Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Кузбасская сага. Роман. Книга 2. Пленники Манчжурии (часть 2)

Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Глава 2

Маньчжурия, где мыкали свое горе урские мужики, являла собой огромную территорию на северо-востоке Китая, куда исторически входили внутренняя Монголия, а также порубежные с Китаем земли государства российского по обоим берегам рек Аргунь, Амур и Уссури.

Малонаселенная, неразвитая в экономическом отношении, она имела буро-таежную неплодородную подзолистую почву со скудной растительностью, а климат ее, с холодными малоснежными зимами и с прохладным летом, значительную часть которого лили затяжные муссонные дожди, вызывавшие наводнения, делали Маньчжурию малопривлекательной для проживания человека. Но люди умудрялись жить и здесь. Они занимались торговлей, скотоводством, осваивали земледелие. Здесь уже были такие крупные города, как Харбин, Мукден, Ташицао, Вафангоу, но даже с ними Маньчжурия, являясь вассальной зоной Китая, оставалась на задворках цивилизации, ее коренное население – маньчжуры – все более вымирало, а чудом выжившие говорили на каком-то странном наречии, которое одновременно напоминало китайский, корейский и японский языки.

Великая Степь, широким поясом охватившая евразийский материк от Желтого моря до моря Черного и реки Дон, на Дальнем Востоке словно бы внахлест придавила северную часть Маньчжурии и, тем самым, будто поделилась с ней своим масштабом и величием.Некогда населенная могучими племенами сумо Мохэ, пришедшими с берегов северной реки Тунгуски, Маньчжурия многие века была ареной битв, поскольку племена эти были агрессивны и постоянно вели войны со своими соседями: с юга – китайцами, с востока – корейцами, с запада – монголами. Но История учит: нет вечных империй, рано или поздно однажды победившая сторона уступит силе новой, более молодой, могучей, и остатки ее народа будут либо уничтожены, либо поглотятся и ассимилируются с народом- победителем. Именно такая участь во времена оные постигла Ассирию и Вавилонию, Парфянское царство и Византию. Где уж теперь за далью веков сыщется прямой потомок этих народов, где зазвучит первозданная речь ассирийца или парфянина? То же случилось с племенами сумо Мохэ. Уже с начала VIIвека нашей эры сумо Мохэ, а позднее государство Бохай, подвергалось в разное время сокрушительным ударам со стороны воинственных соседей – полчищ хуннов (гуннов), воинов Когурё (корейцев), монголо-татарских орд, отрядов киданей ( китайцев). И каждая новая военная сила, разрушая устои государственности Бохай, навязывала побежденному народу свой уклад жизни, свою культуру, свой язык…

Так случилось, что эта бедная и суровая земля в начале ХХ века стала эпицентром большой войны, а любая война несет в себе колоссальный потенциал разрушения. Япония, согласно Портсмутскому договору 1905 года обретшая власть над всей Маньчжурией, в спешном порядке, силами русских военнопленных, принялась приводить в порядок разрушенное войной хозяйство завоеванной территории. И потянулись в разные концы Маньчжурии отряды русских пленных под охраной японских конвоев, поднимая из руин разрушенные города и крепости, пуская в строй поврежденные участки железной дороги и оживляя движение по ним грузовых и пассажирских эшелонов. Одним из таких отрядов, брошенных на борьбу с разрухой, был отряд майора Осиро…

…Из крепости Порт- Артур команду военнопленных майора Осиро, отправили до станции Вафангоу с оказией, в вагонах, груженных строительным материалом, рельсами и дорожно-строительной техникой. Маломощный и старенький паровозик едва тянул свой состав в гору, зато под уклон набирал такую скорость, что все его пассажиры, как пленные, так и конвоиры, неистово молились каждый своему богу, чтобы железнодорожное полотно оказалось исправным. Ведь случись какая-то неполадка, никакие, даже самые надежные тормоза, уже не смогли бы удержать эшелон на рельсах и спасти его от катастрофы. Но все обошлось, что лишний раз говорило о том, что ремонтные команды здесь уже прошли и свою задачу военнопленные выполнили добросовестно. Добравшись до станции Вафангоу, пленные и конвоиры покинули вагоны и ожидали новых вводных команд.

