Кузбасская сага. Роман. Книга 2. Пленники Манчжурии (часть 2)

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Проза

Автор: Павлов Сергей Михайлович

Просмотров: 7347

2011 год, Выпуск № 5

Глава 5

Только на третьи сутки удалось беглецам выйти на разоренную китайскую деревеньку. Развалины двух десятков саманных домиков жалко смотрелись на фоне заброшенных полей. Одного взгляда хватило Гордею и его друзьям, чтобы понять, что война и здесь оставила свои горькие метки – разрушенные дома, непаханые поля и свежие могилы – и что им опять придется ночевать под открытым небом. Если день еще иногда радовал беглецов относительным теплом и солнечным светом, то по-осеннему холодные ночи вгоняли их в уныние, а две шинелки с трудом согревали четверых изможденных мужчин. И тогда они решили продолжать движение и после заката солнца, до тех пор, пока контуры кустов и деревьев совсем не скроет ночной мрак. Они шли, нет, обреченно брели в черную темь маньчжурской ночи, потерянные во времени и в пространстве. А счет дням они потеряли еще на острове Сахалин, когда после утреннего похищения Яшки ворвавшиеся в барак японские солдаты переворошили их лежанки, отобрали все ножи, и им даже нечем было делать зарубки на память о прожитых в плену днях. Сколько их прошло с тех пор: сутки, десять, а может быть вся жизнь?! Для кого-то так... Ведь уже не было с ними мягкого и уступчивого Петьки Ежукова, угрюмого и молчаливого Гриши Горкунова, добряка и балагура Яшки Яковлева. Остались только они, трое урских мужиков, да еще невесть как прибившийся к ним японский гунсо-ефрейтор. Они не знали, куда идут, и что их ждет в той далекой и неведомой стороне. Но они шли, потому, что понимали: любая остановка в их горестном шествии может стоить им жизни. Маньчжурская ночь, маньчжурская степь, казалось, ополчились против людей, пришедших с Севера, помогали их врагам, делая каждый их шаг, каждый их вздох на пределе напряжения, на грани жизни и смерти… Они нашли в себе силы уйти от врага, рискуя жизнью, теряя друзей, они освободились от плена вражеского, но в одночасье превратились в пленников Маньчжурии… И она, эта чужая, холодная и совсем незнакомая им сторона, каждой веткой, каждой травинкой цеплялась за их обессиленные руки и ноги, затрудняя шаги, валила на студеную землю в надежде, что они уснут, обессиленные, и больше никогда не встанут с нее. А то, словно убеждаясь в тщете своих усилий, насылала на них все новые испытания: холод, дождь, ветер и голодных степных волков. Но они, русские мужики, превозмогая боль, страх и отчаяние все шли и шли вперед, тем самым приближая свою долгожданную встречу с родным домом…

Стало совсем темно. Пора было думать о ночлеге. Разведя костер под защитой высокого кедра, путники обессилено повалились на траву, желая лишь немного согреться и забыться в тревожном сне. А завтра их снова ждала дорога, новые лишения, но сейчас о них не хотелось думать...

Едва заалел восток, а японский ефрейтор уже был на ногах. Все минувшие сутки он пристально всматривался в окружающий лес, внимательно изучал те редкие тропки, которые им приходилось встречать на своем пути, тщательно обследовал местность у подножия сопок сам и призывал к этому своих невольных спутников. Не раз бывавший в Маньчжурии до войны, он знал, что именно там селились маньчжурские и китайские отшельники. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что где-то рядом должно быть человеческое жилье, и потому он решил оставить своих спящих товарищей по несчастью под кроной высокого кедра и, взяв винтовку наизготовку, осторожно углубился в лесную чащу. Его не было весь день, и лишь к вечеру он вернулся к месту привала, но не один: перед собой он вел старого маньчжура. Небольшого роста, одетый в старый стеганый халат, потертую меховую шапку и сапоги из мягкой кожи, он выглядел сущим стариком, но поступь его была легка, движения уверенные, а голос звучал ровно и спокойно. Доставленный к месту привала под конвоем, он вовсе не выглядел испуганным и подавленным. Приветствуя незнакомцев, старик стянул с головы шапку и поклонился, являя всем свою седую голову с маленькой косичкой и вплетенной в нее черной ленточкой. После этого он молча осмотрел их долгим внимательным взглядом, что-то сказал японцу и показал направление, в котором им предстояло идти.

