Из деревенского дневника

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Попок Василий Борисович

Просмотров: 3706

2007 год, Выпуск № 1

Эти немудрёные истории с продолжением я записываю уж несколько лет. Кое-какие даже были напечатаны. Началось это, как мой приятель Егорыч, « демобилизованный » с закрытой кемеровской шахты, купил домишко в деревне и стал там жить. Практически бобылём – жена осталась нянчиться с внучатами в городе, только летом наезжает.

Обзавелся хозяйством, подружился с соседями.

Я у него бываю регулярно. Баню истопим, попаримся, а потом пристроимся около бутылочки и разговариваем про деревенскую жизнь. Некоторые наши разговоры я воспроизведу, как могу.

 

ТАНЬКА, МУЖНЯЯ ЖЕНА

У нас путёвых девок мало.

Говорю: « у нас » , потому что я теперь тутошний, какой уже год идёт моей сельской жизни. И всех я уже знаю – кто когда родился, кто с кем женился, у кого какая родня и где.

Так вот, путёвых девок у нас мало. Которые путёвые – давно в городе и при деле. Ясно – с образованием и при мужьях. Только их и видишь, как на родительский день на кладбище приезжают.

А эти ... Кеслерову младшую, Верку, возьми – вот выдерга, прости господи. Старшие люди как люди, а эта ... То в магазине проворуется – братья её продавщицей устраивали. То подерётся с кем-нибудь на танцах. Из-за парней, ясное дело.

Сама-то с жирком, кругленькая. Носит всё в обтяжку и всё на ней трещит, всё вываливается.

Ермаковы тоже. Три сестры погодки. Нигде не учатся и не работают. Ездят с шоферами-дальнобойщиками. Это называется « плечевые » . Потому что в ихних больших фурах место для спанья есть – оно сзади, за спиной у водилы, за плечами, значит. Ну, вот прокатится с каким в дорогу дальнюю, отвлечёт его в дороге. А потом на обочину.

А не повезёт с рейсом – так « снимаются » . Стоит у шоссе, коленку показывает. Кто-нибудь, глядь, затормозит. Уже от сифилиса по два раза « плечевые » сёстры пролечились.

Да я про Таньку хотел рассказать. Эта у нас тоже сильно шустрая. Первый раз замуж вышла лет пятнадцати. Её ровесницы ещё лифчики примеряют, а эта, гляди, мужняя жена.

Но и правду сказать, выглядела она в пятнадцать, как настоящая баба, рано повзрослела. И рано грешная стала – ещё до замужества закрутилась у неё любовь с Дуденкой – старым многодетным мужиком, бригадиром совхозного полеводства. Кое-как разняли, разлучили ...

С законным мужем пожили недолго. Парня сразу в армию взяли. А как пришёл – Танька опять с Дуденкой крутит. Шум-паника на всю деревню. У Дуденковой жены инфаркт – на кладбище отнесли.

А солдат- « дембель » горевать по Таньке не стал, погулял пару недель – всё рассказывал, как « духов » с помощью железного лома допрашивал, ну, погулял и в армию по новой смылся – старшиной, что ли, или на контракт, сейчас многих так вербуют.

Да, а Танька маленького родила неизвестно от кого. Понянчила с год и опять замуж вышла – за дежурного по нашей станции. Совсем молодой парнишка, только-только Тайгинский техникум окончил.

Стали устраиваться, и муж решил старый родительский дом продать, а новый купить – у Гришки, он с женой разошёлся и переехал в райцентр.

Пока покупали, новая история. У мужа Танькиного отец старый пень, седая волосня в ушах, уже давно пенсионер. Вместе жили, а мать давно померла от рака. Так вот Танька с кем-то в доме отдыха, она там работает в столовой, зашухарила, отцу рассказали, а он сыну передал.

Сын с разборками к жене. А та, смотри чего удумала, рассказала, что отец к ней приставал – раздеться просил, трогал за разные женские места. Короче, муж не на Таньку разозлился, а на отца. Да и побил его.

Ушла Танька с мужем в старую хату, отца в Гришкиной оставили. Хотя старую ещё не продали, а новую не купили, только сговорились.

Гришка видит, не получается продать и к старику: вали, мол, отсюда, другим продавать буду. Старик выпросил у него поночевать ещё пару недель. И не ошибся – у Таньки очередной поворот в жизни случился, ушла она к вдовцу Дуденке, который к бабьему ремеслу её приспособил.

А у того пятеро детей. Да Танькин суразёнок.

Мужик законный пошёл Таньку от Дуденки выручать, да тот ему недолго думая фингал подвесил. И Танька с вилами встала: пошёл, говорит, отсюда, немилый.

А кто ей милый, теперь и не поймёшь. Много разных было – сегодня милый, завтра постылый. Говорят только, что от Дуденки сынок у Таньки.

Дуденке уже под пятьдесят. Седой, морщинистый и сутулый. Изработанный за эту жизнь. Таньке двадцать с мелочью – большая, крепкотелая, глаза чёрные, а зубы на зависть всем деревенским, как в телевизионной рекламе. Улыбнётся Дуденке, а он в ответ губы сморщит – непривычен смеяться.

Странная эта штука – любовь. И уж не знаю, надолго ли она, то ли новая, то ли старая, у Таньки. Потому что всё равно нет у нас в деревне путёвых девок.

 

РЭКЕТЁР

Серёгу убили. Местного рэкетёра.

Был он смалочку приблатнённый. Сколько-то там отсидел. Год или два. И по простой статье – по « хулиганке » . Слыхал, таких в зоне « бакланами » зовут и сильно-то не уважают. Но в деревне главное – как сам себя поставишь. Вот Серёга и ставил.

Хотя рэкетёр он был, конечно, так себе. К примеру, на автозаправку не совался – с той дань собирают, которые покруче наших деревенских. Зато на Сашку- « костроправа » наезжал, дескать, делиться надо. Как отказал Сашка в дани с заработка, что выручил от ремонта очередного « жигулёнка » (говорю же он « костоправ » – кузова побитые выпрямляет), вымогатель ему избу бензином облил по углам и поджечь пригрозил.

Раз так, то Сашка ему чего-то стал отстёгивать со своих нерегулярных доходов. Если пропить не успевал до « рэкета » .

К Михаилу Беккеру ходил и тоже речи вёл насчёт « делиться » . Беккер мужик состоятельный, скотину ростит и продаёт, киоск с горячими пирожками на трассе держит, деньги у него есть, вот иномарку с правым рулём купил через сестру, она у него в Находке живёт, в дальневосточном порту.

По случаю такой серьёзной покупки наличности у Беккера, видать, не нашлось. Да он бы и не дал. Пришёл рэкетёр и ни с чем ушёл – Беккер Серёге только кулак показал. А кулак у него здоровый.

И тут ночью человек в маске нападает на Беккеров киоск. Бутылку с бензином и тряпкой предъявил в окошечко да зажигалкой чвикнул. Беккерова дочка все наторгованные деньги и отдала. Да ещё пару пирожков в микрововолновке разогрела для грабителя – это он так поиздевался над неуступчивым Беккером.

По всем приметам определили Серёгу. Да разве докажешь?

