Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Тёмное эхо (роман - окончание)

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 16

Песок был преувеличенно-желтым, как в голливудском клипе какой-нибудь жизнерадостной песенки. Он заставлял щуриться, и Матвей брел почти вслепую, различая слева шум волн, который не приближался, и не удалялся. Значит, он шел по прямой.

На самом деле моря не было, его скрывала непрозрачная пелена, восходившая от кромки воды. Недвижная красота песка ревниво отгораживалась от изменчивой красоты стихии, и это наводило на мысль, что необходимо выбирать одну из них. И служить ей. Служить, пока хватит сил вдыхать этот раскаленный воздух.

- Золото, чистое золото, - бормотал он, пересыпая ускользающие струйки из ладони в ладонь.

Кожа стала сухой, казалось вот-вот она пойдет трещинами, как та земля, которую покрывал сияющий песок, скрывая уродство.

- Уродство…

Матвей повторил это вслух, думая уже не о земле, погибшей от несбывшегося желания. Вернее, не только о ней. Но о земле тоже, ведь и она принадлежала его миру, который как раз и был – сплошное уродство. Только потому, что Красота, которую Матвей внезапно открыл для себя, существовала вне этого мира.

Огонь и кротость, юность и женственность, та самая Вечная, принести на алтарь которой свою жизнь – счастье. «Я увидел ее», - его слезы просачивались в ту реальность, что ждала за пределами сна, но сейчас Матвей еще не осознавал этого, и плакал так горестно, как не доводилось с детства.

Он увидел Ее, но Она не вошла в его мир. Только мельком осветила его убогость, его заурядность, его обделенность божественным светом.

- Божественное лицо, - шептал он, все еще пребывая в своем жарком, изнуряющем сне. – Рафаэль… Боттичелли… Лучше! Это сияние… эта стыдливость… Ремедиос Прекрасная. Лучше! Никаких слов не хватит, красок таких не бывает…

Он не ощущал в себе суетливо копошащегося Гумберта, ведь эта девочка была почти взрослой: несколько месяцев и уже студентка. Никто не осудит за любовь к студентке… Каникулы затягивают жаром зыбучих песков… Они тонут вместе, погружаясь так медленно, что проходит вечность, но не гибнут. Он припадет к этому несравненному телу, и вытянет его на поверхность силой своего желания. Нет ничего более могучего и непобедимого, это он чувствует даже сквозь сон. Он спасет ее. Это сияющее лицо взойдет над его миром!

- Что-то случилось?

Маша лежала рядом, поддерживая голову согнутой рукой, и смотрела на него без улыбки. Так они еще не просыпались – без улыбки.

- А что могло случиться? – Матвей выдавил из себя безмятежность, и всем телом, каждой клеточкой мозга ощутил: вот оно – уродство. Эта ложь, эта привычка изворачиваться… Они и составляют сейчас его жизнь. Такую не жаль похоронить в песке.

- У тебя слезы лились. Я еще не видела, чтобы спящий человек так плакал, - она говорила отстранено, будто уже наверняка знала, что его ночное горе не имеет к ней отношения.

Он напомнил:

- Как же? А в том рассказе Казакова, который ты так любишь? Забыла?

- Там плакал ребенок. Он прощался с бессознательной порой детства.

«Она все время что-то объясняет мне, - он едва не поморщился. – Таким… учительским языком. Но вчера утром меня это не раздражало… Или уже?»

- А ты с чем прощался?

Маша смотрела на него в упор. Оттого, что она лежала спиной к окну, ее глаза казались почти черными, они держали, и не было возможности увернуться.

Но оставались еще слова.

- Наверное, с жизнью, - сказал Матвей. – Мне снилась пустыня с бесконечными песками. Они затягивали. Я знал, что мне не выбраться.

Это было правдой. Не полной, и все же он мог считать, что не обманул Машу.

Но ее глаза не приняли эту правду.

- Было страшно? – спокойно спросила она.

- А ты как думаешь, раз я плакал?!