– Она шамана… Она будет реситя вас, его не мозно убивати…

– Да нешто мы звери какие?! – возмутился было Гордей, но, видя, как согласно закивал головой гунсо и улыбнулся своей безглазой улыбкой маньчжур, вовремя остановился. – Мы молиться за него будем, – и он размашисто перекрестился.

– Панимая – это ваша Бога, – проговорил японец и что-то сказал старику. Тот выслушал, молча кивнул головой и снова махнул рукой в направлении густых зарослей кустарника.

– Значит, нам туда идти? – спросил Гордей.

Ко всеобщему удивлению, маньчжур понял Гордея и энергично закивал головой…

Только к полудню они вышли к сопке, у подножья которой притулилась глинобитная мазанка-фанза. Ее крыша и стены густо проросли травой и мелким кустарником, и потому даже в десятке шагов обнаружить ее было непросто. Сама полянка была надежно скрыта от посторонних глаз стеной гаоляна, доходившего высотой до двух саженей. Рядом с землянкой имелся искусственный грот, который служил хозяину и кухней, и складом. Именно здесь, в жилище маньчжурского целителя Линь Тао, Гордею Кузнецову и его друзьям предстояло провести более двух месяцев, залечивая раны и набираясь сил, чтобы потом окружным путем, через Корею, добраться до Владивостока, а оттуда по КВЖД снова пересечь Маньчжурию и, наконец, попасть в Россию, в Красноярск…

* * *

До глубокой ночи троица урских мужиков безуспешно блуждала в потемках среди деревянных бараков и домов пристанционного поселка на окраине Красноярска, надеясь найти себе пристанище. В некоторых домах им просто отказали в ночлеге, от бараков и богатых домов они сами уходили из боязни попасть в руки военного патруля, полиции или того же Объединенного совета по доносу их хозяев. Мороз крепчал, и их положение становилось безысходным.

– Мужики, может быть, сдадимся в комендатуру? – робко предложил Тимоха. – Там хоть тепло, да и кусок хлеба с водой дадут?

– Ага, еще и водочки нальют… – кисло усмехнулся Кочергин.

– Ладно, мужики, пробуем еще раз… Вон видите избенку на краю, где огонек светится? Ну-ка, Тимох, загляни в окно, кто там живет? Большая семья нам не подходит… Лучше стариков найти или одинокую вдовушку…

Осторожно ступая по хрустящему снегу, они подошли к дому, вокруг которого не было ни ограды, ни калитки. Гордей с Иваном подсадили Тимофея, и тот заглянул в окно, где робко мерцал каганец…

– Гордей, кажись, пойдет… Одна баба, и в доме никого… Перед зеркалом сидит – кудельки на голову накручивает, – доложил Тимоха, спрыгивая на землю.

– Ну, если пойдет – стучи…

Три раза стучал Тимофей кулаком в двери сеней, но так никто и не откликнулся на их сигнал.

– Опять облом! – отбивая зубами чечетку, проговорил Иван. – А может, она не слышит?..

– Глухая она, что ли? – откликнулся Тимофей, не в силах удержать дрожь во всем теле.

– У меня Мария тоже, порой, как сядет к зеркалу да уставится на себя, так ее не дозовешься! Вот те крест! – Кочергин нашел в себе силы и перекрестился левой рукой. – Глазами хлопает, а ушами не слышит!

– Все они такие, бабы! – подвел итог Гордей. – Давай-ка мы тебя снова подсадим на окно…

– Не надо, реба, дверь-то в сени не заперта…– Тимофей осторожно потянул на себя дверь и исчез в сенях. За ним последовали остальные…

Хозяйка дома, тридцатилетняя Лизавета Сорокина, была настолько перепугана внезапным появлением в ее избе трех мужчин, оборванных, грязных и заросших, что ее одолела оторопь, а потом началась сильная икота. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Гордей не зачерпнул из стоявшей в углу кадушки ковш воды и не заставил женщину выпить его залпом. После чего они горячо, наперебой, принялись рассказывать о войне, о своих лишениях в японском плену, показывали ей, ошалевшей от страха и их разговоров, свои боевые раны. Женщина слушала их с полными ужаса глазами и широко раскрытым ртом, но бледность с лица постепенно ушла, икота прекратилась. Наконец она нашла в себе силы, чтобы спросить:

– Мужики, побожитесь, что не угробите меня, бедную вдовую бабу?

