Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Зиму пережить (повесть)

Рейтинг:   / 3
ПлохоОтлично 

Содержание материала

22

Анюта

К хранилищу мы подошли все трое гуськом, последней — Анюта, с маминой муфтой на шее, тащила за собой для блезиру санки, которые должны маскировать наше предприятие: кататься отправились, чего такого.

Было солнечно и морозно, ветрено. Крошки угольной гари шустро катились по глади снега, скапливаясь в ямках и бороздах, в лунках торчащих бодыльев, отчего снежный пустырь имел вид плохо простиранной холстины.

Над рощей с бранчливым звонким гвалтом вскидывались горстью камешков вороньи стаи — верный признак того, что зиме приходит конец.

К провалу подползли на четвереньках, по старому, нами же накануне оставленному следу. Попеременке заглянули в тёмную, мрачную, разбойную глубь. Хаос земляных и снежных комьев, торчащих сломанных концов, повисшие, как волосы утопленниц, бурьянные смёрзшиеся стебли.

— Ой, мальчики, умру, — с тихим восторгом страха пропела Анюта, пятясь.

Я же, заглянув в черноту провала, небрежно плюнул туда, но губы мои на ветру замёрзли, плевка не получилось. Я смущённо вытерся рукавом.

Шурка действовал как человек, уже преодолевший однажды этот путь — деловито, споро, с чётким знанием каждого своего шага. Прежде всего он кинул вниз топор, и топор мягко, бесшумно воткнулся в снеговой конус. Опустил ноги в дыру, нашарил на склонённом горбыле сучок, стал сползать вниз.

Голова в шапке с задранными, смешно качающимися синхронно ушами, скрылась. Последнее, что видели мы с Анютой, это цепляющуюся Шуркину руку, голое красное запястье — между рукавом и шубинкой, — но вот и рука исчезла.

Я подполз ближе, Шурка стоял уже внизу, вытаскивал увязший глубоко топор. Глянул вверх, махнул: ждите как договорились, да зырьте в оба!

Всё-таки нам повезло — на нашем скате крыши затишек, ветер снежно вихрит только гребень, не то бы мы с Анютой мигом околели.

Мы лежим на боку, скорчившись (вставать нельзя, вдруг узырят?), лицом друг к дружке, но так, чтобы не выпускать из виду тропу. Анюта, спрятав руки в облезлую свою муфту, а я — в собственные подмышки. Головы наши почти касаются.

Странно, Анюта телом худая, как балалайка, ноги даже в стежёных чулках, как спички, а лицо при всём том — кругленькое, с тугими и как бы припухшими бровками, вблизи нежное и чистое, точно молочная пенка. А вокруг зрачков колечко золотистых крапинок — чудно!

Снизу послышались глухие медленные удары. Это Шурка усиленно выбивал стойку. На слух трудновато понять, в каком углу он орудует.

Наверное, всё-таки справа, дальше от входа, там ещё оставались стойки из тех, давно намеченных.

Пар от нашего дыхания смешивается, на ресницах Анюты в солнечном луче вспыхивают кристаллики изморози. Они с матерью эвакуировались из шахтёрской Макеевки в самый последний день, под страшным обстрелом, почти ничего не прихватив из вещей, а жили хорошо, отец у Анюты был шахтёр, и Анюта имела даже свой велосипед с фарой на руле и динамой на колесе. Этот за так брошенный велосипед пуще всего поразил наше мальчишечье воображение. Как можно бросить такую вещь — велосипед! — которого во всём нашем дворе ни у кого не было.

Анюта повидала мир — купалась с родителями в Азовском море, плавала на настоящем пароходе, была даже в Москве, в зоопарке, наконец, проехала эшелоном беженцев полстраны. Видела разорванного бомбой человека, чуть не сгорела в хлебах, куда они с матерью спрятались от бомбёжки — словом, в свои тринадцать лет узнала много такого, чего нам с Шуркой и не снилось.

