Тёмное эхо (роман - окончание)

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Лавряшина Юлия Александровна

Просмотров: 5673

2010 год, Выпуск № 6

Глава 17

- Давай, знаешь что? Да выключи ты телевизор, у них все в порядке и без нас! Слушай меня. Хочешь снова набросить на Стаса аркан? Легко!

- Что ты имеешь в виду под арканом?

Отложив пульт, Маша повернулась к нему. К вечеру ее лицо становилось будто прозрачным, и накопившаяся за день усталость проступала морщинками. Матвей впервые отстранено подумал: «Через несколько лет всем будет бросаться в глаза, что она старше». Раньше, когда он пытался представить это, ему не было неприятно. Ему даже нравилось ее теплое покровительство, он не было унизительным, ведь деньги-то были его!

Матвей вовсе не был начисто лишен в детстве материнской ласки, как предположил бы любой психоаналитик. Правда, и теплым человеком его мать не была. Слишком уж много в ней было страдания от разлуки с его отцом, на любовь просто не оставалось места. И он достаточно рано перестал ждать от нее этого, как не вынуждают спеть серенаду человека без музыкального слуха. Какая от этого может быть радость?

Самому Матвею казалось правдоподобным другое объяснение того, почему он нуждался в Маше: он слишком привык распоряжаться всеми и всем. Ему понравилось, что кто-то взялся поучать его. Он не ожидал, что это приедается так быстро…

- Я имею в виду такую невидимую веревку, которую ты накинешь своему мальчику на шею, и притянешь к себе. Ее можно сплести из подарков и сюрпризов. Такие веревки оказываются особенно крепкими.

- Оказывается, ты – циник. Ты предлагаешь мне подкуп? – она смотрела хмуро, и говорила низким, ничего не выражающим голосом.

Оттого, что Маша сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги и сгорбившись, она показалась Матвею маленькой горбуньей, порабощенной каким-то злым циркачом, поэтому на ней такой пестрый лилово-желтый наряд.

Ему помнилась совсем другая желтизна – светлая, с легкой горчинкой, если так можно сказать о цвете. Под ней струилось тело, совсем не похожее на это… Оно было, как луч, - легким, длинным, светлым. Луч, который нельзя взять руками, но можно ловить его тепло.

Он весело сказал:

- Я предлагаю вот что: заштопать вашу духовную связь.

- Что-что?

- Давай затащим его в ресторан! Мальчишки обожают такие заведения. Дети ведь по кабакам не ходят… Пусть возьмет свою девочку, я всех прокормлю. Сам же он ее в жизни не сводит! От хорошей еды быстро язык развязывается. Может, и винца им уже можно… Поболтаете с ним ни о чем, потом легче будет серьезные разговоры разговаривать. Я не буду мешать, еще и девочку его отвлеку, чтоб не лезла…

Маша беспокойно завозилась на постели. Ее короткие взгляды навели на мысль о хищнике, который собирается напасть исподтишка, и не хочет спугнуть жертву раньше времени. И вдруг стало стыдно этой мысли до того, что сами собой заломились пальцы. Это ведь он был хищником, уже разорившим гнездо, и теперь собиравшемся добить всех поодиночке.

«Добить? – кольнуло в виске и отдалось в затылке. Матвей выпрямился, осторожно покачал головой. – Если только себя самого… Никто из них и не подозревает того, что творится во мне».

Но вдогонку уже неслось: девочка знает! Светлая, чистая струя несет в себе знание. И может оросить им тех, кто окажется поблизости. Неосторожно с его стороны сводить их вместе – Машу и Нину. Меньше всего он думал про Стаса. Осквернитель святыни не может рассчитывать на сострадание… В мыслях Матвея этот мальчишка, который внезапно стал отвратителен ему, проскакивал похотливым, скользким самцом, и вновь оказывался в темноте безразличия.

- Я не уверена, что Стас согласится пойти с нами, - не сразу ответила Маша.

