Скорпионовая мазь. Повесть в стиле ретро

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Баранов Валерий Михайлович

Просмотров: 6079

2011 год, Выпуск № 3

Глава вторая

– Хочу посоветоваться с вами... – начал с порога Севальнев Владимир Моисеевич, следователь городской прокуратуры.

– Сначала пройди и сними башмаки, – усмехнулся Иван Демидович, – потом советоваться будешь.

В коридорчике было темно. Потыкавшись и не найдя выключатель и тапок, Севальнев прошёл на кухню в носках.

– Всё ещё начальником меня считаешь? Садись... Сейчас вот раздую самовар...

– Что вы, что вы... Иван Демидович! Зачем такие хлопоты?

– Помолчи... Затараторил. Я же для своего удовольствия. Да и какой разговор без чая?

Иван Демидович усадил гостя на табуретку, поставил на газовую плиту чайник и полез в шкаф за чашками-ложками. Севальнев смотрел на его спину и на его круглую белую голову и думал, что пришёл зря... Время – к обеду, а Иван Демидович не брит, его круглое красное лицо кажется сильно опухшим, глаза блестят, одет неряшливо... Впрочем...

– Что сидишь и молчишь? Рассказывай.

– Значит так... – Севальнев дотронулся указательным пальцем до чайной чашки, но тут же, словно испугавшись этого своего движения, спрятал руку под стол. – Поступило ответственное заявление от врача горбольницы Сокольниковой... К ним на «скорой» привезли гражданина Игнатьева с желудочным кровотечением. И вот он всё просил Сокольникову, чтобы она разыскала и привела к нему некоего Осокина. Называл даже его адрес... Игнатьев утверждал, что Осокин – знахарь, что он несколько раз останавливал у него кровь: немного пошепчет, что-то даст попить и всё проходит.

– Ну и что?

– Кровотечение у Игнатьева остановить не удалось, и он погиб на третьи сутки. Сокольникова утверждает, что если всё, о чём просил её Игнатьев перед смертью – правда, то деятельность Осокина вызывает некоторые опасения и что он косвенно виновен в гибели Игнатьева.

– Сокольникова объяснила тебе причину этих кровотечений у Игнатьева?

– Употребление спиртного.

– Ну и что? Осокин напоил Игнатьева вином?

– Если бы Игнатьева лечил врач, а не знахарь, он бы обязательно объяснил больному причину и опасность его болезни. Кроме того, особенность болезни заключается в том, что каждое последующее кровотечение остановить во много раз труднее, чем первое. А у Игнатьева повторное безудержное кровотечение мог вызвать всего лишь стакан вина. Ему надо было серьёзно лечиться, а не надеяться на знахаря.

– Ты видел Осокина?

– Вызывал повесткой... Он явился, и мы поговорили.

– Ну и до чего же договорились?

– Я его попросил временно не уезжать из города.

– Он что? Признался в своей опасной деятельности? Может, объявились какие-то новые обстоятельства?

– Какие-либо новые факты по заявлению врача Сокольниковой сейчас вряд ли возможно выявить. Осокин от всего нагло отказывается... Но дело не в этом.

– Так, так... В чём же тогда дело? И, наконец, кто такой этот Осокин?

– Работает массажистом в громовской бане.

– Массажистом? Очень хорошо... – Иван Демидович с откровенной насмешкой поглядел на Севальнева. – А я и не подозревал в тебе любителя создавать “дела”.

Севальнев поморщился, но не стал оправдываться или как-то бурно реагировать на последнее замечание Ивана Демидовича.

– Осокин прекрасно понимал, что наша суета ему ничем не грозит. Он мог спокойно наплевать на меня и на заявление Сокольниковой, но повёл он себя довольно странно. Я вчера заходил в громовскую баню. Хотел ещё раз увидеть его, поговорить, так, на всякий случай... Оказалось, что с того самого дня, это когда он приходил ко мне в прокуратуру, Осокин на работе больше не показывался. Домой к нему я не пошёл, неудобно, а вот в аэропорт позвонил и попросил выяснить: не улетал ли из Томска одиннадцатого или двенадцатого некто Осокин. Оказалось – вылетел в Караганду.

– Странно... Обещал никуда не уезжать и в тот же день покинул город. Что же его так напугало? Может, какие-то претензии имеет к нему милиция?

– Скорее из-за меня... Но всё-таки на него это не похоже... Что-то не так.

Иван Демидович медленно поднялся со своей табуретки, снял кипящий чайник с плиты, выключил газ, заварил чай, долго ждал, пока настоится, потом налил в чашки... Делал он всё нарочито медленно, однако Севальнев сидел, молчал и не проявлял никаких признаков нетерпения. Наконец Иван Демидович спросил:

– У тебя с ним что-то было раньше?

– Этой истории уже пять лет с хвостиком. Я женился на четвёртом курсе... Оля тогда училась на третьем в Кемеровском мединституте. Мы знали друг друга ещё со школы и никаких особенных отношений между нами не было... А тут, приехал, как обычно, к родителям зимой на каникулы, и получилось, что провёл все дни с ней одной. Потом письма друг другу... Обычная история. В конце концов, решили, что по окончании учебного года она будет переводиться сюда в Томский мединститут. Родители были совсем не в восторге, но мы с Олей уже не могли друг без друга... А я уже и квартиру хорошую приглядел...