Подполковник, возглавлявший работы на данном участке магистрали, сообщил майору Осиро, что под его началом находятся около двухсот русских пленных. Разбитые на две команды, они работали практически без остановок: пока одна команда трудилась, другая отдыхала в выстроенном наспех бараке. Такой же напряженный график и у конвойной команды. Во время боев в Южной Маньчжурии одноколейная магистраль была сильно повреждена артиллерией, да еще русские саперы при отступлении подорвали все основные развязки и стрелочные переводы. Принимаясь за ремонт, японские инженеры решили попутно устранить и те огрехи, что остались после русских и китайских строителей: в нужных местах они делали подсыпку грунта в насыпь, добавляли под рельсы недостающие по проекту шпалы, крепили рельсы к подкладкам дополнительными костылями. Работа шла в авральном темпе. Лишних людей участок принять не мог, а поскольку железнодорожное полотно впереди пока еще не отремонтировано, до места нового назначения, станции Ташичао, майору Осиро и его отряду предстояло добираться пешком. А это значило, что их ждала дорога длиною в сотню маньчжурских верст, и одолеть ее они должны форсированным маршем в два-три перехода. Надо спешить, потому что близилось время муссонных дождей: а зарядят они на неделю-другую, и вся маньчжурская степь вмиг станет непроходимой. Подполковник, зная о превратностях местного климата, предупредил Осиро и то ли в шутку, то ли всерьез, посоветовал гнать пленных бегом. В ответ майор только криво усмехнулся: его изможденная и голодная команда физически не могла осуществить такой марш-бросок, и он знал это…

…На первый ночлеготряд должен был остановиться в небольшой китайской деревушке, где по какому-то недоразумению, а скорее по воле русских миссионеров, которые, еще во времена Желтугинской республики добрались до глубинной Маньчжурии и в короткий срок поставили здесь православную церквушку. Но республика просуществовала недолго, а сами миссионеры-христиане, не получив должной поддержки ни со стороны китайских мандаринов, ни со стороны все более нищающего и дичающего населения окружных деревень, оставили свою обитель и вернулись на родину предков, в Забайкалье. Но в деревеньке, близ покинутой церкви, еще оставались жить в своих глинобитных домах-фанзах несколько десятков китайских семей, засевая поля кукурузой, бобами, чумизой, гаоляном и, конечно, рисом. Но война страшным смерчем пронеслась по этим местам, нарушив и без того убогий быт крестьян. Поля истоптаны, изрыты, дома разрушены, люди частью уничтожены, частью угнаны в плен, и лишь немногим удалось подобру-поздорову покинуть родные места. Русские войска отступили на север Маньчжурии, а расчетливые завоеватели, по достоинству оценив географическое положение оставленной жителями деревеньки – близость железной дороги и сохранившиеся дома – оборудовали здесь блокпост. Тут же расположились продовольственный и технический склады, где хранились необходимые для ремонта магистрали материалы: шпалы, рельсы, костыли и стрелочные переводы, а также оружие и боеприпасы. Блокпост и склады охранял взвод солдат под командой лейтенанта.

…Пленных в команде майора Осиро насчитывалось около ста человек, и на ночевку их разместили в развалинах той самой русской церквушки. Просторный двор, вымощенный булыжником, обнесен высоким, до трех саженей, каменным забором. Подсобные помещения все разрушены, зато сама церковка пострадала от разрухи в меньшей степени. Внутри ее никакого убранства, и только потемневшие от времени и грязи фрески напоминали о храме, где люди молились и делились тайнами с Богом. Много лет прошло с тех пор. Пришли люди с чужой верой, разрушили христианскую обитель, и потом лишь изредка появлялся здесь человек, чтобы укрыться на ночь от непогоды, зверья и лихих людей. А во время последней войны в ее стенах останавливались солдаты, застигнутые ночью или непогодой при передислокации на новую позицию, да пленные, толпы которых перегонялись японскими конвоирами по одним им известным маршрутам. Так было и сейчас. Ефрейтор и рядовой тщательно осмотрели дворик церкви, ее внутреннее помещение и, убедившись, что бывший храм станет надежным узилищем для сотни вражеских военнопленных, направились с докладом к майору Осиро. Уже покидая церквушку, солдат обеспокоено оглянулся на заднюю стену каменной ограды, которая, казалось, прилипла к отрогу сопки. Кроны монгольского дуба и черной березы, сосны и кедра, стеной обступившие церковную ограду, заманчиво размахивали на ветру своими разлапистыми ветками, словно дразня двух японских солдат, озабоченно блуждающих по пустынному двору брошенной церквушки.

– А они не убегут, господин ефрейтор?