- От страха не плачут. Когда гибнут не плачут, а пытаются выбраться.

- Ты все знаешь! Ты гибла, что ли?

- Да, - только и сказала она.

В другой день Матвей тут же почувствовал бы ее боль, и прижал Машу к себе, чтобы оттянуть хоть часть. Но сейчас он был слишком напуган и зол, чтобы заботиться еще о ком-то, кроме себя. Он произнес непростительно резко, надеясь слегка напугать ее:

- Что еще за допрос с утра пораньше? Ты как будто в чем-то обвиняешь меня!

- Тебя выдали.

Слабость разлилась вниз от сердца. Матвею почудилось, будто у него отнялись ноги.

- Кто? – глухо спросил он, выдав себя еще больше и сразу поняв это.

- Глаза.

- Что?!

- У тебя другие глаза. Со вчерашнего дня. Что произошло? Только не ври мне. Врут тому, кого считают неспособным к прощению. Ты так думаешь обо мне?

Он вскочил, отбросив одеяло на нее:

- Маша, ради Бога! Что ты придумываешь?

Сев на постели, она выпрямилась и молча ждала, и Матвей неожиданно смешался перед этой требовательной тишиной. И пробормотал так неуверенно, что самому сделалось неловко:

- Да ничего не произошло…

Она ждала. Так и не сумев улыбнуться, Матвей предположил:

- Наверное, это оскорбленное самолюбие жжется. Твой Стас вчера выставил меня из дома. Я сунулся к нему с этим ремонтом, о котором ты говорила, а он чуть ли не послал меня.

Ее веки несколько раз быстро сошлись, а когда глаза снова распахнулись, сомнения в них уже не было. У Матвея дрогнул под коленями: «Поверила…» И следом спросил себя: зачем ему это, вера ее? Если то, божественное, все еще в нем…

- Прости меня, - сказала Маша, и начала кутаться в одеяло. – Я ведь давала себе слово, чтоб никогда даже никаких намеков на ревность! Я знала, что она хуже кислоты – разъедает все мгновенно. Как же это получилось? Сама не понимаю.

Вот такую – беспомощную, не способную напасть, - Матвей мог пожалеть. По-мальчишески забравшись коленями на смятое одеяло, он прижал ее голову, и поцеловал волосы, запах которых так любил. Конечно, любил.

Чтобы отобрать эту женщину, он разрушил до основанья весь ее мир. Матвей помнил, что собирался создать для нее другой, выстроить из миллиона мелочей: из тех, что стремился узнать о ней, и тех, которые готов был придумать сам. Как получилось, что один шаг в сторону открыл ему, что этот грядущий мир – всего лишь маленькая муравьиная куча в сравнении с тем огромным, что существует за его пределами? Там жили люди.

- Тебе сейчас нелегко приходится, - прошептал он. – Столько больных мужиков вокруг… В основном, на голову…

- Потрясающе! Значит, у меня единственная светлая голова в этой компании? В этой противоестественной компании: здравомыслящая женщина, ее номинально действующий, а фактически бывший муж, ее сыновья, ее любовник… Теперь добавилась еще девочка Стаса.

У Матвея пересохла гортань.

- Кто? – спросил он не сразу.

- Пухленькая, рыженькая девочка. Нина Савельева. Помнишь, он говорил, что придет с ней к Мишке?

- Пухленькая?

- По крайней мере, в седьмом классе она была в теле… Больше я ее не видела.

- Я видел, - сознался Матвей, рассудив, что это все равно может всплыть. – Я не назвал бы ее пухленькой. Если это, конечно, она.

У Маша задрожали брови:

- Ты? Где ты ее видел?

- Она была у Стаса, когда я заходил.

- А-а, - неопределенно отозвалась Маша. – Хотела бы я знать, как далеко у них зашло?

Матвей замер: «Этот щенок посмел вонзить свой жалкий кинжал в Мадонну?!»

- Ты думаешь… - начал он и не договорил. Как говорить об этом?!

