Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Кузбасская сага. Роман. Книга 2. Пленники Манчжурии (часть 1)

Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 6

Не выстояла рать Арциховского на Соловьевской позиции в следующем бою. Два миноносца, войдя в бухту Лососей, практически оказались в тылу правого фланга обороны русских и открыли такой силы артиллерийский огонь, что тем пришлось спешно отступать в глубь острова, сначала к селу Хомутовка, а затем еще дальше, к селу Владимировка. Прямо с марша, у моста через речку Рогатка, отряд вступил в бой с японским батальоном майора Харуки и разбил его. Но за отрядом по пятам стремительно двигались пехотинцы 15-й дивизии генерала Х. Канэнари. Опасаясь окружения и желая сохранить основные силы, Арциховский отвел свой отряд к селу Дальнее, а отступление было поручено прикрывать отряду лейтенанта Максимова…

Два дня сводный отряд Максимова, состоявший из моряков крейсера «Новик» и солдат-новобранцев из Кузнецкого уезда Томской губернии, успешно прикрывал отход главных сил отряда на новые позиции. Японцы, обнаружив, что им противостоит лишь небольшой заградотряд, казалось, потеряли всякий страх и уважение к противнику: они не таясь, в пределах досягаемости винтовочного выстрела, проводили рекогносцировку и перегруппировку своих сил. А потом нарочито долго устанавливали прямо напротив позиций русского отряда станковый пулемет Гастингса, и уже намеревались его пристрелять на цель, как один из моряков крейсера «Новик», что оставались в команде Максимова на острове еще с прошлого года, с первого выстрела снял пулеметчика. После некоторой заминки к пулемету подполз другой японец и стал целиться туда, откуда прозвучал выстрел, унесший жизнь его товарища. Но едва ствол пулемета качнулся в сторону, как снова прозвучал выстрел и второй солдат завалился набок.

– Молодец, Костюшко! – крикнул Максимов, наблюдая в бинокль за суетой, что поднялась на японских позициях. – Медаль и чарку водки ты себе уже заработал!

– Рад стараться, ваше благородь! – весело отозвался удачливый стрелок.

– Знай наших, косоглазые! – радостно заорал Яшка, поднимаясь их укрытия, и в то же самое время прямо перед ним пуля врезалась в камень, обдав его крошкой. Радости у Чуваша поубавилось, и он затих меж камней, то и дело нервно играя затвором винтовки.

– Это тебе, Яша, не с подкопенскими драться, – поддел приятеля Тимофей Скопцов, – японцы народ серьезный, хоть и мелковат супротив нашего…

– Это точно, – согласился толстяк, – доведись с ними бороться, я бы их штук пять в узел завязал!

– Погоди, еще поборешься…– буркнул себе под нос Харламов и опасливо оглянулся: не услышал ли кто его недоброе пожелание.

– То, что не боишься врага, Яковлев, это хорошо, а вот что опять хвастать начинаешь – плохо, – из своего окопа, что находился ярусом ниже, отозвался лейтенант Максимов.

– Это чем же плохо, ваше благородь?

– А когда человек бахвалится, он осторожность теряет, и тут-то его можно легко одолеть…

С японской стороны гулко застучал пулемет. Пули звонко зацокали о камни и непредсказуемым рикошетом ушли в разные стороны, норовя задеть кого-то из бойцов, но те уже плотно вжались в холодную островную землю, и разговор прервался сам собою. Японцы внизу активизировались. Они растянулись в цепь, и десятка полтора солдат стали проворно подниматься по крутояру навстречу своему врагу. Ни одного выстрела не прозвучало с их стороны, и складывалось такое впечатление, что они хотят взять русский заградительный отряд голыми руками.

– Первая цепь – огонь! – скомандовал Максимов, и с десяток винтовок подали свой голос, но был он какой-то робкий, неубедительный, и атака японцев ни на минуту не приостановилась, хотя три фигурки в темно– синих мундирах навсегда застыли среди холодных, оглаженных океанскими ветрами камней. Расстояние между противниками быстро сокращалось, и теперь каких-то полсотни саженей отделяли нападавших и обороняющихся.