– Ты видел среди пленных таких великанов? А лестницы здесь нет… – твердо ответил ефрейтор. – Они могут только взлететь, но полетят прямо на небо, если мы их расстреляем… – довольный своей шуткой, он засмеялся и поспешил к майору. Вечером того же дня пленных загнали в помещение бывшей церкви, высокие железные двери, ведущие во двор церкви, закрыли на замок, а в будке, где когда-то, видимо, квартировал церковный сторож-привратник, расположились два солдата с винтовками. В полуразрушенном саманном домике, что находился напротив церковных ворот в двадцати-тридцати шагах, расположился пулеметный расчет…

Бежать решили на следующий день, во время приема пищи, когда основная масса пленников занята обедом, а охрана остается у открытых ворот. Ночь искони считалась лучшим временем для побега, но с наступлением сумерек двери церкви закрывали снаружи на замок и усиливали охрану. Бежать же из храма – никакой возможности. Оставался только день, и именно время обеда, когда среди пленных прекращалось всякое хождение: каждому надо успеть получить и съесть свою пайку, и уже только потом можно гулять по внутреннему двору церкви. Приходилось соблюдать осторожность: за кусок хлеба и чашку риса иной пленник мог выдать их замыслы. Именно о таком случае рассказал Платонов. При осмотре строя пленных японским врачом для выявления раненых один невзрачный на вид солдатик указал тому глазами на бедолагу, у которого начиналась гангрена руки. Превозмогая боль, он стоял в общем строю, но указующий взгляд предателя выдал его. Японец заставил раненого выйти из строя, развязать повязку, после чего того увели со двора вместе с другими ранеными и расстреляли. Предателя японцы тоже куда-то увели, но выстрелов не слышалось…

День побега выдался пасмурным и ветреным, но без дождя, что, по расчетам заговорщиков, должно облегчить побег. Едва застучали ложки пленных о стенки и днища котелков, как около десятка человек скрытно приблизились к задней стене забора. Угол церкви скрывал их от охранников и основной массы военнопленных, но нужно спешить: уже скоро со скромным обедом будет покончено, и начнется хождение пленных по двору, солдаты придут за котлами, и тогда о побеге можно забыть… Неожиданно к группе заговорщиков подошел Прохоров, а с ним еще трое пожилых солдат.

– Вам что, Прохоров? – чуть растерявшись, спросил Платонов. Никого из вновь подошедших пленников в планы побега не посвящали, и потому первая мысль, пришедшая на ум беглецам, что их заговор раскрыт.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, – полушепотом заговорил Прохоров, – кому-то бечь нужно, а кому-то надо внизу быть да побег прикрыть…

– Так может быть и вы с нами?..

– Никак нельзя, ваше благородие, на это дело годятся молодые да здоровые, а нам всем ужо за сорок, ноги все посбивали – обузой будем для вас… Да и не успеем все выбраться-то на стенку, торопиться надо, ваше благородие… А посылать-то на волю надо кого помоложе, легких на ногу, чтобы порыскали вокруг в степе… Казацкие пикеты, сказывают, еще встречаются тут в лесочках, можа отобьют нас, а?

– Можа, и отобьют, – в тон Прохорову ответил прапорщик, – но их найти еще надо, да и японцев тут целый взвод, да пулемет…

– А мы что же смотреть будем что ли?..

– Ну-ну, Прохоров, все правильно говорите, но торопиться надо…

…В самый низ пирамиды встал Иван Кочергин. Кряжистый, с мощным торсом, он мог свободно выдержать на своих плечах и двоих, и троих человек. На его плечи встал было Гордей, но раненая рука не дала ему возможности надежно держаться за стенку забора, и он уступил место Петьке Ежукову. Третьим встал забайкальский казак Петр Симонов.

– Давай! – подтолкнул Тимоху Скопцова Платонов, но тот, глянув на выстроившуюся колонну из живых тел, на остаток стены, который предстояло преодолеть, чтобы взобраться на ее цоколь, грустно покачал головой:

– Ваше благородие, я не достану до края стены, мне росту не хватит…

Платонов и сам уже понял, что низкорослый Скопцов не сможет взобраться на стену, нужен другой человек: такой же худой и легкий, но выше ростом. Оказалось, что больше всего для этого подходит Федор Харламов.

– Харламов, разуйтесь, чтобы товарищей не поранить, эту веревку из ремней и поясков привяжите намертво к тому штырю, что торчит наверху, а конец сбросите вниз… По нему будут подниматься, а вы им сверху помогайте… Тут даже Кузнецов со своей культей сможет выбраться…

– А вы, ваше благородие? – обернулся к нему Гордей.