Машины слова показались ему верхом обывательского бесстыдства:

- Надеюсь, он предохраняется. Никогда не угадаешь, что за плечами у этих нынешних девочек…

Он едва не оттолкнул ее: «Да как ты смеешь?!»

- Надеюсь, до этого вообще не дошло, - через силу выдавил Матвей и спокойно подумал: «Кажется, я схожу с ума… Какое мне дело до этих детских игр? Никакого. Но если Маша скажет еще одно дурное слово…»

Из него как-то само вылилось тоскливое:

- Давай уедем…

Он-то сам услышал: «Спаси меня! Ты же можешь… Только ты и можешь». Но Маша посмотрела на него слепым взглядом:

- Куда? О чем ты говоришь? Тебе скучно? Но здесь ведь тоже можно найти развлечения…

- Да при чем здесь – скучно?!

- Мне пора собираться в больницу, - озабоченно проговорила она, и скрылась в ванной, оставив его на постели, как сброшенное ночное наваждение.

Матвей впервые почувствовал себя именно таким - бестелесным, не имеющим права рассчитывать на поддержку человека только потому, что существуют они в разных мирах. Как в него проникнуть, даже если хочешь помочь? Ее, Машин мир, здесь обрел реальность, дающую явственное ощущение жизни, которая всегда одолеет мечту, какой бы притягательной не была она еще вчера. Он стал этим вчерашним днем, воспоминанием, которое еще остается в сердце, но не мешает жить дальше. Если б они не приехали сюда, этого не случилось бы… Ничего не случилось бы.

С вечера он неутолимо искал успокоения в Машином теле, все еще волновавшем, как в первые дни, но уже знакомом. Не способном потрясти, но способном вернуть к той реальности, которая ускользнула, когда перед ним вспыхнула золотая дымка волос. Потом Матвей снял пару этих тончайших нитей с сиденья…

…Девочка села в его машину без малейшего страха и уговоров. «Вас подвезти?» - только спросил он.

«А вы поедете через старый мост?» - и уже взялась за ручку дверцы.

Такое явное отсутствие какого бы то ни было смущения должно было насторожить: так свободно не чувствуют себя с людьми, которые волнуют. Только он сам был слишком взволнован, чтобы отметить это.

Одним взглядом Матвей вобрал ее всю: по-детски неухоженные руки в зимних цыпках, трещинку на губе, белое пятнышко на черных брючках… Без эти маленьких земных примет, Нина не могла быть настоящей, и он жадно искал все новые и запоминал, чтобы она осталась в его памяти не картонной красавицей, а…

«Господи! – взмолился Матвей. – Зачем мне нужно все это?!»

Между ними проскакивали заряды, укусы которых чувствовал, похоже, только он. Чуть отвернувшись к окну, Нина улыбалась чему-то – Матвею был виден самый краешек этой улыбки. Ему хотелось спросить: «Что ты видишь сейчас? Скажи мне, ты хоть замечаешь, что я рядом?»

Но эти вопросы были невозможными, и он спросил что-то о городе, что-то незначительное настолько, что забыл об этом мгновенно. Но голос ее слушал с жадностью, отслеживая построение фраз: «Неужели она еще и неглупа?» В его жизни уже была умная и красивая женщина, но в тот момент Матвей о ней не помнил…

«Вы хорошо знаете свой город… Вам он нравится?»

Она улыбнулась без сожаления: «Вы не поверите, но я нигде еще не была. Как родилась здесь, так и живу. Это совсем даже не плохо!»

«Я и не говорю, что плохо!»

«Зато я хорошо знаю его, вы сами заметили. Это ведь здорово, когда человек хорошо знает хотя бы что-то одно, правда?»

Он подумал о себе: «А что я знаю хорошо? Все по верхам…»

Но горевать о себе было не время, ведь Нина продолжала говорить с той же неназойливой веселостью, которая казалась ему солнечной. И Матвей заслушался, погрузился в эти ласкающие звуки.

«А вы – родственник Стаса?» – она заставила его вынырнуть из пучин своего голоса.