– Почему пулемет молчит? Котов? Михалыч, что с тобой? – Максимов недовольно оглянулся назад, где на высотке, в самой гуще куста, стоял их «Максим».

– Спокойно, ваше благородь, – отозвался пожилой усатый моряк, закусив зубами ленты бескозырки. – Патронов-то у нас всего ничего, тут поневоле будешь жадным… Вот пойдут погуще, так и встреним…

Похоже, японцы не обнаружили в кустах пулемет, и потому шли, не таясь, во весь рост. Вот за первой цепью поднялась другая, где уже насчитывалось до пятидесяти солдат.

– Мать моя бедная, – озабоченно проговорил Яшка, – маленькие, а сколько ж их… Как мураши ползут …

– Держись, Яшка! – крикнул Тимоха, целясь в офицера с саблей. Теперь уже все три линии обороны отряда Максимова вели беспорядочную стрельбу по противнику. Кто-то из вражеских солдат упал сраженный пулей, кто-то залег и вел ответный огонь, но большая часть нападавших продолжала карабкаться вверх по круче. Какую-то стройность в канонаду боя внес «Максим». Михалыч бил короткими очередями, и, как правило, каждый его выстрел опрокидывал на землю врага. Та-та-та-та… Та-та-та-та… Атака японцев захлебнулась. И теперь маленькие вражеские фигурки также энергично отползали назад, изредка стреляя в сторону растворившихся среди камней и кустов русских солдат.

– Ну, что, ребята, сегодня бой за нами, а завтра, как Бог на душу положит… – подвел итог сражения Максимов.

Ночь прошла спокойно. Выставив сторожевое охранение, Максимов приказал отдыхать прямо на своих боевых позициях, потому как с рассветом следовало ждать новую атаку японцев. Душный сахалинский вечер плавно перешел в ночь, и лишь рокот океанских волн тревогой отзывался в душах русских солдат. У самой кромки воды разбрелись огоньки костров, на которых японские солдаты готовили себе ужин, а в полумили от берега высвечивались бортовые огни транспортного корабля, стоявшего на рейде. Не желая рисковать жизнью своих солдат, японцы решили вызвать на подмогу пехоте миноносцы, чтобы огнем палубной артиллерии подавить сопротивление русских. Сгустившиеся сумерки, казалось, умиротворили враждующие стороны, но уже с первыми лучами солнца на этот каменистый клочок русской земли снова придет война и смерть продолжит собирать свою кровавую дань.

Наломав побольше веток, Тимофей Скопцов, Яшка и Петька Ежуков устроили себе отличные лежанки. Хозяйственный Михалыч, оставив на ночь в покое пулемет и не желая выдавать свою позицию перед японскими лазутчиками, за большим камнем развел костер, на котором всю ночь кипятил травяной чай и угощал товарищей. Опасаясь вражеских разведчиков, многие солдаты решили бодрствовать всю ночь и чай, как нельзя лучше, мог скрасить их бдение.

– Тихо-то как, будто и войны нет, – проговорил Петр Ежуков, отпивая чай из котелка.

– Да-а, – откликнулся Яшка, – сейчас бы нам головку сахара к чаю и сухарей… А, Тимох, что молчишь?

– Да я вот думаю, как там Гордей-то наш? Надо ж, какая беда – трех пальцев лишился!..

– Ничо, эти пальцы не самые главные у мужика, – хохотнул Яшка. – Конечно, привыкать надо будет, рука-то правая… Но на кузне теперь он уже не работник, это точно: там ведь молот тяжелый, его двумя пальцами не ухватишь…

– Гордей мужик сильный, он поправится… – Петька лег на спину и задумчиво смотрел в звездное небо. – Смотрите! Смотрите! Звезда упала, и я успел загадать желание…

– Какое? Про головку сахара? – Яшка приподнялся на локте и готов был засмеяться в любой момент.

– Да подь ты, Яшка, все придуриваешься, а я серьезно говорю… – Петька сел на подстилке из веток. – Я загадал, что домой живым вернусь!

– Вернемся, если завтра нам эти самураи головы не оторвут. Вот ведь какой народишко настырный! И лезут вперед, орут и лезут, хотя каждый второй мне до пупка едва достанет...

