Прогалины (короткие рассказы)

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Золотаина Галина Михайловна

Просмотров: 5528

2011 год, Выпуск № 1

Не для тебя цвела!

В свои двадцать восемь лет Татьяна была девственницей. Для парней находились помоложе и поупруже – посладше. Пожалуй, один только опоек Власов, живущий этажом выше, не терял к ней своего пьяно-жеребячьего интереса.

– Танюха, приходи ко мне на ночь, будем семечки толочь!

Татьяна не удостаивала его даже взглядом, лишь походя произносила незлобиво ( чего с него взять-то, с пьяницы):

 – Умри, нахал, не для тебя цвела!

 Это было вроде ответной шутки по размеру власовского умишка. Однажды в тоскливый зимний вечер в телефонной трубке раздался до боли знакомый волнующий голос ( женатый дяденька, платоническая любовь):

 – Таточка, ты всё так недотрогой и ходишь?

 – Так и хожу…

 -Родная, мои предсказания сбываются: ты превратилась в старую деву. А как твоя маленькая грудка? Ты всё ещё застегиваешь пуговки кофточки до воротника? Ко…

 Татьяна зло выдохнула и брякнула трубкой о рычаг.

 – Ненавижу! Ненавижу!!! – молотило в висок.

 Она поднялась этажом выше. Позвонила. Взлохмаченный Власов, с помятым лицом и в линялых трусах, испуганно проговорил:

– Ты чё?! Затопил что ли?

 Час спустя, Татьяна яростно отмывалась в собственной ванне от тошнотворных власовских слюней. Потом долго била кулаком себя по голове, грызла и рвала зубами подушку.
Утром, опустошенная и почерневшая, пошла на работу. А вечером в дверь начал скрестись Власов. Татьяна открыла и громко, вульгарно, чтобы слышал весь подъезд, произнесла по слогам:

– Уй-ди, на-хал! Не для те-е-бя цве-ла!!!

Власов сконфуженно пожал плечами и прошептал:

 – Так ты чё, ко мне вчера не приходила, что ли?..

Рикша

Обитатели интерната для слабоумных копали картошку. Они стряхивали с ботвы наросшие клубни, сосредоточенно раскапывали руками лунки, стараясь выковырнуть всё до последней картошинки, наполняли вёдра и вываливали в общую кучу.

Огород был в полукилометре от здания интерната. Картошку грузили на тележку, состоящую из широкой доски на двух колесах и длинных ручек. Санька впрягался в оглобли, а Наташа и Катя подталкивали тележку сзади, упираясь в неё руками. Санька старался тянуть изо всех сил. Он поворачивал голову и говорил девчонкам: «Вы шибко-то не кажильтесь, а то вам ещё рожать. Горе с вами, с женщинами!» И опять шёл, наклонившись вперёд, зажав подмышками палки.

Когда дорога пошла в гору, картошка стала помаленьку скатываться. Приходилось то и дело останавливаться, собирать.

– Всю поднимайте, даже маленькую, а то на зиму опять не хватит. Вот ты, Катюха, захочешь толчёночки, а картошки – тю-тю!

Почти возле интерната Наташа ойкнула, остановилась, стала тереть пальцем глаз: «Соринка залетела!» – «Да ты к носу, к носу три!» – советовал Санька, придерживая оглобли. «Не могу, колет!». – «Фу ты, беда с тобой, ей богу! Катюха, иди ко мне, вставай на коленки. Поперёк, поперёк! Счас я к тебе на спину опущу ручки, а то картошка скатится. Только смирно стой!». Он подбежал к Наташе, расстегнул манжетку рубашки и уголком стал вынимать соринку: «Да я потихоньку, потихоньку, вниз смотри!»

…На огороде за возниц уже беспокоились – тележка долго не возвращалась. Наконец, она показалась из-за поворота дороги. Санька катил её бегом вперёд, а на ней сидели девочки, размахивали руками и хохотали.

Грех

– Юр, принеси воды! Пока тёть Маруся на базаре, я уберусь, – Юрий взял у Маринки ведро и пошёл к колодцу. Через час в комнатах пахло свежестью и прохладой.

 – Сеструха, а иди за меня замуж!

 – Ты что, Юр, мы же двоюродные. Нельзя.

 – А письма мне какие писала в армию, кулёма?

 – Я же просто так, чтоб тебе веселее было.

Вечером пошли на речку. Вода тёплая. Они плавали, плескались, смеялись. Вдруг Юрий подхватил Маринку на руки, прижал к себе и поцеловал.

