Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Донской пролог

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Высокие гости. Громкие речи.

С Ларисой Васильевой в одно время заканчивали университет, факультеты наши располагались в одном корпусе МГУ на Моховой: она - филолог, «филологиня», я - журналист. Литературный работник, как в дипломе записано. Л и т р а б в профессиональном обиходе. Как вышло, и - по судьбе.

«Говорят, ты женился на трактористке?» - спросила меня Васильева, когда через год работы в Сибири в первую свою командировку в Москву я заскочил на Моховую: пяток минут посидеть на старой скамейке у подножия огаревского памятника, поглазеть на зубцы кремлевской стены за Александровским садом - как бы маленько подновить в памяти державную картину, которую пять лет перед этим впитывал тут в себя чуть не каждый день.

Ощущение, хорошо знакомое только нашему брату, сменившему Москву на провинцию: Лариса с этой скамейки как будто и не вставала - ну, может, на часок-другой отходила по вполне понятным, по житейским причинам.

«Не на трактористке, - пришлось её поправить. - На каменщице. Хотя вообще-то она мастер... линейный мастер, ты понимаешь: не в конторе прохлаждается, а на строительстве какого-нибудь тебе кислородного цеха вкалывает с бригадой с утра до вечера.»

В голосе у Васильевой прозвучало насмешливое превосходство городского цветка: «Считаешь, что это лучше?»

Пришлось ей чуть ли не лекцию прочитать: как «мы подругам в суровые дни согревали дыханием руки, чтобы к звёздам ушли корабли, чтоб вели их упрямые внуки» - эту песню, сочинённую вместе с литсотрудником многотиражки треста ещё «Сталинск...», «Сталинскметаллургстрой», да! - литсотрудником нашего незабвенного «Металлургстроя» - Робертом Кесслером, уже распевали тогда на Запсибе.

Лариса сделала вид, что всё поняла, что прониклась и ещё с десяток минут ну, прямо-таки очень заинтересованно расспрашивала меня о будущем «индустриальном гиганте», «основе третьей металлургической базы на Востоке страны», но когда мы увиделись перед поездкой на Дон, она спросила явно без подначки: мол, как там твоя чумазая трактористка?

Пожалуй, ей это было всё-таки ближе, чем безликая «работа на линии»: отец Ларисы, известный конструктор, - один из создателей знаменитого танка «Т-34».

Конечно же, таким отцом можно гордиться, и она не преминула в очередной раз это сделать и в своей книжке «Путешествие врагов с друзьями», в которой описана кроме прочего и поездка наша на Дон. Вскользь коснулась она и темы, которую в этом кратком документальном рассказе я хочу сделать главною. Вот цитата: «Потом был ужин. Он (речь о М.А. Шолохове – автор.) отсутствовал. Все развязались, спорили, ссорились. Коса находила на камень в спорах писателей с представителями комсомола. Меня их политика никогда всерьёз не интересовала, но в какой-то момент я ввязалась в спор на стороне прозаика Гария Немченко - не помню теперь, о чем шла речь - и что-то «выдала».

Так вот, об этом-то я и хочу рассказать поточней, но прежде позволю небольшое отступление, должное психологически объяснить то, что случилось почти три десятилетия назад.

Сегодня я, казалось бы, - стреляный воробей, старый уже волчара, который нет-нет, да клацнет вдруг уже подпорченными, но все ещё крепкими зубами, но вот, вот какое дело: всё это не мешает мне во многом оставаться все тем же недоумком, которым я имел несчастье - а, может, как раз - наоборот - быть и в ту прекрасную пору самонадеянной юности. Около двух лет назад, совсем недавно, мне предложили избираться в Государственную Думу: был кандидатом по «91-ому одномандатному округу» с центром в шахтёрском Прокопьевске - на юге Кузбасса. В «стране своей молодости», как раньше обычно писали мы... эх!

С чего я вдруг на ненадёжное предприятие, как встарь в казачьих наших местах говаривали, «наруньжился»?

Прежде всего это давало возможность несколько раз слетать в Сибирь, куда я не только самолётом в любое время готов отправиться, но и - пойти пешком. Как раньше в Отрадной, опять же, - «п е ш к и». Два осенних и один зимний месячишко мне предстояло поездить по любимым ещё со студенчества - когда впервые приехал сперва «на целину», а потом уже на газетную практику - местам, и противостоять этому искушению я просто не мог: три месяца в дорогих сердцу краях - а там будь, что будет!