– Что ты хочешь, Яшк, если они там у себя кроме рыбы ничего не едят… Их мы еще в прошлом годе навидались досыта. А ну, кому еще чая – давай котелки! – пригласил Михалыч бодрствующих бойцов к своему костру.

…Иван Кочергин скромно поужинал чаем и сухарями и теперь молча лежал на ложе из веток, лениво прислушиваясь к разговору товарищей, а на душе у него было пусто. Вспомнил жену свою, Марию, их последний горький разговор. И только сейчас он понял для себя, что тем разговором заказал он себе дорогу назад к своей жене. И ведь не содрогнулась в плаче она, не попросила прощения. Он видел в толпе провожающих Евдокию Соловьеву и, даже показалось, поймал на себе ее неравнодушный взгляд… На самом деле она так посмотрела на него или только показалось, как тут поймешь? Ведь только за тридцать перевалило ему, а словно старый и никому не нужный бобыль. И тут вспомнился ему редкий разговор с дедом Прошкой. Как-никак, а шесть лет был женат на его внучке, на семейных гулянках часто приходилось бывать, и вот как-то разговорился он с ним про солдатскую службу.

– Солдат завсегда должен холостым на войну идти. Когда он женатый да еще дитев имеет – он об семье скучать будет, бояться смерти будет, чтобы, значитца, семью свою не осиротить, а смертынька тут как тут: кто ее боится – того она и схватит. Я вот в Крымскую холостой был и ни хрена не боялся! Продырявила, правда, басурманская пуля, но на мне все как на собаке зажило! Уже потом я обженился да потомство дал…

После этого воспоминания Иван как-то успокоился и предстоящий бой уже не страшил его…

– Иван, а Иван, – Харламов все это время лежал рядом, словно давая ему время обдумать свои думы, и только теперь подступился с разговором. Но говорил он тихо, явно не желая, чтобы их услышали неподалеку расположившиеся на ночлег земляки.

– Ну? – недовольно откликнулся Кочергин.

– Завтра нам конец придет всем! Ты видел, сколько япошек на берег высадилось? Посмотри сколько костров развели… Завтра подгонят корабли и всех закидают снарядами.

– Ну?

– Что «ну»?

– Что предлагаешь-то?

– Ты видел, сколько уголовников да прочих дружинников разбежалось? Где они все? Отсидятся потихоньку в норах да пещерах, а потом и по домам разъедутся, а мы сгинем с тобой не за понюшку табака!..

– Ну?

– Да не нукай ты, а бежать надо, и прямо сейчас, пока темно и японцев нет… Может, ребят наших с собой взять, не дураки, чай, поймут…

– Сдохнуть боишься, а, сынок купецкий?

– Боюсь, а ты не боишься? Ты уже героем стал, да?

– Да нет, героем я не стал, и не стану, наверное, да только жизни моей – грош цена. Родных нет, семьи, детей – нет, крыши над головой – и то нет. Так, приживалом, служкой у твоего отца был. Убьют меня завтра, и никто не заплачет…

– А сам-то?..

– Вот когда убьют – точно я уже не заплачу. А тебе жить надо, обязательно надо…

– Почему мне обязательно, а тебе не обязательно? – недоверчиво спросил Федька.

– Да потому что папины богатства тебя ждут – не дождутся, а меня ничего не ждет…

– Ага, ждут меня богатства! Мой добрый, старый папочка все хочет переписать на свою полюбовницу Таньку…

– Да ну? Молодец Михал Ефимыч! Значит, тебя решил обойти? А сестер как?

– Ну, не совсем, чтобы «обойти», но половину – ей, а уж остальную половину – на всех остальных своих детей раскидать. Разве это честно?

– А что, у вас, у богатеев, бывает честно? Вы же всегда норовите кого-то объегорить…

– Ой, Ванька, не время сейчас такие разговоры вести… Надо шкуру свою спасать, а уж потом делить богатства. Богом клянусь, Ваня, если мы с тобой живыми вернемся домой, я с отцовского наследия тебе хороший кус дам, вот тебе крест! – и он торопливо перекрестился.