Матвей смешался: «Да… Можно сказать и так. А ты… вы не знакомы с его родственниками?»

Ее ответ относился бы сразу ко всем вопросам: насколько они близки? Как давно вместе? И вместе ли вообще? Или вся эта нелепая фантасмагория с бомбой – чистая правда? В сегодняшней жизни и не такие нелепицы случаются…

«Нет, я знаю только его родителей, - не заподозрив подводных камней, ответила Нина. – Другие родственники ведь не ходят в школу».

«А у них дома? Ты… Вы…»

«Можно на «ты»! Ничего особенного».

«Да? Так ты не знакомилась с другими у Стаса дома?» - это уже походило на допрос, но Матвею необходимо было все выяснить.

Чуть опустив голову, она улыбнулась, как ему показалось, со значением, и ответила совсем тихо: «Я сегодня впервые у него дома».

Матвей подумал, что должен бы испытать облегчение, но его не было. Как-то уж очень внушительно произнесла Нина эти слова. Ему было страшно думать, что в них гораздо больше того, что лежит на поверхности.

«Всё, я приехала. Спасибо!» - встрепенулась она.

У Матвея сжалось сердце, когда Нина показала дом, в котором живет: черный, бревенчатый сруб совсем просел в землю, безжизненный огородик вокруг чем-то напоминал погост… Ее почти библейская неприхотливость и радостное приятие этого нищего мира, которого она ничуть не стеснялась, потрясли его.

Он едва успел крикнуть, опустив стекло: «А хотите… хочешь пообедать?»

Уже перебежав дорогу, Нина весело отозвалась: «Я как раз и собираюсь готовить. Мне на всех нужно».

Перекошенная калитка пробороздила по снегу… Несколько шагов по мокрым доскам… Девочка неслышно потопала на крыльце, стряхнув снег, нашла глазами его джип и помахала. Губы ее шевельнулись… Спасибо? Прощайте?

…У той девочки губы шевелились также беззвучно, он так никогда и не услышал ее голоса. И не узнал имени. Она была вся – фантазия его четырнадцати лет, рыжеволосый отблеск того детства, которое истаяло тем летом, когда, приехав в спортивный лагерь, Матвей в первый же вечер на озере увидел девочку, катавшуюся на лодке с мужчиной. Кем был тот человек? Тогда мальчик был уверен, что это ее отец. Теперь Матвей допускал, что могло быть иначе…

Эта похожая на видение пара на лодке появлялась каждый вечер, но никто из лагерных так и не познакомился с ними, даже не приблизился. Это казалось невозможным. Разве удавалось кому-то поймать мираж? Говорили, что это – дачники, и в этом слове Матвею слышался отзвук другой жизни, не имеющей ничего общего с той, которую вел он. Изо дня в день он следил за той девочкой, сквозь мокрые ресницы, и в них вспыхивали, растягивались гирляндами капли, окрашенные цветом ее волос.

Та его любовь была сплошной иллюзией, но сколько в ней было жизни! Он пережил с той девочкой такое, чего потом никогда не случалось в реальности. Даже похожего… Может, потому что уже не хотелось с другой… Самые трепетные признания, первые и последние стихи, конечно, - ужасные, самые мучительные и сладкие ночи остались на берегу того озера, название которого он забыл. А поворот ее головы помнил…

- Сокровище, - прошептал Матвей, не находя сил покинуть постель, над которой еще витали жаркие, солнечные сны. – Я не могу упустить ее во второй раз.

Его вдруг осенило: сейчас Нина должна быть дома, занятия в школе во вторую смену! И бодрость сразу подбросила его тело, он забегал, одеваясь на ходу, что-то заталкивая в рот, разыскивая ключи от машины, которые всегда бросал, где попало. Прорвавшись после Маши в ванную («Кто она такая?» – на миг возникла нелепая мысль), Матвей окунул лицо в пригоршню ледяной воды. Посмотрел в зеркало: «Остынь. Выдашь себя в два счета. Уже почти выдал».

- Ты не зайдешь со мной к Мишке? – Машин взгляд опять показался ему настороженным.