Запустив руку в короткие волосы, она перебирала пальцами, возможно, вонзала ногти в кожу, пытаясь оживить мозг, а со стороны Матвею показалось, будто Маша выскребает перхотистые корочки, и это показалось ему мерзким. Только позднее, он понял, что это была первая за их жизнь, минута отвращения. И ею эта самая жизнь заканчивалась…

Он перевел взгляд на безжизненный экран телевизора – идола, поработившего их обоих. Главному делу их жизни мог положить конец любой дурак, просто нажав кнопку на пульте… И что после этого оставалось? Ничего. Темная пустота плоской поверхности. Это совсем не то, что лечить детей…

- Можно пригласить и Аркадия, - он понял, что готов на все, лишь бы затянуть в свою несостоявшуюся жизнь летний свет. Теперь Матвей даже не помнил того, что всегда считал, будто его жизни можно позавидовать.

У Маша надломились брови:

- Аркадия? Ты всерьез? Странная будет компания, тебе не кажется?

- Многие бывшие супруги встречаются и обедают вместе, - Матвея уже не могло остановить то, что она явно поняла: он лжет, он вовсе не считает это правильным, сам даже не звонит бывшей жене…

Но Машу позабавило другое:

- Обедают вместе? У тебя несколько искаженные представления о России. Кто это у нас обедает в ресторане? До тебя я не бывала там лет двадцать. Ну, может, пятнадцать…

- Я все оплачу, естественно, - он достал сигарету и выждал: иногда Маша просила не курить в номере. На этот раз она промолчала.

Матвей подумал, что его настойчивость уже становится подозрительной, но необходимо было дожать… Убедить сперва Машу, затем остальных. Он почти не сомневался, что сумеет это сделать. После того, как отец поживился нефтью, ему всегда удавалось добиться своего.

- Ладно, - проронила Маша с безразличным видом, мгновенно остудив его охотничий пыл. – Я позвоню Стасу. Если он захочет, чтобы пошел и отец, значит, так тому и быть. А девочку брать не обязательно, она еще не член семьи.

Матвей подавился дымом. Не возмущение схватило его за горло, а смех. Плеснув воду из тонкого стеклянного графина, он выпил залпом, и перевел дыхание. Отведя сигарету, Матвей проговорил с укоризной, как ему самому показалось, плохо сыгранной.

- Эх, мать! Не знаешь ты пацановской психологии. Думаешь, только ради нас с тобой Стас согласится пойти? Это же тысяча ежей, а не ребенок! А девчонке ему, конечно, захочется пустить пыль в глаза.

«Это тебе хочется», - подумал он равнодушно, уже смирившись с тем, что не может справиться с непобедимым мальчишеством, что так и бурлило в нем. Оно заставляло выпячиваться грудь: «Да я! Да у меня!»; оттопыривало нежно шелестящий карман; и все рвалось сцепиться с другим мальчишкой, нахально покусившимся на облюбованный им плод.

Маша проговорила с тем хорошо знакомым Матвею оттенком презрения, которое слышали ее провинившиеся сотрудники:

- Я вообще удивлена, что Нина Савельева как-то проявилась в его жизни. Насколько я помню, она обхаживала Стаса, чуть ли не с пеленок. У них это называется «бегала за ним».

- У нас это называлось также. Не помнишь? Бегала, ухлестывала, сохла… Нет, «сохла» мы уже не говорили, это наши родители сохли…

Она обратила к нему тот пристальный, проникающий в душу взгляд, который всегда пугал Матвея. В такие минуты он чувствовал себя безродным шутом, которого ради смеха заставили раздеться перед королевой, и прикрыться уже нечем.

- Да ты провел целое лингвистическое исследование… Волнующая тема?

- Ты же знаешь, - начал он, хотя ничего такого она знать не могла, - иногда я зацикливаюсь на какой-нибудь чепухе, и обсасываю ее.

Матвею показалось, что ее глаза подтвердили: «Я даже знаю, на чем ты зациклился сейчас».

Он вспомнил эти слова по дороге в ресторан, когда они, захватив Стаса (Аркадий, конечно, отказался пойти), заехали в ту самую, погибающую от времени часть района, где Матвей уже бывал. У него едва не вырвалось: «Я знаю», - когда Стас, как всегда недовольным тоном, будто таксисту сказал, где остановиться. И сделалось ясно, что ему ничего не стало известно от Нины, и от этого Матвей ощутил прилив той легкости, что позволяет на всех смотреть свысока. Просто потому, что ты приподнимаешься на дыхании своего счастья.