– Эй, Федор, что это, на ночь глядя, креститься надумал, аль исповедуешься Ивану? – раздался из темноты насмешливый голос Яшки.

– Знай себе лежи да помалкивай! – огрызнулся в ответ Харламов, и уже совсем тихо зашептал, – пойдем, Иван, еще час-другой, и светать начнет, поздно будет!..

– Нет, Федя, никуда я с тобой не пойду, потому как ты меня и вдругорядь можешь колом по башке садануть, да только теперь уже до смерти…

– Да…да ты что, Иван…– голос Харламова моментально осип, и он незаметно для себя даже чуть отполз от Ивана. – Ты сдурел что ли?

– Да чуть было не сдурел… Мне ведь тогда память напрочь отшибло на несколько лет…

– Ну, вот, а что же на меня напраслину возводишь?..

– А мало помалу вспомнил все: как ты ходок Гордеев опрокинул, как били мы его, а ты убить его хотел какой-то дубиной, и убил бы, не помешай я тебе, а потом, когда Гордей поехал, а ты рядом стоял и ругался, а потом удар…

– Да не я это, не я!…

– А кто? Гордей? Ты ведь сам писал отцу письмо, что никого кроме нас троих не было там, что Гордей ударил… А я вспомнил спину Гордееву, когда он уезжал весь избитый нами…Тут у меня и свет в глазах померк… Как ни крути, Федор Михалыч, но это ты меня чуть не угробил тогда, а сейчас куда-то зовешь с собой… Да по мне лучше к японцам в плен, чем с тобой в тайгу. Там волки бегают, а тут ты еще рядом такой же!..

Иван говорил спокойно, без злобы и надрыва, и было видно, что старая боль уже зарубцевалась в его памяти, но, тем не менее, отказ его был твердым.

– Ладно, Иван, не хочешь – не надо. Завтра все вместе здесь сдохнем, но только ты ребятам ничего не говори… Может, не оставит нас Всевышний в беде…

– Может быть, и не оставит, а мужикам я ничего не скажу, потому, что они про тебя и так все знают… Ты лучше скажи, правда ли, что моя женка, Машка Китова, когда-то в невестах у сынка купца Мешкова ходила, иль врут люди? Ты ведь с ним дружбу водил в Томске?

– Машка? В невестах? Ха-ха! Да у Мешкова таких невест… – начал было Харламов, но Иван не дал ему договорить: своей короткопалой, но мощной ладонью так прихватил его за горло, что тот забился в конвульсиях.

– Молчи, гадина! И уходи от меня подале, а то зашибу, неровен час!

Федька и сам уже понял, насколько опасно ему находиться рядом с бывшим отцовским приказчиком и, подхватив охапку своих веток, наломанных для подстилки на каменистый грунт, торопливо исчез в ночи. Дрожащими руками Иван скрутил самокрутку и нервно закурил. Сейчас он удивился самому себе: казалось бы, он насовсем расстался со своей женой Марией, но едва этот стервец Федька Окаянный хотел сказать о ней гадость, как все нутро его взбунтовалось и ему стало обидно за нее, такую далекую и все еще милую его сердцу. Покурив, Иван лег на спину и забылся в тревожной дреме…

…Новый день принес новый бой. Едва стало светать, как в бухту вошли три миноносца. Своими гудками они разорвали утреннюю тишину, а матросы бросились к орудиям. Видимо такой маневр был заранее предусмотрен японскими командирами, потому как их солдаты отошли к самой кромке воды и надежно укрылись за валунами, а миноносцы, продолжая движение к берегу, открыли бешеную стрельбу из всех палубных пушек. Вслед за этим два небольших транспортных судна высадили новый десант на остров. Одна группа японцев стала обходить заградотряд русских с левого фланга, укрываясь за мелким кустарником, густо покрывающим склоны каменистой оконечности острова. Одновременно до роты солдат высадилось на остров в полуверсте от русских позиций уже с правового фланга. Их маневр не был виден обороняющимся из-за высокого косогора, поросшего темно-зелеными соснами, но Максимов сразу понял, что уже через полчаса его отряд может быть окружен.

– Отходим, ребята! – скомандовал он. – Отходим в Дальнее, к нашим основным силам, Михалыч, пулемет не забудь!..