– Вот те крест святой!.. – хором ответили непрошенные гости и дружно перекрестились. После этого женщина, похоже, совсем успокоилась и даже попробовала командовать ими:

– Ладно, мужики, верю, коли побожились перед иконой святой, вижу, что крепко вас потрепала жизнь, ну, да каждому свою долю Бог посылает! Больные, израненные, а все же домой возвертаетесь, а сколько таких же мужичков там полегло, как и мой Вася… Нонче поздно уже, знакомиться завтра будем, а сейчас подкрепитесь, чем Бог послал… – из чугунка, что стоял на приступке еще теплой печи, она достала три картофелины в мундире, кусок черного хлеба да большую кружку самогона. – Это вам и для сугреву, и для спасения от голода, а завтре другая будет пища, в погребу солений хватит…

Спать будете на лавках, двое-то, а третий – на сундуке… Завшивели, поди, родненькие, а потому белья пока не дам, окромя холщовых накидок… В избе тёпло, не замерзнете… Одежку с себя всю снимайте, с исподним вместе, и выбросьте в сени на мороз, а завтра я простирну его в бельевой, в депо, прожарю, а вы, как проснетесь – баньку стопите, в огороде она, с улицы-то не видать, колодец рядом… Дрова в сараюшке, серянки – на приступке. Завтра суббота, день не долгий, к обеду приду, да вы уж баньку-то не застудите, чтобы и мне досталось… Вот ножницы, бритва мужева – после баньки подстригите друг друга, лучше даже побриться наголо, а то у нас тут сыпняк ходит по городу, как бы и вам не заразиться… А я вам бельишко оставлю, что от мужа осталось, оболокетесь в него только после бани …

Отогревшись в тепле, перекусив и испробовав хозяйский самогон, мужики чуть повеселели и теперь уже с интересом поглядывали на хозяйку, вся одежда которой состояла из короткой исподней рубахи, почти не скрывавшей ее гладких красивых ляжек. Заметив эти взгляды, Лизавета накинула на плечи платок, но на его темном фоне ее ноги выглядели еще белее и соблазнительнее.

– Это что же, хозяюшка, нам перед тобой прямо телешиться, али как? – неуверенно спросил Тимофей.

– Да я отвернусь, не бойтесь, а если и подгляжу одним глазом – что же страшного? У самой же мужик был, да сгинул в этой проклятой Маньчжурии в прошлом годе еще. Похоронка пришла…Так что мне и погляд один уже за радость будет… Я ведь пустила –то вас на постой потому, что сама от войны пострадала… Да ты не стой, не красней, – прикрикнула она на Тимофея, – снимай порты, рубашку, шинелку прихвати – и все в сени, на мороз…

Пока мужики неловко освобождались от своей грязной одежды, а потом, прикрывая причинное место руками, заняли свои спальные места, хозяйка выдала каждому по куску холста.

– Это вам и простынка, и одеялко…Солдаты – люди привышные… Да ночью не баловать – у меня кистень под подушкой… – с этими словами она задула каганец, что стоял в центре круглого стола, и забралась на печь.

Новый день для бывших японских пленников начался около полудня. Первым поднялся Тимофей и, как есть, нагишом, сразу бросился к печке. Было видно, что хозяйка утром подкинула в топку дров, но они прогорели, печка затухла, и в избе заметно потянуло прохладой.

– Да-а, печка-то хреновая, тепло совсем не доржит… – Тимоха бросил в топку несколько полешек и пытался разворошить еще теплую золу, но разжечь печь ему не удалось.

Гордей, разбуженный Тимохой, глянул на друга, колдующего у печи и расхохотался:

– Ах ты, черт голозадый, спать нам мешаешь?!

