Дом крайний и последний

Рейтинг:   / 0

Подробности

Категория: Проза

Автор: Анатолий Кулемзин

Просмотров: 2403

2011 год, Выпуск № 5

Дом бабы Зои стоял на краю красивой деревни, прилепившейся к косогору, поросшему сосновым бором. Под косогором резво бежала маленькая речка, населённая юркими пескарями.

Сегодня баба Зоя проснулась необычно рано. Всю ночь ворочалась на скрипучей кровати. Эту кровать в год её свадьбы притащил отец из дома арестованного местного священника, отца Игнатия. Тогда это была единственная в деревне железная кровать с мягкой панцирной сеткой. Из-за неё мужики чуть не подрались, когда делили поповское имущество. Фёдор Жолудев, красный партизан, со зла, что ему кровать не досталась, кинулся поджигать церковь. Но мужики его за это поколотили. С церкви сняли крест и перестроили её под школу. Красивая была церковь. Стояла над всем селом, на взгорке. До утра в сознании старушки то вспыхивали, то затухали картины прежней колхозной жизни. Вслед за хозяйкой с постели соскочила проголодавшаяся кошка и стала тереться о ноги, выпрашивая еды для себя и для своего маленького котеночка с мутными глазками и маленьким трясущимся хвостиком. Это была единственная радость бабы Зои.

За окном начиналась ноябрьская зима. В избе за ночь выстыло, хотя и без того было не слишком тепло. Топить печку было нечем. По осени натаскала всякого хламу от соседних брошенных домов. Раньше собранные палки она рубила топором и складывала в поленницу. Но теперь топора у неё не было. В конце лета во двор забрел какой-то усталый и обросший щетиной худой мужик в робе заключенного и потребовал от неё еды, курева и самогону. Жадно доел с плиты остатки пшённой каши и картошки. Хлеба не было. Самогону тоже. За это бродяга ткнул её в грудь кулаком, забрал трёхлитровую стеклянную банку с пшенной крупой, два бумажных пакета сахару, коробок спичек. В углу увидел выкопанную только что картошку, стоявшую в ржавых вёдрах, пнул по ним ногой, матерно выругался, положил несколько картофелин в карман куртки, захватил лежавший у порога топор, сорвал с гвоздя фуфайку и ушёл в лес. Оглянувшись, хрипло крикнул: «Ты меня здесь не видела. Понял?». И снова выругался. После этого у неё долго болело в груди, а рубить дрова стало нечем. В прежние годы она вскапывала огород и сажала картофель и «всякую огородную овощь». А нынче сил не хватило. Посадила всего несколько кустов картошки и накопала четыре ведра, которые вскоре кончились.

Как-то, несколько лет назад, из соседней деревни на тракторе дальний родственник Володя привёз с собой несколько мешков комбикорма и сказал, что это её пай из расформированного колхоза. «Поехали, баба Зоя, в деревню, к нам жить. Что ты здесь одна?» Но она знала, какой у Володи дурной драчливый характер. Да и пьяница он беспробудный. Трудно будет с таким человеком в чужой семье. И она ничего не ответила. Два года баба Зоя кормила этим комбикормом нескольких куриц и петуха. Но большую часть комбикорма растащили мыши, а кошки тогда ещё у бабушки не было.