«У нас появился общий секрет! Это ведь уже много, – возликовал он, и, уловив сумасшедшие удары сердца, подумал с удивлением: - А я действительно зациклился на ней…»

И понял, что не столько красота этой девочки полонила его, как дикого янычара, сколько ее неподатливость, не наигранное равнодушие, нежелание сделать навстречу ни шага. Ей не приходилось бороться с собой, Матвей просто не интересовал ее. Вот только ему трудно было признать, что кого-то он может и не заинтересовать.

Долгие годы (еще и до брака, а после – в особенности) он прожил в уверенности, что ни одна женщина не откажется от возможности хоть в чем-то облегчить себе жизнь. Разве Машу в свое время не привлекла перспектива освободиться от тяготы домашних хлопот? Нина же не хотела даже этого. Не просто говорила, что не хочет, чтоб завести его, а действительно не хотела, Матвей видел это по ее глазам. В ее взгляде прочитывался звучавший внутри вздох: «Опять он! Как от него отделаться?»

Два дня подряд Матвей дожидался ее у школы, уже выяснив, что они со Стасом выходят по отдельности, неумело оберегая от насмешек то, к чему и сами-то не успели привыкнуть, и предлагал подвести. Нина отказывалась с той легкой вежливостью, которая особенно обидна оттого, что подчеркивает насколько не значительна и предлагаемая услуга, и человек, способный оказать ее. Не сдаваясь, Матвей ехал за ней вдоль тротуара, но на остановке Нина вспрыгивала в автобус, как назло ходивший по расписанию, которое она хорошо знала, и ему оставалось недоуменно чертыхаться.

«Что за идиотское упрямство!» – рычал он, понимая, насколько это не точно. Упрямство предполагает возможность сдачи… Она не упрямилась.

Выскочив из машины, угрюмо промолчавший всю дорогу Стас, подбежал к крыльцу старого дома, но не успел даже подняться, как Нина уже выскочила к нему. У Матвея заныло в груди: «Не хочет терять ни секунды». На какой-то миг эти двое застыли, вбирая друг друга взглядами: она – наверху, он – внизу. И эта случайно разыгранная сцена – Джульетта на балконе – отозвалась в Матвее еще большей тоской: «Неужели это то самое? Неужели мне действительно нечего тут делать?»

Он отвернулся, и опять встретил испытующий Машин взгляд.

- Первая любовь, - сказал он, попытавшись подпустить в голос ностальгическую грустинку.

- Не думаю, - с легкой гримаской отвращения отозвалась Маша.

- Чем тебе так не нравится эта девочка?

Ребята уже перебегали дорогу, обмениваясь неслышными словами, и Маша ответила наспех:

- Навязчива слишком. Не люблю таких.

«Навязчива! – едва не застонал Матвей. – Да знала бы ты…»

- Здравствуйте! – Нина уже забралась на заднее сиденье, и Маша улыбнулась ей через плечо.

«Сплюнула улыбку», - подумал Матвей.

Он смотрел в маленькое зеркало заднего вида на восходящее за спиной сияние, и в нем нарастала не столько тоска художника, осознавшего, что ему никогда не создать Джоконду, сколько мучительная неудовлетворенность коллекционера, которого равнодушная к его жажде жизнь заставляет смириться с тем, что есть красота, которую, оказывается, невозможно приобрести за деньги. Он не хотел мириться с этим…

- Мы едем в «Багамы», - по его сведениям, это было самое стоящее заведение в этом городе.

- А почему не на Багамы? – съехидничал Стас.

Матвей взглянул в зеркало:

- Хотите на Багамы? Легко!

Но лицо Нины все время было обращено к нему профилем, ее взгляд не отрывался от Стаса.

- Давайте пока ограничимся рестораном, - предложила Маша, даже не пытаясь поймать взгляд сына.