И стал Серёга гулять по деревне. В пивбаре за ним долг больше тыщи, а поди-ка стребуй – подожжёт. В пельменной то же самое. В коптильне, она на деревенской окраине, там завозную рыбу коптят, свой человек, как домой туда заходит. Магазины « бомбит » , уже и грузовик купил, а на какие деньги?

И всё ж отошла Серёге лафа. Потому что стал он наезжать на лесничего, парня молодого и очень спортивного. К тому же охотника – и дробовик у него, и карабин Симонова, хорошее оружие, боевое, на лося можно ходить.

Лесничий имел в лесхозе пилораму, вёл санитарные рубки и пилил отбракованную сосну на доски. Короче, копейки в ладони не считал.

Серёга пришёл к лесничему ночью. И опять с бензином. « Коктейль Молотова » он его называл. Дескать, плати.

Лесничий на то готовился – семью в Кемерово отправил к матери и ружьё приготовил. Не карабин – тут сразу подумают, что на убийство решился. И не картечный патрон в ствол загнал, просто крупную дробь, с какой на перелётного гуся ходят.

Этой дробью он в упор развалил Серёге грудную клетку и живот ...

Дал умереть и только когда удостоверился в смерти, вызвал милицию и « скорую помощь » .

Серёгу мать схоронила. Ни жены, ни друзей не завёл « рэкетёр » . А лесничему присудили пять лет условно. И оружие конфисковали. Но он хлопочет, может, отдадут.

 

ВДОВА

Куземкиных у нас много. Целая улица около леса. Братья просто и ещё двоюродные и троюродные.

Они считаются фермерами. То картошку садили голландскими семенами. Теперь сеют пшеницу и ячмень. Пшеницу в « Мелькорм » сдают или на спиртовый комбинат в Мариинск возят, а ячмень продают на пивзавод аж в Новосибирск. Он у них особый ячмень, каких-то там пивных специальных сортов.

Да я не про них.

Есть у них вроде как тётка. Ихнего бездетного дядьки вдова. Но они тётку роднёй не признают, потому что она ихнего дядьку как раз и убила. Топором зарубила, когда тот пьяный спал.

На суде сказала, что защищалась, – Куземкин, дескать, её бил. Систематически. В тот раз вообще хотел повесить.

Может, и бил. Только следов от побоев у тётки не нашлось. Но всё равно её оправдали – защищалась, значит защищалась.

Куземкины судебному оправданию не поверили и отказали тётке в родстве. Она продала домишко и уехала куда-то на шахту « Пионерку » . Как вводят летние льготы для пенсионеров-дачников, приезжает в деревню и идёт к Куземкиным в гости.

А те спускают собак с цепей – к калитке не подойти.

Покличет тётка хозяев и ну материть всю куземкину родову. И грозить да пророчить, что всем им головы надо поотрубать. Ходит от двора к двору и ругается. А Куземкины, кто дома, слушают из-за оконных занавесок.

Наругается до хрипа. И тихонько бредёт на автобусную остановку – отвела на этот раз душу.

В автобусе она сразу обессиленно засыпает. И храпит, раскрыв беззубый рот, так громко, что остальные пассажиры пересмеиваются, – экая забавная бабка.

 

БЕССОННИЦА

Знаешь, я бессонницу полюбил. Я и вообще никогда крепко не спал, только в армии: там так намаешься за день, особенно первогодком, и вот лёг, про дембель подумал и уже дневальный орёт « Подъём! » . Ну, когда забойщиком работал, после дней повышенной добычи, тоже – еле ноги до койки дотянешь.

А здесь мне что? Ночью недосплю – днём доберу. Мне ни на смену, никуда, у меня, брат, расписание свободное.

Особенно люблю лунные тихие ночи. Ну, вот встану, даже на часы не гляжу, знаю, что не меньше двух, чайку заварю, попью. На двор выйду, собака встретит, под коленки потычется, мол, чего не спишь, хозяин, всё спокойно. Пойду поросят проведать в стайке, выключателем щёлкну, те даже не пошевелятся, не хрюкнут – зарылись в солому да в самих себя, дрыхнут.

Присяду на скамеечку. Ну, конечно, дерюжку подстелю – в мои годы на холодном лучше не сидеть. Собака подойдёт, хвостом повиляет, подышит паром и ко мне на валенок приляжет. А от моего двора панорама на все наше деревенское заречье: столбы стоят над трубами, морозно, круглые сутки печи топятся.

Тихо, говорю. Ну, машина по шоссе прошелестит, блеснёт в облако фарами. Или ночной поезд загудит, заторопится, днём их и не слыхать – станция отсюда километра три. Под утро московский самолёт на Кемерово завернёт – бортовыми огнями поманит. И опять тишина. Разве что собака взбрехнёт спросонья. Или запоздалый гуляка песню затянет спьяну – только надолго его не хватит, поорал, закашлялся и замолк.

А над домишком моим лиственница. Вся, понимаешь, в инее, в куржаке. И сквозь неё Луна смотрит ...

А ты говоришь: « Здоровый сон » . Да так всё на свете можно проспать, парень.

 

ТРАКТОР

Кравченко, сосед мой, очень хозяйственный. Прозвище у него Премудрый Соломон.

Премудрый – это после приделали. А Соломоном, говорят, он ходит с детства, потому что в мальчишках был толстым, сало любил с колбой, вот его и прозвали Соломон – от слова « сало » . Правильно, значит, Саломон.

Но вообще-то он действительно мудрый. Летом у него орошение – такие, понимаешь, брызгалки стоят и сверкают в огороде. Из-за того соседи ругаются – весь водопроводный напор на себя взял.

Сейчас, под вёсну, Кравченко уже отопление в теплице пробует – она у него капитальная, на фундаменте. Внутри специальная печка и батареи. А под потолком – лампы шестьсотваттные. Как потеплеет – он их включит на круглые сутки: и теплее и лучше растёт. Он цветы выращивает, а жена продает в Кемерове – доходное дело.

А электричество Кравченко ворует – подключается в обход счётчика. Экономный.

У нас в деревне многие воруют. Одни от богатства, как немцы Кеслеры, которые скот перепродают – их двухэтажные дома углём не отопить, а соляркой им кажется дорого. Ну, и приспособились электрокотлами отапливаться. Про них язвят: « Эй, хозяин, ты бы хоть снег с трубы сметал, делал вид, что печка есть » . А им по фигу, только скалятся.

А другие « козлами » отапливаются, потому что денег ни на уголь, ни на дрова нет. И тоже воруют. А некоторые даже и не воруют – поди-ка отключи их. Ну, и отключат, так придёт Сашка по прозвищу « Седой » и за поллитру разведённого спирта опять провода проведёт.

Такая, значит, у нас в деревне энергетическая политика. Да я не про неё. Я про Кравченко. Очень мне нравится его трактор. Он его сам сделал из движка от машины-инвалидки.

Э, да ты не знаешь, что такое « инвалидка » ? Их уж давно в ходу нет. Инвалидам ещё при советской власти стали « запорожцы » выдавать. А раньше давали « инвалидки » : четыре колёсика и кузовок – двоим впритык усесться. У моего друга Вовки такая была – с ручным управлением. Вернее, у его отца, дяди Коли – ему ногу на Курской дуге отшибло.

