Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Зиму пережить (повесть)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

21

Оболтус на мою голову

И не миновать бы нам жестокой потасовки, бессмысленно нанесённых взаимных обид, но здесь случилось совсем уж непредвиденное. За дверями, на лестничной площадке, раздалось какое-то грохотанье, будто волокли что-то по ступенькам, высокие голоса — дверь в квартиру Баздыревых распахнулась без стука. За порогом стояла женщина — мешковатое клетчатое полупальто, голова по самые щёки в тугом платке, поверх платка плюшевая шапка. В одной руке тащила она за руль, как нашкодившего щенка за ухо, Шуркин самокат на снегурочках, а другой — держала крепко за руку упиравшегося несчастного Кузю.

Мать Кузи — Полина Гавриловна — Косоротиха!

Мы с Шуркой враз, как по сигналу, опустили руки, ошеломленно отступили друг от друга, попятились, сразу оценив серьёзность возникшей ситуации.

Мы также поняли: одной кричалкой дело не обойдётся, тут пахнет бóльшим. Подлый Кузя!

— Матерь дома? — Полина Гавриловна крепко пристукнула самокатом об пол, с присвистом тяжело задышала.

Шурка молча, набыченно крутнул головой: нету.

— А когда придёт?

— Придёт!

Тут же большой рот её вместе со щекой косо пополз в сторону, под самый платок, она закричала, будто через улицу:

— Отворяю стайку и глазам своим не верю: дровяная обрезь-то усохла! А замок целёхонек! Господи, целёхонек! И стоит вот эта... рогатина! — Полина Гавриловна снова энергично брякнула самокатом, оглянулась и так дёрнула Кузю за рукав — с того, бедного, чуть не слетела ушанка, он заскулил на всякий случай. Она же вопросила его тем же пронзительным голосом: — Ты, поганец такой, выискивал эту обрезь? Ты город выбегивал? Очереди на дозовские склады выстаивал? Спину-горбину на погрузках ломал? За подводу последние рублики выкладывал? Я кого, стервец, спрашиваю? Отец на фронте голову кладёт, а ты тут наши с сестрой труды на игрушки расфуговываешь? Подворачиваются тебе, простодырому, всякие пронырлы, дурют тебя как хочут, а ты рад... Все дети как дети, а этот — наказанье. Погодь, сестра вечером придёт — она кудерцы твои живо расчешет! А ты, Баздырев, — повернулась она к Шурке, — забирай свою рогатину и вертай обрезь назад, всюё до шшепочки, не то заявлю куда следует!

Щурка отступил к кухонному проёму, буркнул вызывающе:

— Нету у меня никакой обрези!

— Как это — нету?

— А вот так — нету, и всё. Сгорела. Бобик сдох!

Полина Гавриловна решительно отстранила Шурку с пути, прошла на кухню. Пустая углярка, пустой, заставленный посудой припечек, холодная, явно нетопленая сегодня плита.

— Врёшь, кудысь затырил? Где-нить в сумёт закопал? — она знала, что Баздыревы давно порубили свой ларь на дрова. — Ну я и под снегом найду, всех на уши поставлю. Я свою обрезь с закрытыми глазами узнаю! Кудысь затырил?

— А вот тудысь! — наглел Шурка.

— Глянь ты, ещё дражнится, — изумилась та. — Ей-бо, заявлю!

— Да сколь влезет! Испугался!

На меня эта сцена произвела самое мрачное впечатление, ну и везёт же Шурке. И сейчас хотелось хоть как-то уесть Кузю — за его трусливое предательство: коль выменял и попался, так хоть молчи честно. Я сказал:

— А конёк-то у самоката — подломан, а был целый.

— Неправда, он сроду такой был! — прервав на секунду нытьё, выкрикнул Кузя, но на его жалкий выкрик никто не обратил внимания, даже мать, она сказала:

— Когда так — я вот сяду тут и буду ждать матерь. Я своей правды добьюсь, не то нынче время.