 – Ты что, совсем дурак! – она вырвалась и поплыла к берегу. Домой пришли молчком.

 – Эй, чего надулась, как мышь на крупу? – спросила тётка. – Гостить надоело?

 …В декабре сыграли свадьбу. Маринка с округлившимся животиком сидела счастливая рядом с Юрием, гладила его по рукаву и шептала:» Юр, а хорошо, что мы поженились, правда?» Свекровь обнимала сестру и говорила: «Антонида, мы с тобой теперь и сёстра и сватьи, вот дела так дела!
Весной Маринка родила мертвого ребёнка. После выписки из роддома она всё искала укромного уголка. «Всё хорошо будет, сестрёнка, – успокаивал её по ночам Юрий, вставал и выходил во двор курить.

Через год они взяли на воспитание трехмесячную девочку. Через три года девочку сбила машина..

-Бог наказал, – шептались по деревне старухи, – грех родне сходиться.

Юрий и Марина вместе старели. Однажды вечером, расчёсывая перед сном волосы, она проговорила: «Седею уже…– закрыла лицо ладонями, – зачем, зачем я тогда к вам приехала?!»

Юрий стоял, опершись на косяк, жалостливо смотрел на жену. Потом подошёл, отнял руки её от лица:

– Марина, а мне и сейчас кроме тебя никто не нужен, – он с силой ударил кулаком по спинке кровати. – Не нужен! Не нужен! Не нужен!!! Испуганная Марина бросилась в сени за водой.

Последняя Редька

Где-то идёт война, а пацаны посредине улицы играют в зоску. Потянуло испорченным воздухом.

– Ребя, кто редьку жрал?

Все дружно стали отпираться, а Митька Лямкин для пущей убедительности добавил: « А мы вообще ещё вчера последнюю редьку съели». Воздух вскоре очистился, а кличка к Митьке так и прилипла – Последняя Редька да Последняя Редька.

Кончилась война, Митька стал парнем и пошёл по плохой дорожке – дружки-жиганы, пьянка да разбой. Но сколько веревочка не вейся, а конец будет. Убили они человека, и посадили Митьку аж на двадцать пять лет.

Митькина мать, бабка Лямчиха, сидя на завалинке, чуть не каждый день певала старухам одно и то же:

-Вдругорядь гусь во сне привиделся, будто летит от лога, видать, нашего арестанта скоро выпустят.

Но арестант не возвращался, лишь иногда приходили от него короткие весточки и Магаданской области, Сусуманского района.

Тянулись годы. Лямчиха померла, а осиротевшая избушка растворила печальную скрипучую дверь и приютила Таську, посудницу из столовой. Тут через год случилась амнистия, и вернулся Последняя Редька под родную крышу. Вернулся старик-стариком, весь выпукло-вогнутый: спина и скулы выпуклые, а грудь и щеки вогнутые.
Таська встретила его тепло. На встретины собрались соседи:

– С возвращением, Дмитрий Василич! Как там на Магадане, поди, и медведей белых видывал?

Отгуляли. Затосковал Митька. Выйдет к ограде, навалится грудью, глаза в землю уставит и курит. Таська принесет вечером винца – напьется, проспится и опять к ограде.
В одно воскресенье собрала Таська еду и выпивку, повела Последнюю Редьку на пруд разгуляться. Выпил Митька и пошёл купаться, нырнул и не вынырнул – утонул. Так и не стало Последней Редьки, будто и вовсе не было.

Девочка

Голова трещала. Ирка встала с постели, прикурила папиросу и, почесываясь, вышла во двор. Приставила руку козырьком ко лбу: солнце в зените. Ирка возвратилась в дом, шмякнулась к загаженному вчерашней гульбой столу, слила из всех стаканов выдохшуюся водку, выпила. Заметно полегчало. Она распахнула окно и хрипло крикнула: «Женя! Женька!» Через минуту в калитку вбежала девочка, шестилетняя Иркина дочь.

– Мам, а я на похоронках была. Дедушка Сысоев умер, а бабушка его сидела-сидела и стала падать. Ей укол поставили. Мам, ей же не больно, у нее же рука уже старая? Там все так сильно плакали.

– На, сходи к Петровне, – мать сунула в руку девочке смятые деньги.

– Тут без сдачи?

– Да вали ты скорей!

Женька повернулась и побежала к калитке. Ирка легла на постель, уставилась в грязный потолок. Донимали надоедливые мухи. «У, заразы!» – яростно отмахивалась от них захмелевшая Ирка. На крыльце послышался топот детских ножек, вошла Женька. Подол платьица был завернут и собран в узелок.