Кошка у бабы Зои появилась позже совсем неожиданно... В конце лета сюда часто заглядывали ягодники и грибники. После их отъезда баба Зоя иногда ходила на место пикников и подбирала то полезное, что оставалось. В хозяйстве очень пригодились пластиковые бутылки. В них она хранила воду, за которой ходила на чистую прозрачную речку. А зимой приходилось растапливать снег. Иногда подбирала мятые газеты и пыталась читать. Но толком в них ничего не понимала. Появились какие-то новые непонятные слова: «ваучеры», «приватизация», «рыночная экономика», «инфляция». Только поняла однажды, что в городе Мариинске памятник царице поставили. Может не царице, а колхознице, как в Москве. Может, просто колхозница та на царицу была похожа, вот и болтают, что царице памятник. После одного из таких налётов гостей баба Зоя нашла несколько шоколадных конфет. Съела одну. Но непривычное кушанье ей не понравилось, и остальные она положила в шкафчик с посудой. Через несколько дней вновь появилась весёлая публика из города. Сияющий автомобиль остановился около дома. Из машины вышел толстый потный мужчина и с одышкой спросил: «Как, бабуся, у вас тут с грибами?» Она стала объяснять, как пройти к грибным местам. В это время из машины вышла красивая молодая женщина, а за ней выскочила девочка, лет шести-семи. Баба Зоя вспомнила про конфеты, юркнула в избу и протянула их девочке. Девочка ласково сказала: «Спасибо, бабушка». А женщина с иронией произнесла: «О! Да вы тут богато живете. Какие конфеты!» Но взять их девочке не позволила. Девочка прижалась к толстому мужчине и попросилась слабеньким голосом: «Па, давай к бабушке в дом зайдём. Она такая хорошая». Но женщина взяла девочку за руку и потащила к машине. Мужчина высунулся из машины и крикнул: «Эльвира, ну что ты там?» А девочка всё оглядывалась. После очередного такого наезда отдыхающих и появилась кошка. Она была песочного цвета, с голубыми глазами. Баба Зоя никогда таких кошек не видела. Кошка оказалась беременной и всё просила есть. Кроме картошки ей предложить было нечего. Вскоре она окотилась. Родились три котенка. Один мертвый. Другой был совсем слабенький и тоже умер. А один вот до сих пор сосёт тощую кошку.

Накануне баба Зоя развернула подобранную летом газету, которую приберегла, чтобы щели в окнах на зиму заклеить и прочитала в ней такое, что привело её в смятение. Оказывается, что революция – это просто государственный переворот кучки заговорщиков. Белогвардейцы и колчаковцы, с которыми воевал и погиб её дед, – это настоящие защитники России. Советская власть антинародная. Колхозный строй – это новое крепостное право. А при капитализме людям живётся лучше, чем при социализме. «Как же так, как же так, – недоумевала баба Зоя, – какая же она антинародная? Вон, председатель сельсовета сам из народа, сначала работал бригадиром. Всегда у него всё было хорошо. Вот его и поставили председателем. Да и председатель колхоза, хоть на него и обижались колхозники, но был тоже человек свой. Служил в армии пограничником на Дальнем Востоке, вот там он и потерял руку. Ничем не отличались они от других мужиков. Правда, крыши их домов были не тесовые, а шиферные, как на колхозной конторе и на клубе. Но на то они и начальство. И она сама – доярка колхоза, а никакая не крепостная. Никакие помещики её не угнетали и не издевались. А проклятые капиталисты только и знают, что простой народ эксплуатируют да грабят рабочий класс».

У бабы Зои никак не укладывалось в голове прочитанное в газете, и она не могла начать её резать на полосы и заклеивать окна. Выходит, что она и другие в её деревне неправильно жили, выходит, что по радио, и её, и всех обманывали. А учительница по истории, жена Мишки физрука, тоже с ними за одно, и в учебниках у дочери Нади тоже всё неправда написана. Не может такого быть, чтобы все они враз сговорились.Несколько дней она ходила всё думала и передумывала, вспоминала свою нелёгкую жизнь. Но никогда она не жалела о том, как прожила. Жила и работала честно. Вон даже грамоту сам председатель дал. А почему раньше об этом не писали? Боялись, что ли? Наверное, боялись. Вон, Андрей Хормаль весь в орденах с фронта вернулся, а как стал рассказывать, что они в начале войны драпали от немцев, то за ним сразу приехали и забрали. Так его больше никто и не видел. Правда, потом его дочь получила из райцентра документ, что её отец не виноват был, и зря его расстреляли. А как же тогда победили, если драпали, недоумевала баба Зоя. Нет, наверное, учительница права была. Она-то своим врать не будет. Это газеты всё, наверное. И раньше, поди, тоже врали. Что же теперь делать? Кому верить? Как жить дальше? Баба Зоя никак не могла понять, что же такое произошло, что люди сами на свою страну, на свой народ, на самих себя стали наговаривать. Но спросить было не у кого. Вот она и металась сама в себе и не могла найти выхода и успокоения. «Это же надо такое, как же это можно...», – повторяла она.

Топить печь баба Зоя не стала. Умылась холодной водой. Причесалась. Посмотрелась в тусклое зеркало. Рядом с зеркалом на стене висела фотография в деревянной рамке.