Матвей тут же нашелся:

- Нет уж! А вдруг там Стас. Я дважды не наступаю на одни и те же грабли.

- Я поговорю с ним…

- Не надо. О чем? «Надо любить Матвея, потому что я его люблю»?

Его самого обожгло, будто это открылось лишь сейчас: «Любит. Всю свою жизнь бросила к моим ногам. Так обычно говорят про мужчин, только я-то как раз ничем не пожертвовал…»

Эта разрушенная, переломанная при его же участии жизнь так весомо навалилась на него, что Матвей опять сел на неубранную кровать. В пятнадцати минутах езды отсюда, на другой кровати, железной, с панцирной сеткой, на которую был положен деревянный щит, («Спина должна быть прямой!») лежал Машин ребенок, тоже искалечившийся из-за них, если быть честными. У него таяли мышцы, и падало зрение оттого, что он читал лежа. А если не читать, то можно ведь озвереть за месяц…

Глубокие Мишкины глаза глянули изнутри его самого, и Матвей непроизвольно мотнул головой: нет, этот не озвереет. Такой мальчишка… Весь в отца – благословит и отпустит. Сам скрючится от боли, задохнется, но отпустит, не заставит страдать.

«А если б Аркадий был другим, ушла бы? – он безотчетно проследил за Машей, собиравшей сумку с «передачкой». – Если б знала, что получит не пряник, а кнут? Я знаю, что тогда было бы: на той конференции, она только посмотрела бы на меня, чуть дольше, чем на других, и уехала бы домой. Всё. И сейчас я был бы свободен».

- А знаешь, что я вчера видел? – вспомнил Матвей без видимой связи. – Набор всяких волшебных причиндалов Гарри Поттера. Давай купим Мишке? Он его любит? Почему я сразу не взял? Там есть даже музыкальная волшебная палочка…

Маша улыбнулась, держа в руке три мандаринки, будто собиралась жонглировать ими.

- Настоящая? – спросила она.

- Поиграй с ним. Хочешь, чтоб позвонки стали здоровыми? Легко! Наколдуем. А ноги сразу начнут ходить. И вообще, пусть все будет классно!

- Все? – отозвалась Маша с сомнением и погрустнела. Потом взяла себя в руки: - Почему бы тебе самому не наколдовать? У тебя лучше получится.

- В том смысле, что я сам еще ребенок?

- А разве нет? Шучу. Ты лучше входишь в образ. Хоть и не артист… Или артист?

Он постарался перевести разговор:

- Мне к Мишке не прорваться. С утра там Стас, вечером Аркадий. Что тот, что другой будет просто счастлив меня видеть!

Заметив мандарины, Маша наклонилась над сумкой, и голос ее прозвучал сдавленно:

- Не знаю. По-моему, Аркадию уже безразлично все, что касается меня. Он перегорел.

- Ты, - Матвей запнулся, - ты хочешь, чтобы я переубедил тебя?

Она посмотрела тем долгим взглядом, какой он только что представлял, вспоминая конференцию. Зачем-то встряхнув сумку, Маша распорядилась:

- Поехали за волшебной палочкой. Где она? В тридесятом царстве?

Только высадив ее возле больницы, Матвей позволил золотистому облаку просочиться сквозь стекло, и вновь опуститься на переднее сиденье. В нем уже начали проступать детали: крошечные дырочки в мочках ушей, а серег нету («Холодно? Или продали в голодный год?»); набухший порез на пальце; крошечная капля на оттаявших ресницах, темных безо всякой туши. А глаза светятся: «У нас красивый район, правда? В центре его считают захолустьем, а мне нравится. Вы в нашем бору еще не были? Там сейчас столько снега, он волнами лежит, сходите!»

Он заговорил о том, что было ближе ему: «Не хочешь работать на телевидении? У тебя потрясающие внешние данные. Сейчас много молодежных программ, я мог бы договориться».