Японцы, словно разгадав задумку русского командира, резко усилили обстрел позиций русского отряда, причем теперь огонь велся и артиллерийский, и пулеметный, как с миноносцев, так и с транспортных кораблей. Крепко матюгнушись, подхватил на плечо свой пулемет Михалыч, намереваясь идти в глубь острова, но рядом разорвавшийся снаряд подкосил старого матроса, а сам пулемет, лишившись хозяина, со звоном и грохотом заскользил вниз по каменистой круче, и бойцы отряда с болью в глазах провожали его в последний путь. Около часа продолжался обстрел позиций максимовского отряда, не давая бойцам даже головы поднять. Потом канонада внезапно стихла, и когда уши заградотрядовцев привыкли к тишине, они услышали громкую команду на ломаном русском языке.

– Русски сордата, сдавайся! Вы окуружен!

Еще не пришедшие в себя после грохота взрывов русские с удивлением и досадой обнаружили, что слева, справа и даже поверх их позиций находились вражеские солдаты. Зеленый кустарник надежно их укрывал, но широкие штык-кинжалы японских винтовок зловеще сверкали в лучах раннего июльского солнца. А снизу, от самой воды, прозвучала новая команда офицера-самурая:

– Все сордата оставряй оружие на месте и руки верх идета вниз, к воде! Кто не слушар – будет убит!

– Ну, что, ребята? Видно, не наш день сегодня… оружие оставить на месте, и вниз… Только не делайте глупости: из плена можно вернуться, с того света – никогда! – лейтенант Максимов первым подал пример своему отряду: положил на землю наган, отстегнул кортик и, подняв руки вверх, пошёл вниз, где их поджидали торжествующие враги.

Осторожно, стараясь не сорваться с каменистой кручи, стали спускаться вниз оставшиеся живыми и ранеными русские солдаты. Как ни унизителен плен, а все же смерть страшнее…

Из тридцати бойцов арьергардного заградительного отряда под командованием лейтенант Максимова в плен попали двадцать три, из которых пятеро были ранены…

Это случилось 12 июля 1905 года.

Село Дальнее, где после отступления расположились основные силы полковника Арциховского, находилось в нескольких верстах от места боя отряда Максимова, и все солдаты с тревогой прислушивались к ружейной канонаде, доносившейся оттуда, а когда загрохотали японские пушки, многие из них стали креститься, прося заступы у Всевышнего. Но глух был Всевышний к их молитвам в этот день, потому как после артобстрела наступила гнетущая тишина…

Еще четыре дня после этого остатки отряда Арциховского удерживали свои позиции, но потом пришел и их черед: японцы заблокировали все пути отхода из села и канониры 15-й дивизии генерала Х. Канэнари принялись методично расстреливать из горных орудий русские позиции, после чего пехота пошла на штурм. Большая часть отряда полковника была уничтожена огнем противника, некоторым дружинникам и уголовно– каторжным удалось укрыться в зарослях островного леса. Арциховский, раненый осколком снаряда, приказал сложить оружие…

* * *

Чем больше набирала обороты война на востоке, тем напряженнее жило в ожидании вестей с фронта любое российское село. Не стало исключением и Урское. Любая военная неудача или уступка врагу вызывали недовольный ропот среди селян. И мужики, и бабы кляли тупоголовых генералов, жалели русских солдат, зато всякий мало– мальский успех на полях сражений вызывал у них настоящую радость и служил хорошим поводом для выпивки «во славу русского оружия». Впрочем, к весне 1905 года таких поводов становилось все меньше и меньше, а к концу лета и вовсе уже никто не вспоминал о прежних победах русских войск, а новых просто не было. Доктор Иванов, уже много лет выписывавший из Санкт-Петербурга «Русские ведомости», а также томскую газету «Утро Сибири», от случая к случаю просвещал своих земляков о делах, творившихся в разных уголках Российской империи. Но поскольку больше всего доверия выказывал он Михаилу Кузнецову, то именно с ним и в его доме проводили они своего рода публичные читки, куда иногда приглашали Ивана Скопцова.