Ну, все эти « инвалидки » давным-давно на кладбище вместе с хозяевами. А вот у Кравченки отец, тоже без ноги с войны, незавидную свою машинку сберёг и не замордовал, как некоторые. Кравченко потом движок перебрал, поставил на новую раму, сам сварил в мастерской, приспособил трансмиссию, и получился у него трактор. Прицепил тележку и поехал.

Быстро Кравченкин трактор, конечно, не едет и много не везёт, зато нанимать никого не надо – свой.

По весне огород под картошку пашет. Вот и экономия – рублей триста, столько у нас стоит вспахать десять соток. А нынче, может, и дороже будет.

Летом сено возит и веточный корм. У него козы – коз, говорит, держать экономнее, чем коров, козе берёзовых веников наломал, она и рада. И молоко вкусней. И даже говорят – полезней.

За ягодой он ездит на тракторе, за грибами, за теми же вениками. Сидит, пыхтит, три километра в час, но не своими ж ногами идти, тем более на себе ничего не тащить.

У его трактора бензиновый двигатель. Раньше Кравченко дружил с совхозной бензоколонкой – ему там всегда отливали канистру, как ни попросит. А теперь лафа отошла. Бензоколонщик совхозный Пеца (вообще-то он Петька, но так ребята прозвали и прицепилось) бросил водку жрать, женился на дочке бывшего совхозного парторга, а нынче бизнесмена, и обзавелся АЗС – авто-заправочной станцией.

Пеца теперь богатый и жадный, Кравченке бензину не даёт. И Кравченко вынужден выменивать бензин у проезжающих – на картошку и козье молоко. Или покупать. Только, конечно, не у Пецы, а на другой заправке, что в кемеровской стороне, минут десять на автобусе, около птицефабрики.

И всё пишет на Пецу в инстанции – кто ему разрешил АЗС прямо посеред деревни поставить. Это же пожароопасность какая!

Правда, Пеца и ухом не ведёт – у него в сельсовете всё схвачено. Он сам сейчас уже и не работает и жена не работает – нанял соседских девок, Дулетбаевых, они пашут на Пецу круглые сутки. А Пеца разъезжает на « иномарке » и ни на кого не глядит.

Кравченко тоже гордый. Как сядет на трактор – у него такой маленький диванчик приспособлен под сиденье, в конторе мебель списывали, он и прихватил, – ну, точно царь Соломон!

В деревне трактор ох как нужен.

 

КАК ТОЛИК КАРТОШКУ ПРОДАВАЛ

К нам « чёрные » повадились за картошкой. По этому году даже овощехранилище в совхозе арендовали, всё равно пустует, и затаривают его прямо с осени.

Молодожёны Алька с Толиком тоже решили подзаработать.

Конечно, покупатели хорошую цену не дают, восемнадцать рублей ведро (а в Кемерове уже сорок и пятьдесят, смотря на каком базаре), зато никуда не везти и расчёт на месте. Хочешь – долларами заплатят, они картоху потом в Казахстан трейлерами везут и там перепродают. А в Казахстане рубли не в ходу, у них « тенге » и, как у нас, « баксы » .

Весь день Алька с Толиком нагребали картошку. И нагребли двадцать пять пятиведёрных мешков. Это, считай, сто двадцать пять ведер. Помножь на восемнадцать – две тыщи с лишним.

Ну, нагребали – умаялись. Покупатели сказали, мол, сегодня не заберём, завтра заберём, тогда и расчёт.

Толик поленился в избу мешки таскать и переволок их в летнюю кухню – она вот она, рядом с погребом. Мол, тепло на дворе, накроем чем попало, не замёрзнет.

А ночью возьми да стукни мороз – градусов десять, март же на дворе, зима ещё. Картошку и прихватило. Пришлось перебирать, мороженую выбрасывать, потом всё сушить.

Не больше трети осталось, рублей семьсот только и выручили.

Да, а тут Алькин отчим из города подгадал. Зиму не ездил, и вот заявился. Чего, мол, делаете? А те: картошку перебираем – помёрзла. Отчим криво так усмехнулся: ну, Толик, я думал, ты хозяин, а ты фуфло оказался.

Толик очень расстроился и как отчим уехал, взял у Самонихи в долг две бутылки и нажрался вусмерть. Утром (а это праздник был – Восьмое марта) ещё добавил. А потом пошёл к родне, вечер у них просидел. По ночи стали с двоюродным братом ловить попутку в Кемерово – брата провожал Толик. Никто не останавливается, так они что удумали – на дорогу улеглись, мол, тормознут, задавить-то побоятся.

А тормознули « крутые » . Толик получил кастетом – челюсть у него только хрупнула.

Сейчас она у Толика на проволочках, а сам Толик не работает – бюллетень. И поскольку бытовая травма, то болезнь не оплачивается.

Ест он только жидкое и сбоку рта. Похудел.

 

НАРЫМСКИЙ

Говорят, в Кузбассе продолжительность жизни маленькая – мужики до шестидесяти не доживают. Где-то оно и правда – из нашей шахты молодёжи вон сколько вынесли, в среднем как раз по полтиннику жизни и выходит ...

Я сам весь ломаный-переломаный. На морде, вишь, синяя царапина. Нога перебита. А рёбер, так аж четыре штуки. Это когда на проходке работал – вывалился из груди забоя такой дурак весом с полтонны и к стойке, деревянная крепь была, прижал – мужики кое-как топорами вырубили ...

Ну, там силикоз, остеохондроз, всякая другая бяка. Сильно не заживёшься. А теперь ещё и война молодых выбивает. Да поголовная пьянка. У нас в деревне все праздники отмечают. С Нового года до половины января всё чего-то отмечали: то Рождество, то Крещенье, то старый новый год. И в феврале то же самое: Татьянин день, Валентинин (кто такая – не слыхал раньше?). А там день Красной армии, Восьмое марта, Пасха и глядишь Первомайские подъедут ...

У нас только дед Нарымский ничего не отмечает. Утром печку затопил, чего-нибудь покушать сварил, сразу на весь день варит – и себе, и поросятам. Ну, побрился, он через день обязательно бреется, из горшка вынес – в уборную зимой не наш климат ходить, так он горшок под койкой держит для тёплого удобства. Дорожку к калитке метлой размёл, живность накормил и, пока светло, сидит в избе, строгает, полирует и красит ложки, это у него хобби такое. А стемнеет – спать ложится, потому что ни радио, ни телевизора у него нет и не было ...

Нарымский долгожитель, ему глубоко за семьдесят. А фамилия у него странная такая, от посёлка Нарыма, который в Томской тайге. Песня раньше была, заслуженный народный хор пел: « К северу от Томска широкие просторы ...» .

В эти « широкие просторы » людей ссылали. И родителей Нарымского раскулачили и сослали. Местных кого КМК строить погнали, а кого в Нарым. В самую тайгу и болота.

Родители у него померли в первую ж зимовку. С голоду. Потому что конвой мешок муки отобрал на сохранение и не отдал, самому конвою, видно, жрать было нечего. Да много и так перемёрло. И Нарымский еле выжил – помер бы, коли б власть не спохватилась, что зазря будущих работников губит и не отдала его, пяти или шестилетнего, в Томск, в детский дом. Там и фамилию получил, потому что метрики не сохранились и ничего он про себя толком не помнил. Только и знал, по случайности, что родился в нашей деревне.

