Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Однажды и навсегда (повесть)

Рейтинг:   / 8
ПлохоОтлично 

Содержание материала

1.

Папа открывает входную дверь и отступает из прихожей в комнату, уступая место мне и моим баулам. Он ходит по квартире, будто что-то еще собирая, или складывая в шкаф, или поправляя на письменном столе. Да, я поняла, корм для кота в холодильнике, цветы поливать дважды в неделю, конечно, я не буду водить гостей – в квартире дорогая видеокамера.

Я бросаю свои вещи в угол дивана и сажусь на краешек. Папа садится рядом, но так, словно минуточку посидит и тут же сорвется с места, станет что-нибудь поправлять или упаковывать. Через час они с женой Светой погрузятся в поезд и поедут в гости к ее родне в Нижний Новгород. Я же остаюсь караулить видеокамеру и кормить кота.

Света присаживается в кресло, и теперь мы уже не просто сидим, а «на дорожку». Я провожаю их до прихожей, говорю, то, что положено говорить о счастливом пути и удачном отдыхе, и закрываю за ними дверь. Всё, чаши незримых весов уравновесились.

Я живу в ошеломляющей пустоте, которая одна только и остается, когда всё остальное проходит. Вот она и материализовалась пустой квартирой, в которой я наедине с собой, впервые за последние полгода.

Иногда приходит Аня, разделяя мое добровольное одиночество, и нисколько не интересуется камерой. Ей двадцать четыре года, прожитых разнообразно и весело в окружении многочисленных поклонников, которых она называет «подыхателями». С незнакомыми людьми Аня ведет себя с идущей ей царственностью, от чего собеседники проникаются либо пожизненным уважением, либо такой же преданной ненавистью. В компании друзей она впадает в ребячество, капризно растягивая слова, чем вызывает приступы умиления у «подыхателей».

И вот Аня приходит из шумного окружающего мира в мою человечеством забытую келью. Мы засиживаемся до утра, пьем вино, болтаем о разных глупостях. Сейчас она располагается в папином кресле, держа в одной руке кружку, а другой поправляет длинные темные волосы, падающие ей на лицо.

- Я около полутора месяцев работаю в газете, и вот что заметила, - она замолкает, будто решаясь что-то сказать. – Ведь все журналисты, по сути, ужасные циники.

- Ну да, - чуть улыбаюсь. – Я когда училась в восьмом классе, стихи начала писать. И вот был какой-то конкурс, и мне сказали, что мои тексты читал председатель областного Союза писателей. Представляешь, сам председатель! – и я делаю большие глаза.

Аня смеется.

- Вот у нас есть оператор Андрей, - продолжаю я. - Он на телевидении уже лет двадцать работает и видел всё, что в принципе можно увидеть. И трупы, и в Чечню ездил, и с губернатором много мотался. Он и выглядит... Знаешь, такой сухой, жилистый, ничего лишнего. И при этом он очень хороший, без сюсюканья хороший. Был такой момент, я рассказывала, когда меня совсем в угол загнали и деваться мне было некуда. С этим моим, монтажером…

- Это когда он на тебя доносы писал? – понимающе улыбается Аня.

- Вот-вот, тогда. Я не знаю, что он там во мне увидел, ну, в смысле, оператор, но он вдруг начал очень помогать, вкладываться в программу. У него глаза совсем другие стали, мягкие, теплые. Так что никакие они на самом деле не циники, просто в них нет ничего лишнего, нет иллюзий, потому что они знают, чего сколько на самом деле стоит. А тот же Кирилл…

2.

Когда открываешь холодную воду, кран сначаласудорожно кашляет, а потом угрожающе рычити дергает тощей изогнутой шеей. Так что посуду мыть приходится кипятком. Ее не бывает много, потому что я почти не ем. Разве что кефир из горлышка и пару чашек кофе в час. Я мою свою пару чашек, а потом их безжалостно пачкаю. А потом снова мою, чтобы производить видимость какой-нибудь деятельности. Больше не делаю ничего, я в отпуске, бессрочном и безапелляционном.

Около полугода назад, когда я здесь отобедала, напилась чаю и мыла вроде эту же чашку, корча из себя почтительную то ли гостью, то ли дочь, Света за моей спиной говорила о работе.

Она стала женой моего отца лет десять назад, познакомившись с ним на месте его службы – в филармонии. Мама к тому времени была замужем и уже родила мне сестру, которая носила другую, не такую как я, фамилию. Поэтому к появлению еще одной родительницы я отнеслась спокойно.

И вот, я старательно мыла кружку, а Света бодренько так меня поучала:

- … Коллектив у нас дружный, я вчера с бухгалтером на коньках кататься ходила.

