Вперёд и дальше (рассказ цыганского барона)

Рейтинг:   / 2

Подробности

Категория: Проза

Автор: Ярмолюк Анатолий Владимирович

Просмотров: 6036

2010 год, Выпуск № 5

…Как оно обыкновенно и бывает, танец кончился внезапно. Старый Лолинько в последний раз ударил всей своей скрюченной пятерней по струнам, и гитара замолкла – и только эхо, все никак не желая утихать, долго еще перекликалось и звенело промеж черных деревьев, но затем и эхо также затихло… Дело было сделано, никто не хотел больше идти воевать. Все стали смотреть на меня и на Серафима, ожидая наших слов и распоряжений. Но слова сказали не мы, а все тот же Ян-Ченя. Он взял из рук старого Лолинько свою гитару, небрежно закинул ее себе на плечо и, не торопясь, подошел ко мне и Серафиму.

- Надо идти, баро, - сказал мне Ян-Ченя. – Глянь на восток: вот уже и первая чергэн появилась на небе. И вы тоже гляньте, ромалэ. Это очень злая чергэн. Она несет нам погибель…

Там, на востоке, находился город, из которого нас изгнали сегодня поутру. И там же, на восточной стороне неба, загорелась первая звезда. И это означало многое. Это означало, что день минул и скоро настанет вечер, а за ним – и ночь. И еще это означало, что наступающая ночь будет морозной. О том нам говорила взошедшая на востоке первая звезда. Мы, цыгане, понимаем толк в звездах, и мы всегда знаем, что они нам сулят. Если бы мы этого не знали, то, может быть, на свете давно уже не было бы никаких цыган. Ян-Ченя был прав: та звезда, о которой я говорю, сулила нам погибель…

- Вижу, - отозвался на мой беззвучный вопрос баро Серафим. – Все я вижу…

- Ромалэ, - сказал я и указал на звезду. – Нам надо идти. Нам надо идти – если мы хотим дожить до завтрашнего утра…

На сей раз никто не сказал мне никакого слова поперек: все понимали, что надо идти. И – все стали готовиться к отходу. Скарба у нас не было почти никакого, весь наш скарб остался там, в городе, в тех страшных бараках… Поэтому приготовились к отходу мы быстро. Мои люди встали за моей спиной, люди баро Серафима – за его спиной. И только шестеро гаджё столпились в стороне, да еще несчастный Арсен оставался у могилы своей жены Ветки – правда, теперь он уже не сидел, а лежал, уронив лицо на скорбный холмик под калиновым, с алыми ягодами, кустом… Ян-Ченя подошел к Арсену и опустился перед ним на колени.

- Арсен, - сказал Ян-Ченя. – Мы – уходим. Надо идти, Арсен…

Но Арсен как лежал вниз лицом на могиле своей жены Ветки, так и остался лежать. Может быть, он и вовсе не слышал слов Яна-Чени, или, может, он их не понимал… Ян-Ченя оглянулся, и тотчас же к нему подошли братья Смутьян и Грубиян. Они бережно взяли Арсена под руки и подняли его с сырой земли. Арсен не сопротивлялся…

- Ну а вы – что же? – подошел я к шестерым гаджё. – Если хотите, можете идти с нами. Куда мы – туда и вы… Наш хлеб будет и вашим хлебом…

Какое-то время гаджё переглядывались между собой, а затем пятеро из них покачали головами: нет, с нами они идти не желают, они пойдут обратно в город. И только шестой гаджё – молодой, русоволосый и зеленоглазый – сказал:

- Я – пойду с вами. Если примете…

- Как тебя звать, чяво? – спросил я у него.

- Я не помню, - сказал он. – Я позабыл свое имя. В городе – сегодня утром…

От такого ответа у меня вдруг перехватило дыхание: мне захотелось заплакать и обнять этого доселе незнакомого мне русоволосого зеленоглазого мальчика. Потому что – он сказал честные и горькие слова. Такие слова невозможно сказать просто так, с налету, не выстрадав их в своей душе. Предельно велика была цена таким словам.