Пять классов и ремеслуху Нарымский при детдоме кончил, выучился на моториста и уже в войну попал на самый север, ещё дальше Нарыма, – в Салехард. Баржой их, огольцов, туда везли полмесяца.

Работал на рыбном заводе – консервы из ряпушки делал, обскую селёдку и сосьвинского тугунка мариновал, сырка вялил – всё для фронта, всё для победы. А уже после войны и после армии (армию в стройбате отпахал, авиабазу в Амдерме, это тоже на севере, около Воркуты, строил, семилетку добил там же и права бульдозериста получил) приехал домой. И это уже было после Сталина, в разгаре пятидесятых годов.

Ну, вот приехал. На родину, как говорится. Только его никто не узнал в деревне. Если и оставалась какая родня, на кой он ей нужен? Не к чему было узнавать – у него фамилия чужая, а у них жизнь ещё чужее.

В первый тогда раз (а потом оказалось, что и в последний) напился в сельской чайной. Проснулся в КПЗ – в районном центре. Оказалось – нечаянно человека убил. Ввязался в драку в пьяном своём горе да и ...

Поехал Нарымский теперь на юг. На юг Западной Сибири. Вернее, в « столыпине » его повезли, знаешь, такие вагоны есть, сразу за почтовым цепляют, на одно оконце, и в том оконце за решёткой вооружённый солдат. И привезли его тем « столыпиным » в Междуреченск шахты строить, а потом на тех шахтах работать.

В тех краях тоже много народу сгинуло. Но Нарымский не пропал, хотя работать пришлось под землей. Работа простая – лесогон. Проходчикам крепёжный материал доставлял. Как освободился, пошёл на курсы, повысил квалификацию и стал горнорабочим очистного забоя, а потом и машинистом на выемочном комбайне.

Двадцать лет работал. Первый « червонец » в подземный стаж не вошёл, а второй вошёл – как две плановые пятилетки по строительству коммунизма. К тому же заслужил Нарымский « Шахтёрскую славу » . Тоже двух степеней, по одной за пятилетку, к ним перелом стопы – с кровли кусок выпал, типичная шахтёрская травма, – хронический бронхит не в счёт, это мог и с северов вывезти, и в конечном итоге раннюю пенсию в полста лет с мелочью.

Спасибо, как говорится, родной власти – пятьдесят с лишним лет она его мурыжила по-всякому, а тут помягчела к мужику.

И опять приехал Нарымский в родную деревню. Трезвый, неразговорчивый, морда, как у меня, в синих метках – угольной крошкой побило от близкой отпалки. Устроился в совхоз тракторным механиком – он всё умел и по этой части. Недолго терпел в совхозном общежитии, и хотя обещали коттедж (тогда чечены, те самые, наверное, чьи сыновья сейчас с нашими парнями воюют, каждое лето коттеджи в деревне строили, целую улицу отгрохали), дожидаться обещанного не стал, свою избёнку купил на скопленные за шахтовый стаж деньги.

Под домик новый фундамент подвёл, крышу железом покрыл, веранду тёсовым навесом с хозяйственными постройками соединил. Как обустроился, то и бабой обзавёлся. Немолодой уже, бывалой, но смирной. А как приложил разок, даже не кулаком, ладошкой, когда она под праздник пьяненькой пришла в дом, ещё больше присмирела. Да и родила ему дочь, хотя по всем срокам продуктивный бабий возраст у неё должен был бы вот-вот кончиться.

Сейчас и самой дочери уже тридцать. Живёт в Кемерове, торгует на базаре, который на Октябрьском проспекте. А престарелая маманя с внуком занимается и квартиру, где по телевизору в каждой комнате, а третий на кухне, от жуликов сторожит.

Нарымский, говорю, один. Бываю я у него иногда. Говорим. Оба ж из горняков, понимаем друг друга. Хотя и не во всём.

– Хорошо одному, – говорит Нарымский. – Я же всю жизнь в коллективе. То в детдомовской спальне – двадцать рыл в комнате. То в общаге, а там народ в четыре смены, днём и ночью колготня. Потом в солдатской казарме, койки в три яруса, а потом в « крытой » год – мне ж « особую жестокость » написали, я его и ещё троих разбитой бутылкой исполосовал. Ну, дальше то же самое – бараки да общежития. И когда людей много, мне тошнее, чем в тюрьме. Я ни на какие выборы не хожу, никаких ваших праздников не знаю, нечего мне праздновать, Егорыч...

Одному – хорошо. Я, может быть, только сейчас и жить начал. Вот, ложки с поварёшками выучился строгать – в сельпо ими торгуют за « хохлому » . Думаю наличники резные да всякие финтифлюшки на избы начать делать. Это у меня из младенчества какое-то воспоминание выросло – родительский дом весь был в резьбе. И инструмент есть.

... Вот такой у нас единоличник в деревне живёт. Просто ходячая история России. И смотри-ка – долгожитель, ему, несмотря на эту историю, скоро восемьдесят стукнет.

 

ОКТЯБРЬСКИЕ ПРАЗДНИКИ

До политики я равнодушный. Ну, когда надо было, на демонстрации ходил и бастовал с ребятами вместе. А сейчас она сама по себе и я сам собою.

Седьмое ноября теперь называется праздник « примирения и согласия » . Я-то, конечно, ни с кем особо не враждовал, так что мириться не к чему. Как и соглашаться. Просто я этот праздник люблю с детства и совсем за другое.

За то, что это первый зимний праздник.

У вас-то в городе зимы ещё нет, слякоть сапогами мешаете. А у нас – вот она. Речка под тонким льдом бежит. Снежком сыпет. Мёрзлая трава под ногами позванивает. Так и в детстве у меня было, потому что жили мы на Руднике, на окраинной улице Копёрной.

Октябрьские – самое время колоть свиней. Потому что природный холодильник включился – до весны.

У меня две поросюшки. Свинки обе. Хотел одну сейчас зарезать, а другую – на Новый год. А не получается – с кормами туго. Совхоз совсем замер – ни зерна с нынешним неурожаем, ни, тем более, комбикорму. Дело, видно, идёт к тому, что остатнюю скотину забьют совхозники.

Деревенские всегда от поля и от фермы кормились. А мы от них. Пару мешков зерна, что от натуральной оплаты у совхозного работяги на дворе хранятся, прикупишь. Мешок комбикорма, с фермы сворованного, цена ему литр самогона.

Теперь ни натуроплаты, ни своровать. Ничего лишнего нету. Печёный хлеб стал совсем дорогой. И крупа. Дед Калабин свиноматку забивать хочет – невыгодно, говорит, держать. Так что поросят по весне негде будет взять. Разве что на специализированном свинокомплексе – есть, говорят, такой в соседнем районе. Но там, конечно, живой вес очень дорогой, не по моей пенсии.

Короче говоря, хиреет моё хозяйство. Придётся либо на кроликов переходить, либо на « ножки Буша » .

Но это на будущий год. Нынче я кум королю – две свинки и каждая больше центнера.