…В этот раз в горнице у Кузнецовых на столе пускал пары ведерный самовар. Вокруг расселись мужчины: доктор Иванов, Михаил Кузнецов и Иван Скопцов, а рядом с дедами крутилась детвора – Маша и Федька Кузнецовы, Семка Скопцов. Домна Скопцова и ее сноха Зинаида на такие беседы о политике не ходили – домашних забот хватало, и потому женская половина такого вот собрания состояла только из хозяйских женщин, Матрены и Алены. И лишь однажды вместе с Кириллом Ивановичем к Кузнецовым пришла его супруга Аграфена Ивановна, чем доставила немало хлопот хозяйке. И ненамного-то она была моложе Матрены Кузнецовой, но ее ухоженный вид, городская манера одеваться сильно рознили этих женщин, и потому Матрена Никифоровна старалась поймать на лету любое желание своей редкой гостьи. После прочтения газет ее супругом Аграфена Ивановна наравне с мужчинами высказывала свои суждения о тех делах, что творились в стране и губернии, и самыми внимательными ее слушателями были Матрена, Аленада еще маленькая Маша. Ее-то и приметила докторова жена:

– Ой, какое нежное создание!..

Узнав, что ей идет уже восьмой год, Аграфена Ивановна изъявила желание на следующий год позаниматься с ней.

– Грамоту дает учитель, я знаю, ну, да кроме букв и цифр есть еще много интересных вещей, которые будет полезно знать этой маленькой даме…

Услышав такие «важные» слова в адрес своей дочки и внучки, казалось, все Кузнецовы разом вспыхнули от гордости ли, от смущения ли, но согласились на следующий год привести Машу на занятия к Аграфене Ивановне…

Но в этот раз доктор Иванов был без жены, поэтому вокруг стола сидели только мужчины, а женщины продолжали исполнять свои бесконечные домашние дела в бабьем куте, краем уха прислушиваясь к разговору мужчин.

– Так что, Кирилла Иванович, нового на свете белом? Неделю уж мы не заглядывали в газетки твои… – Михаил Кузнецов налил из самовара кипятка в глиняную кружку, подвинул ее и блюдце с наколотым комковым сахаром поближе к Иванову. – Глоточек-другой, чтобы горло не осипло, и за дело, Кирилла Иванович…

Также степенно, не торопясь, Кирилл Иванович отпил травного чая из кружки и, нацепив на нос очки, зашелестел газетами.

– Газетки – дело доброе, господа мужики, да только добираются они до нас долгонько. Из Томска – кажись совсем рядом! – и то неделю почта идет, а уж из Петербурга так вовсе две-три недели уходят на дорогу, а то и месяц! Придут сразу кучей! – он кинул на стол кипу газет. – Вчера пришли только, свеженькие, еще не все разобрал… В этот раз они быстро добежали до нас, всего на неделю задержались где-то… Так-с, господа мужики, начнем никак?…

– Кирилла Иваныч, ты уж нас так не навеличивай, а то мне после кажного твоего «господа мужики» хочется вскочить на ноги и поклониться самому себе! Больно уж важно говоришь про нас… – Иван Скопцов проговорил это с легкой усмешкой, а остальные громко расхохотались.

– То-то я думаю, что это у нас Иван сидит и дуется, как индюк? «Господином мужиком» себя почуял!.. – Кузнецов со смехом приобнял друга и сел рядом. – Пей чаек, не стесняйся, куманек!..

Просмеялись, и Кирилл Иванович, изредка заглядывая в газетки, поведал землякам о том, что нового случилось на белом свете…

– Так… Про Цусиму мы с вами уже в прошлый раз говорили… Разбили нашу эскадру самураи вчистую, так мало – гоняются по морям за нашими кораблями, что успели убежать от них в ту битву, как японцы, так и американцы… Вот смотрите-ка, американскими властями были интернированы русские крейсеры «Аврора» и «Жемчуг»…

– Как, как? «Интер…» что? – подался ухом к доктору Иван Скопцов.

– Интернированы… Значит лишены свободы…

– Ага, значит, лишенцами сделали американцы и «Аврору», и «Жемчуг»… Понятно?