Сняла её с гвоздя, поставила на стол перед собой и долго вглядывалась в уже забытое лицо мужа. Вроде бы и свой, вроде бы и жили вместе, а уже так всё было давно, что, кажется, вроде бы ничего этого и не было. На фотографии они с мужем Василием уже не молодые, но ещё не старые. Это за два года до того, как он умер. Поехал на тракторе «Беларусь» с тележкой к речному обрыву, чтобы глины привезти для ремонта печи да углы дома промазать к зиме. Поставил тележку на откос, но та перевернулась и придавила Василия. Приехал он домой сам. Пришла фельдшерица, сказала, что сильный ушиб грудной клетки и посоветовала ехать в районную больницу. Но Василий был мужчина крепкий и в больницу не поехал, а через несколько дней поднялся и стал снова ходить на работу. Но трактора ему не дали. Работал на ферме скотником. К зиме занемог, подолгу кашлял и в лютые январские морозы умер. Долбить мёрзлую землю мужикам было не под силу. Разложили костер из старых резиновых колёс его любимого трактора, чтобы отогреть землю на месте могильной ямы. Школьный физрук Мишка Соколов, заядлый охотник, стрельнул над могилой из ружья в воздух три раза. Жилистый был Мишка. Когда бил кедровую шишку, то с кедра на кедр перепрыгивал. Жаль физрука – разбился пьяный на мотоцикле о трелёвочный трактор.

Осталась баба Зоя с дочерью Надей, которая ещё в школу ходила. А сын Алексей уже был взрослый. Уехал работать куда-то на север «за длинным рублём». Но писал оттуда редко. Однажды почти целый год не писал. Когда получили от него письмо, то оно почему-то пришло из Белоруссии. В нём Алексей сообщал о тяжких своих приключениях, которые ему пришлось испытать. Оказалось, что, работая на каком-то прииске, он с ружьём отлучился от посёлка, присел на штабель заготовленных в лесу дров. Там-то его и подкараулил медведь. Снял с него скальп и сильно повредил лицо. Так он пролежал в снегу до глубокой ночи. Отморозил пальцы на руке. Когда его нашли, то не было надежды, что останется живым. Но выкарабкался. В таком «исковерканном» виде он не захотел появиться в родном селе и со знакомой женщиной уехал к ней на родину. На заработаные на севере деньги они отремонтировали дом, доставшийся ей от родителей, и купили подержанный автомобиль «Москвич». Сейчас у них растёт сын, сильно похожий на своего деда Василия. Назвали тоже Василием. Живут они нормально, довольны. «Ну и, слава Богу», – подумала баба Зоя.

А дочь Надя так и не закончила школу. Рано вышла замуж и уехала прямо из девятого класса с шофером из Киселёвска, которого вместе с другими шоферами пригнали из города на уборочную. Потом Надя приезжала, но уже с другим мужем из Томской области, где работала медсестрой в сельской больнице. Потом и с этим разошлась, и с другим тоже не пожилось, стала пить. Детей, двух девочек и сынишку, у неё забрали в интернат. Баба Зоя души в них не чаяла и сильно сокрушалась, что Надя не привезла их с собой. Дочь сильно постарела, бывшая первая красавица на селе стала серая лицом, с мешками под глазами. Когда обняла мать, то баба Зоя почувствовала запах табака. «Ты что, доченька, курить стала?» Закуришь тут от такой жизни», – буркнула в ответ дочь. Надя села на крыльцо дома, достала из сумки недопитую бутылку, выпила прямо из горлышка. Сидя на крыльце, долго плакала и жаловалась на свою неудачную жизнь. Потом попросила у матери денег, чтобы сходить в магазин за продуктами и явилась только поздним вечером пьяная. До глубокой ночи шарахалась по избе, ругалась и плакала. Когда баба Зоя проснулась, то Нади уже не было. Наверное, опять за водкой пошла, подумала баба Зоя. Но дочь так и не появилась. Уехала, не попрощавшись. Как там внучата в интернате без матери, без отца? Теперь Надя и писем уже несколько лет не пишет. А может быть, и пишет, но, как деревня распалась, так и почты не стало. Жива ли? Хромой почтарь, Василий Калистратович, по прозвищу «Тпру Бузина» или просто «Кастратыч» уехал из деревни в райцентр к дочери. Такое прозвище он получил за то, что, развозя почту по дворам на своей лошади Бузине, всякий раз, когда подъезжал к очередному дому, громко, чтоб слышали хозяева, кричал: «Тпру, Бузина». Охромел

Калистратович, работая на сплаве леса. Там то ли на спор, то ли спьяну схватились мужики драться железными крюками-цапками. Вот ему и досталось по ноге.