– Я с вами не иду – у нас здесь есть раненые, кто-то может заболеть… Вы же видите, как расправляются с ними... И потом, меня, как офицера, они могут всегда отпустить, если я дам расписку, что не буду воевать с Японией…

– Так что ж вы тогда?.. – казалось, у всех мужиков, стоявших рядом с офицером, на губах застыл один и тот же вопрос.

– Да, я мог уйти еще на Сахалине вместе с полковником, но… Господа, это дело чести не только офицера, но и врача, это, наконец, мой личный выбор. За старшего у вас будет Гордей Кузнецов! Живей, Харламов, не медлите!..

Уже в следующее мгновение Федька Харламов, накинув на шею связанные меж собой сапоги, ловко полез по живому дереву из человеческих тел наверх, где его ждало спасение. При всей нескладности фигуры, Федор оказался ловким верхолазом, и вскоре он уже сидел на стене, свесив вниз ноги.

– Как там? – приглушенно крикнул Гордей.

– Сажени две вниз… там трава… Можно прыгать…

– Отлично, – проговорил Платонов, – а там по самой кромке гряды немного, и в кусты… Даст бог, не догонят, проклятые! Ищите русские части или казачьи кордоны. Они должны быть где-то рядом, обскажите наш маршрут, и если пофартит, то освободите нас...

Пирамида стояла зыбко, прижимаясь к стенке забора. Даже крепкий Иван согнулся почти вдвое, а казак, стоявший вверху, не удержался, и упал вниз, где его подхватили десятки рук. Если бы не эта предосторожность, не быть бы живу Симонову – разбился бы о булыжник, которым вымощен внутренний двор церкви.

– Вот и мы сгодились, – проговорил Прохоров.

– Кочергин, сейчас вам надо быть наверху, – распорядился Платонов, – вы с Харламовым будете тянуть наверх остальных, там нужен сильный человек…

– А кто же внизу будет?

Растерянно поглядывая друг на друга, все молчали: подходящего крепкого мужика в основу пирамиды не было…

– Я встану… – решительно заявил прапорщик, и направился к стене, но его удержал за руку Прохоров.

– Не сдюжить вам, ваше благородие, – мы мужики ядреные, картошку с салом едим…

– Но как-то надо решать…

– А что решать – я и встану! – отступив на шаг от стены, унтер-офицер уперся в нее руками, согнутыми в локтях и головой. – Давайте, робятки, поторапливайтесь!..

Вторым встал Ежуков, потом Симонов. Иван Кочергин, как и Харламов, связанные меж собой сапоги повесил себе на шею, и полез вверх. Крякнул от надсады Прохоров и еще ниже согнулся. Трое мужиков бросились к нему на подмогу, подперли сбоку. Пирамида устояла, а Кочергин продолжал свой путь наверх, к спасению. Уже цепляясь за стоящего сверху Симонова, Иван прорычал Харламову:

– Давай сюда веревку…

– Что? – растерянно спросил тот.

– Веревку!..

Федька кинул конец веревки Ивану, но вместо этого вся веревка оказалась у того в руке.

– Ты почему не привязал ее к штырю?.. – Иван хрипел от негодования и напряжения.

– Господи, забыл!.. – Федька, потянулся рукой к веревке, но не смог достать.

– Сейчас я тебе брошу конец…– Иван изловчился и кинул веревку назад, Харламову, но та только скользнула по его руке и полетела вниз, на землю. Федька испуганно вскрикнул, Иван крепко выругался, а пирамида, меж тем, качнулась, и Иван, опрокинувшись назад, упал вниз, но опять Прохоров и его команда, как и в первый раз, приняли на свои руки тяжесть тела Ивана, и уже вместе с ним упали на землю. Шум, вскрики, стоны. Кто-то из пленных, что уже справился с обедом, заглянул за угол церкви, чтобы узнать причину шума, и удивленно замер:

– Побег чинят, окаянные!

– Молчать! – сдавленным голосом скомандовал Платонов, направляясь к любопытному солдатику. – Молчи!..

– Ага, ваше благородь, а потом из-за них самураи нас перестреляют…– и он попятился назад. Конвоир, заметивший странный разговор русского офицера и солдата на углу церкви, поспешил к ним. За ним последовали еще двое солдат.