Нина отозвалась без восторга: «Нет, спасибо! Я хочу стать врачом. Педиатром. Я люблю маленьких… В институт я сразу вряд ли поступлю, хоть и с медалью, пойду сначала в училище».

«Зачем же в училище? – опешил Матвей. – Уйму времени терять! Это неразумно, что ты!»

Это ее задело: «Почему же – терять? Там ведь азам учат, это все пригодится».

«Ну да, да», - согласился он с неохотой. Учеба как бы откладывала ее взросление.

Нина рассудительно заметила: «Все говорят, что в институт без денег не поступишь. Стас тоже боится не попасть».

Пропустив мимо ушей то, что касалось Стаса, он едва не выкрикнул: «Я дам тебе денег! Я дам тебе все, что захочешь! Только не лишай меня того, что я искал всю жизнь – своей чистоты, красоты своей…»

Но что-то удержало его.

Теперь он пытался найти в себе прошлом, в том, каким был еще позавчера, подтверждение тому, что действительно искал это. Или такая уверенность тоже может возникнуть сходу, и мгновенно налиться прочностью всех узнанных лет?

Значит, нет в мире ничего постоянного, если все может настолько измениться в одну минуту, отвергнув вчерашнюю жизнь, вчерашнюю любовь, как сдувшийся шарик, который невозможно вновь накачать красотой?

Он с тоской думал о Маше, не мог не думать, ведь из памяти не стерлось то, как он желал ее, и не боялся вступить в бой, ради этой женщины, с которой теперь было связано одно лишь тягостное чувство вины. Матвей думал найти в ней радость, а обрел уныние. И ему не терпелось избавиться от него…

Перелетев через старый, но подлатанный мост, Матвей поднялся на гору, поросшую соснами, и остановился возле знакомого дома, похожего на убогую, лишенную блеска раковину, в которой таилась настоящая жемчужина. И подумал, что если Нина оказалась в этот момент вблизи от окна, то уже увидела его. Теперь вопрос в том, откроет ли она дверь…

Не совсем понимая, зачем идет к ней, Матвей запер машину, и перепрыгнул через канаву, заваленную грязным придорожным снегом. Калитка скребком расчистила дугу. Матвей протиснулся в образовавшуюся щель, и взбежал на крыльцо. Ему даже не пришлось ждать, Нина открыла сразу. И он также сразу увидел, что в глазах у нее не вспыхнул даже отсвет радости.

- Здравствуйте, - устремив на него пытливый взгляд, произнесла она с вежливой настороженностью. В коротеньком, свободном платьице лимонного цвета, она была похожа на июньскую бабочку. Ее волосы также искрились душистой пыльцой.

- Можно войти? – спросил Матвей, не представляя, что еще может сказать.

Нина оглянулась, и на лице ее возникло выражение пугливой беспомощности.

- У нас… - она оборвала себя и решительно закончила: - Ладно, проходите.

Посмотрев на серый половичок, лежавший у порога комнаты, Матвей с трудом заставил себя разуться. Перед ним возникли синие тапки.

- Они новые, - сказала Нина. – Я купила папе на день рождения, а он не дожил. Вы не суеверны?

Матвей посмотрел на ее гладкие коленки, которые были совсем близко, и губами ощутил их мягкость. Через силу отведя взгляд, он попытался заговорить, но голос постыдно сел, и пришлось откашляться.

- Когда как. Кошек черных обхожу… А что случилось с твоим отцом?

- В шахте завалило. Вы не слышали? Хотя, конечно… Весной был взрыв метана. Это часто бывает.

Выпрямившись, он спросил с опаской:

- А твоя мама?

- Думаете, она тоже шахтер? – Нина усмехнулась. – Она воспитателем работает, в садике. Тут, рядом…

Она первой вошла в комнату, сделав ему неуверенный жест. Матвей шагнул следом, и чуть не наступил на валявшегося на полу Бэтмена.

- У тебя есть брат? – он поднял игрушку.

- И сестра, - добавила Нина. – Они оба в первую смену учатся.

- Ты – старшая? Говорят, старшие дети более самостоятельные. Потом, во взрослой жизни.