Рядом с этой фотографией висела ещё одна застеклённая рамка с фотографиями. Вот они всей семьёй, вместе с другими селянами весёлые и подпитые идут по деревне с красным флагом из колхозной конторы и с транспарантом «Да здравствует Первое Мая!». Впереди директор школы, маленький и толстый. Пронзительным голосом он что-то кричит, размахивает руками. Вокруг него ребятишки. Он чудаковатый. Но его все в деревне любили за то, что он был справедлив, не воровал, как многие другие, внушал всем своим ученикам, что учеба – это главное в жизни. К нему все шли за советом и помощью. Однажды он насмешил селян в магазине так, что через несколько дней в деревню приехали какие-то начальники и долго с ним беседовали. В этот год всю сельскую интеллигенцию обложили, как и колхозников, натуральным налогом. Каждый должен был сдать определенное количество сливочного масла, яиц, шерсти и другого сельского продукта. Но так как у директора школы была большая семья, и не было излишков, то он пришёл в магазин, купил полтора килограмма масла, несколько яиц, которые днём раньше сдали на склад колхозники, и снова вернул это всё на склад. При этом сказал, что благодаря новому правительственному постановлению, мы не за семилетку, а за неделю догоним и перегоним Америку.

Баба Зоя открыла сундук, достала чистое бельё, оделась, накинула на плечи шёлковую шаль. Это свадебный подарок Василия. С самого дна сундука достала закутанную в цветастую скатерть икону Божьей Матери. Провела по образу ладонью и приложилась губами. С иконой в руках вскарабкалась на скамейку, сняла с божнички Почётную грамоту с портретом Ленина и изображением комбайна, идущего по созревшему пшеничному полю, и поставила икону на место. Эта икона досталась ей от матери. Мама принесла из разорённой церкви. Умирая, мама сказала: «Доченька, забери её. Это всё, что у меня есть для тебя. Береги её». Баба Зоя внимательно посмотрела на Почётную грамоту. На ней фиолетовыми чернилами красивыми ровными буквами было написано: «Передовой доярке колхоза им. Булганина Зое Фёдоровне Матрёниной за первое место в социалистическом соревновании». И ниже – корявая подпись председателя. Злой и грубый был человек, даже по деревенским меркам. Рано по утрам верхом разъезжал по деревне, стучал кнутовищем в окно и матерно требовал выходить на работу. Но на работу никто с первого слова выходить не хотел. Затем она достала полиэтиленовый пакет со старыми письмами. Попыталась читать, но слёзы не давали ей видеть тусклые строчки.

За окном сияло солнце. Баба Зоя надела старенький полушубок, Закуталась в шаль и вышла на улицу. Под валенками скрипел свежий снег, выпавший с вечера. Было по-зимнему не очень холодно, но мороз начинал крепчать. Баба Зоя, бороздя валенками ещё неглубокий снег, двинулась в сторону кладбища. Там лежали почти все её родные. Где отец похоронен, она не знала. Погиб где-то на фронте. Пропал без вести. Поэтому она не получала за отца никакого пособия за утерю кормильца. О дедушке знала от родителей, что погиб в гражданскую войну. Другой дед погиб в первую германскую войну. Его Георгиевский крест долго лежал на божничке, потом она его отдала каким-то не то геологам, не то археологам. Нужен он им был сильно для какой-то науки. Обещали за крест помочь дров на зиму наготовить.

Добрела Баба Зоя до перелеска, за которым уже кладбище было видно, и выбилась из сил. Дальше начались сугробы. Остановилась в нерешительности, ступила ещё несколько шагов и встала. Отдышалась, глядя в сторону берёз, склонившихся над могилами и шевеля губами, осенила крестным знамением пространство перед собой. Сюда, обычно летом, иногда приезжали родственники навестить могилки. Но молодых она уже никого не узнавала. А пожилые да старые появлялись очень редко. Вот с ними-то она иногда и беседовала. Все разговоры сводились в основном к тому, что кто жив ещё, а кто уже помер. Вытирая сухие глаза кончиком косынки, покачивала головой и приговаривала: «Как жаль, как жаль. А был, ведь, ещё молодой, мог бы пожить. И зачем она, эта водка, им только нужна?»

