Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Зиму пережить (повесть)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

13

Новая беда

Пришёл суровый январь второй военной зимы. Сводки с фронта продолжали поступать одна другой тревожнее, но Сталинград держался.

Котловину города затягивали тяжёлые туманы. Туманы пахли коксом и окалиной. Скрежетало на морозе железо. Крики паровозов со станции доносились резко, точно удары бича.

Каждое утро комбинатовский басистый гудок извещал об отмене занятий в школах.

Шурка Баздырев, напялив на себя всё что было из одежды тёплого, тупым, расшатанным колуном доламывал на дрова свой пустующий ларь.

Но к середине января морозы внезапно отпустили, туман исчез. Над городом пробушевал влажный густой снегопад, выбелил закопчённые крыши, улицы, склоны пригородных увалов.

В полдень же потеплело до того, что заморосил дождь и с крыш закапало, это в январе-то! На дорогах выступили лужи, возле подъездов домов, по тротуарам захлюпала снежная каша.

В валенках не высунься — ну прямо апрель да и только.

А в ночь снова завернул мороз. Да такой, что в роще стали с треском ломаться отяжелевшие ото льда ветви.

Многие деревья были больные — в дуплах, расщеплены ветрами, в расколах и трещинах. Напитавшись дождевой влагой, захваченные враз обвальным морозом, они возвестили о своём несчастье гулом оглушительно лопающихся жил, похожих на выстрелы.

Жители окрестных улиц всю ночь с тревогой суеверно вслушивались в эту зловещую, загадочную канонаду.

На заледенелых проводах, толстых, как канаты, повисли блестящие гребни сосулек. Провода не выдерживали, рвались. Электричество гасло.

* * *

Уже хорошо освоенным, безопасным путём, минуя двор кирзавода, мы с Шуркой — сперва по железнодорожной ветке, потом под какой-то длинной насыпью, вдоль штабеля труб — прокрались к подножию шахтного отвала.

Было утро, мы теперь учились в третью смену.

Картина открылась неожиданная. Она была удручающа. Хоть стой, хоть падай.

Гигантский конус отвала грубыми очертаниями напоминал египетскую пирамиду, до самой макушки матово поблескивал отечным льдом. Уменьшенная расстоянием до размера спичечного коробка, кособоко плыла-взбиралась по нему вагонетка.

Только в двух или трёх местах, где в глубине таинственно тлело и вихрился прозрачный дымок, были чёрные и вперемешку коричнево-ржавые, безо льда и снега, пятна: туда лазить боялись.

Мы замерли поражённые.

Шурка пнул подшитым валенком по коряво-остекленелому боку, цвикнул на него сквозь редкие зубы. Потом, откинув в сторону пустой мешок, который он держал под мышкой, попытался вскарабкаться.

С потугами прополз на четвереньках метров пятнадцать — и вдруг, по-лягушачьи растопырившись, съехал на брюхе вниз.

Не подымаясь, окинул хмуро взглядом гору.

Солнце, пробившись сквозь замороженное, ещё вчера сочившее влагу небо, залило склоны игривым, радужным сиянием. Розовые, синие, вытянутые, как летящие капли, тени заполнили каждую ямку, каждую вдавлинку во льду.

Бока горы мягко переливались, точно оклеенный кусочками фольги ёлочный шарик.

От этого предательского блеска у Шурки навернулись на глаза слёзы.

Я тоже в растерянности бросил свой мешок под ноги, сел рядом с другом.

Этой беды мы не предвидели.

— У, короста, — с ненавистью пробормотал Шурка шмыгнув носом.

До весны теперь не растает.

Я возразил неуверенно:

— А может, растает.

— Отскочь, не растает! И дураку ясно.

— Вчера вон растаяло.

— Вчера! — вскинулся Шурка. — Дед Иван Анисимыч говорит: сто лет такого не было, чтобы в январе. А ты — вчера! Заткнулся бы со своим вчера.

— Чего злишься?

— А чё ты задолдонил — вчера, вчера.

— Это ты задолдонил.

— Ну и заткнись, без тебя тошно.

Я обиженно отвернулся, скорчился от проникшего за пазуху холода. Делать здесь больше нечего. И Шурка со своим всезнающим дедом правы, конечно: не растает, хоть расшибись.

Вверху громыхнула опрокинутая вагонетка. Свал породы зашуршал, сползая, и затих, замер. Несколько камней, сумасшедше проскакав склон, завертелись волчком по насту.

Мы только покосились. Камни эти и смотреть нечего — наверняка порода. До самого низу долетает только камень, порода. Уголь — он полегше — задерживается выше.

