Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Сергей Чиняев. В кружении чёрного дятла

Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 

Шаман мятежный –                                 

 в битвах с давних пор,

 Душа его всё рвётся                                 

 в трепет странный,

И молча властвует                                    

Хозяин Гор          

В тайге загадочной,                                 

туманной.        

  Т. Тудегешева «Дыхание Родины»

 

 

Миновав порыжелые плешины гольцов, вертолёт кругом стал спускаться в зелёную долину. В излучине реки машина зависла над косой и, морща зеркало воды, осторожно опустилась на галечник.

Неистовое вращение винтов слабеет, но они  ещё режут воздух мощными лопастями; из вертолёта торопливо выпрыгивают люди и начинают выгружать палатки, мешки, ящики. Спешат – лимит лётных часов, отпущенных геологам, невелик.  

Вскоре опорожненная машина приподнимается над косой и, чадя форсированным двигателем, уносится прочь. Шум винтов становится всё глуше, глуше и пропадает вовсе.

Дремотная тишина, только что грубо разорванная грохотом машины, вновь сомкнулась над горсткой людей, выброшенных на берег таёжной речки – словно зелёная болотная тина на глади стоялого омута, разорванная чужеродным предметом, поглотила их, затянула пробитое окно и успокоилась.

Невозмутимое спокойствие тайги передалось и людям – недавняя суета и спешка исчезли вместе с растворившейся в небе трескотнёй вертолёта. Усевшись на разбросанные брезентовые тюки, геологи дымили сигаретами, вслушиваясь в едва уловимые голоса ещё неизведанной, нехоженой ими и оттого таинственной местности.

В ушах от непривычной тишины слегка позванивало, но постепенно до слуха всё настойчивее стал доноситься шум речных перекатов. После оглушающего гула вертолёта говорливое журчание таёжной речки схоже было с действием умиляющего щебета птиц. Время от времени к монотонно-говорливому бульканью переката примешивается недовольное бухтение перемещаемых течением валунов. Эти тихие пересуды двух извечных соперников – воды и камня  полностью поглощают внимание, умиротворяют и наводят на размышления о незыблемости мироздания.

Затянувшееся созерцательное спокойствие прерывает хрипловатым начальственным голосом человек с  широкоскулым азиатским лицом:

– Благодать-то какая! Однако хорош прохлаждаться – лагерь надо ставить! Завтра в маршруты, – и с натугой поднимая тяжёлый баул, добавляет: – Отработаем быстренько участок – пока погода стоит.

Голос начальника вывел из забытья геологов, заворожённых булькатнёй переката, они молча поднимают разбросанные по косе тюки и несут их на зелёный тенистый берег.

 

***

Отряд геологов в составе четырёх маршрутных пар и поварихи был заброшен в глухой угол Кузнецкого Алатау уже в конце летнего сезона. Геологам предстояло изучить древние протерозойские толщи верхнего течения реки Кибрас. Ответственный исполнитель работ – Григорий Алексеевич Коков – образованный интеллигентный хакас, постоянно носивший синий берет и круглые очки в роговой оправе. Он совсем недавно окончил Московский университет, и очень этим гордился, полный уверенности в собственных силах. За годы учёбы в столичном вузе  основательно обрусел, речь стала стройной, и только лёгкий акцент слегка портил её – при сильном волнении вместо «ч» у него иногда выскакивало «щь».

Коков обладал живым аналитическим умом, хорошо играл в шахматы – кандидат в мастера спорта – и мог «вслепую» играть на пяти досках, держа в памяти все комбинации.  Работой отряда – руководил первый год и чрезвычайно увлёкся обозначенной темой, которую с прошлого года сам «пробивал» в территориальном геологическом управлении. И вот теперь, по излюбленному выражению самого же Кокова: «Фигуры расставлены – мой ход белыми!»

Собираясь на этот удалённый участок, геологи решили лишнее «барахло» не брать, ограничившись лишь самым необходимым. Погода стояла солнечная, звонкая, маршрутная, отчего настроение у начальника отряда было приподнятое, и он  планировал «сыграть с природой блицтурнир» – отработать участок за десять дней.