В это время Иван, пришедший в себя после неудачной попытки, взяв кожаную веревку в зубы, снова полез по телам своих товарищей вверх, и лишь глаза его, полные бешенства, не обещали Харламову ничего хорошего. Видя, как Кочергин приближается к нему, Федор попятился назад и чуть не упал по ту сторону забора. Ширина его достигала пол-аршина, и взрослому человеку было трудно удержаться на такой поверхности. Иван видел, что Федька ретируется, но поскольку рот его был занят, он только рычал, желая остановить его. Он уже был готов кинуть конец веревки Харламову, но в это время трое японских солдат, обежав угол церкви, увидели пирамиду из человеческих тел и тревожно закричали. Один из них вскинул винтовку и выстрелил, целясь не то в Ивана, не то в Федьку.

– А, ну вас всех на хрен! Сдыхать мне из-за вас что ли?!.. – Харламов на четвереньках быстро пополз по стене и прыгнул вниз по ту сторону забора…

Кочергин в очередной раз не удержался наверху и с руганью сорвался вниз, где его снова подхватили товарищи. Следом за Иваном упал и Симонов. Он падал на спину, на дворовый булыжник, но никто не успел подставить ему спасительный руки. Удар тела о землю получился глухой, тяжелый, после чего казак со стоном выдохнул и судорожно забился в конвульсиях. Через несколько мгновений на его губах появилась кровавая пена. …

А на выстрел в ворота уже бежали новые солдаты. Пленные, побросав котелки, повскакали на ноги, но японский офицер приказал всем лечь. Его не поняли, или не захотели понять, и тогда солдаты стали стрелять. Несколько пленных были убиты сразу, другие попадали на землю, третьи бросились вовнутрь церквушки. Из будки, что стояла напротив открытых настежь ворот, ударил пулемет, и еще несколько человек рухнули замертво. В сопровождении переводчика и других офицеров к месту побега примчался майор Осиро, без кителя, в белой сорочке, с остатками мыльной пены на лице: видно, стрельба застала его бреющимся. В левой руке – наган, а в правой – самурайский меч.

Теперь во дворе вдоль стены забора растянулась цепь японских солдат с винтовками наизготовку, пулемет грозно смотрел через открытые ворота вглубь церковного двора, готовый в любую минуту снова изрыгать смерть. Основная масса пленных лежала на земле, закрыв головы руками, и осторожно наблюдала за действиями конвоя; человек двадцать успели укрыться внутри церкви, столько же раненых и убитых остались на булыжнике. У подножия стены, где еще недавно возвышалась людская пирамида, теперь, понурив голову, стояли беглецы-неудачники и их помощники, всего около десятка человек, а на земле, корчась в муках, умирал казак Симонов. Кочергин отрешенным взглядом смотрел на приближающегося с мечом японского майора. Ни интереса, ни тени страха в его глазах: мысленно он находился еще там, на стене, откуда должен был начаться его путь к свободе. Но этот путь закончился в самом начале, а он все еще никак не мог поверить в свою неудачу...

Солдат, первым открывший стрельбу, доложил майору о случившемся, потом заговорил переводчик. Если пленные, к кому он обращался, что-то отвечали ему, то Иван молчал, продолжая глядеть в одну точку. Не раздумывая, офицер ударил его кулаком по лицу.

– Посему морсись, русска свиня?! Отвесяй офицера императорской армии!.. – он ударил его еще раз, еще. Удары были слабые, Иван даже не покачнулся на своих чуть кривоватых ногах, но обидны и унизительны. Когда японец в очередной раз ударил его, словно пелена упала с глаз Кочергина. Страшно вращая глазами, он стал грозно надвигаться на переводчика.

– Ты бьешь меня, желтая свинья?! Ты бьешь русского солдата?!..

– Я тебя спросирь…

– Да иди ты!..

Новый удар офицера оборвал речь Кочергина, и он, уже не совладав с собою, влепил свой огромный кулак в плоское лицо японца. Удар был так силен, что офицер отлетел на середину двора, упал навзничь и остался лежать без движения. Майор Осиро оглянулся на лежащего офицера, что-то скомандовал своему врачу, а сам сделал шаг навстречу Кочергину. Он смотрел немигающими холодными глазами на разгневанного русского солдата, произнес какую-то фразу на своем языке, но никто из пленных его не понял, а переводчик все еще находился без сознания. Даже не глядя на корчащегося на земле Симонова, Осиро дважды выстрелил и тем самым прекратил его мучения. Он снова что-то сказал Кочергину, но последний, теми же шалыми глазами глянул на убитого товарища и резко шагнул навстречу майору.

