Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Три новеллы

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Содержание материала

Плохая женщина

Кувакин встретил плохую женщину. Он стоял по одну сторону улочки перед светофором и ждал зеленый свет. Она стояла по другую сторону, тоже ждала зеленый свет и почему-то Кувакину улыбалась. Возможно, она улыбалась совсем не ему. Может быть, она вспоминала какого-то хорошего человека или читала наизусть хорошие стихи, или хорошо думала про день, зимний и яркий. Но Кувакин подумал, не знакомая ли, и тоже стал улыбаться. Он стал улыбаться, стал вспоминать, если знакомая, то кто и как знакомая. Украдкой он стал ее рассматривать.

Была она толстая и страшная (ударение на предпоследний слог), с толстым круглым и белым, без румянца, лицом. Глаза были узкие и будто нарисованные углем. Нос был то ли пупыркой, то ли картошкой, а зубы – такие зубы, конечно, принято называть лошадиными. Губы под стать глазам были тоже узкими и густо, в перехлест форме, накрашенными.

Одета она была нескладно, хотя было видно, что хорошо одеться старалась. На ней красовалась некая синяя епанча с меховой оторочкой и венгерскими шнуровками на бюсте и животе, а поверх шнуровок лежал длинный зеленый шарф. Голову украшала шляпка, схожая с птичьим гнездом или растрепавшейся чалмой, если бы их поместили на трубу.

- Ну, небось так и колготки вперекрутку и колени оттопырены. Чучело на масленицу! – сказал бы Кувакин, кабы это впечатление не ломала улыбка.

Губы были вперехлест форме накрашенными, зубы торчали, помада кусочками прилипла к ним – даже через улочку это было видно. Но эти губы неожиданно оживляли и красили (в смысле украшали) ее лицо и давали странный отблеск на епанчу с венгерскими шнуровками и зеленым шарфом поверх. И этим своим перехлестом губы лепили улыбку так, что всем говорили за женщину: «Я старалась!»

Надо же! – вместо своего сравнения с чучелом сказал Кувакин.

Улицу он переходить не стал, подождал женщину на своей стороне. Она подошла к нему. Улыбаясь, они перебросились несколькими словами и разошлись. Конечно, Кувакин не вспомнил, где и как она могла быть его знакомой.

Потом они встретились ближе к весне и тоже на улице, тоже навстречу друг другу. Она была в той же синей епанче с зеленым шарфом, той же полурастрепанной чалме и той же улыбке: «Я старалась!» Но Кувакин нашел в ней большее, хотя, конечно, чисто по-мужски пожалел, что у нее все так нескладно и некрасиво.

- Небось так и в жизни все наперекосяк! – пожалел он, будто у самого было не наперекосяк.

Но на свой перекосяк он не обращал внимания, а на ее перекосяк обратил, то есть, вернее, об ее перекосяке предположил и сразу же пожалел. При следующей встрече - в мае и вечереющей порой, - когда всюду сверкочет сам черт и подтыкает на всякие азазеи (это мы сказали, чтобы не впасть в лирику по поводу майской вечереющей поры) Кувакин и страшная (ударение на предпоследний слог) женщина разговорились несколько более, и он узнал, что она руководит небольшой, но процветающей фирмой, и ничего у нее не наперекосяк, ну, разве что с мужем развелась, так с таким подлым существом следовало развестись гораздо раньше.

Черт им подоткнул, и они медленно, с самым незначащим разговором пошли в одну сторону. Одета на этот раз она была в голубой джинсовый костюм. Колени из-под юбки гляделись помятыми дынями. Толстые икры вформовывались в шнурованные полусапоги. Из тесной куртки выдавливался, будто паста из тюбика, и натекал на грудь вспененный, но сероватый от времени кружевной бант. И опять в улыбке была сквозящая, едва не детская просьба: «Я старалась!»

Сообщение о разводе с мужем, то есть само существование мужчины, способного стать ей мужем, Кувакина удивило.

- Надо же! – сказал он в мыслях, а потом прибавил: - А что надо же! Небось, так не один был муж!

О не одном муже открылось чуть позже, в следующий раз, в августе.

Он, август, оказался чертячее мая. Народ, видно, все лето надеялся на погоду, все лето ждал – вот-вот будет. И кинулся в августе догонять упущенное. Август откликнулся парным теплом, трепетными и лиловыми, как глаза молодой лошади, ночами. Народ вывалился гулять. В толчее гулянья их опять столкнуло нос к носу. И, как клеймо иконы Николы Зарайского незатейливо повествует об одном из его страстотерпий, говоря: «Рыба Николу исплюну», так и у них вышло все незатейливо. Он предложил присесть за столик летней кафушки. Они присели зело, и от всякие их разговоры и от достаточные возлияния случилась у них в душе сумять, и вста, и поидоша, и искрение в телесех их взгори. То есть было все так, как обычно бывает между мужчиной и женщиной.

