, – думал Виктор Артемьевич. – У меня даже друзей не осталось, кому можно подарить картины.

Художник взглянул на часы. Была половина первого. До встречи с покупателем оставалось четыре часа. За это время надо зайти в магазин, купить коньяк и кое-что для закуски, чтобы можно было не только поговорить о цене картины, но и за жизнь. Вспомнить старое, посетовать на новое, конечно, получить удовольствие от хорошего вина, которым старый художник редко баловал себя в последнее время.

Виктор Артемьевич спешно засобирался. Обычно зимой он ходил в сером свитере грубой вязки. Художник часто простывал от сквозняков в мастерской и тогда гулко кашлял в кулак, сотрясаясь всей грудью.

Жена лечила его чаем с малиной, заставляла дышать над кастрюлей с горячим парным картофелем, а уж сколько он глотал таблеток! Ничего не помогало. Из-за болезни он иногда месяцами не появлялся в мастерской. Тогда Софья Николаевна пошла на базар, купила у какой-то деревенской женщины вязанный из собачьей шерсти свитер, который оказался настоящим целителем. Избавил художника от непрерывной простуды.