« Кольщиком » у меня Николай, что живёт за речкой у самого березняка. Он всё, что касается животины, знает и умеет. Кабанов « подкладывать » , в смысле « легчить » , ну, значит лишать их всякого мужского достоинства, чтоб мясо хорошо пахло, а не ссаками, – это его дело. Телка забить – запросто. Кролов превращает в мясо, как семечки щелкает. Он и охотник – иногда помогает директору лицензию на отстрел лося погасить.

Когда-то сам охотничал, пока ружьё у него не отняли за небрежное хранение. Тогда приходил забивать кабанов с ружьём: сначала ему в башку пулю пустит, а потом уж свежевать начинает. Теперь берёт с собою двух пасынков – они помогают в убойном деле, держат свинью за ноги, когда Николай засаживает свой полуметровый кинжал ей под лопатку.

А я им не помощник. Жалею. Я ж с этими хрюкалками вроде как сроднился за это время, все их повадки знаю и хитрости. И они ко мне, как к родному.

Так что колоть я их не могу. Но мясо и сало всё равно употребляю, чего уж там, они нам для пропитания созданы ...

Как колют, на это я не смотрю и выхожу во двор, только когда мои хрюшки лежат на досках и паяльные лампы вокруг них свистят и обгорающая щетина трещит и ножи скребут по румяной шкуре. А свиной глазок прижмурен смиренно, ну, в натуре тебе полное « примирение и согласие » .

Процесс идёт шустро. Кишки парят в старой железной ванне. И осердие отделено. Вот сало обрезают. А я ставлю обе сковородки на печь – готовлю работникам « свежину » из самого вкусного на свете парного мяса.

Я человек пожилой, лет уже не считаю, но волнуюсь и бегаю, словно мальчишка. Потому что с детства помню – на Октябрьские праздники всегда свиней кололи. Я из школы, с демонстрации, а дома уж хлопоты. И у соседей тоже. И ты сам участвуешь, колупаешься в туше – интересно же: вот сердце (насквозь проколотое – « кольщик » опытный), вот печёнка, а это лёгкие, а желчь вырывают с корнем и подальше – она горькая, а ребятишкам – для забавы свиные ушки и хвосты.

Ну и дальше – « свежина » мужикам под водочку и галдёж за столом, и табачный дым под потолком в три слоя, а ты лежишь на деревянном диванчике за отцовской спиной и дремлешь. И хорошо тебе так ...

Маленько похоже на сегодня, только, считай, полсотни лет прошло.

 

ПАВЛИК

Он старше меня. С сорок четвёртого. А всё равно – Павлик. И я его так зову и бабка Аня, он у неё работник. И у меня иногда подрабатывает. Расчёт такой: покормлю жареной на сале картошкой и деньжат на сигареты подкину.

Да ты его знаешь: когда за картошкой приезжал, он помогал нагребать.

Мужичонка тёмный. Но бывалый. По всем базам в Кировском и на Руднике прошёл грузчиком.

На последнем издыхании советской власти получил от неё квартиру. Однокомнатную, он к этому времени уж лет двадцать как с женой, она наша, деревенская, с ней троих детей заимел, разошёлся и жил с чужой бабой. С ней тоже разошёлся. Вернее, она ушла – пил он сильно. Грузчик же. Вот они вагон с вином разгружают, там положено на бой списать ящик. А разбилось бутылочек пять.

Другие пять – сопровождающей вагона, остальные бригаде.

Из-за малограмотности своей и постоянной пьянки он квартиру потерял. Его вообще-то на выселение готовили – он года два ни копейки не платил в ЖЭК. Но не выселили, только всё, что есть, поотключали: свет обрезали, на воду заглушки поставили. Вот разве что тепло на зиму не отрубали – это ж придётся всему дому бедовать, если у одного обрезать.

А потом вышел на него один молодой бизнесмен. Дескать, долги погашу, а тебе куплю домик в деревне.

И впрямь долги погасил, квартиру на себя оформил и пообещал дать восемьдесят тысяч сверху. Как раз на старый пятистенник в нашей деревне хватит. Может, ещё и останется толика.

Подыскали такой домик. Бизнесмен Павлика перевёз. И сказал, ты пока будь вроде как на квартире, снимай домик, потом я деньгами разживусь, сейчас трудные дни настали, а полегче будет, восемьдесят « штук » отдам – выкупишься.

Через полгода, однако, смылся бизнесмен неизвестно куда. Квартиру продал. И ещё несколько квартир – он шустрый был, многих алкашей так наказал. Сейчас шустрого ищут через милицию, а Павлик живёт у бывшей жены, больше негде, с детьми, которых не растил, даже в именах ихних путается, и подрабатывает на прожитьё у людей. Вот бабке Ане картошку помог выкопать, двадцать пять ведер на зиму заработал ...

Я ему книжку твою показывал. Где фотографии. Вот, говорю, смотри, это Василий. Он заволновался, мои очки стал надевать, мыслимое ли это дело – в книжке знакомого увидеть. А увидел – замер. Ну, говорит, даёт Василий – в книжке сидит, как Сталин.

Он последнюю книжку раскрывал полста с лишним лет тому, это « Родная речь » была, и там наш вождь весь в орденах и с маршальской звездой на шее. А ты без орденов и усов нету, но все равно поразил Павлика прямо в душу. И меня он теперь сильно уважает за такое, понимаешь, знакомство.

Правда, книжка у тебя – говно. Ты, конечно, извини, но всё ты про нашу деревню перепутал и переврал.

А Павлик, однако, даёт: надо же, Сталин, елки зелёные ...

 

ПОЛКОВНИК

Важный мужчина. Я с ним поздороваюсь, а он и не кивнёт даже, только очами поведёт.

Про него говорят – полковник. А я знаю, что никакой он не полковник – старлеем был в интендантской службе в армейском корпусе – я его видел не однажды, какие-то дела по снабжению были у него на нашей шахте. Приезжал с машиной и несколькими солдатиками. За пиломатериалом вроде.

Но представительный и сытый. Килограмм на сто двадцать запросто потянет, шестидесятый размер.

Потом сокращения в СибВО начались, корпус уполовинили. Так и закончил он службу старшим лейтенантом.

Жена, знаю, без времени у него померла. Квартиру свою разменял и отдал детям. А сам перебрался в деревню. Бобылём, никто к нему не ездит, у него с детьми какие-то нелады.

Попользовался военным имуществом, видать, неплохо. Вот я полжизни в шахте отмантулил и машины не нажил, а он на « ноль пятой » . И двухэтажную дачу построил из бруса. Ну, баня, теплицы, ограда из « колючки » . Кавказская овчарка во дворе. Правду говорят, что любого интенданта надо сажать уже через три года службы.

« Полковник » почти что ни с кем не общается. Брезгует деревенскими. Колупается по своим дачным делам с утра до вечера. А раз в неделю, вечером, идёт в пельменную, она у нас круглые сутки открыта. Возьмёт полтораста грамм и селёдочку. Пельмени принципиально не ест – они, говорит, делаются в антисанитарных условиях.

Сам в новом камуфляже, фуражка огромная, целый стадион, и кокарда сияет. А на груди орденские планки. Погон нет, не поймёшь какого звания, но как минимум полковник.

Тяпнет половинку из стакашка и сидит читает газетку. Потом допьёт остальное и выходит наружу. Ждёт.