- Посмотрим, - ее взгляд все еще был настороженным, она ждала, когда Матвей объяснится.

Он подавил вздох: «Вблизи от такого солнца мозг плавится». Одним взглядом Матвей осмотрел комнату: такие сервант и кровати, такой стол он видел в старых советских фильмах. Если б не игрушки, сваленные у комода, можно было подумать, что время здесь остановилось.

Очнувшись, он спросил:

- Вчера ты отказалась со мной пообедать, а как сегодня? Давай съездим куда-нибудь?

Ее влажные губы дрогнули. «Ее не волнует, что я здесь? – подумал он со страхом. – Если б волновалась, губы пересохли бы». Он не знал наверняка так ли это, но уже подумалось, и теперь ему трудно было избавиться от этой мысли.

- Я вам кажусь изголодавшейся? Почему вам так хочется меня накормить?

- Не накормить, - свой голос он уже слышал, как через вату. – Побыть с тобой. Поговорить.

К ее лицу прихлынула кровь. Нина отступила, но Матвей подался к ней:

- Не бойся! Зла я тебе не причиню… Не знаю, поймешь ли ты… Ты можешь представить, что чувствует человек, когда вдруг сбывается его мечта?

Ему опять подумалось, что он лукавит. Не было у него такой мечты. Ничего похожего… Он убедил себя, что она была только вчера.

Нина почему-то покраснела еще больше:

- Да. Могу.

- Я увидел тебя и понял, что всю жизнь пытался найти такую красоту, - заговорил он, приблизившись к действительности. – Ты необыкновенно красивая, ты знаешь об этом?

- Я…

- И жизнь у тебя должна быть необыкновенная! Не здесь, - он с отвращением оглядел мертвую комнату, где Нина казалась плененной царевной.

Теперь ее голос стал сердитым:

- Вам не кажется, что это не очень-то вежливо: приходить к кому-то в гости, и ругать его дом? Я здесь выросла. Я каждую вещь тут люблю. Она с чем-то связана. Разве этого мало?

- Да-да, я понимаю… Конечно, любишь. Но ты не обязана здесь жить!

- Не обязана. Я просто хочу этого! Я же вчера говорила вам о городе, это то же самое…

Лицо ее все горело, и Матвея уже ломало от этого ощутимого жара. Почти не видя, он протянул руку к теплу, прижал его к себе, впился губами… Острая боль прорезала наслаждение, которое еще только начало нарастать. Он вскрикнул и скорчился, отпустив Нину. Отскочив, она выкрикнула:

- Уходите отсюда! Как вы можете? Я ведь знаю, что вы живете с матерью Стаса. Вы их семью разрушили, это так… отвратительно! А теперь хотите и мне все испортить? Ничего у вас не выйдет!

- Что испортить? – пробормотал Матвей и с трудом выпрямился. В мыслях у него почему-то мелькнуло: «Муравей способен понять человека?» – Что я могу испортить? У тебя ведь нет ни мужа, ни детей.

- У меня есть Стас, - теперь она глядела на него уже с жалостью.

- Стас, - бессмысленно повторил он сочетание звуков. – Ну что – Стас?

Она произнесла с той твердостью, которая способна убить:

- Стас мне, как муж.

- Что?! – Матвей задохнулся, и пошел на нее, как в бреду. – Что ты сказала? Он… Он посмел? Тронул тебя?

Обогнув круглый стол, покрытый зеленой шелковой скатертью, Нина тихо напомнила:

- Вы говорили о мечте, которая вдруг сбывается. Стас и есть моя мечта. Был и остается. Я с первого класса о нем мечтала! Потом уже о том, чтобы мы стали близки. Поэтому и скрывать не собираюсь. И я никогда от него не отступлюсь, слышите? Даже если он… он сам…

- Когда он… ты… давно? – выдохнул Матвей и сел на деревянный стул с кожаным, ободранным по краям сиденьем.

И она улыбнулась так, как виделось ему во сне:

- Вчера. Вы появились как раз после этого…

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.