Как только о моём кандидатстве стало «в определённых кругах» известно, неутомимые доброхоты, которых нынче на родине - пруд пруди, тут же отыскали богатого человека, готового мою предвыборную кампанию финансировать. Очень богатый, сказали, человек. Ничуть не беднее Кобзона и с такими же связями. Угольный магнат с Севера. Азербайджанский еврей. Мой телефон его людям дали: меня найдут.

Сразу же вслед за этим чрезвычайно важным сообщением я выдернул из розетки шнур моего так и «не распаренного» до тех пор телефонного аппарата и начал собираться в Кузбасс.

Тулееву я перед этим уже позвонил: не принимай, предупредил, мои попытки всерьёз. Тут как в том анекдоте: не догоню, так согреюсь. Если вдруг «догоню» - с тобой буду, я - не предатель. Но при любом исходе у меня появится дорогой для творческого человека личный опыт. Одно дело - писать о вас, о политиках, считай, с чужих слов и другое - потолкаться рядком, потереться плечами. А здесь такой случай испытать наши новые демократические, значит, возможности на собственной шкуре! Какой настоящий писатель от чисто русского варианта - потрогать, чтобы это ни было, своими руками - откажется?

Вдобавок ко всему я состоял тогда в штате «думского» журнала «Российская Федерация сегодня» и считал совершенно искренне, что для нашей редакции это чуть ли не подарок судьбы: обозреватель по вопросам культуры идёт на выборы за политическим опытом. Ну, не удача ли? Цены потом не будет такому золотому, как я, работнику!

Из этого ясно, что ставил я перед собой вполне конкретные цели и планку не собирался выше поднимать, но всё-таки, всё-таки...

Старший мой друг Аскер Евтых, «московский черкес», недавно похоронивший в то время жену восьмидесятитрёхлетний адыгейский писатель, которому, чтобы хоть как-то поддержать его, я каждый день тогда обязательно звонил, с нарочитой ноткой торжественности, скрывавшей его трогательное отношение ко мне, высоко чтившему его самого и великолепную его, так и неоцененную до сих пор грустную прозу, так вот, Аскер с высокоторжественным юморком сказал мне, узнав об очередных моих творческих, значит, планах: «Вы знаете, Г.Л., что я - неисправимый атеист. Но я готов п о с т у п и т ь с я п р и н ц и п а м и и просить вашего Иисуса Христа и нашего Магомета, чтобы они вместе помогли вам. И я тогда буду знать, что в Думе есть, наконец, хотя бы один порядочный человек!»

А вдруг, временами подумывал я невольно: а вдруг?!

Аскер Кадербечевич, упрямый черкес, до Них достучится?

Не только это - многое другое давало мне повод вроде бы ни с того, ни с сего поддаться эйфории. Два «моих» из почитаемых церковью праздников - великомучеников Гурия, Самона, Авива и святителя Гурия Казанского - приходились как раз на дни поздней осени. За год до выборов мне пришлось побывать в морском походе: на одном из «больших десантных кораблей», на «Азове» сопровождал наших миротворцев до Греции, до Салоник. Написал потом об этом с душой, командованию ВМФ, как понимаю, документальный рассказ мой понравился, и добрые люди из Пресс-службы Главного Штаба стали туда и сюда приглашать меня: накануне летом с группой высших офицеров на один денёк полетел вместе с другими журналистами в Казань, где открывали памятник адмиралу Галлеру - заместителю легендарного Главкома Военно-морского Флота Кузнецова, сразу после войны репрессированному и умершему в печально известной Казанской тюрьме. Памятник поставили рядом с могилой другого страдальца, умершего там же на десяток лет позже Василия Сталина, но не только это странное совпадение заставило меня о многом задуматься. Времени у нас было в обрез, в ближайший храм, чтобы расспросить об иконе Казанской Божией Матери, я отлучился с поминального ужина, и батюшка, к которому я обратился, узнав о моём православном, при крещении данном имени - Гурий, посчитал справедливым укорить меня: «Выходит, вы улетите домой, не приложившись к мощам своего духовного покровителя?»

Как я мог, и в самом деле, забыть!

И вот ещё об удивительных переплетениях судьбы: летишь в Казань почтить память бывшего царского офицера, лютеранина, и тут один из высших чинов мэрии, татарин, с братским пониманием относится к твоей просьбе и даёт тебе свой автомобиль с «адским водителем» - чтобы за час до отлёта успел ты исполнить дорогой для тебя христианский обряд: Россия!

Такой гонки, какая была у нас по Казани, не видел уже давно.

Икона Казанской Божией Матери и мощи святителя Гурия Казанского находятся в одной церкви: при том самом кладбище, с которого наша делегация начала день в татарской столице. И я всё успел.