Все знают, кого ждёт. В пельменной уборщицей работает Зойка. Шалава, не приведи господи. Но собой ничего, при теле. И у них с « полковником » вроде как любовь.

Только она покажется в дверях – « полковник » скорыми шагами вперёд. Такой с виду деловой. Она ж потихоньку за ним – вместе не положено, не хочет он проявлять слабость к поломойке, непозволительно это заслуженному человеку, тем более – старшему офицеру.

На даче уже припасена бутылочка сладкого винца и шоколадка. Для дамы. А после сеанса любви Зойка одаривается сторублёвой бумажкой.

Зойка очень довольна. В пельменной ей платят всего триста. И ещё « халтура » от « полковника » четыре сотни. А иногда и пять – это если пенсию « полковнику » приносят среди недели.

 

БЕНЗОКОЛОНКА

Я ж говорил уже – это старое село. За рекой был татарский улус, а на этом берегу в стародавние года казаки заимки держали. И мимо тракт проходил в Кузнецк.

Была тут волость. И как железную дорогу стали строить на Кольчугино, по имени села ближнюю узловую станцию назвали – больше не к чему оказалось именем привязаться.

Речка разрезает село параллельно большому Транссибирскому шоссе. Получается такой слоёный пирожок. Шоссе гудит день и ночь. Вроде и объездная дорога уже есть, но всё равно по нашей деревне напроход, не снижая скорости, газят фуры с иностранными надписями, и берегись тогда всякая мелкая живность – у моей собаки так щенок пропал: побежал из любопытства за приблудным псом, только до середины дороги и добежал.

На шоссе, ясное дело, понатыкано бензоколонок. В кемеровскую сторону – « Сибнефть » (это, слыхал я, из системы, которая принадлежит Абрамовичу, тому самому скоробогатому молоденькому еврейчику, который английский футбольный клуб купил, нечего им уже в России покупать). В новосибирскую – « Юкос » (тоже владелец из ихних). А у нас из никакой фирмы, просто две цистерны и рядом домик, а владелец свой, деревенский, Пеца прозвище.

Между прочим, располагается бензоколонка на месте, где когда-то церковь стояла. Я её помню из мальчишеских лет, когда мы сюда на велосипедах рыбалить приезжали. Только тогда тут был уже клуб. А в том двухэтажном доме-скворечнике, крыша набекрень от старости, был сельсовет.

Клуб же сгорел. И старые сосны при нём тоже сгорели. Соснового леса, чтоб естественным образом рос, теперь близ деревни нету. Только посадки. А когда-то, говорят, был бор. Ленточный – такие я на Алтае видал. Ох, грибов ...

Клуб новый выстроили. Ближе к железной дороге, где останавливается электричка. И сельсовет туда перенесли, теперь называется – сельская администрация. А церковь так и не построили, только у баптистов молельня какая-то есть.

Сосед мой Колодников шибко недоволен, что бензоколонка посреди. Говорит, нарушаются санитарные правила, или возьмёт да и взорвётся, бензин прямо на меня ручьём хлынет, тут под горку. И вообще – исторический, говорит, центр села, негоже на месте церкви торговлю устраивать, Христос был против.

Колодников меня подговаривает, ты, мол, в газету напиши: пусть перенесут бензоколонку за деревню. А сам чего не напишешь, спрашиваю. Меня сожгут, вздыхает Колодников, Пеца – он злой. А меня не сожгут, что ли? Молчит Колодников ...

Я бы написал. Да только досада на этого труса берёт: всё правильно, гад, излагает, но как до дела, сразу смирным становится: ты, дескать, пиши, а не я. Видать, все мы такие, русские, только поговорить, на Абрамовича вон как в газетах ругаются, а ему хоть бы хны.

... Торговлю, понимаешь, устроили, а ведь тут святое место, церковь стояла.

 

ВОРОВСТВО

Бабку Иваниху по новой обокрали. Первые разы у неё всякую « люминь » (она так слово « алюминий » произносит) таскали: тазы, крышку от стиральной машины « Приморье » , старую поварёшку с летней кухни, дырявую молочную флягу, что валялась во дворе, ковшик из бани.

А нынче залезли в погреб.

Действовали по плану. Сначала собаку отравили. Псина был, как шкаф, такой здоровый. Гладкошёрстный, но никакого мороза не боялся. Бабка щели в конуре ему затыкивала старыми тряпками, а он выдирал и выбрасывал. Брезговал.

Вкусненьким не побрезговал. Глядь, а Пират на боку и зубы оскаленные.

Ну и пришли ночью. Картошки не меньше чем ведер двадцать упёрли. Да морковь, свёкла. Плюс соленья. Клади банок десять – капуста да огурцы с помидорами.

Иваниха позвонила дочке в Кемерово. Та пожаловалась школьной подруге, у неё муж когда-то в милиции работал (как стали в Чечню посылать, он разок съездил и уволился), ну, ребята по старой памяти приехали из города, быстренько нашли воров, мудрено было не найти – следы санок по свежей пороше сами за себя говорили: своровали две спившиеся парочки – Хакимовы и Шакировы. Беда как татары начинают спиваться, это ещё хуже, чем русские.

Менты привели воров в бабкину избу и составили протокол. Но забирать в КПЗ не стали, там, говорят, кормить нечем.

Пока допрашивали и протокол составляли, шустрые Хакимиха с Шакирихой из сенок бабкину стиральную машинку упёрли (ту самую, « Приморье » ) и прикопали в сугроб за оградой. Бабка каким-то нюхом сообразила неладное, кинулась в сенки, а машинки-то нет. И в голос.

Милиция за бабами. Вернули. Заставили машинку обратно приволочь. Но на это уже протокол составлять не стали. Дескать, добровольная выдача.

Насчёт картошки с соленьями добровольной выдачи не получилось. Всё жулики успели поменять на водку. Вернее, на разведенный технический спирт, двадцать рублей или ведро ворованной картошки за бутылку.

В суд протокол передавать не стали. Мол, кража мелкая, ущерб незначительный, пускай участковый беседу проведёт и краденое вернут или отработают.

Но ничего так и не вернули. А Хакимиха вообще нагло себя ведёт: ты, бабка, нам должна была, мой у тебя ограду делал, так ты ему ни копейки не заплатила. А бабка руками разводит, мы ж и не договаривались насчёт денег, они за работу самогонкой взяли, сама ж Хакимиха и пила с мужиком.

Короче, ничего ворам не доспелось. Правду сказать, участковый у нас говно. Вот когда был Калашник, при нём был порядок. Он протоколов-то не составлял, а тут же на месте раз-раз по морде – и правосудие свершилось ...

Нынче Иваниха задумала погреб укрепить от жуликов. В мастерской ей сварили за триста рублей погребное творило из листового железа, с тяжелой крышкой и с большими ушами для замка. Бабка и замок уже купила – большой, амбарный. Только творило так и валяется возле погреба – некому погреб раскопать, старые деревяшки вынуть и новый ход вставить, из работников, пускай и алкашей, в ближних соседях у бабки только те ж Хакимов с Шакировым.

Говорю ж, беда с этими алкашами.

 

ДОМ

Пашу Долганова служба хорошо помотала по Союзу. Срочную тянул в Прибалтике. Курсантом был в Киеве. Потом на югах летал – он вертолётчик – в Баку, в Туркмении. Долго служил в Забайкалье, на авиабазе под Читой. Там ему надоело: зима без снега, а морозы – ого-го, и степь один песок, а по степи вьётся речка Ингода...