Задаваться, однако, она не умела, охотно откликалась на просьбы, необидчива была. Стойко на удивление переносила сибирский мороз, не болела вроде ни разу, хотя одёжку её на рыбьем меху просвистывало, должно быть, насквозь...

Я даже не думал, что у девчонок могут быть такие глаза, главное — такие золотистые в глазах колечки...

— Ты чего смотришь? — спросила вдруг Анюта, бугорки бровей ее сдвинулись.

Я смутился:

— Ничего я не смотрю, с чего взяла?

— Нет, смотришь, я вот не смотрю, а вижу, что ты смотришь.

— Руки чего—то защипало, — бормочу.

— А ты совай в мою муфту, тут места всем хватит.

— Ещё чего...

— Ну и мёрзни, волчий хвост. — Анюта подняла голову, насторожилась.— Ой, кажется, Шурик там...

Я подкарабкался на четвереньках к провалу, заглянул.

— Вы чё там, оглохли? Кричу, кричу...— запрокинув раскрасневшееся лицо, ругался внизу Шурка. — Давай верёвку, по-быстрому.

О верёвке я совсем забыл! Торопливо расстегнул на груди шубейку, вытащил моток бельевого шнура, стал разматывать. Шнур как назло путался, сбивался в ком, так что пришлось снимать рукавички.

— Быстрей там, чё телишься? — несся из провала нетерпеливый Шуркин голос.

— Запуталось здесь..., — бормотал я, шевеля плохо гнущимися, закоченелыми пальцами.

Но здесь на помощь мне пришла Анюта. Она быстро, сноровисто раздёргала клубок, расправила шнур, и мы один конец его бросили вниз. Шурка привязал его крепко за головку стойки, скомандовал: «Пошёл! Тяни!» Сам докуда мог помогал снизу.

Я и Анюта, стоя на коленях, дружно потащили.

Сталкиваясь плечами и локтями, перехватывая выскользающий, сразу залипший снегом шнур, мы отчаянными рывками выволокли стойку наверх. Потом по уклону крыши скатили вниз, засыпали, запинали снегом.

Нам сразу стало жарко. У меня замутнели очки, и от предельного напряжения мышц всё внутри тряслось целую минуту.

Я вернулся к провалу, чтобы сказать Шурке — всё в порядке, шито-крыто, но того внизу уже не было.

Слышался снова тягучий стук, теперь как будто с другого конца хранилища, со стороны заколоченного входа.

Почему со стороны входа? Там уже давно взято! Или виной всему подземное эхо?

Схлынуло возбуждение, и я ощутил, как горят мои обожжённые шнуром ладони: в суете со шнуром я позабыл надеть рукавички.

Сейчас я не стал отползать далеко от провала, чтобы Шурка не ругался. Перед Анютой неудобно, и вообще. Всё-таки я чувствовал некоторую неловкость, что торчу здесь, наверху, вместе с девчонкой, как какой-нибудь сачок, а Шурка один мордуется там, в полусвете хранилища, один подтаскивает почти двухметровую стойку к дыре.

Анюта с порозовевшими щеками, дыша, прилегла чуть ниже, довольная тем, что участвует в таком важном предприятии, и не без ощутимой пользы, — мальчишки должны оценить.

На этот раз Шурка возился что-то очень уж долго.

Размеренные удары, которые то прерывались, то возникали снова, отдавались в моей душе всё большей тревогой.

Тропа через пустырь и рощу пока удачно пустовала, но не может же она пустовать бесконечно, кому-то понадобится пойти! И тогда нам с Анютой придётся как-то изворачиваться, изображать катание на санках, что ли, что само по себе здесь, на заснеженном пустыре, выглядело бы глупо.

Но вот в глубине наконец раздался шум и пыхтение, показалась скрюченная фигурка, волокущая стойку.

— Чего сам-то телишься, побыстрее не можешь что ли? — опустив голову в дыру, упрекнул я его.