Возвратившись в избу, разделась и села за стол. Поставила перед собой фотографии и долго на них смотрела. Рамки с фотографиями, чтобы они не падали, подперла деревянными счётами. Она их подобрала в колхозной конторе, когда колхоз закрыли и увезли из конторы все бумаги. На счётах в конторе щёлкал бухгалтер Афанас. Однажды на собственном покосе он так натрудился, что несколько дней не мог встать с постели. Крестьянам для себя косить не давали, пока не заготовят достаточно сена для колхозного стада. Но тут к самой осени председатель разрешил покосить сено и для себя. Вот Афанас и не рассчитал свои силы. Поправившись, он с женой тут же уехал к дочери куда-то на нефтепромыслы в Тюменскую область. Через год приехал навестить свою деревню в дорогом костюме, в соломенной шляпе и в штиблетах, через которые пальцы видать. Вся деревня дивилась его наряду и рассказам, как по-настоящему люди живут: колбасу в магазине покупают, все мотоциклы имеют, а некоторые и машины даже. Почему-то было жаль, что счеты – когда-то самая важная вещь конторы, валялись бесхозными на полу. Но она нашла им своё применение. Когда начинала болеть спина, то ложилась на счёты и каталась спиной по костяшкам. Кажется, помогало.

В доме стало совсем холодно. Баба Зоя оторвалась от фотографий и как-то необычно для себя легко вышла раздетая во двор, собрала какие-то палки и сложила их пирамидкой посреди комнаты. Поверх всего на костер положила фотографии, письма, Почётную грамоту, злополучную газету с неправдой про её страну и несколько бумажных купюр, завернутых в носовой платок – деньги, припасённые на похороны. Но, как ей сказал Володя, когда привозил комбикорм, что эти деньги сейчас ничего не стоят, разве, что можно две бутылки купить. С гвоздя сняла лампу и вылила на дрова остатки керосина. Решительно подошла к двери и заперла её на крючок. Взяла спички, тощими перстами перекрестила всё сложенное, чиркнула и бросила спичку на приготовленный жертвенник. Огонь занялся мгновенно. Баба Зоя села под образа, приложила руки к груди и откинулась спиной к стенке. Огонь взвился к потолку и осветил крюк в потолочной матице. Его ввернул Василий для детской зыбки, когда родился сын Алёшка. Комната наполнилась дымом. Откуда-то выскочила кошка и, страшно мяукая, стала бешено носиться по избе. Баба Зоя сидела, закрыв лицо руками. Кошка, истерично ревя, в ярости бросилась к ней на грудь. Баба Зоя открыла глаза и увидела котёнка, которого бросила ей на колени кошка. Старушка рывком поднялась, схватила счёты со стола и кинула их в стекло. В окно хлынул холодный воздух, и пламя вырвалось наружу. Кошка с котёнком в зубах шарахнулась в снег. Баба Зоя упала лицом на стол и обхватила голову руками. Вскоре полыхал весь дом... Сизый дымок ещё несколько дней вился над пепелищем, а из соседнего пустого дома доносился истошный крик охрипшей от горя кошки и тонкое мяукание котенка. Но этого никто не видел и не слышал. Так закончилась история одной деревушки, колхозного строя и целой эпохи большой страны.

Несколько лет спустя пепелище дома и место деревни заросло бурьяном и молодым березняком. В яме дома бабы Зои вырос большой куст черемухи. Лишь одинокий электрический столб с обрывками проводов напоминал, что здесь когда-то была деревня. Как и прежде, на берег весёлой речки летом приезжали отдыхающие. Однажды так же приехала шумная компания. Молодые люди выпивали, бегали по поляне друг за другом, плескались на мелководье. Одна из девушек, отделилась от компании и медленно, в задумчивости бродила в отдалении. К ней подошел молодой человек и спросил: «Ты чё? Чё ты здесь потеряла? Па-а-ашли давай». Девушка продолжала шарить глазами по пустырю. «Я здесь была с папой в детстве. Он сюда нас привозил. Здесь где-то был маленький дом. В нем жила бабушка. Она мне дала конфеты, А Эльвира не разрешила мне их взять. Где, интересно, сейчас эта бабушка?» Юноша властно, как когда-то мачеха, взял её за руку и потащил к пикнику: «Ладно тебе. Какую-то бабку опять вспомнила».