Уволился в запас (да сейчас уже и в отставке – ему под шестьдесят), пройдя всю иерархию должностей: от « правака » (так называют второго пилота, который в вертолёте сидит справа) и штурмана, до КВС (то есть командира воздушного судна) и командира эскадрильи.

Его воинское звание – подполковник. Выше не дало подняться образование – всего лишь среднее авиаучилище он кончал, а не высшее, тогда б, может быть, открылась дорога в академию и на генеральские чины.

Перед « дембелем » Паша летал на Алтае – время от времени вывозил в горы команды технарей, которые осматривали « космический металл » , падавший в безлюдные горы после ракетных пусков из Байконура и других мест, где тогда стояли стратегические войска.

Команда приедет, свинтит секретную аппаратуру, а железо оставит – оно потом в горах так и лежит годами, не ржавея. А не ржавеет потому, что и не железо вовсе, а крепчайший титановый сплав. Кстати, однажды пришлось вывозить космонавтов, которые промазали мимо плановой финишной точки и приземлились на скальной полочке – внизу ущелье, чуть туда не загремели ...

Но я не про воздушные Пашины приключения, о которых можно целые романы писать. А про квартиру в Кемерове, куда он приехал по « наколке » жены (поженились ещё в училище, куда студентки торгового техникума ходили на танцы), она оказалась местная и сильно тосковала по родной деревне.

Сначала Паша был просто дачником – держал участок в четыре сотки и домик на пятнадцатом километре железной дороги. А потом в селе купил хибару с прилежащим к ней безразмерным огородом и стал, как и я, вроде сельского жителя.

У него между делом сын вырос. Хороший сынок, умный, окончил факультет, где на компьютерщиков учат. В армии служил – надо год после вуза, а его на полтора года задержали, потому что замену не могли найти. После армии не раздумывая женился, мигом Паше внука сварганил (а всё это время жил отдельно – в съёмном жилье, где подешевле, в Кировском да на Руднике) и стал говорить: мол, родители, может, квартиру разменяем?

Хрен тебе, сказал Паша сыну, не для того я столько лет по Союзу мотался, чтоб трёхкомнатную улучшенной планировки менять на что попало. Вот машину бери – она мне без надобности. А я лучше себе дом в деревне построю. А ты помогай.

Помогает сынок слабо. Потому что дом уже четвёртый год строится. Но уже под крышей, вода проведена, окна вставлены. Сейчас Долгановы сенцы строят – больше, конечно, Паша, а сын только помог нижние венцы на фундамент поставить. Ну, вообще-то это самое трудное, там цельное дерево, брус, а выше можно из плах, те полегче.

А из супруги Пашиной помощник никакой – у неё астма: сроду не болевшая баба занедужила каким-то воспалением по-женски, ей не тот укол вкатили по ошибке и теперь, значит, задыхается, чуть чего. И только в деревне ей легшает ...

У Паши во дворе деревообрабатывающий станок. Хоть и сроду он столяром не был, но всю столярку сам поделал: оконные и дверные блоки, половицы, вагонку – чердак зашить. Вот сенцы доделает, потолок опилками завалит, печь поставит и можно будет внутри штукатурить да красить.

Сам дом, конечно, не такой, какие нынче богатые строют: два да три этажа, да балконы, да башенки. Домик его простой, сделан « глаголем » , то есть как бы буквой « Г » , а внутри того буквенного уголка – сенцы. Из шпал – они дешевле и не так гниют. Будет в Пашином доме кухня, зал и спальня. Им со старухой хватит. И внучка приютят, когда приедет.

Плохо, что у Паши бани нету. Ему плохо – а мне хорошо. Я свою баню истоплю и его позову. Захода по три в парную сделаем, а потом отдыхаем с пивком. То Паша, то я по банному случаю бегаем в пивбар за разливным « Жигулёвским » , тут наши вкусы сходются: и он это пиво обожает, и я, потому что в остальные чёрте чего намешано, и дрожжи, и крупа, и карамель какая-то, в « Жигулёвском » , сваренном по советским рецептам, ничего лишнего быть не должно, только солод с хмелем, это, скажу я вам, самое честное пиво.

Баня да пиво – они ж для разговору. А разговор у Паши один: не для того я по Союзу мотался, чтоб заслуженную квартиру делить на клетушки. Вот, гляди: я дом строю ...

 

ОПЯТЬ ВОРОВСТВО

Нынче меня подпёрли.

Это вот как бывает: сбивается бригада ночного жулья шакалить по дворам, стайкам да баням – нет ли чего из цветных металлов. Один останавливается поодаль – при нём мотоцикл с коляской. Остальные под дверь сеней чего-нибудь ставят. Или в пробой воткнут железку. Собаку шуганут лопатой – нету такой собаки, чтоб ничего не боялась. И спокойно шарят.

Им всё надо. Алюминиевые фляги никто на дворе уже не оставляет. Медной проволокой дверь на чердак закрутил, чтоб коты не лазили, – нет проволоки. Банные тазики – все в дом. Поднос дюралевый во дворе забыл – и попрощался. Последнее, что у меня утащили – стульчик алюминиевый. Даже не стульчик, просто калека – всего-то спинка да три ножки, под четвёртой кирпичи, а вместо сиденья – кусок доски. Но ещё рабочий – был прислонен к стене летней кухни и я любил вечерами на нём сидеть, глядя за речку – там лес, каждое время года разный.

Ну, и не только металл воруют, любое другое сопрут, что есть.

А когда припирают, это уже как бы контрольный осмотр – не забыли ли чего прошлым разом. Это как на грибном месте прощальный обход – всё ли срезал, не оставил ли грибок-другой. Так и эти. Крысятники, иху мать.

Крысятники, потому что у своих воруют. Меня навещают, я это точно знаю, младшие Дулетбаевы, чей домик на заречной улочке, от меня видать. Наркоманы, нигде никогда не работали, вид у них – только что ветром не шатает, вечно « раскумариться » надо.

Раз их участковый поймал – бабку одну тутошнюю ограбили. Прямо днём. Та в огороде копалась, старая глушня, а они все чашки да ложки с вилками из летней кухни потырили. И тазик старинный варенье варить – медный, таких сейчас нет.

Ничего участковый не сделал ворам. Тем более, ущерб невелик – надо, чтоб было больше тысячи рублей, тогда уголовное дело заведут. К тому же они всё на приёмный пункт утащили и сдали и уже по новой обкурились.

Ну, пообещали бабке, что больше к ней не придут.

Потом одного брата убили где-то на Пионерке – это так называют посёлок при бывшей шахте « Пионер » . А другой нашёл новую компанию для промысла. Только не повезло им, потому что вместе со мной они подпёрли ещё и бабку Макухину, а к ней внуки из города приехали побаниться. И хоть время было самое глухое, около четырёх утра, когда самый выносливый спит без задних ног, Макухины учуяли воров, подпёртую дверь выбили да обоих и повязали.

До утра посадили в погреб. Утром проверили – сидят, скулят. Знакомые: Дулетбаев да покойного Мишки Беккера сын, как зовут, не помню. Тоже дурак тот ещё, прости господи.