— Не выбивается, зараза, — сказал Шурка, тяжело дыша, садясь прямо на земляной пол.— Сперва так как спички падали, а счас приходится лупить, аж в кишках трещит.

— Ты разве в том конце берешь?

— Ага. А чего?

— Да слышно — как бы в этом, у входа.

— Не. В дальнем.

— Темно там?

— Да уж вроде пригляделся.

Наверх вторую стойку мы подняли так же успешно, как и первую, только узел на шнуре затянулся — не развязать, и я предложил забросать стойку снегом вместе со шнуром, всё равно сегодня больше не понадобится. Однако Шурка внизу думал иначе.

— Давайте развязывайте, — крикнул он, — я ещё выколочу.

— Мы же собирались две!

— Отскочь! Нам с тобой надо, а Анюте не надо, да? И потом...

—...и потом у вас не жрёт, а у нас жрёт, — тем же тоном закончил за него я. Мне почему-то захотелось при Анюте быть остроумным, находчивым.

Шурка внизу неожиданно рассмеялся:

— Верно, зараза! Так отвязывайте в темпе, я ещё за одной — и харэ!

Узел затянулся вмёртвую. Не поддаётся, хоть плачь. Заледенел. Я впился в него зубами, но и зубы не помогли, только заныли от холода. Я оглянулся на Анюту:

— Может, ты?

Анюта с готовностью сняла рукавички, сунула в муфту, присела над бревёшком. Пальчиками с круглыми чистыми ноготками стала щипать узел.

— Да нет, зубами.

Она нерешительно склонилась, куснула раз, другой:

— Нет, Толик, тоже никак.

— Дай-ка тогда я ещё попробую, — сказал я, отстраняя ее, и неожиданно увидел на обмусоленном узле кровь.

— У тебя что, зубы болят? — удивился я.

— Это дёсны, — смутилась Анюта.

— Значит, у тебя цинга, — сказал я авторитетно. — При цинге всегда из дёсен кровь. Витаминов не хватает.

Анюта вытянула шею, проговорила с беспокойством:

— Опять Шурика не услышим.

— Счас, погоди. — Я ещё раз приложился к узлу зубами, но тщетно.

— А, чёрт с ним, у Шурки же топор, возьмём перерубим — и все дела.

Мы закидали вторую стойку снегом, вскарабкались по скату и легли на живот, заглядывая в рваный зев провала, вслушиваясь: там стучало.

— Доживём до весны, — сказал я, — начнётся в нашей тайге колба — она самая первая начинается; мы с Шуркой тебе целую охапку притащим, ешь сколь влезет.

Анюта промолчала.

— Ты ела колбу?

— Нет.

— Никогда что ли не ела?

— Нет.

— Ёлки-моталки, такой дикий чеснок! От цинги мировое средство. Совсем тут рядом, на пригородном — четыре остановки.

Анюта вздохнула, прилегла щекой на муфту. Прядка волос выбилась ей на бровь:

— А моя мама говорит: кто эту зиму переживёт, тот и войну переживёт.

— Ну — мы-то переживём, — сказал я. — Это вот — на фронте которые...

— Я поглядел в сторону рощи, на тропе между деревьями что-то тревожно мелькало. — Идёт кто вроде, что ли?

— Да это вороны прыгают, — сказала Анюта и дунула, сделав губу ковшичком, чтобы сдуть прядку.

— Вам отец пишет? — спросил я. При этом мне ужасно хотелось помочь ей справиться с прядкой.

— Нет. Он у нас пропал без вести. — Анюта высвободила руку, стала засовывать волосы под шапку. — Но это неправильно.

— Что — неправильно?

— Что пишут: пропал без вести. Пропал — значит умер, убит, нету больше на свете, так?

— Ну, вроде...

— А надо: потерялся. Это большая разница. Вот мой папа — потерялся. Но он найдётся, понятно?

Я с уважением покосился на девочку. Я впервые слышал от своей ровесницы такие разумные, взрослые речи...

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.