Севальнев замолчал и принялся пить свой чай. Не допил. Отодвинул от себя чашку:

– Переехала она в Томск, а в институте попала в одну группу с Осокиным. И началось! Будто опоил он её чем-то... Наваждение какое-то было... Ведь любила же она меня! А тут, как подменили... За неделю до нового года Оля мне заявила: “Я ухожу к Осокину. Я больше не могу без него...” Собралась и ушла. Я голову потерял. Побежал к ней в мединститут, в деканат, в комитет комсомола, вызвал из Кемерова родителей. Заварилась каша. Их начали стыдить, упрекать, воспитывать, уговаривать. Осокин со злости напился так, что попал в медвытрезвитель. Институтскому начальству вся эта история с самого начала очень не нравилась, а тут ещё депеша из спецучреждения... В результате Осокина исключили из мединститута, и из комсомола заодно... Но Оля осталась с ним. Ушла к нему в Овражный переулок. Осокин был местный, к тому же домовладелец, не то что я...

Севальнев замолчал и взглянул исподлобья на Ивана Демидовича – тот сидел сочувственно пригорюнившись...

Тяжело вздохнув, Севальнев продолжил свой рассказ:

– Не знаю, как они прожили зиму, но весной Осокин оставляет Олю одну, нанимается рабочим в лесоустроительную экспедицию и уезжает на север области. Оля кое-как сдаёт сессию и едет следом, а месяца через два возвращается в Томск в тяжёлом душевном состоянии. Я сразу к ней, а она плачет день и ночь, ни с кем не разговаривает. Кормить её приходилось насильно. Уже не знал, на что надеяться. Но постепенно она пришла в себя, а ещё через год мы снова стали жить вместе. Намучился я тогда... Чуть университет не бросил. Помогли родители да угроза армейской службы. Вот, наверно, и вся история.

Помолчав немного, он добавил:

– Про Осокина слышал, что тогда с ним случилось какое-то несчастье, он сильно болел, но его выходил местный знахарь, и он остался жить там, где-то на реке Парабели...Уже потом, когда я университет закончил и определился к вам в прокуратуру, узнаю, что Осокин вернулся и снова живет в Томске. Я засуетился, даже хотел всё бросить, уехать и Олю увезти... Потом хорошенько подумал и понял, что ничего делать не надо.

– Теперь, всё рассказал? – спросил Иван Демидович, когда Севальнев принялся вертеть в руках свою чашку с остывшим чаем.

– Наверно, всё...

– Ты за советом пришёл? Так вот, советую: этим делом больше не занимайся.

– А что же мне делать? – Севальнев поставил свою чашку с недопитым чаем на стол и рассеянно посмотрел на Ивана Демидовича.

– Мы говорим только про Осокина. – Иван Демидович приосанился на кухонной табуретке и важно продолжил:

– По заявлению врача Сокольниковой составь соответствующую справку. Если чувствуешь надобность – приложи результаты своего расследования... Потом, если вдруг Осокин объявится и нарочно придёт к тебе, будто никуда не уезжал, сделай вид, что ничего обо всём этом знать не желаешь.

– Хорошо, только зачем “делать вид”? Он ведь не дурак..

– Тогда объясни мне, почему ты не передал эту жалобу другому следователю? – усмехнулся Иван Демидович, – из-за субъективных обстоятельств ты должен был поступить определённым УПК образом и не городить огород.

– Этот человек постоянно держал меня, не оставлял в покое... Уж так сложилась наша судьба, что при определённых обстоятельствах я был бы не прочь с ним встретиться, а это заявление оказалось кстати...

– Соблазнился использовать своё служебное положение и выгодную ситуацию?

– Пусть...

– Странно... – ногтем указательного пальца Иван Демидович задумчиво поскрёб щетину на щеке. – Своего ты добился: Осокина из города прогнал... Но, что-то тебя всё равно беспокоит, иначе бы ты ко мне не пришёл. Сознайся, ведь добровольно никто не идёт на неприятный разговор. Так?

Севальнев не ответил. Молчал, вздыхал и смотрел в угол.

– Значит, всё-таки боишься его… Ладно. Скажи, был ли в те времена у Осокина закадычный дружок?

– Если только Сергеенко... По окончании мединститута он остался в ординатуре.

– А Оля тебе ни о каких его друзьях не рассказывала?

– Да нет же! Ни Оля, ни я на темы, даже близкие к Осокину, никогда не разговаривали... А что я о нём знаю, так это помимо неё.

– Значит, больше ты мне ничего не расскажешь?

– Наверное, это всё, что я знаю.

– Давай я тебе ещё чаю налью. Горяченького! А то всё говоришь, говоришь...

– Нет, спасибо... Я пойду – дела! Оля попросила картошки купить, а я целый час у вас просидел... Скоро все магазины на обед закроются. – Он отодвинул от себя чашку и поднялся из-за стола.

– Ты заходи, не стесняйся, по-простому: с бутылочкой и огурчиком... А эти дела... Пропади они пропадом, эти дела. Одна суета от них... – бурчал Иван Демидович, провожая своего гостя к двери.

Когда за Севальневым закрылась дверь и Иван Демидович вернулся на кухню, убрал всё со стола, вымыл посуду, он посмотрел со скукой в окно... Потом потерянная мысль снова вернулась к нему: “Что-то в его истории не сходится... Впрочем, иногда человек умышленно забывает имена, намерения и поступки. Вот и у Севальнева. Он хочет забыть, но не может – этот Осокин всё ему глаза мозолит... Только это и не Осокин совсем... Скорее фантом, который гуляет по его памяти. Нечто похожее на тень отца Гамлета...”