Матвей злорадно подумал о нем: «Купился все-таки… Захотелось повыпендриваться перед девочкой. На что же может купиться она?»

Продолжая вычислять это «что-то», он, то и дело упуская нить, подхватывал бессвязный дорожный разговор, искал парковку, придерживал дверь ресторана… Искусственная зелень лезла в глаза, плоды из папье-маше дразнили, искушая попробовать настоящих экзотических фруктов. Матвей заказал всего побольше, чтобы девочка упилась нездешней сладостью. Его подкосило, что Нина сразу отказалась от вина, на помощь которого он очень рассчитывал.

- Почему? – допытывался Матвей, наливая остальным. – Это очень хорошее вино, поверь мне.

- Я верю, - она все также светло улыбалась, и отказывалась. От всего отказывалась.

- Ты впервые в таком ресторане? – он надеялся, что Нина угадает подтекст: «Не забудь, что это я подарил тебе этот вечер!»

- Не только в таком, - отозвалась Нина без восторженного придыхания. - Я вообще не была раньше в ресторане.

В это было трудно поверить, ведь она поглядывала по сторонам без любопытства.

- Бедненькая! – воскликнул Матвей как бы в шутку.

Нина отозвалась с тем равнодушием, от которого у него уже все коченело внутри:

- Да я как-то не страдаю от этого.

- А от чего ты страдаешь?

Это прозвучало слишком в открытую, и быстрый Машин взгляд прошелся по нему пунктиром, выделяющим фразу. Но Матвею так нужно было это знать, что он пошел напролом.

Нина отшвырнула его:

- Теперь я уже ни от чего не страдаю.

Они оба посмотрели на Стаса: она с нежностью, Матвей, с трудом скрывая бешенство. Тонкое, похожее на материнское лицо мальчика выражало явное удовольствие. Он тоже понял, о чем говорила Нина.

Матвей наклонился к Маше:

- Я предоставлю тебе уникальную возможность пообщаться с сыном наедине.

Она улыбнулась в ответ, но как-то не слишком радостно. Матвей легко уговорил себя думать, что она просто побаивается своего старшенького…

«Дрянной оркестр!» – отметил он, прислушавшись, но выбирать было не из чего – это ведь лучшее, что можно найти в этой дыре… Его раздражало, что плохая музыка звучит слишком громко, и не слышно, о чем говорит Нина. Она и обращалась не к нему, но что с того?

Машин голос тоже прозвучал недовольно:

- Нужно было сесть подальше, мы совсем не слышим друг друга.

- Легко! – Матвей вскочил. – Узнаю, нет ли отдельного кабинета…

Обходя Нину, он как бы невзначай взялся за ее узкое плечо. Оно дернулось в его ладони и стало твердым. Матвей внезапно задохнулся желанием сжать это ее, неподатливое, так, чтобы кость надломилась от боли, раскрошилась совсем…

Убрав руку, он отыскал взглядом метрдотеля, и пошел к нему, с каждым шагом все явственнее ощущая, как в голове нарастает шум жаркого моря. «Багамы, - пустая мысль пульсировала, обжигая глаза. – Багамы…»

Внезапно Матвей понял, что нужно сделать: сгрести эту девчонку в охапку, затолкать в машину, домчаться до аэропорта… Обнаженная роскошь невиданных островов обольстит ее, разнежит, заставит раскрыться. Она истечет сладким соком… И он будет рядом, когда это произойдет. Он напьется ею…

Забыв, куда направлялся, Матвей повернул назад, слепо ведомый медленным танцем, и склонил перед Ниной, все такой же не ждущей, голову:

- Разрешите?

Она взглянула на него с досадой: «Вечно он мешает!», потом посмотрела на Стаса. Тот лишь дернул плечом, а Маша бесстрастно заметила:

- Удачная мысль. Идите потанцуйте.

«Ей лишь бы остаться с ним, за это она и мной готова пожертвовать», - Матвей поймал себя на том, что это первая мысль о Маше за все полчаса. Она тут же провалилась куда-то… Заметно подавив вздох, Нина подала руку. Тонкую, обветренную ручку с неумело накрашенными ногтями. Матвей подхватил ее, беспомощную, сжал, и повел Нину к тому обетованному месту, где можно было обняться, никого не оскорбив. Он припал к ней так жадно, что девочка уперлась руками ему в грудь.