Может быть, размышлял я теперь, путешествуя по Югу Кузбасса, то был знак?

К а к о й знак и д л я ч е г о он был дан - размышлять об этом поглубже стал я только потом, а тогда взял лежавшее на поверхности это самое: «а вдруг?!»

День выборов был назначен на праздник «Николы зимнего» - святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, Чудотворца... уж для Него-то, думалось, разве это - проблема?

Проблемы потом у меня начнутся, когда всё-таки выберут, ну, да что ж тут - не впервой будет собраться с силами и родине послужить... а?!

Конечно, слаб человек, чего там - ой, слаб!

Потому-то Аман Гумирович, не только опытный, предвидящий всё и вся политик, вообще, по мнению близко знающих его, - большой хитрован и чуть ли не самый настоящий шаман, совершенно справедливо решил на всякий случай ещё и по-братски подстраховать меня: мало ли, и правда что, на свете чудес! Да ещё - с казачками. Казачки эти - такой народ, что в любую щель проскользнёт! А какой с него потом, испорченного Москвой, спрос? А главное - какой толк?! Сам же первый начнёт высокой своей ответственностью тяготиться и от этого мучиться: побережём писателя для его прямого дела, для творчества... И ведь - сберёг!

Всё принимаю: справедливо. Но я не об этом: если в шестьдесят лет, седой дуралей, ты так и не разуверился окончательно, что можешь вдруг - ну, а вдруг?! - пригодиться Отечеству, то что с тебя в тридцать взять-то?!

Мысль о том, что выбор остановили не на ком-нибудь другом - на тебе, само собой подкупает: нужен. Именно ты. Востребован! А коли так, будь добренький - соответствуй не только без обмана, но и без лени.

За это безнадежное дело я на Дону и взялся.

Вышло так, что на большом банкете в Ростове, ещё перед тем, как нам попасть в Вешенскую, я оказался за столом рядом с секретарём обкома по идеологии Теслей. И чуть ли не первым делом сказал ему: мол, повезло! Будет с кем поговорить о нашей дурацкой пропаганде - разве она, и правда, у нас не дурацкая?.. Об идеологии вообще: разве тут мы - не по уши в дерьме? Кругом занудство, кругом долдонство, кругом - брехня. Думаем одно, говорим другое, делаем третье - может ли всё это без конца продолжаться? Может ли добром кончиться? Наверняка: нет и нет! Но почему-то не видать, чтобы хоть кто-нибудь был этим озабочен. Идеологией нашей мы сделали иезуитское враньё. Врём, врём и врём. Не только тем, кто за рубежом, не только своим - в Союзе, но и - самое опасное дело! - давно уже сами себе врём. Всё это, естественно, из боязни выпасть вдруг из обоймы, остаться не у дел: чинопочитание и лизанье руководящих задниц сожрут нас!

Терпеливый и мудрый Тесля согласно кивал, вольно или невольно благословляя меня на продолжение темы. Я разошёлся!.. Как сам в то время обозначал: в ы с т у п а л п о р а с ш и р е н н о й п р о г р а м м е.

«Да, так, - то и дело соглашался, вздыхая, Тесля с моими оч-чень глубокими, конечно же, и хорошо взвешенными философскими посылами. - К сожалению, всё это, и действительно, - так!»

Как было не поблагодарить его за понимание, как за это не похвалить?

У одного из моих новокузнецких дружков, шефствовавших надо мной в то время комсомольских вождей, имелось присловье: «прошу простить за бедность речи.» Богатством её не отличался тогда и я.

«Хорошо иметь дело с мужиками!» - сказал я Тесле.

Тут он сразу мне возразил: «С казаками!» И я охотно поправился: «Это само собой - я о другом. Имею в виду: с мужчиной. У нас в Кузбассе на идеологии одни бабы сидят - чего с них взять?»

Столько лет прошло, а это моё заявление до сих пор вызывает в душе чувство вины... По правде говоря, сколько они, жалостливые «бабы» от идеологии прикрывали и меня, и нас всех уже перед этим? Сколькое им ещё, если бы знать тогда, чтобы выгородить меня, предстояло!

Всего-то через два года секретарь кемеровского обкома по идеологии Зинаида Васильевна Кузьмина спасёт меня, что называется, после знаменитой моей поездки в Австралию, о которой и нынче ещё ходят легенды. Недаром пошучиваю, что Кузбасс - моя историческая родина: сколько фантастических историй обо мне и нынче рассказывают, а я уже и сам давно запутался – где «голимая» правда, а где приукраска.