– Что ты хочешь, морда нерусская?! Ты зачем его убил?!.. Ты думаешь, я тебя боюсь? Я, русский солдат?!.. Ты что хочешь от меня, что ты хочешь от нас всех? Кат ты! Зверь! Вот тебе! Вот! Вот вам всем! – левой рукой он перехватил правую руку в локте и показал японцам свой огромный кулак. Это был самый распространенный жест, которым русский мужик выказывал врагу свое презрение. То ли сказалась травма головы, что получил Иван когда-то на окраине села Горскино от Федьки Окаянного, то ли тяготы плена и, в особенности, так неожиданно сорвавшийся побег, надломили его, но сейчас с ним случилась настоящая истерика. Он кричал, продолжая дико вращать глазами и брызжа слюной, все тело ходило ходуном. Гордея, Платонова и Скопцова, пытавшихся его удержать, отбросил в сторону, а сам продолжал наступать на майора.

– Вот тебе!.. Что, не видел русского мужика? Посмотри и запомни и передай всем своим сраным самураям: никогда не одолеть вам нас, никогда, слышишь ты?!..

Несколько солдат с винтовками наизготовку растерянно смотрели на своего командира, а лицо Осиро словно закаменело. Он неотрывно смотрел в глаза страшного в своем отчаянном гневе русского солдата, а затем коротким взмахом меча хладнокровно отсек ему правую руку чуть ниже локтя. Нервно вскрикнули все свидетели этой сцены, а Иван еще какое-то время тупо смотрел на свою внезапно укороченную руку, на белевшие в срезе кости, густую темную кровь, что толчками стала покидать его тело… Боль еще не дошла до него, но свою покалеченную руку он уже бережно поддерживал за локоть снизу, а глаза его, устремленные на офицера, были полны ужаса. Он что-то пытался сказать, но из внезапно пересохшего горла теперь вырывался только сдавленный хрип. Сделав еще несколько шагов навстречу своему врагу, он бессильно упал к его ногам. Между тем майор, сохраняя убийственное спокойствие, приказал своему врачу забрать отсеченную часть руки русского солдата, добавив негромко по- японски:

– Такой кулак должен храниться в музее императора!.. – и неспешно отправился к воротам, но был остановлен окриком прапорщика Платонова.

– Господин майор! Не оставляйте так этого человека без помощи, иначе он умрет!

Совсем неожиданно для всех майор ответил на приличном русском языке:

– Он враг Японии, а враг хоросий, когда мертвый…

– Господин майор! Мы были врагами, когда воевали, но сейчас мы военнопленные, а пленных не расстреливают… У нас есть другие раненые, им нужна помощь… Вы же не можете оставить их на медленную смерть?..

– Я могу дать смерть быструю и регкую: их расстреряют…

– Не надо, Богом прошу! Вы же не палач, а военный офицер!

– Я имею свой приказ…

– Милосердия, господин майор! Война скоро кончится, и вам будет стыдно вспоминать расправу над безоружными людьми, если вы человек чести?!.

– Хоросо, что вам надо?

– Вату, спирт, бинты, йод… шелковые нитки, иглу и резиновые жгуты… Ваш военный врач должен знать, что требуется раненому на войне…

Худой, высокий, в очках, Платонов рядом с плотным и невысоким майором выглядел взрослым ребенком, но говорил он твердо, уверенно и без всякого страха, что, видимо, подкупило японского офицера.

– Хай! Вам дадут все, сто просите… Мы будем здеся, пока идут дожзи, раненых и борьных стреряти не будем, но когда пойдем в путь, срабых раненых ждет расстрер. Нам не нужна обуза в дороге… А вы, прапорсик, хоросий офицер... Честь имею!

Козырнув двумя пальцами, он двинулся на выход. Прапорщик выпрямился и в ответ отдал ему честь по-русски. Так два офицера враждующих армий у тела раненого солдата своим поведением показали, что даже во время самой жестокой и кровопролитной войны люди могут и должны сохранять хоть какое-то чувство благородства и человеческого достоинства. Японский солдат передал прапорщику сумку с лекарствами, и Платонов в спешном порядке принялся оказывать медицинскую помощь Ивану Кочергину, а потом и остальным раненым. Тела убитых, а их оказалось более двух десятков, похоронная команда, назначенная японским офицером из числа уцелевших военнопленных, под охраной конвоя схоронила в общей могиле за оградой церкви, у подножия той сопки, которая помогла спастись из плена только одному Федору Харламову.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.