Думали, что с ними делать. На другое утро надумали: раздели, отвели на перекидной мостик, там по утрам много народу собирается скотину в стадо отправлять и привязали к столбам, на которых тот мост держится. А у каждого на пузе написали « кузбасслаком » , которым красят только канализационные трубы: « Крыса » .

Мне их не жалко. И пускай на безработицу и на « перестройку » свой разбой не сваливают. В деревне безработицы не может быть. Сади картошку, заводи огород, держи какую-нибудь живность, хоть козу, хоть поросят, и проживёшь. Но огороды зарастают бурьяном, покосы быстрый осинник забивает, раньше в деревне три стада коров было, сегодня – одно. И все жалуются: жить, мол, плохо ...

Сельсоветчица Сафронова на разные работы местных бездельников приглашает: заборы красить, чертополох косить – никто не идёт, говорят, мало, дескать, заплатит, каких-то сто рублей.

Скажи ты, ей-богу, какие они привередливые, уже сотню за деньги не считают. Неужто наша металлическая рухлядь больше приносит? Наверное – приносит. Иначе б не держалось в деревне целых два приёмных пункта. Да и не пункта вовсе – разрешения ж нет.

Разрешение есть у « босса » , который в городе. Его и Сафронова, и сам участковый боятся, он друг районного начальства. Потому, значит, и не закрываются нелегальные пункты ...

Гляди, скоро опять подопрут, новая « бригада » появится.

 

СОБАКИ

Первая у меня была кличкой Дина. Щенком подобрал у магазина: вся мокрая, заплаканная, мордочка остренькая. Цвет – чёрный с жёлтыми подпалинами, чуть-чуть не полицейский английской породы, только, конечно, дворняга. Но понятливая до ужаса, только что не разговаривает.

Год с ней прожили в городской квартире, а по весне я и Дина переехали в деревню.

Часто ходили мы с ней по лесу. Она сначала всё оббегает, а как утомится – пристраивается сзади и бредёт за ногой. Я шаг делаю, а ей галошей (я почти всегда в глубоких галошах хожу – удобно) хлоп под челюсть, а челюсть – клац! Мне смешно и она зубы скалит – улыбается.

Спросишь у неё: « В лес пойдём сегодня? » , – она скулить. Очень любила лес. А ещё любила купаться, и как только отпущу с цепи – бегом на речку. А там вода грязная, после пруда, где раньше летняя дойка была, и Дина подхватила какую-то паршу. Шерсть начала слазить.

Жена моя, век ей не прощу, побрезговала и попросила мужиков Дину пристрелить. А те и рады.

Увели её на обрывке цепи. Стреляли раз пять. И раза три попали. Но всё равно Дина убежала – полуживая.

Пришла домой на следующий день и стоит у забора – цепь за штакетину зацепилась. Я её: « Диночка! Диночка! » . А она упала на бок и тут же померла ...

Потом у меня был пёс Аман. Сосед Колодников говорит, мол, что ж ты это собаку человеческим именем называешь? А ты сам, говорю, как своего зовёшь? Джек? А кот у тебя Васька? Это, что ж, не человечьи, что ли, имена?

И потом я же из уважения. Даже у собаки должно быть хорошее имя. Вот один мой приятель назвал котёнка Нежилец. Правду сказать, котёночек был дохленький, глазки закисшие, не жилец, короче. Так и назвали непутёвого непутёвой кличкой. И никудышный он стал кот.

А настоящий, человеческий Аман – это ж Тулеев, к нему всей деревней уважение, его каждый знает и все за него голосуем. Или за кого скажет – такой человек редко ошибается, ему и доверие.

Аман же, который пёс, был мне большой друг и товарищ. Зимой ночью выйду покурить, присяду на скамейку, специальная дерюжка для этих целей выносилась, чтоб не застудиться, Аман подойдёт, на валенок приляжет и дышит теплом. И мы вместе смотрим на звёзды.

У Амана тоже случилась невесёлая судьба – убило его машиной на шоссе.

Больше ни с кем я из собак так не сдружился и всех последующих называл Пиратами – самое популярное в деревне собачье имя, тут через одного Пираты. Последний Пират, однако, оказался сучкой, ну я всё равно переименовывать не стал – пускай будет Пиратка.

Первого Пирата съели – был тут один любитель. Тоже пенсионер. Ходит по людям познакомиться да поговорить. А сам с собаками знакомится. Глядь, а потом пса на дворе нету.

Как раскрыли это его хобби, так все пострадавшие (а их немало оказалось) отказали собакоеду в своём общении. И я тоже матом его понужнул, чтоб даже не заглядывал на наш конец.

Съеденный Пират ужасно любил морковку. Вот вымою я парочку оранжевых, отскребу от грязных морщинок и начинаю грызть своими вставными зубами. Пират аж подвывает от зависти, так ему морковки охота. Ну, ешь, коли охота. Ест и ещё просит. А потом говёшки кладёт оранжевые.

Ещё один Пират долго не задержался, оторвался вместе с ошейником и сбежал на вольную волю. Теперь, значит, Пиратка у меня. Глупая собака. Неинтересно мне с ней. Ей бы пожрать да на грачей погавкать. Пустолайка. Когда воры пришли, даже не взвизгнула, разве ж это собака?

А Дину с Аманом я посейчас жалею.

 

ОПЯТЬ КАРТОШКА

Знали б вы, сколько с этой картошкой надо на своём огороде мытариться! Вот у нас с утра на лужайке около речки собрание: идут тётки в магазин да с магазина, сойдутся и обсуждают, дескать, когда начнут пахать да почём.

Рано вспашут – земля комками возьмётся, намаешься, пока расколотишь, а не расколотишь, так потом эти спекшиеся булыжины ни одна тяпка не берёт, семь потов прольётся, когда полоть будешь. Позже – ещё хуже, у нас ветер по речке, как в трубе, – всю влагу враз выдувает, а какой толк картошку в сухую землю класть – спечётся, ровно в духовке.

Вот и угадывай.

Да ещё ж не от тебя зависит, когда пахать будут – техника ж не твоя. И платить надо. Нынче у нас до полусотни рублей за сотку брали. Вот и считай: десять соток – полпенсии.

Мне-то её сколько надо на зиму. От силы пару мешков. Ну, мешков пять-шесть в город – своим. Самое большое – две сотки под неё отвести и хватит. А остальную землю тогда куда девать? Неспортивно получается, как у меня дочка говорит.

Вот и сажу. А потом смекаю – кому бы её продать, проклятую?

Я у одного мужика, ещё в советское время, правда, видел в деревне сад: вместо картошки-моркошки он огород всякими деревами засадил. Чуть не сто разных: и берёза с тополем, и клён с сосной и вообще чёрте какие – даже дубки были, я и не ведал, что они у нас расти могут. Ну, фруктовые: яблони, вишни, сливы. И ещё кусты – тут тебе и облепиха, и смородина.

Всё, короче, что может расти в наших краях, даже багульник.

В саду у него гнездились птицы и он знал их в лицо: тут овсянки живут, там пеночки, а на огородных задах, под-над речкой – соловей. Вечером выйдет в белой рубахе и слушает ...

А у нас одна картошка на уме.