Испытываю тут большое искушение применить изящный этакий словесный пируэт, в результате которого станет как бы очевидно, что та самая сибирская наша баба - мужик свой, а вот донские-то казачки как раз оказались бабами... Но стоит ли из-за одного-двух честно выполнявших свой долг, как они его понимали, «тихушников» громогласно попрекать не имеющих к этому отношения остальных?

Само собой, что и я, как почти всегда тогда, был хорош, но, может быть, и меня понять можно?

Все эти бесконечные разговоры о щедрой донской земле и донском изобилии достаточно чувствительно уже успели задеть моё кубанское самолюбие... Не говоря уже о казаках и казачестве: или и мы - не южане?! Или не знаем, что тут оно всё само из земельки прёт: недаром же говорится, что утром уже не найти в подросшей за ночь траве слегу, которая вот она - у всех на виду - лежала с вечера. Воткни в такую землю оглоблю - телега вырастет, ясно! Недаром же немцы увозили в свою Германию чернозём не откуда-либо - с нашей Кубани.

Но я ведь был уже не только южанином. Один из старинных приятелей, из однокашников, придумал, глядючи на то, как у меня сердце рвётся между Сибирью и Югом, такую страну: К у з б а н ь. И звал меня: к а з а к з а п с и б а н с к и й.

Конечно же, во мне копилась, клокотала, искала выхода пролетарская ярость давно оторванного от богатой и тёплой родины сибирского голодранца. Восемь лет я прожил в Кузбассе, не собирался уезжать и по старой казачьей традиции пуще давних насельников, пуще кондовых чалдонов хранил и старался защищать старые обычаи и те самые нравы, над которыми посмеивались, тоже свято соблюдая их, наши, из «морозоустойчивых», евреи: мол, и мы - «с и б и р а к и»!

Конечно же, мы гордились крепким, которому не будет, казалось тогда, износу, товариществом, гордились немеренными богатствами Сибири и бравировали, конечно же, своей честной бедностью: но чем нам ещё оставалось тогда гордиться и чем бравировать?

В банкетный зал богатого ростовского ресторана - наверняка не без желания перехватить рюмку «по-купечески», ещё до начала всеобщего торжества - пришёл я чуть ли не первым, тут же по пролетарской, по простонародной своей привычке разговорился с важными официантами, занятыми делом, и действительно, чрезвычайным: они ходили вдоль длиннющего, щедро сервированного стола и с белоснежных, даже глазом было видать это, до хруста накрахмаленных скатертей, смахивали кто салфеткой, а кто полотенцем крупных чёрных сверчков - откуда они только взялись в таком количестве?

Сверчков я всегда любил и, может быть, как ни по чему другому, тосковал на своей пропахшей бензином, гремящей и скрежещущей металлом новостройке по умиротворённому их, в благостной тишине, тюрюканью...

Теперь, в моём уже подогретом воображении, они вдруг стали похожи на чумазых горновых, на сталеваров в своих суконных куртках, на покрытых угольной пылью шахтериков, которых пытались безжалостно прогнать с предстоящего «инженерам человеческих душ» праздника жизни.

Человек я был тогда чрезвычайно компанейский, а потому примером своим прежде всего и бесконечным повторением магических заклинаний - «Да пусть они побегают, братцы, эти запечнички, мешают они нам, что ли - давайте лучше с вами чокнемся, братцы!» - отвлёк официантов от нестоящего занятия и занял делом куда более, как мне казалось тогда, достойным... Сверчки так и остались на банкете вместе со всеми нами присутствовать, некоторые из них, напрыгавшись по изобильным пятнам вылитых на скатерть напитков, тут же начали – какой, свалившись набок, подрыгивать ножками и потихоньку засыпать, а какой, из наиболее стойких, настойчиво голос пробовать, и это тоже не давало мне забыть о моей высокой миссии: представлять на Дону рабочую литературу и, само собою выходит, - рабочий класс вообще. Работяг.

Потому-то, покончив прежде всего в беседе с Теслей с проблемами идеологическими, я тут же перешёл к экономике державы. Встал с рюмкою в руке и сказал речь такую: «За этим гостеприимным столом мы то и дело говорим о щедрости донской земли, о её изобилии - и всё это как бы подтверждено всем тем, что стоит на этом нашем столе... И всё-таки главное богатство страны создаётся не здесь и не нами - горбом своим его добывают на Урале и за Уралом - в Сибири. Как раз сейчас, когда мы произносим наши велеречивые тосты, в Кузбассе и на моей голодной-холодной стройке, на металлургическом комбинате, который уже даёт металл, на Запсибе, приступила к работе самая трудная - третья смена... За неё я и предлагаю этот тост: за бессонную третью смену!»