Сначала он если не пошло, то довольно плоско острил, а она на эти плоскости всхихикивала. Потом они коротко поговорили о работе. Потом он все более стал помалкивать, а она все более стала изливаться, и от этого изливания он узнал о неодноразовом ее замужестве и неблагодарности подруг, о прочих сложностях жизни. И излилась она тоже незатейливо, без надрыва, без ожидания жалости, а как-то просто и искренне, на том же уровне: «Я старалась!»

Она говорила, отпивала из пластикового стакана вино, улыбалась. Помада, накрашенная вперехлест, прилипала к зубам и Кувакину казалось, она ее пьет вместе с вином. Лицо ее от вина не разрумянилось, так и белело большой сковородой, а маленькие узенькие глазки из-за густой туши казались крепко пришитыми поговичками. Что и говорить, была она толстой и страшной (ударение на последний слог) женщиной. Однако уже приглашая ее за столик, Кувакин чувствовал к ней жалость и симпатию и то самое в теле искрение, которое чуть ранее определено было незатейливыми словами страстей Николы. И искрение он в себе почувствовал не тогда, когда вста и поидоша, а раньше, когда приглашал за столик, собственно, приглашал уже потому, что испытал жалость и симпатию и это искрение.

Конечно, август дышал парным теплом, встрепетывал лиловым глазом молодой лошади, и, - по сути, много ли мужчине надо. Это они только между собой хорохорятся и якобы с сознанием дела рассуждают о красивых женщинах. А в жизни они искрят перед любой, самой обыкновенной или даже самой невзрачной, и тянутся потом за ней, и мычат, как телята, ммму! – лишь бы не была женщина дурой и не отключала бы своей дуростью это искрение. Кстати, этой способностью – заискрить перед любой женщиной, а не только перед красоткой, определяется настоящий мужчина, и совсем ни при чем здесь присказка о малом количестве водки.

- Поедемте ко мне! – предложил Кувакин.

- То есть на ночь? – спросила она.

- До самого позднего утра, если вам не надо рано в свою фирму! – сказал он.

- А почему бы и нет! – сказала она, помолчав. – Могу я, женщина, принять знаки внимания такого мужчины? – слово «такого» она, конечно, выделила голосом, а он поморщился.

Они пошли рядышком, потом она взяла его под руку. А он потом он взял ее за талию, отметив, что телом она упруга.

- Вот как славно! – примерно так отметил он.

Они пошли молча, и им стало слышно, как тела их отзываются друг другу. Идти было не очень удобно. Толстое ее бедро непроизвольно Кувакина отталкивало, при этом рука его с толстой талии срывалась. (Не такой уж крупный мужчина был Кувакин.) Бедро отталкивало, рука срывалась, но Кувакин плотнее прижимался, ставя свободную, не прижатую, ногу в подпор, то есть чуть в сторону. Она этого не замечала. Тела их слушали друг друга.

Перед троллейбусной остановкой на углу улиц, уже в полной темноте встретилась им одинокая цветочница с розами. Кувакин сунулся за деньгами, а после кафушки карман оказался пуст.

- Только пять рублей! – сказал он в разочаровании.

- Отдам за пять! – сказала цветочница.

Кувакин выбрал розу, церемонно подал своей женщине, а цветочнице посочувствовал.

- Если вы завтра будете здесь, я доплачу до полной стоимости. Сейчас у меня правда только пять рублей! – сказал он цветочнице.

- Да идите, идите. Доплатили уже тем, что готовы заплатить! – засмеялась цветочница.

- Господи! Какая красивая роза! И на последние деньги! Вообще какая красивая история! Какой вы мужчина! – в восторге сказала Кувакину его женщина.

Они прошли еще немного. Она вдруг спохватилась.

- Как же мы поедем к вам, если у вас нет денег? – спросила она.

- Дома есть. Приедем и я заплачу водителю. Он подождет! – сказал Кувакин.

- Нет! – решительно и в каком-то удовольствии возразила она. – Вот возьмите деньги на машину. А дома мне отдадите. Женщине ведь не прилично платить! – она вынула из сумочки сотню.

- Конечно! – сказал он и было кинулся поймать машину.

Она остановила.

- Пройдемте еще немного! – попросила она.

Прошли еще немного. Он снова, как мог, держал ее за талию, она прижималась к нему и большим толстым бедром при каждом шаге отталкивала его. Чтобы удержаться, он ставил свободную ногу немного в подпор, то есть чуть в сторону. Она этого не замечала. Она не отрывала розы от лица и дышала ее ароматом, дышала. Он же шел с несколько отставленной ногой и думал, что тот, кто сейчас их видит, явно над ним насмехается.