– Вот! И ещё Петровна за просто так два огурца дала. Такие колкие!

Ирка опростала девочкин подол, разрезала один огурец повдоль, посолила, потерла половинки друг о друга, одну протянула Женьке: «Лопай!»

Распечатала бутылку с паленкой, налила полный стакан, выпила.

– Мам, а у Петровны такой мальчик! Его привезли из другого города, он – внук. Он такой крошечный всего два зубика, а сам такой богатырь! Мам, роди мне лялечку, а? – Женька ещё что-то щебетала, но у Ирки уже совсем затуманилась голова, потом все поплыло и исчезло. Она уснула.

Вечером её разбудила Женька: «Мам, я кушать хочу!» Ирка кое-как поднялась, расходилась, намыла картошки, поставила варить. Выпила полстакана и взялась за уборку.

-Мам, а наша Муська такая умница! Я бумажку комкаю и ей бросаю, а она в ротике мне её приносит. А Олеська свою кошку купает. Мам, давай Муську искупаем, а?

…Обнимая в постели засыпающую дочку, Ирка вдруг ощутила такую тоску и та-кую любовь, что слезы покатились по щекам. Они капали на Женькино плечико, и девочка сквозь дрему гладила ладошкой материну щеку и шептала: «Мам, тебе дедушку Сысоева жалко, да?»

Утренний автобус

Дурочка просыпалась раньше всех. Это уже после неё, позёвывая, поднималось июльское солнце, и выходили на арену городских улиц дворники. Подтягивались к остановкам хмурые шахтёры, ворча на то, что – «как назавтра в первую смену, так с вечера обязательно напьёшься».

Дурочка спала в кустах аллеи на зимнем пальто, которое, проснувшись, она натягивала на себя поверх военного кителя. Её лицо всегда строгое и непроницаемое потемнело от грязи, на ногах была разная обувь: на правой – тапок, на левой – кроссовок. Две тряпичные сумки были наполнены палками разной длины. Иногда она вытаскивала палку, подходила к телеграфному столбу, стучала по нему; затем, достав из кармана кителя блокнот и ручку, что-то долго писала. Она никогда не разговаривала, хотя глухонемой не была – на голос и звук резко оборачивалась.

Шахтерская дежурка останавливалась чуть дальше автобусной остановки, напротив аллеи. Мужики помаленьку подтягивались, закуривали, перебрасывались словами.

– Лёха, что-то твоей сегодня не видать?

-Да вон она в кустах копошится. А чё это она моя?

– Ты ж у нас один холостой!

Похохотали, окончательно проснувшись. Тем временем дурочка вышла из-за куста, прошла несколько шагов и встала невдалеке напротив. Внимательно переводя взгляд, оглядела каждого, вытащила блокнот и начала писать.

– Ну всё, мужики, донос в НКВД на нас пишет!

Дурочка решительно тронулась с места в их сторону, пройдя несколько шагов, она резко остановилась, повернулась кругом, достала блокнот и что-то вновь стала писать.

– Бомжует бабёнка. Ещё и с гусями. Пришибут и не хватится никто.

Подошла дежурка. Шахтёры столпились возле двери. Дурочка сорвалась с места, подбежала к машине и стала расталкивать мужиков. Потом встала к ним лицом, распахнула руки и загородила вход в автобус.

– Вот новости! Отойди, красавица, так-то мы и на смену опоздаем!

Лицо дурочки выражало решительную ярость. Она отпихивалась руками, брыкалась, но двери не освобождала.

– А ну иди отсюда, кошка драная!

Её схватили за руку, отшвырнули от двери, она упала. Пока поднималась, путаясь в пальто, двери сдвинулись. Она подбежала и стала раздирать их руками, потом забежала вперед автобуса упёрлась в бампер, как бы толкая автобус назад.. Водитель дал несколько гудков, выматерился, вышел из кабины, волоком оттащил дурочку к кустам и бегом вернулся. Когда дурочка снова приблизилась, машина медленно отъехала, набирая ход. Дурочка побежала за ней, по грязному лицу катились слёзы, слипшиеся волосы падали на глаза, она протягивала руки вперед, издавая визгливые звуки, в которых слышались слова: «Не адя ехъять, не адя-а!»

Через несколько часов в одной из лав прогремел взрыв. Петрович, Лёха и другие, ехавшие в утреннем автобусе, погибли.