– Так-с… Крейсер «Изумруд», например, вырвался из окружения японского, да с маху сел на камни у того же острова Цусима…

– Ой, ты Господи!.. – подала голос из своего кута Матрена. – Где же глаза -то у них были, неужто цельный остров не заметили, аль пьяные все были?

Иванов, держа газету перед собой, поглядел на хозяйку поверх очков и пошутил:

– Вот бы наших женщин туда: все были бы трезвые и победители…

– Ты, Мотря, наших моряков не конфузь своими нападками! Ишь что удумала – пьяные!..

– Ладно, Михаил Андреевич, у женщин свой счет на все. Может и права она, тут ведь не написано, пьяные они были или нет… – с улыбкой закончил Иванов. – А вот и аглицкий пароход потерпел крушение… Тоже, видать, напились, басурманы….

– Ой, ты Господи, ну, топерь со свету сживут за то, что встряла в мужской разговор… – Матрена Кузнецова демонстративно задернула шторку, отгораживаясь от горницы.

– Маманя, а какие красивые названия у кораблей-то наших, – зашептала свекрови Алена, – «Жемчуг», «Изумруд», и «Аврора» тоже красиво…

– Красиво-то оно красиво, да где вся это красота? У энтих самых самураев в полоне!..

– Ладно, Матрена Никифоровна, не серчай на нас…– Кирилл Иванович, заслышав разговор за шторкой, посчитал, что это ворчит обиженная хозяйка, и потому поспешил ее успокоить, после чего снова взялся за газету. – Тут вот много пишется о всяких волнениях в городах да деревнях, неспокойно в Расейской империи. Рабочие шумят, крестьяне ворчат, а матросы на броненосце «Потемкин» вообще восстание подняли… Обстреляли город Одессу, а теперь вот куда-то за границу поехали… спасаются, значит, от царского правительства… А вот в Либаве матросы обстреляли дома офицеров и адмиралтейство. Солдат туда отправили на усмирение, а они возьми да и перейди на сторону моряков…

– Вот как! Знать, всем война надоела, коль уж сами военные супротив царя идут, а, Кирилла Иванович? – Иван Скопцов, отставив в сторону самокрутку, вперил свои карие глаза из-под лохматых бровей в доктора.

– Похоже так, Иван, только вот громко говорить об этом нежелательно, а то сошлют куда подале… Здесь же пишут в « Русских ведомостях», что правительство Японии обратилось к Америке, чтобы те подняли вопрос о замирении с Россией. И ихний президент Т. Рузвельт уже предложил России провести мирные переговоры…

– Вот оно как! – хлопнул себя по коленке Михаил Кузнецов. – Замирение готовят?! Может успеют, и нашим сынам еще повезет… Помоги им, Господи! – и он трижды перекрестился.

– Спаси и сохрани их Боже, сынов наших…– донеслась из-за занавески из женского кута Матренина молитва, и все мужики, в том числе и доктор, осенили себя крестным знамением.

– А про бои-то ничего не пишут в газетках? Где да как? Могет быть, и война уже закончилась, да мы еще не знаем?

– «Могет» и так быть, да только вряд ли…– усмехнулся Иванов. – Вот пишут об активизации японских войск на острове Сахалин… Гордей-то писал, что их туда отправляют?..

– Да, Кирила Иванович, одна только писулька и пришла, когда Харбин проехали… На Сахалин, мол, везут… Матрена, где письмецо-то Гордеево?

– Да на что оно тебе? – раздалось из-за занавески.

– Дак, на Сахалин, вроде как, всех урских-то повезли, иль нет? Дай-ка глянуть?

– Да на Сахалин, на Сахалин…– из-за шторы вышла Матрена, руки ее по локоть были в тесте. – Я тебе говорю, а письмецо у Алены где-то, он же ей там писал всякие слова хорошие, а не тебе…

– Да мы и не будем их читать, так же мужики, это их полюбовное дело?.. – Михаил вопросительно смотрел на своих товарищей.

– Тятя, оно у меня в сундуке, – подала голос из-за занавеса Алена, – а сейчас я готовлю пойло скотине…

– Да ладно, Миш, – остановил его Иван Скопцов, – Тимошка тоже письмецо прислал: на Сахалин их повезли…

– Ну, ладно…– отступился от женщин Михаил, – так что там про Сахалин-то, Кирила Иваныч? Да про чай-то не забывайте, пейте его почаще!..