* * *

Поднялся Щурка на ноги и со злым, упрямым выражением на лице пошёл в другую сторону, за террикон — скрылся. Вскоре я услышал его приглушённый оклик. Вскочил и, подобрав оба мешка, разогреваясь на ходу, запрыгал туда — и вижу: Шурка, неизвестно как преодолев несколько метров склона, сидит на самом краю ледяного панциря. Выше, в плитняковых вздыбленных сколах, пятно, свободное ото льда и снега.

И только там, где невидимо струится тёплый воздух глубинного горения, камни холодно, вызывающе цветут стерильно белыми оторочками инея.

— Ну-ка брось сюда мой мешок, — сказал он, запалённо дыша морозным паром, оглядываясь.

Я в нерешительности остановился: в мгновение понял, куда нацелился лезть Шурка, и внутри у меня всё сжалось.

— Не надо, Шурк, — сказал я.

— Ладно, чего там, давай, — откликнулся тот сверху.

— Не лезь, не надо.

— Да ты чё, я потихоньку.

— Хоть как — не надо, а?

— Да я же не по горелому, а тут везде твердота законная, — и Шурка стукнул кулаком по плите, точно подтверждая надёжность и «твердоту» поверхности.

— Всё равно нельзя, давай что-нибудь другое придумаем?

— А чего?

— Не знаю.

— Ну и не дребезжи тогда, надоел! Кидай быстрее, а то дед с берданкой припылит.

— А давай к погрузке прокрадёмся? Там с вагонов всегда падает.

— Балда, — сказал сверху Шурка. — Охранник только круг погрузки счас и крутится. С ходу зацапают.

— Не зацапают. Убежим.

— Зацапают, сказал! Там бежать некуда. Разбухтелся! ещё раз вякнешь — наподздаю. Ты кинешь мешок или нет?

— Нет! — упрямо выкрикнул я и в подтверждение своей решимости отбежал в сторону, откуда если бы даже захотеть — не докинуть.

— Мне-то опять карабкаться? — Шурка тиранул рукавичкой-шубинкой под носом и без всякого перехода добавил угрожающе: — Ну, короста, слезу — мало не будет.

Я, держа оба мешка в охапке, на всякий пожарный отбежал ещё дальше. Шурка подсунул под себя руки в шубинках и, оберегая задницу от неровностей льда, съехал вниз. Я кинулся бежать, поскальзываясь на кочках. Шурка нагнал меня, пихнул с разбегу в спину, я упал, растянулся.

Шурка схватил мешок, дёрнул к себе — не выдернул.

— А ну отцепись!

— Не отцеплюсь! — у меня от бега и дыхания заиндевели стекла, и я, лёжа на боку, клещом вцепившись в мешок, видел склонившегося надо мной Шурку как в тумане.

— А по сопатке? — сказал тот.

— Ну и бей!

— Сыми очки.

— Щас, разбежался.

Шурка пнул меня валенком в бок, потом, ожесточённо дёргая за конец мешка, потащил волоком. Шагов через пять я не выдержал — пальцы ослабли, разжались.

Перекинув отвоёванный мешок через шею, Шурка снова настырно полез на обледенелый террикон.

И тогда я, подскочив, в отчаянии бессилия ухватил его сзади за ногу. Растопырившись, как паук на скользкой паутине, тот полуобернулся злым, искажённым от натуги лицом, выдохнул:

— Отпусти ногу, сказал.

— Не отпущу.

— Гадом буду, отметелю, — пообещал Шурка и свирепо дрыгнул пойманной ногой — валенок остался у меня в руках! Портянка из старого вафельного полотенца размоталась, повисла на ноге замысловатой спиралью.

Шурка перекинулся на спину, сел, держа разутую ногу на весу -изумление и беспомощность одновременно были написаны на его лице.

— Отдай пим, зараза, — сказал он.

— Облезешь.

— Нога же мёрзнет. — Он пошевелил выразительно голыми пальцами.

— Слазь совсем, тогда отдам.

Гладко-розовая, с грязными разводами пятка дёрнулась перед моей физиономией, норовя мне в лоб — не достала. Шурка при этом, потеряв опору, так и поехал вниз — с высоко и бесславно задранной ногой.

— У, фашист несчастный, — выругался он, сидя на снегу с мешком на шее, и вдруг губы его задёргались, вытягиваясь резинкой, щёки поползли в стороны: Шурка заплакал. Невероятно!

Он сидел и плакал, растирая грязной шубинкой смерзающиеся ресницы, а я, виновато-растерянно присев перед ним на корточки, неловко заматывал ему ногу вафельной портянкой, совал в нахолодавший валенок, бормотал:

— Ну Шурк... ну ладно тебе. Ну чё ты. Не проживём мы что ли без этого отвала вонючего?..

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.