- Мм. А ты умеешь на коньках или так? - спросила я, соображая, где же у них найти жидкость для мытья посуды.

- В детстве научилась. Мальчик у нас есть хороший, Кирюша…

По тому, как изменился тон ее голоса, я поняла, что меня пытаются за кого-то сосватать. Я внутренне собралась, настроилась, вооружившись скептичной ухмылкой, благо, стояла к ней спиной.

- Сколько лет? Чем занимается?

- Двадцать пять вроде, занимается графикой, - воодушевленная моим якобы интересом, ответила она. – Заставки рисует.

- А.

- Рисует замечательно и вообще он умница, Кирилл…

Терпеть не могу это имя - Кирилл. Я с детства не перевариваю всех Кириллов, Артуров и Филиппов, благо, они почти не встречаются. Сразу встает картинка перед глазами: высокий, тощий, сутулый очкарик. Размазня, одним словом. Тоже нашли жениха…

- Если что-то будет непонятно, сразу у меня спрашивай – я за соседним столом сижу.

- Ага…

Собирают как в армию…

- У нас только коммерческая директриса – дура. Ее все не любят. Не обращай на нее внимания.

- Ага…

Хотя это странно – если она начальник, как же не обращать на нее внимания?

Домыв посуду, я вместе со Светой пошла в зал.

- Ну, я пойду, - сказала папе.

- Ты сейчас куда, домой? – спросил он.

- Нет, гулять.

- Завтра ж на работу! – почти возмутился он. – Первый рабочий день.

- Ну. Я недолго. Воздухом подышать.

- С кем? – спросил снова.

- С приятелем.

- Кто такой? Как зовут? – не унимался папа.

Я не сердилась. Ему нужно периодически играть в папу, ничего не поделаешь. Если б мы жили вместе, он был бы спокойней.

- Его зовут Ганов, - устало ответила я.

- Чем он занимается?

- Он пишет, прозаик.

- То есть как? Учится? Работает?

- Не учится и не работает – он пишет, - я начала злиться.

Папа стал что-то возмущенно бубнить, я молчала. Ему невозможно объяснить, что да, есть такие люди, которые просто пишут, потому что писать – это главное.

3.

Папа почему-то не обратил внимания, что приятеля зовут «Ганов», а не Вася или, например, Петя. Дело в том, что Ганов носил имя, мало для него приспособленное. Ну, что это такое – называть здоровенного бугая Виталиком? Это не Виталик – это двухметровый Виталище, с длиннющими руками, в огромных ботинках, белобрысый, с простым деревенским лицом. Это ж вылитый Ганов, а не Виталик!

Сначала он обижался, надолго замолкая, когда слышал из моих уст свою фамилию. Зато потом привык, обжился в ней и, протягивая при знакомстве руку, коротко говорил «Ганов». Имени никто не спрашивал – верили ему на слово.

Мы встретились с Гановым возле почтамта. Он переминался с ноги на ногу, наверно, долго ждал. Потянулся меня обнять. Я отодвинулась, быстро заговорила, будто не поняв, чего он хочет. Я не стремилась его увидеть – я стремилась к плану, который лежал во внутреннем кармане его куртки.

- Как дела? – спросил он.

- Я на работу завтра устраиваюсь.

- Куда?

- На телевидение, - ответила, рассчитывая на эффект.

Эффекта не было – Ганов чужд предрассудкам.

- Кем?

- Редактором.

- Это что? – спросил, думая о чем-то своем.

- Программу буду делать.

- Понятно. Где курить будем?

- Пошли к театру для молодежи.

В окружающем мире были зима и вечер. Мы перешли дорогу и завернули в сквер напротив театра.

- Прям здесь? – спросила я, оглядываясь.

Мы стояли возле занесенной снегом лавки на боковой аллее. В пятидесяти метрах впереди была набережная, по которой иногда курсировали дяденьки в форме. Справа через дорогу – театр. Самый центр города, и вдруг – такая наглость.

- Ага, - сказал Ганов, доставая из кармана куртки смятую пивную банку.

- А люди?

- Какие люди? – он демонстративно повертел головой.

Людей не было.

- А если придут?

- Не придут. Не гони ни за чё.

По куртке заскользил снег, и я подняла голову: темнеющая вышина осыпалась крупными белыми хлопьями. Они кружились, как капустницы в июле, и неторопливо летели вниз.

- На, - Ганов подал мне банку.

Я взяла, втянула душистый дым.

- Как ты туда попала, на телевидение? – спросил он.

- Увидела объявление, позвонила, а меня взяли, ну, типа попробовать.

- А!

- Оказалось, что у меня в этой конторе мачеха работает, жена отца.