- Ничего страшного, сынок, - сказал я ему. – Мы придумаем тебе новое имя. Например, Роман. Ты хочешь, чтобы тебя звали Романом?

- Да, - сказал он, - хочу…

- Ромалэ, - сказал я громко. – Сегодня у нас и горе, и радость. Горе у нас оттого, что сегодня мы похоронили цыганку Ветку. А радость – оттого что сегодня одним цыганом на свете стало больше! Вот он, новый цыган. Его зовут Роман. Ну, а какой он человек – про то мы все узнаем очень скоро…

Никто, конечно, не изъявил никаких восторгов после моих слов. Просто – все коротко взглянули на Романа, да и только. И это было объяснимо, потому что назваться цыганом и быть цыганом – не одно и то же. Между этими двумя понятиями – бездна, и мост через эту бездну сделан из горя и отчаяния, голода и холода, нескончаемых дорог и неуютных пристанищ, и только редкими гвоздями в этом мосту – покой, любовь и радость. Дай Боже, чтобы наш новый цыган Роман был хорошим человеком, помоги ему в этом, добрый и всемилостивый Дэвэлалэ…

- Уходим, ромалэ! – сказал я своим цыганам.

- Уходим, ромалэ! – сказал своим цыганам баро Серафим. – Прощаемся с нашей Веткой – и уходим!..

И все мы стали прощаться с Веткой. По одному мы подходили к холмику под калиновым кустом, на миг останавливались – вот и все прощание: если цыган умер и его похоронили в пути, с ним всегда прощаются наскоро: потому что – живых зовет дорога, потому что – живым надо идти…

Попрощавшись с Веткой, мы вновь выстроились напротив друг друга – в последний раз. Мои люди стояли за моей спиной, люди из рода Ветки – за спиной своего баро Серафима. Мы смотрели друг на друга и ничего друг другу не говорили, потому что – нечего нам было друг другу сказать. Все уже было сказано, и не надо было больше никаких слов. Жестокий нынешний день безо всяких слов все расставил по своим местам – окончательно и навсегда. Наш род и род Ветки расставались. Мы, слава Богу, расставались не врагами, но и – не друзьями. Отныне и до скончания века наши дороги всегда будут порознь. Смерть несчастной и ни в чем не повинной цыганки Ветки всегда будет стоять промеж нашими родами, и потому наши пути никогда больше не пересекутся и не сольются воедино. Если мы пойдем на восток, то род баро Серафима пойдет на запад, а если мы пойдем на юг, то они обязательно пойдут на север…

- Прощай, Серафим, - сказал я баро Серафиму.

- Прощай и ты, - ответил баро Серафим, помолчал и добавил: - Жэко кирло… По горло…

- Жэко кирло… - с тоской повторил я. – Не поминай меня злом, пхуро. И твой народ пускай не поминает нас злыми словами. Потому что – и без того много зла на свете. И одно зло другим злом не изгонишь…

- И вы не поминайте нас злом, - сказал баро Серафим.

Пока мы с Серафимом прощались, оба наших народца молчали. Потому что – так оно полагается по цыганскому закону. Когда два баро прощаются, ромалэ должны молчать…

- Авэн, ромалэ! – сказал я своему народцу. – Пойдемте, люди…

- Прощайте, ромалэ! – со злой веселостью выкрикнул кто-то за моей спиной: кажется, это был Егор-Чюри. – И вы, гаджё, также прощайте! Возвращайтесь в свой город, найдите там того самого начальника и передайте ему, что он – злыдари и джювало джюкэл! Так и передайте – он поймет!.. И еще передайте, чтобы он берег свои карманы! Потому что – мы еще вернемся в его поганый город! Земля – она, говорят, круглая!..

А затем мы пошли, и мне в последний раз почудилось, что все мы – колосья на забытой пахарем ниве. Как мы ни крепились и как мы ни надеялись удержаться своими немощными корнями на своей ниве, но подул злой ветер и сорвал нас с места, и влекомые ветром, мы все покатились, сами не зная куда. Я повел свой народец на запад, и в наши спины светила яростная предвечерняя чергэн. И я невольно подумал: сдается, впервые мне и моему народцу приходится уходить от звезды. Раньше всякая чергэн была для нас путеводной, а вот нынче – она предвещала нам погибель. Ах, каким же страшным выдался сегодняшний день – от его начала до его окончания!.. Рядом со мною молча шли Ян-Ченя и его сестра Алена.

- Спасибо тебе, - сказал я Яну-Чене. – За весь сегодняшний день тебе спасибо. Потому что – если бы не ты…

- Не трать слов, баро, - ответил мне Ян-Ченя и оглянулся на звезду. – Что – слова? Они – не накормят и не согреют. Надо идти…

Ян-Ченя, конечно же, был прав: слова не накормят и не согреют, а потому – надо идти. И – тут же я понял, кто будет следующим баро моего народца после меня. Им будет Ян-Ченя. Он будет баро потому, что сегодняшний жестокий день его изменил и переделал в правильную сторону. Горе – оно трогает человека по-разному: тут, наверно, многое зависит от самого человека. Одного человека горе ожесточает, другого – повергает в печаль, а третий – от горя становится мудрым. Ян-Ченя был из третьих: сегодняшнее горе сделало его мудрым. Сейчас рядом со мной шел совсем другой, нежели чем был прежде, Ян-Ченя, мудрый и терпеливый. А баро и должен быть мудрым и терпеливым. Поэтому-то Ян-Ченя и будет новым баро моего народца. «Вот, - скажу я моему народцу, - ваш новый баро. Он вас и согреет, и накормит. А я – пхуро. Я – старик. Я – ничего больше не хочу в своей жизни, и сама моя жизнь мне в тягость. И пускай Господь дарует вам и вашему новому баро легкой жизни и хлеба досыта, хотя я в том и сомневаюсь, потому что не для легкого хлеба сотворил Господь цыган…» Так я скажу моему народцу, и больше мне нечего будет ему сказать. Но вначале мне надобно вместе со своим народцем убежать от вещающей погибель зеленой предвечерней звезды и привести всех хоть под какую-нибудь крышу…

…Пройдя сто или сто пятьдесят шагов, мы остановились и как один оглянулись. В общем, мы увидели то, что и ожидали увидеть. На восток, обратно в город, навстречу злой зеленой звезде, уходили пятеро гаджё. Они шли и постоянно на нас озирались, и было такое ощущение, что сейчас они все остановятся, повернут обратно и пойдут с нами или с народишком баро Серафима. Но они не остановились и не повернули, а все шли и шли в сторону своего города и все озирались и озирались, и скоро их почти не стало видно из-за вечерних сумерек… А на север, прямо по редколесью и по синему глубокому снегу, уходил народишко баро Серафима. Идти им было трудно, и, может быть, именно потому они не останавливались и не оборачивались. Наверно, они и не пошли бы по редколесью и по тяжелому синему снегу, да только – некуда им больше было идти. В обозримом пространстве была лишь одна дорога, а у дороги, как известно, всего только два конца. Один конец дороги вел обратно в город, навстречу злой зеленой звезде, и не было туда ходу цыганам, а по другому продолжению дороги я повел свой народец.

- Авэн, ромалэ, - сказал я своему народцу. – Авэн…

И мы – пошли дальше, то и дело озираясь на злую зеленую звезду. Эта злая чергэн разгоралась все ярче и неистовее, и все быстрее становился наш шаг. Мы скользили, оступались, падали, помогали друг другу подняться и все шли и шли по нескончаемой дороге. Мы не знали, куда мы идем, но наше незнание нас ничуть не страшило. У всех у нас, во всех наших – с учетом нового цыгана Романа – сорока шести цыганских душах присутствовала великая и спасительная вера, что не позднее полуночи мы обязательно набредем на какой-нибудь приют, где будет и крыша над головой, и стены от четырех ветров, и, может быть, будет даже хлеб. Может быть, хлеба будет столько, что его хватит по ломтю на всех – на все сорок шесть цыганских душ. Если бы у нас не было такой веры, то, наверно, не было бы на этой земле и самих цыган…