 Любительские шахматные блицтурниры на базе экспедиции Коков проводил словно бы шутя: против пяти минут противника, он ставил себе две минуты. Ему не всегда хватало времени, но человек он был азартный и старался успеть обдумать следующий ход за счёт времени соперника. Часто ему это удавалось, и он выигрывал партию, несмотря на приличную фору.

 

***

Геологи сноровисто установили палаточный лагерь и на следующий же день вышли в намеченные маршруты. Девственная тайга поначалу встретила нечаянных гостей  тихим радушием – даже ветер, казалось, затаился где-то в расщелинах гор. Старожилы этих мест – кряжистые кедры в нестройном хороводе старушек-пихтушек и дородных берёз спокойно взирали на  эти оживлённые хлопоты. Яркие солнечные лучи с утра до вечера безпрепонно пронизывали наполненный запахом хвои воздух,  и лишь одинокие скромные облачка иногда неторопливо проплывали по небосклону.

Всё шло по намеченному Коковым плану. Материалы первых же маршрутов дали обнадёживающие результаты: подтверждалось предположение о сложном геологическом строении участка, и «немые» метаморфизованные толщи пород приоткрывали тайну своего рождения.

По вечерам геологи собирались у костра и за чаепитием делились впечатлениями от пройденных маршрутов. Коков всегда с большим вниманием, не упуская мельчайших деталей, слушал рассказы геологов. Лицо его всегда выражало спокойствие и по обыкновению, роясь веточкой в углях костра, он мысленно вычерчивал карту. В голове у него постепенно вырисовывалась цельная картина «игрового поля».

Неожиданно в лагерь чёрной тенью прошмыгнула крупная птица и, уцепившись когтями за ствол обомшелой пихтушки, уставилась блестящим желтоватым глазом на людей. Коков резко поднял голову, узкие азиатские глаза его вдруг округлились, и он весь словно окаменел; сухая тросточка, сунутая им в костёр, взялась ярким пламенем. Рыжебородый здоровяк Волков с удивлением посмотрел на начальника, затем перевёл взгляд на чёрную птицу.

– Ты чё, Алексеич, желну, что ли, не видел? – и, махнув рукой в направлении птицы, выкрикнул:  – Кыш, долбила пернатый!

Желна сорвалась с дерева и, пронзительно «кликая», чёрным призраком шнырнув над палатками, скрылась в чаше леса.

Коков помолчал, достал портсигар, присмолил разгоревшейся тросточкой сигарету и с оттенком беспокойства в голосе произнёс:

– Странный визит… Обыщьно чёрный дятел близко к людям не подлетает. Хотя!..  Слышал я от бабушки моей притьщу об этой птице…

И, собравшись с мыслями, Коков поведал  старое предание.

В давние времена на краю селения хакасов жил злой шаман. Он всегда носил чёрную одежду, и только голову его украшала суконная шапочка, расшитая ярко-красными лоскутами. Этот шаман всегда пророчил людям одни несчастья, которые часто сбывались: охотники гибли от лютого зверя; женщины рожали детей в тяжёлых муках и часто умирали; хозяйская скотина дохла от мора. Не любили люди шамана, но и боялись его. И хотя все старались обходить его жилище стороной, беды в селении не прекращались. Как только раздавались глухие удары в бубен и звон бубенчиков – у кого-нибудь случалось несчастье. Чёрный шаман сам приходил к соплеменникам и требовал подношения. Все прятали глаза, но отдавали последнее – лишь бы отвести от себя беду. Требования шамана становились всё притязательней и люди обратились с мольбой к главному божеству верхнего мира Чалбырос-чаяну, чтобы избавил он их от напастей. И мольба их была услышана. Появилась в то время в одном из соседних аалов избранница духов-тёсей – добрая женщина, которая стала излечивать хворых, помогать роженицам и поднимать на ноги квёлую скотину. Женщина носила цветастый хаптал, расшитый небесно голубым бисером с жёлтой шёлковой нитью, была  весьма доброжелательной – беспокойный голос её был подобен журчанию горного ручья. При её появлении злые духи покидали селение, и хакасы всё чаще приглашали её на камлание.