- Тише, тише, - зашептал он, дурея от запаха ее светло-рыжих волос, от теплой мягкости живота, к которому прижался. – Не отталкивай меня. Это же только танец. Это ничего не значит, все так танцуют. Позволь мне хотя бы это…

- Зачем вы это делаете? – на этот раз жалобно спросила она, слегка ослабив усилие, с которым пыталась высвободиться.

Он почти судорожно схватился за эту, едва наметившуюся, слабость:

- Чтобы сделать тебя счастливой. Только для этого. И мне это под силу! Я подарю тебе мир, хочешь? Это не громкие слова. Он, - Матвей кивнул в сторону их столика, - не сделает этого для тебя. Багамы, Париж, Лондон, Лас-Вегас… - откуда-то опять непрошено возник образ копошащейся муравьиной кучи. - Что хочешь?

Нина произнесла отчетливо, но не зло, будто бы даже соболезнуя ему:

- Я хочу Стаса. Почему вы не хотите поверить, я ведь уже сто раз говорила? Неужели вы сами никого так не любили? Хотя бы, когда вам было шестнадцать… Я не знаю, может, взрослые так уже не любят? Хотя мои родители… – у нее дернулось горло, к которому Матвею хотелось то прижаться щекой, то впиться зубами. – Знаете… Стас – вот мой мир. Всегда так было, всю мою жизнь, честное слово! Я даже и не помню другого. Разве ваши деньги могут это изменить? Любые деньги… Мне никогда особенно не хотелось ни в Париж, ни в Лас-Вегас, даже в Москву. Если бы вы пригласили сюда меня одну, я не пошла бы.

- А если б я утащил тебя за руку? – отчаяние сделало его голос жестким.

Она отклонилась, в лице ее проступило совсем взрослое высокомерие:

- Что?! Вы хотите сказать, могли бы заставить меня? Неужели вам это было бы в радость? Нет! Вы же не можете быть… таким… если она вас выбрала…

Матвей пробормотал:

- Многим женщинам… может, всем… нравится небольшое насилие.

- Что значит – небольшое насилие?

Ее тело скользило в его руках, дразня и возбуждая до такой степени, когда мысли растворялись. С усилием стянув остатки, Матвей прошептал:

- Не знаешь? Хочешь попробовать?

- По-моему, вы – сумасшедший, - шепнула Нина, даже не испугавшись. И посмотрела на оставленный ими столик: - Ее вы хлещете плеткой? Она для этого ушла к вам от них? Не может быть…

- А ты знаешь о плетках?

- Видела в каком-то фильме, - серьезно ответила она, рассмешив его.

Удержав улыбку, Матвей спросил:

- Боишься плетки?

Теперь она рассмеялась:

- Это какой-то бред – все, что вы говорите. Это не из моей жизни.

- Из твоей. Уже из твоей, - выдохнул Матвей, едва удержавшись, чтобы не укусить ее в шею. – Ты еще просто не знаешь себя. Никто не раскрыл тебя.

Нина поморщилась, отклонившись. Его это напугало: «Неужели от меня дурно пахнет?»

- Вам хочется найти во мне плохое? Конечно, оно есть. Во всех есть, - она добавила, как бы оправдываясь: - Я люблю Достоевского… Только разве человек не должен бороться с этим?

- Зачем? Зачем же бороться? Иногда плохое… Нет, не плохое, но немножко грешное добавляет жизни остроты. Или тебе нравится безвкусная жизнь?

- Мне нравится человеческая жизнь, - сухо отозвалась Нина. – Как у моих родителей. Они всегда улыбались, когда видели друг друга. Всегда.

На ее лице улыбки не было. Матвею захотелось добиться хотя бы гримасы, раз уж от другого ее губы отказываются. Теперь ему хотелось причинить Нине боль. Настоящую, проникающую вглубь, до самого нутра. И остающуюся там навсегда. Чтобы запомнила…

Он начинал думать, что у него нет другого выхода.