– Спасибо, Михал Андреевич, а про Сахалин-то пишут, что японцы подогнали к острову до сорока кораблей своих и высадили десант на остров в заливе Анива, что идут бои в переменным успехом… У японцев за старшего генерал… Ка-нэ-на-ри– язык сломаешь, пока выговоришь эту фамилию…

– Одно слово – басурмане! – поддержал доктора Скопцов.

– Вот, а противостоят им отряды новобранцев из Сибири и дружины, созданные из добровольцев-арестантов, отбывавших наказание на острове…– Иванов приблизил газету к глазам поближе, поправил очки и продолжил: …А командует на острове всеми военными делами генерал-губернатор Ляпунов…

– Что же это за войска такие из арестантов? – усмехнулся Иван Скопцов. – Уж где им тягаться с самураями этим уголовничкам? Они ведь только и могут, что грабить да убивать мирных людишек, баб да стариков!..

Вот потому наших сынов туда и повезли, – проговорил Михаил.

– Да, тяжко им будет супротив японских генералов воевать, как считаете, Кирилла Иванович? – Скопцов, отставив в сторону кружку с чаем, впился своими коричневыми глазами в доктора.

– Конечно, трудно им будет! Воевать должны обученные солдаты, а крестьяне должны землю пахать…

– Дак, их, наверное, сначала обучат, а уж потом в бой погонят, – вступил в спор Михаил. – Мы ведь тоже от сохи пришли в турецкую войну, а, как-никак, с Егориями вернулись, и я, и Ванька Касаткин, и Мишка Харламов…

– То когда было, а топерича не то, что давеча, – хмуро произнес Скопцов и нарочито громко стал грызть кусок сахара.

– Ах ты, какой Аника-воин выискался! Все знаешь? Ты хоть в армии-то служил? Ты же с казашатами верблюдов пас в степи! – Кузнецов уже вскипел, видя сумрачное настроение товарища.

– А сам-то ты, Михаил, в каких чинах будешь, ась? Штабс-капитан или полковник? – тут уже Скопцов прикусил своего друга. – Ты-то откуда все знаешь?

– Да я хоть чином не вышел, а все – георгиевский кавалер, а ты?..

Похоже, мирная беседа была готова закончиться ссорой, и Матрена с доктором Ивановым принялись гасить конфликт.

– Михал Андреевич! Миша! Здесь же пишется, что бои между японской дивизией и русскими партизанскими отрядами идут с переменным успехом… Что же нам раньше времени умирать самим да еще хоронить наших ребят! – Иванов ходил по горнице между Михаилом Кузнецовым и Иваном Скопцовым, стараясь их примирить, Матрена испуганно смотрела на мужа, а потом вдруг стремительно выбежала в сени. Через мгновение она вернулась с бутылкой анисовки.

– Чем лаяться почем зря, лучше бы выпили за наших сынов! Э-эх вы, вояки! – Матрена укоризненно смотрела то на мужа, то на кума Ивана. – Гордей-то с Тимохой ноне там воюют, а вы тут свару затеяли!.. У-у! Совсем ополоумели, старые!

От такого боевого наскока Матрены Кузнецовой стушевались все мужчины, а Иванов поддержал ее:

– Молодец, Матрена Никифоровна! Так им и надо, воякам домашним! – Иванов взял со стола бутылку и крикнул Алене, чтобы поставила на стол закуску…

Пили за военную удачу, за победу, за то, чтобы дети их, а с ними и все урские, вернулись домой живыми и здоровыми. Как ни ругали свое правительство и генералов за провал японской кампании, а последний тост все же был «За Царя и Отечество…».

На отрывном календаре Кузнецовых этот день был отмечен датой 16 июля 1905 года. Именно в этот день отряд полковника Арциховского сложил оружие перед японским десантом и сдался в плен. К тому времени Гордей Кузнецов уже был инвалидом, а еще три новобранца из их села навсегда полегли в каменистую землю острова Сахалин…

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.