Иван тоже проснулся и, увидев Тимоху у печи, расхохотался вслед за Гордеем. Смутившись, Тимофей схватил свою холстину и повязал ее на поясе. То же самое сделали Гордей с Иваном. На столе их ждал скромный завтрак, состоявший из осьмушки хлеба, куска соленого сала, нескольких головок лука с солью да теплого чая на печке. Поскольку в доме был только один мужской тулуп, то решили, что баню топить будет Тимофей: изувеченные руки Гордея и Ивана делали эту задачу для них почти невыполнимой.

Через час баня была готова и друзья, накинув на голое тело свои шинели, заблаговременно отогретые в избе после их ночевки в сенях, пошли мыться. И опять главным распорядителем был здесь Тимофей. Он помог мыться и Гордею, и Ивану, подстриг их и побрил. Без бороды, усов, с бритой головой, Гордей и Иван, сильно похудевшие за время мытарств по Маньчжурии, выглядели как больные из тифозного барака, и только Тимофей, которому ни Гордей, ни Иван не могли помочь бриться, остался таким же лохматым и суровым. Мало того, он теперь казался много старше своих товарищей.

– А как же я-то? – растерянно спросил Тимоха. – Ладно, бороду я сбрею, а голову?..

– Ничего, Тимка, брей бороду, а в твоей голове мы с Иваном поищемся и всех твоих вшей передавим… – со смехом сказал Гордей.

– Нет, Гордей, это хозяйка его вшей гонять будет, а то и вовсе побреет… Что ни говори, а он у нас ноне самый боеспособный – поддержал Гордея Иван. На шутки друзей Скопцов только хмурился…

Вернувшаяся с работы Лизавета долго смеялась, разглядывая лысых Гордея и Ивана, но Тимофею посоветовала тоже обриться наголо.

– Да как же я сам-то… а у них руки все покалеченные…

– Да-а, бедолаги вы мои…Ладно, Тимоша, я сейчас в погреб, а потом – в баню… пойдешь со мной, там я тебя и побрею…

Гордей с Иваном многозначительно переглянулись, но промолчали. Из бани Тимофей и Лизавета только через три часа… Скопцов сверкал свежей лысиной и обменивался с хозяйкой томными взглядами…

Вечером справляли застолье. И хозяйка, и гости – в белом исподнем, и только плечи женщины по-прежнему прикрывала широкая шаль. От бани ли, от выпитого ли самогона лица мужчин и женщины раскраснелись, да и сам разговор сделалсявеселее… Тут-то Гордей и его друзья узнали, что в Маньчжурии погиб второй муж Лизаветы, с которым она прожила всего три года. А еще раньше ее первый муж попал пьяный под поезд, оставив ее вдовую и без детей.

– Не судите меня, мужики, не шлюха я подзаборная, но мне нужен ребеночек… Ой, как хочу его! Не знаю, понять ли вам это?.. А ведь мне уже тридцать третий годок… уходит мое бабье время, уходит… – было видно, что она сильно захмелела, и все то, что бродило в ее душе за годы вдовьей жизни, теперь само просилось наружу. А кому, как не людям, случайно встретившимся на твоем жизненном пути, можно так вот откровенно высказать свои боли и печали, зная наверняка, что уже завтра-послезавтра они навсегда уйдут из твоей жизни и даже самые твои неосторожные признания так и останутся втуне.

– А что если снова выйти замуж? – осторожно спросил Кочергин. – Неужто у вас женихов нету?

– Были, как не быть, да на войну-то все больше холостых у нас забирали, а семейных железнодорожников не трогали, сказывали, броня какая-то на них лежит… А из тех, что остались, многие сейчас в революцию пошли, какие тут дети!.. Вон что в городе-то творится!.. Опять кого-то убьют, кого-то посадят, как пить дать, а мне ведь тридцать три уже скоро… А чужого мужа тут не увести: поселок маленький, все друг друга знают… Налей-ка, Гордей, еще… Дай Бог мне сыночка вот такого же, как ты, Гордей, красивого да сильного… Не оставьте, робяты, в беде, помогите мне с мальчиком…

Мужчины, сидящие за столом, были обескуражены смелыми и, одновременно соблазнительными словами молодой и красивой женщины. Их целомудренное деревенское сознание с трудом принимало такие откровенные признания, хотя от вынужденного долгого воздержания их истосковавшаяся по женской ласке плоть была готова выполнить ее любую просьбу. Но в эту ночь на печь к хозяйке полез Тимоха…