 Чёрный шаман стал быстро терять своё влияние на людей и, люто возненавидев молодую шаманку, решил погубить её. Хитростью заманив на высокий скалистый берег Июса, он столкнул её вниз. Женщина, падая, взмахнула широкими рукавами хаптала, и они превратились в крылья, а сама она обернулась птицей – сойкой. Однако духи верхнего мира не простили такого коварства – громовержец Кугурт-чаячы ударил своими стрелами по скале, и камни под ногами чёрного шамана посыпались вниз, увлекая его за собой. Шаман ударился о землю, и душа его обернулась чёрной  птицей с длинным носом; только на голове сохранилась красная шапочка. С тех пор он вынужден добывать себе пищу упорным трудом, отчего еще больше возненавидел людей. Только жить теперь он вынужден в отдалении от них. Иногда, покинув глухие урочища, он появляется близ селений и смотрит на людей порченым призорным глазом. И как только люди услышат его бубен и тихий звон бубенчиков – жди какой-нибудь напасти.

Коков замолчал. Геологи с интересом выслушали легенду, которой в принципе никто не придал особого значения, только молодая повариха Елена тихо спросила:

А что птица сойка?.. 

Коков, улыбаясь, посмотрел на девушку:

А сойка с тех пор предостерегает людей о коварстве шамана. Чуть что – трещит на весь лес. Доброжелательная птица – всегда предупредит об опасности.

– Мистика всё это, – потягиваясь, вымолвил Волков и направился на кухню за новой кружкой чая.

– Кто знает, утверждать не берусь, однако легенду эту народ сложил. Кстати, местность эта не так уж и далеко от нас. Вон за той горой, – показав на восток, произнёс Коков.

 Может, по стечению обстоятельств, а может, и в силу неподдающихся объяснениям причин, но после визита чёрного дятла погожие деньки в этом глухом урочище быстро закончились.

На следующее же утро (четвёртого дня) небо заволокли тучи, и геологи проснулись под настойчивый стук дождя – крупные тяжёлые капли лупили по палаткам и, пробивая брезент, осаждались водяной пылью на их лицах. Мощь дождя постепенно нарастала, и вскоре барабанная дробь сменилась монотонным шумом низвергающегося ливня. Река прямо-таки закипела под ударами тяжёлых водяных струй. Застоялый ветер, вырвавшись из расщелин в долину реки, неистово выл, подхватывал потоки ливня и яростно гнал их по воздуху, норовя зашвырнуть за пологи палаток. Циклон!..

 За завтраком обсудили ситуацию и решили переждать непогоду, а пока что устроить камеральный день. Между тем дождь весь день не прекращался ни на минуту: он то начинал бусить, и тогда в окнах ползущего седого тумана проявлялись очертания гор, то вновь переходил в ливень, застилая пеленой всё видимое пространство. Подобная перемена погоды в горах не редкость, и геологи спокойно отнеслись к её капризу, но никто тогда не предполагал, что этот скандал природа устроила всерьёз и надолго.

В первые дни ненастья геологи завершили все отложенные «на потом» дела: натянули над палатками дополнительные тенты, прорыли канавки для отвода дождевой воды, оборудовали кухню.  На пятый день беспросветного мрака и сырости начались муки творческого безделья. Только повариха была обеспечена работой. Причём работала она в ударном темпе, так как аппетит при такой промозглой погоде развивался «волчий». Но более других страдал от «недоедания» высокий светловолосый парняга, приехавший к нам   из города Куйбышева, что на Волге, обладающий 47-м размером обуви и носивший странную фамилию – Скуба. С невероятным азартом, навернув выделенную порцию, он продолжал смотреть голодными глазами на повариху, выпрашивая очередную добавку, и его гипнотический взгляд в сочетании с худощавой фигурой вызывал у поварихи чувство не до конца исполненного профессионального долга. Ну, прямо-таки писаный персонаж с плаката Моора 20-х годов «Помоги голодающим Поволжья».

– Ну что, Андрюша, ещё кушать хочешь? – тихо произносила Елена, глядя в голубые глаза парня. – У меня остался рис на ужин…немного могу выделить. – И, нагнувшись над ведром, она доставала ему очередной половник каши. Андрей медленно съедал выделенную прибавку и, поблагодарив повариху, с блуждающей на лице улыбкой, шёл в сырую палатку.