С этими словами она в самом деле повернула скамейку одним концом на середину кухни (кастрюля с картошкой при этом чуть не упала, вода плеснула на пол), села и распустила узел платка — как бы подтверждая этим жестом серьёзность своего намерения.

То был верно рассчитанный шаг, от которого Шурка сник, растерялся.

Не хватало, чтобы она действительно досидела до прихода матери со смены и ещё ей, продрогшей и усталой и, как всегда, раздраженной от усталости, устроила кричалку.

Минут пять протекло при всеобщем напряжённом молчании. Ангелы в этом молчании не пролетали, точно. Лишь слабо довсхлипывал под входной дверью своё, заработанное, Кузя.

Шурка нервничал, кусал ноготь, ища выход из создавшейся, весьма чреватой последствиями ситуации.

И тут произошло совсем уж такое, чего не мог ожидать ни Шурка, ни я, ни тем более Кузя, лучше других знавший свою вечно крикливую, заполошную по всякому поводу мать.

Полина Гавриловна заплакала...

Причём как-то незаметно, без голоса — только глазами и некрасивым своим скособоченным ртом. Она будто забыла про затихших в своих углах нас, мальчишек, про дело, которое привело её сюда, в эту чужую холодную, нетопленую кухню с пустой угляркой.

Сидела, ссутулившись клетчатой спиной. Слёзы кривыми блестящими дорожками скользили по её уже немолодому, курносому, поблёкшему лицу.

— Осподи, — тихо, самой себе сказала она и стала сморкаться, дуть в платок, — И когда же эта клятая война кончится? Когда же я смогу сдохнуть от всех спокойно… Нет сил жить...

Шурка засопел, оттолкнулся от косяка, где до этого стоял в позе человека, с которого взятки гладки, шагнул решительно в комнату.

Опустившись перед кроватью на четвереньки и откинув спущенное низко одеяло, принялся энергично и зло, даже с каким-то вдохновением, выбрасывать оттуда обрезки досок, короткие струганые бруски, клинья, — словом ту самую, честно выменянную у глупого Кузи обрезь.

И всё это с деревянным грохотом, со всякими словечками, за которыми он никогда в карман не лез.

Я во все глаза смотрел, как друг выгребает спрятанное под кроватью, подумал: мне никогда бы не пришла в голову подобная предусмотрительность.

И с таким другом я рассорился...

— Забирайте свои вонючие обрезки! — фырчал Шурка. — Не было дров и это не дрова... А ты, Шишига, за сломанный конёк ответишь!

Я видел прекрасно: Шурка, конечно же, покривил душой, назвав дрова вонючими обрезками. Дрова были законные — сухие, и колоть почти не надо. Но переступить через свою обиду (а Шурка переступил, сделка-то была добровольная) — разве это не стоит какой-то пары слов, сказанных в сердцах, от души.

***

Назавтра, догнав по дороге в школу Шурку, — тот впервые, кажется, ушёл без меня, один, — я сказал примирённо:

— Слышь, чего там... давай слазим. Только чур — последний раз, как обещал, — добавил я тут же.

— Куда? — как бы не поняв, переспросил Шурка хмуро.

— Забыл, что ли? В хранилище.

— Да уж не забыл.

— Ну вот. У нас дома и верёвка есть — длинная. Я уже притырил.

Шурка шёл не оглядываясь, вчерашняя ссора, видать, ещё крепко сидела в нём.

Некоторое время шагали молчком. Шурка впереди, я — чуть поотстав. Тропинка нырнула в рощу. По макушкам берёз прыгало с противным карканьем вороньё, осыпая с веток снежный сверкающий бус.

— Одному через дыру — знаешь как кожилиться придётся, — сказал я.

— С Анютой Курочкиной сговорился. Подможет, — бросил не оглядываясь Шурка.

— С девчонкой? — я был уязвлён.

— Ничё, как-нибудь. Силёнок у неё, может и не столь, зато не из трусоватых, как некоторые. И не сбежит чуть чего.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.