Многие, пожалуй, думали также или примерно так - меня поддержали одобрительным ором...

Утром садились в автобусы, чтобы ехать в аэропорт, откуда должны были, наконец, лететь в Вешенскую. Ко мне благородно подошёл Тесля, наклонился к больной моей после вчерашнего говушке и негромко сказал: «Имей в виду: я - никому ничего. Тем более, что во многом ты прав. Но вообще-то... народ тут всякий. Истолковать по-разному могут, а? А впереди у вас ещё - ого-го! Так что... подумай. »

И вот когда это «ого-го!» продолжалось уже на берегу Дона, когда уже был безнадежно испорчен осетровой ухой мой серо-голубой, в брусничную искорку пиджак, возле нашей кампании остановился обходивший всех и каждого с рюмкой водки в руке Сергей Павлов, первый секретарь ЦК комсомола, только что прилетевший из Москвы и к нам, наконец, присоединившийся. На правах «самой красивой, потому что других вообще не было», как она в своих воспоминаниях пошучивает, на правах единственной среди нашей братии дамы, Павлова сопровождала раскованная, весёлая, и в самом деле, - красивая Лариса Васильева.

Мы поднялись с травы, чтобы с «вождём молодёжи» чокнуться, и он, подальше относя свою рюмку от моей, сказал с назиданием: «А на твоём месте сперва бы надо написать что-то стоящее, а потом уже – громкие речи говорить!»

Ну, так вот - по большому-то счёту: или не прав был?

Но тут-то между нами и возникла Лариса. Прикрывая меня, словно бесстрашная квочка - несмышлёного своего сыночка от коршуна, беззаботно-громко заговорила: «А что он сказал, Серёжа? Он ничего такого не говорил! Это стукачи тебе наверняка не так донесли!»

Не сомневаюсь, Лариса не кокетничает, когда говорит: мол, точно не помню, что там было.

Но я-то помнил это всегда!

Более того: иногда с высокоторжественной благодарностью о великодушном её заступничестве Ларисе напоминал - и устно, когда случалась такая возможность. И - письменно. Это уже не первый текст: насчёт стукачей.

Но она, выходит, это запамятовала. Тут как в случае с женой - тезкой Васильевой: вот втемяшилось ей, что моя Лариса - трактористка, и - всё тут. Сама вот уже и о «кремлёвских женах» написала, и ещё - о каких только нет важных персонах, а моя бедная каменщица: ну, как сиротка! Как была в воображении Васильевой трактористкой, так ею и осталась.

И всё-таки, сдаётся мне теперь, так и не смогла тогда Лариса Васильева убедить Павлова, нет - не смогла. Иначе - почему я так и не получил потом премию?.. Ленинского комсомола, само собой.

Накануне, когда самые первые вручали Нодару Думбадзе и Владимиру Чивилихину, Анатолий Васильевич Никонов, бывший тогда главным редактором журнала «Молодая гвардия», только что опубликовавшего роман «Пашка, моя милиция» в дружески-категоричной форме сказал мне: «Готовься: следующая премия - твоя!»

«Вот как? - ответил я с интересом как бы к чему-то совсем другому, им невысказанному. - Вы так вопрос ставите?»

Была у нас тогда с Олегом Дмитриевым отработанная до тонкости манера так спрашивать: вроде бы - и наивно, а вместе с тем - со строгой значительностью.

Но Анатолий Васильевич, светлая ему память, был с юмором: «Ставлю, - сказал мне. - Ставлю. Именно так. За одного «Пашку» стоит, а у тебя теперь - два сибирских романа.»

Осенью того же шестьдесят седьмого года, грешным делом, 29 октября, «День рождения комсомола» я провёл возле радиоприёмника... нет, братцы! Пролетел, как фанера над Парижем.

В утешение пришлось придумать себе звание: «Н е д о л а у р е а т - 67».

Кемеровский обком комсомола, проявляя завидное упорство, подавал на меня документы ещё и ещё раз. Как на календарике со сменным числом мне оставалось в новом звании моём менять годы: «Недолауреат - 69». «Недолауреат - 76».

Так что, имея в виду всё ту же обещанную нам попервах на Дону рыбалку, мне можно было бы спеть песенку своего строптивого землячка Вилли Токарева, кубанца - американца, с которым так неожиданно пришлось познакомиться нам в Новокузнецке: «Эх, хвост, чешуя не поймал я ничего!»

Но ловил я всё-таки, пожалуй, другое... Во всяком случае - старался поймать.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.