Дождь сыпал сутками – не переставая, и не было ни малейшей возможности выхода групп в маршруты. Недавние надежды Кокова на скорую перемену погоды рушились день ото дня. Казалось, что природа перехватила инициативу у «любителя быстрых шахмат» и навязала свою игру – со своей стратегией и тактикой. Силы разыгравшейся стихии явно преобладали над расчётами «гроссмейстера», и он вынужден был занять пассивную позицию. С понурой головой Коков ходил по лагерю и, как бы разговаривая сам с собой, тихо бурчал: «И чем же это мы прогневали местных духов?» Он пока ещё был далёк от восприятия потустороннего мира, но подспудно к нему в подсознание уже закралось видение чёрного дятла, и эта навязчивая мысль время от времени морочила ему голову. Он смутно вспоминал бабкины рассказы о подземных чудовищах, горных духах и божествах верхнего мира, но относился к этому всё ещё как к некой придуманной сказке, не имеющей ничего общего с реальным миром.

 По крайней мере, к этому времени «гроссмейстер» уже ясно осознал, что яркий зелёный дебют «игры» на Кибрасской площади переходит в стадию затяжного серого миттельшпиля. Ситуация ещё не вышла из-под его контроля, и ему нужно было как-то спасать начатую «партию».

***

От дождей вода в реке резко поднялась. С грохотом рухнула каменка на галечниковой косе, сооружённая для бани из крупных валунов, скрылась под водой вертолётная площадка, а вода всё продолжала прибывать, неся с собой коряги, ветки и подмытые деревья. Набравшись мутных вод, Кибрас преобразился, взбунтовался – его журчащая водяная музыка наполнилась бушующими грозными аккордами. Вода всё ближе подбиралась к палаткам, угрожая снести лагерь. Приходилось ночью вставать и вести наблюдения за уровнем воды. Земля наполнилась влагой до предела и больше не впитывала дождевую воду, отчего она мелкими струйками стекала прямо в реку. Тропинки в лагере раскисли и, растоптанные сапогами, чернели теперь грязным месивом.

В один из дней морось после завтрака прекратилась, и геологи решили рискнуть: быстро собрали снаряжение и разбрелись по маршрутам. Однако, заманив в лес, погода их обманула: гроза к обеду  разыгралась с новой силой. Маршрутную пару – геолога Волкова и рабочего Скубу, гроза застала во время обеда на склоне горы. Волков, нагнувшись над костром, упорно пытался разжечь отсыревший хворост. Вдруг он ощутил сильный толчок, сопровождаемый голубым свечением под ногами и хлёстким оглушающим треском. От неожиданного удара геолог, клацнув челюстью, упал на четвереньки. Через минуту он пришёл в себя, сел на траву; в голове звенело. Краем глаза заметил чёрную тень, мелькнувшую за пихтачом – подумал – померещилось, но в ушах его настойчиво зазвенели какие-то бубенчики. В памяти вдруг всплыл коковский рассказ о чёрном шамане. Гоня дурные мысли, Волков потряс головой и подобрался к лежащему рядом рабочему. Андрей лежал на спине с широко раскрытыми голубыми глазами и, казалось, не дышал. Страх за парня окончательно вернул геолога к реальности.

– Андрей, ты живой? –  с волнением в голосе обратился он к парню. – Что с тобой?

– В-в в меня!.. – только и смог через некоторое время выговорить Скуба.

 Молния ударила, совсем рядом, расщепила огромный кедр и обнажила его розовато-белое тело. Опомнившись от удара, парень уселся на траву и, допив из банки сгущёнку, суетливо засобирался в лагерь.

Волков не возражал: маршрут всё равно не получился, одежда промокла, и не хватало ещё только схватить простуду; к тому же – эта чёрная тень…

Здоровяк Волков поразился своей неожиданной мысли о душе чёрного шамана переселившейся в лесную птицу: уж он то, ни в какие эти «штучки» не верит! Но, как бы там ни было, они только что были на волоске от смерти. «Чёрная тень всё же мелькнула!.. Может, это тот самый дух-громовержец преследует чёрного шамана, а мы просто попали под раздачу? – продолжал на ходу размышлять Волков. – Бред какой-то. Видно здорово меня шарахнуло?!» – заключил он в конце своих рассуждений, но тихий звон бубенчиков всё ещё поблямкивал в его ушах. Уже спустившись с горы в долину, он время от времени оборачивал голову на тот склон, всё ещё опасаясь не то преследования чёрного шамана, не то ударов громовержца.