Вдруг она остановилась.

- Ах! Неужели это кончится! – сказала она с каким-то явно ощутимым нарастающим внутренним вихрем.

Он хотел ответить ей что-то ласковое, взглянул на нее. Она смотрела вверх и мимо, куда-то на фонарь или даже мимо фонаря, в серое от его света небо. Зрачки ее то исчезали, то выхлестывались во весь глаз. Она была глубоко в себе. Она ничего не видела. Она застыла. Но вихрь ощущался. И этот вихрь передавали ее зрачки. Они попеременно исчезали и выхлестывались – выходило нечто похожее на азбуку Морзе, когда ее передают в ночи прожектором, только в данном случае как бы темным прожектором в светлой ночи.

- Как я вам благодарна! – в глубоком волнении сказала она.

- Только бы не стала читать стихи! – почему-то испугался он.

-Я, правда, вам благодарна! – Не отрывая розы от губ, более успокоенно сказала она.

Он лишь улыбнулся. Они прошли еще немного и она вновь остановилась.

- Знаете, - сказала она. - Мне так хорошо, что лучше уже не будет. Давайте на сегодня расстанемся!

- Как? Почему? – запротестовал он.

- Сегодня расстанемся а встретимся завтра! В семь вечера! На том же месте! Завтра я буду ваша! Правда, правда! – зашептала она. – А сегодня нет. Сегодня нет. Сегодня оставьте остаток вечера мне!

- Да что же вы! – продолжал протестовать он, хотя понял, что протестовать бесполезно – она не лгала, ей действительно было хорошо.

- Поверьте, я и сегодня ваша, только по-другому! Поверьте! А завтра встретимся в семь часов и я буду принадлежать вам всю ночь, поверьте! – прошептала она, махнула рукой и втиснулась в остановившегося частника. – Завтра! – крикнула она.

Но завтра у них не вышло.

Завтра Кувакину навалили друзья – один по случаю отъезда жены на богомолье, другой по случаю размолвки с любовницей, третьего позвали сами, мимоходом заглянул и остался четвертый, отыскался пропавший с самой зимы пятый – взгрянули хорошо, а после завтра добавили. Кувакин оба дня убеждал всех, что ему надо встретиться с женщиной, но присесть за столик той летней кафушки ему довелось только на третий день – и, разумеется, впустую.

Ее встретил Кувакин только через два года. Оба сделали вид, что удивились и в первую секунду даже попытались изобразить удивление неподдельным. У обоих это не получилось. У Кувакина не получилось из-за чувства вины. Ее же неудачу он объяснил оскорбленностью.

- Ну что, как поживаете? – с вызовом спросила она.

- Да вы уж извините! – сказал Кукавин.

- Ха-ха-ха! Очень-то мне нужно! – фыркнула она.

Лицо ее, круглое, толстое и белое, стало злым. Таких злых лиц Кувакин, пожалуй, никогда не видел, ну, разве только в кино – артисты умеют и часто изображают злость. Кувакин не совсем понял, отчего можно быть таким злым, но все-таки нашел, что надо объясниться.

- Мы как-то глупо… - стал говорить он.

- Не мы, а вы! И не глупо, а подло! – закричала она.

Несколько ярко-пунцовых пятен различной величины вспыхнули на ее злом и белом лице. Оно стало походить на схему местности с отметкой очагов радиационного поражения, которые отмечают службы гражданской обороны и чрезвычайных ситуаций.

- Да вы, пожалуйста… - хотел сказать Кувакин.

- Я не привыкла содержать мужчин! Вы когда вернете мне сто рублей? Это подло! – снова закричала она.

- Сто рублей? – спросил он, а сам подумал, что она его с кем-то путает.

Он еще думал, что она его с кем-то путает, что не брал он у нее сто рублей, а сто рублей уже всплыли, он про них вспомнил – и следовало бы сейчас посмотреть на Кувакина кому-нибудь из его знакомых! Каков он был сейчас совсем не Кувакин!

Он поспешно полез в карман и поспешно отдал ей сто рублей. И люди видели, что отдал, и видели, какой он был при этом.

На службе его спросили, что с ним, и он рассказал.

- Вы бы знали, какую плохую женщину я встретил! – сказал он и не удержался во всем признаться.

Единственная на службе женщина, выслушав, сказала:

- Она не плохая. Она дура. Я бы на ее месте закричала: ну когда вы наконец переспите со мной, я ведь вам заплатила два года назад!

Сослуживцы-мужчины на нее посмотрели сначала с недоумением, а потом кинулись ей возражать.

- Нет, нет! Она не дура! – кинулись они возражать сослуживице и защищать плохую женщину. - Она не дура! Она на самом деле плохая женщина!

Якобы они могли знать нечто большее.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.