- А, - повторил Ганов.

После третьей хапки огни фонарей стали ярче и настойчивей. Я болезненно жмурилась и передергивала плечами – пространства вокруг стало слишком много, и предметы зажили какой-то своей, исключающей меня жизнью. А это было обидно.

- Ты знаешь, а я ведь чувствовала это, ну, телевидение, - заговорила я.

Мне стало нестерпимо важно утвердиться в своем активном статусе, в том, что я среди вещей главная, а они все – вторичны.

- В смысле, я чувствовала не телевидение, а что-то такое… Знаешь, у меня мамка ныла, что я нигде не работаю, а я прям знала, что мне не надо суетиться, оно само всё сделается. Причем будет что-то грандиозное, совершенно новое и очень хорошее. Такое захватывающее чувство, предвкушение. Я и слово это слышала в голове – пред-вку-ше-ние, прям жила им. А потом я позвонила и поняла, что это оно и есть.

План тут был совершенно не при чем. Я говорила самую чистейшую правду, которая только возможна. Хотя если бы ни план, у меня и мысли бы не возникло поделиться такими переживаниями с Гановым. Тем более, он меня совсем не слушал.

4.

Когда я первый раз попала в телекомпанию для разговора о трудоустройстве, я оказалась в таком плотном кольце слов коммерческой директорши, что, кроме нее самой, на телевидении ничего больше не увидела. Мы сидели на диванчике напротив лифта, я мучилась от жары, потому что сразу куртку снять не догадалась, а после было неудобно.

Директорша широким жестом богатого воображением человека разворачивала перед моим мысленным взором восхитительные картины моей телевизионной будущности. Быть редактором одной программы – это недостаточно для такой умной девочки как я! Для начала нужно поработать здесь, чтобы «там» заметили и взяли на карандаш. Потом – местное вещание федерального канала, у меня глазки умненькие, директорша уже сейчас видит, что я справлюсь. А уж затем – фанфары, цветы, несмолкающие аплодисменты! – конечно, Москва. Что, скажи мне на милость, тебе делать в нашем захолустье?..

Я изумленно глядела на нее, не совсем понимая, как я должна реагировать на такие хвалебные речи. Никакими особенными подвигами моя трудовая книжка не отличалась, опыта работы на телевидении у меня не было, да и журналистский стаж всего-то два года. Впоследствии я узнала, что на тот момент работать было совсем некому, так что моя персона просто подвернулась под руку, и упускать меня было нельзя.

На вид коммерческому директору Наталье Николаевне было около пятидесяти лет. Маленькая худенькая женщина одевалась с претензией на элегантность, накручивая вокруг шеи какие-то платочки. У директорши были короткие, крашенные в модный блондинистый цвет волосы, которые часто выказывали – вслед за хозяйкой – свой креативный нрав и торчали во все стороны.

Кроме безграничного воображения, Наталья Николаевна отличалась неисчерпаемой энергичностью в отношении всего, до чего только могла дотянуться. Вопрос компетентности ее никогда не смущал, директорша, не задумываясь, даже оператору советовала, как ему лучше снимать. На что я за ее спиной тихонько шептала, чтоб оператор директоршу не слушал.

Однако первый разговор с Натальей Николаевной произвел на меня впечатление. Я ничего про ее воображение еще не знала, да и должность она занимала достаточно солидную для того, чтоб ее слова воспринимались всерьез. Ведь если она так говорит, значит, видит во мне нечто стоящее? Я захватывалась открывающимися перспективами, возможностью делать что-то совершенно новое и очень интересное. Меня прельщала мысль, что теперь мои слова не прочтет сотня человек в какой-нибудь захудалой газетке, а услышат с экранов несколько сотен, а быть может, даже и тысяч…

Конечно, дальше этой конкретной телекомпании чаяния мои не распространялись. Я отлично понимала, что ничего-то я не умею, остро этим тяготилась, сердилась на свою профессиональную беспомощность и болезненно смущалась чужих людей.

Зачарованная разговором с Натальей Николаевной, я отправилась в кабинет генеральной директорши. Это была просторная комната с большими окнами, с добротным столом справа и рядом стульев слева. Сама генеральная, которую звали Татьяной Павловной, оказалась женщиной средних лет, невысокой, пухленькой, с круглым гладким лицом, с аккуратно уложенными темными волосами, очень холеной и по-директорски осанистой. Из того первого разговора с ней я запомнила только одно слово, с которого и началась моя работа на телевидении. Помолчав после прочтения моего послужного списка и задумчиво постукивая наманикюренными пальцами по столешнице, генеральная директорша сказала: «Попробуй».

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.