Когда добрались до лагеря, то на теле не было уже сухой нитки, а в «кирзачах» чавкала дождевая вода. Чуть позже вернулся из маршрута насквозь промокший и расстроенный Коков. Он вылил из сапог воду и здесь же, у костра, не снимая мокрой робы, стал вытаскивать из карманов наскоро ухваченные в маршруте образцы горных пород и делать записи на подмокших страницах полевой книжки.

Волков поведал начальнику о происшествии на склоне, однако о появлении «призрака» чёрного шамана умолчал. «Ещё подумает, что я во всё его заморочки поверил», – решил он про себя. Коков выслушал сообщение геолога и принял решение более не рисковать с подобными вылазками.

 Сырость проникла во все уголки жилых палаток, в них было промозгло и оттого неуютно. Ватные спальники набрали влаги и потяжелели, брезенты промокли, кошмы отволгли, а продукты в палатке совсем отсырели и по хлебу уже поползли малахитовые разводы плесени. Оставалось только сожалеть об оставленных на базе печках.

Коков время от времени включал радиостанцию и слушал эфир. Из наушников лилась тихая гармоника морзянки, перебиваемая сообщениями речного пароходства и рабочими сводками буровых партий – тесный мирок палатки мгновенно расширялся до пределов пространства, охватываемого волнами радиостанции, и затерявшийся в горах палаточный лагерь, закрытый серой пеленой дождя, не казался ему уже таким одиноким и оторванным от всего остального мира.

Послушав центральную базу, как обычно не проявлявшую к нам никакого интереса, он выключал радиостанцию и, заложив руки за голову, отрешённо смотрел в брезентовую крышу, потом резко вскакивал, хватал карандаш и делал пометки на отсыревшей геологической карте.

 Коков пока ещё молча переносил козни, устроенные погодой, но по всему видно было, что нервы его на пределе. Он часто выбегал из палатки и осматривал линию горизонта; непогода упорно держала геологов в лагере.

Медленно один за другим тянулись серые моросные дни. Гнетущее безделье, навязанное  повсеместной промозглостью,  становилось невыносимым, и тут-то у башковитого Волкова появилась придумка. Выпросив у поварихи алюминиевую кастрюльку и собрав кучу консервных банок из-под тушёнки, он приступил к сооружению мини– печурки.

 В полдень неказистое сооружение было установлено в палатке на плоском камне. Наполенив берёзовых коротышей, Волков разжёг камелёк. Кто с иронической улыбкой, кто из любопытства, но весь отряд собрался к запуску этого кастрюльного агрегата. Когда из консервно-наборной трубы повалил дымок, и кастрюлька раскалилась,  по палатке поползло ласковое сухое тепло, создавшее ощущение кратковременного комфорта. Результат побудил к действиям остальных. К поварихе один за другим повалили просители, загремела посуда, и начался суетливый поиск консервных банок; лагерь на некоторое время оживился.

 К исходу десятого мокрого дня замученная ударным трудом и несколько растерянная повариха тихо объявила, что продукты быстро убывают, и при таком усиленном трёхразовом питании они довольно скоро закончатся. Начальник при этом заявлении Елены непроизвольно приложил руку ко лбу, как он это обычно делал при обдумывании ответственного шахматного хода.

Коков болезненно относился к своим просчётам. Он был самолюбив: окончил среднюю школу с медалью, усердно учился на геологическом факультете Московского университета и всегда занимал первые места в турнирах по шахматам. А главное – он верил в свою Судьбу, верил в то, что он избранный, доказывая это на протяжении всей своей жизни. И веру эту внушили и укоренили в нём его родители – выходцы из глухого хакасского аала. На его лбу виднелась неглубокая вмятина – своего рода отметина. Случилось это ещё в младенчестве, когда он вывалился из люльки и ударился лбом о выступающее металлическое кольцо крышки подпола. Всполошившаяся бабка, чтобы скрыть от родителей свой недогляд, шустро сбегала за местным шаманом. Тот долго колдовал над младенцем и в заключение уверил старую хакаску, что ничего страшного не произошло.

 – Этот ребёнок выживет и будет шибко умный – может даже большим человеком в городе стать! – