Тёмное эхо (роман)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 5746

2010 год, Выпуск № 5

Глава 8

Ее жизнь стала какой-то казенной: гостиница – больница. Своего дома не было. Сны возвращали Машу в ту квартиру, где она жила со своей семьей, а не в их Матвеем дом. Хотя он был красивым, теплым, весь в деревянных прожилках, отчего казалось, что дом – живой, и это его сосуды просвечивают сквозь тонкую кожу. Тонкую, как у ребенка. Она тосковала: этот дом действительно мог стать живым, если б в нем появились дети. Ее дети.

Матвей о ребенке даже не заговаривал, и она стала подозревать, что он отчасти разделяет всеобщее заблуждение на счет ее маниакальной страсти к карьере. Убедить его в обратном Маша не торопилась. Она боялась напугать его до смерти той силой любви к нему, которую знала только она.

Эта ее любовь тоже была замешана на страхе. Клейкими нитями он опутывал то, что росло в ней, и мешал этому вырваться в свет, затопить его весь той нежностью, от которой временами становилось трудно дышать. Испуг родился в первую же минуту, как тень от той неожиданной улыбки Матвея: а если он подойдет, о чем говорить? Маша считалась на своем телевидении лучшим интервьюером, но до сих пор ей приходилось вызывать разговор людей, которые не были для нее жизненно важны. С Матвеем они еще не были знакомы, а она уже боялась, что не удержит его, если нить беседы окажется ненадежной, не заинтересует тем, что было в ней.

Даже то, что Матвей остался рядом на весь день, не убедило ее. Сначала он с необъяснимой робостью, хотя командовал всеми, только поглядывал на нее исподлобья, и не заговаривал. Потом, кивнув на экран, отрывисто спросил: «Как вам?» Она ответила. Они вместе отсматривали программы, вместе обедали, обсуждали и спорили, но каждую секунду Маша ждала, что сейчас он скажет со свойственной ему легкостью: «Ну, мне пора! Приятно было познакомиться». Теперь выдавались минуты, когда она жалела, что Матвей не сказал этого тогда. В тот день у нее еще хватило бы сил расстаться с ним.

Он смешил ее. В памяти сохранилось, что она смеялась сутки напролет, даже оказавшись с Матвеем в постели, чего никак от себя не ожидала. Наверное, это была в большей степени истерика, слишком уж напряжены были нервы – до боли, и в каждом звенело паническое: «Что я делаю?! Зачем мне это?»

Это действительно было ни к чему. Еще накануне Маша была убеждена, что совершенно, непозволительно счастлива. А то, что это счастье стало привычным, будничным, так тут ничего не поделаешь. Так всегда и у всех.

И все-таки именно это было счастьем – ощущение гармонии. Не холодной и правильной, выстроенной разумом, а теплой, изменчивой («Иногда же ссорились!»), созданной душевной энергией всех четверых. С Матвеем ничего этого не было. Один только страх. Почти животный ужас, что он исчезнет из ее жизни.

Может, еще и предчувствуя его, Маша так сопротивлялась. Она увиливала от встреч, просила его не приходить (но для Матвея в любом телецентре были открыты двери!), и двадцать раз на дню сообщала о своем возрасте и двоих сыновьях.

Она не давала приручить себя, но это случилось. И первый мгновенный страх вошел в кровь, стал частью ее существа, уже не самостоятельного, зависимого. Совсем недавно Маше показалось бы надуманным то, что сейчас творилось с ее сердцем. Как это оно может разрываться? А в те дни приходилось стискивать зубы, чтоб не застонать, настолько было невмоготу. Но еще нестерпимей мучило то, что она могла лишиться своих детей.

Мужу пришлось наплести что-то на счет грандиозного будущего, которое Матвей мог ей обеспечить. Это Аркадию легче было перенести, и успокоиться в презрении к ней. Следом Маша провела себя через Чистилище – объяснение с сыновьями, и поняла, что счастья уже не будет, никакого счастья, ведь для этого необходимо забыть их глаза в тот момент. Как их можно забыть?

Она почти ненавидела Матвея, когда остановилась на пороге своей квартиры, опустив тяжелую спортивную сумку. Ее неподдельно трясло: «Куда я ухожу? Я с ума сошла!» И это действительно походило на безумие, на одержимость человеком, не пожалевшим ее жизни. Зачем она понадобилась ему?! Сыновья не вышли проститься с ней. Дверь закрыл Аркадий, и резкий щелчок был как выстрел, который невозможно забрать назад. Он никогда ей не откроет…

Маша помнила, как села в машину, стоявшую у подъезда, посмотрела на Матвея и не почувствовала ничего. Рядом сидел чужой, ничего не значащий для нее человек. Был момент, когда она хотела его так, что готова была бежать за его джипом, не разбирающим дорог, но вот Матвей стал принадлежать ей, по крайней мере, уверял, что принадлежит душой и телом, а в ее собственной душе ничего на это не отзывалось.

Ее взгляд остекленел, и Маша сама ощутила это. Отстранено родилось и угасло удивление: «Почему только мужчин обвиняют в том, что они охладевают, добившись своего? Вот же оно…»

Почему она все же уехала с ним тогда, хотя ничто не предвещало того, что теплая мука любви снова оживет? Наверное, просто было стыдно вернуться, посмотреть в те глаза, в которых уже навсегда осталось непрощение. Она и теперь различала его во взгляде Аркадия…

- Мне придется уехать, - сказал Матвей, когда будильник вырвал Машу из своего дома и забросил в гостиницу. – Хоть на день. У меня вечером встреча, ты же помнишь?

Она не помнила, потому что вместе с Мишкиными позвонками сплющились и все дела – помимо. Но сразу кивнула.

- Конечно, поезжай. Тебе ведь не обязательно находиться здесь постоянно.

- Ты… - начал Матвей и запнулся. Нужно было приготовиться, чтобы спросить о том, о чем они даже не заговаривали. – Ты планируешь… хочешь остаться здесь до его выписки?

Изумление сделало ее синие глаза холодными. Небо даже зимой выглядит теплее.

- А как же иначе? – тихо спросила она.

Сев на постели, Матвей растопыренными пальцами зачесал назад свалявшиеся волосы.

- Я так и думал, - он постарался, чтобы это не прозвучало укором. – Я вернусь завтра же и буду с тобой.

- Это совсем не обязательно, - повторила Маша.

- Ты не хочешь этого, что ли?! – теперь уже он сам был обижен.

Она улыбнулась и погладила его руку.

- Хочу, конечно. Только…

- Их бесит мое присутствие?

- Не бесит… Но Стас очень нервничает, когда встречает тебя в больнице.

- Аркадий еще больше. Все, я понял!

У Маши опять закровоточило внутри: «Что я делаю? У меня хватит сил уходить от Мишки, если Матвея не будет рядом? Я и не знала раньше, что самое мучительное – уходить. Весь этот год – один сплошной уход».

- Разве тебе не спокойней, если я верчусь где-то рядом?

- Спокойней? О чем ты? Ты - мой беспокой.

- Ах, вот как? Ладно, я уеду. Легко!

«Страх потерять его, и страх стать обузой – который, в конце концов, победит? Дело не в семи годах разницы… Он – свободный человек. По сути своей, свободный. Как он поведет себя, если почувствует холодок оков?»

Контрастный душ заставил вскипеть ее кровь, и Машу было уже не удержать. Она выскочила из ванной босиком и начала собираться так поспешно, что это ошеломило даже Матвея. Он ухватил ее на лету:

- Ты куда, безумная комета? Я могу пристроиться у тебя на хвосте?

- Уже половина девятого, - выпалила она и умоляюще улыбнулась. – Отпусти. Мы еще должны перекусить. И купить свежих фруктов.

- У него уже скоро понос начнется от твоих фруктов!

- Ну, что-нибудь.

Расстегнув сумку, Матвей извлек толстую книгу:

- Смотри! Тут всякие головоломки, кроссворды… Это ему на неделю, как минимум.

- Ой, молодец! Это он любит, - ее внезапно прошило: «А что, если уже не любит? То, что случилось… То, что я сделала с ними, могло все в них перевернуть. Разве я знаю наверняка - какой он теперь?»

Поспешно отогнав новый страх, Маша спросила как бы вскользь:

- Ты не заглянешь к нему?

- Лучше уж я сразу поеду, - хмуро отозвался Матвей. – Если я опять напорюсь на твоего Стаса, он уложит меня на соседнюю койку.

- Стас может злиться. Грубить может. Но зла он не причинит.

Когда голос у Маши становился таким ровным, это значило, что внутри клокочет ярость. Ее серая пена оседала на щеках, они бледнели, и втягивались. Матвей успел узнать это. На телевидении, где Маша правила всего три месяца, все подчинялись этому тону беспрекословно. За ним следовало уже увольнение…

Он отступил:

- Да я просто треплюсь, не бери в голову! Я сам знаю, что Стас – отличный парень.

- Что значит – отличный? Человек не может быть отличным. Это значило бы, что он – плоский, картонный. А в каждом из нас столько всего… И в моих детях тоже, я не слепая, - помолчав, она улыбнулась. – Но хорошего все же больше.

«Мне нравится, когда она поучает меня или нет? – Матвей пытался думать об этом между болтовней за завтраком, и потом в машине, подвозя Машу до больницы. – Она даже не пытается делать вид, будто этих семи лет нету между нами. Она внутренне чувствует себя более зрелой, и хочет, чтобы я знал об этом. Чтобы я все знал о ней. Так и должно быть. Никакого лицемерия, игры, если это – настоящее. Иллюзион – это только работа…»

Остановившись у высокого крыльца, увешанного тонкой бахромой сосулек, Матвей попросил:

- Передай Мишке привет. Зачем тут столько ступенек? Здесь ведь и травмпункт тоже. Как сюда забраться со сломанной ногой?

- Строителей это заботило меньше всего, пандус есть, и то слава Богу! - рассеянно отозвалась Маша, и без видимой связи добавила: – Мишке потом полгода нельзя будет сидеть.

- Я знаю, - удивленно отозвался Матвей. Ему стало нехорошо: может, по-настоящему, она и не замечала, что он все эти дни был рядом? Ей не хотелось близости, это понятно, он и не настаивал, но разве его присутствие никак не ощущалось?

Она пробормотала, явно рассуждая вслух:

- Придется переводить его на домашнее обучение, - и вдруг резко повернулась к Матвею. – Я должна остаться здесь на эти полгода.

Он ужаснулся:

- Ты с ума сошла!

- Если считаешь нужным взять другого директора дело твое.

- Да при чем тут это?! И это, конечно, тоже, ты ведь не можешь руководить по телефону... А я-то как?

- Ты ведь здоров, - напомнила Маша и улыбнулась одним ртом.

Его ужаснула эта улыбка. Так бросают огрызок бродячей собаке, чтобы отвязалась. Услышав свой дрожащий голос, Матвей ужаснулся еще больше:

- Для тебя это пустяк, что ли, расстаться на полгода? Пустячок такой, да? Может, я вообще ничего для тебя не значу? И все эти сплетники правы?

- Правы? В чем?

Он пробормотал, уже пожалев о том, что говорит:

- В том, что тебя волнует только твоя собственная значимость…

Ничуть не изменившись в лице, Маша вдруг сказала:

- Знаешь, а Мишка говорит, что ты – ничего.

И Матвей сразу смутился от удовольствия, будто от этого ребенка еще зависело что-то. Будто не его желания они растоптали полгода назад…

- Правда? Когда он это сказал?

- Еще в новогоднюю ночь.

- И ты молчала?!

Маша пожала плечами:

- Забыла как-то… Вернее, я думала, что уже сказала тебе. Столько всего…

На самом деле, она не забывала этого. Конечно, не думала об этих словах сына постоянно, и все же где-то у сердца, не утихая, тепло копошилось знание о том, что малыш понял ее. Не одобрил, но понял. Разве он мог одобрить? Так не бывает.

Матвей спросил напрямик:

- Ты решила держать меня на коротком поводке?

- Что-о? Глупости какие… Почему ты…

- Нет, это ты скажи: почему? – взметнувшаяся обида жаром прилила к щекам, и заставила его стукнуть ладонью по рулю. – Почему ты мне сразу не передала Мишкины слова? Ты что, не понимаешь, как для меня это важно? А ты припрятала их, как леденец, чтобы сунуть, когда я совсем раскисну! Что происходит? Я понимаю, это катастрофа – то, что случилось с Мишкой… Но почему она так отразилась на нас с тобой?

- Потому что это я виновата в том, что с ним сейчас, - Маша смотрела на него огромными, ледяными глазами, и голос ее становился все ниже. – Ты не обязан отвечать за то, что творится в душе у моих детей. А я знала, что с ними будет… Что это в любом случае, будет катастрофой. И упал он тоже из-за меня… Стас так и сказал.

Чувствуя свою неубедительность, Матвей все же проговорил:

- Это он от беспомощности. Надо же свалить на кого-то! Так легче.

- Но если б я не появилась так внезапно… Если б я вообще не уезжала…

Откинув голову, он сосредоточенно вгляделся в лобовое стекло. Робкая снежинка медленно опустилась на прозрачную, но чужеродную гладь. За ней другая…

- Я так и думал, - сказал Матвей. - Рано или поздно ты должна была пожалеть. Слишком большая жертва ради меня одного.

Она сердито прервала:

- Я вовсе не жалею. Не накручивай еще и того, чего и в помине нет! Но я чувствую себя кругом виноватой. Думаешь, легко с этим?

- Ты несчастлива? – он опустил глаза, чтобы не выдать себя, когда прозвучит уже известный ему ответ.

И она подтвердила:

- Я не чувствую себя счастливой, это правда. Нужно лишиться сердца, чтобы в такой ситуации, как у нас, испытать счастье.

- Ого! Какой пафос… Чем же тогда чувствовать счастье, если лишить себя сердца?

«Чем? Чем?» – бессмысленно повторяла она про себя, уже простившись с Матвеем, которому так и не ответила, и поднимаясь по бесконечной, крутой лестнице на четвертый этаж. Эта лестница была последней преградой, не дающей увидеть сына, и хотелось проскочить ее на одном вдохе, но каждый раз она давалась Маше с таким трудом, что тряслись ноги.

Она успела подумать: «Можно ли вообще чувствовать то, чего не бывает? Это даже менее вероятно, чем ощущать ампутированную ногу… Она, по крайней мере, была. Мозг помнит о ней. А счастье, если и было, то никак не с Матвеем. Даже помнить не о чем. Ради чего же я ушла к нему?»

Тяжело дыша, она остановилась у стеклянной двери в первую палату, и с тоской посмотрела на своего мальчика. Он не выглядел расплющенным горем, даже больным не казался. Мишка лежал на спине, закинув босую ногу на другую, согнутую в колене, и играл в «Тетрис». Голая, длинненькая ступня то покачивалась, то дергалась, в зависимости оттого, что происходило на экранчике с замысловатыми фигурками.

Маша улыбнулась этой ступне: она губами помнила ее пухлость в младенчестве и подвижную упругость пальчиков-«грибочков». Ей пришло в голову, что этот ребенок, которым Мишка был десять лет назад, тоже в свое время ушел от нее, хотя она любила его неистово. Но это не стало трагедией. Люди расстаются, чтобы совершить открытие других людей.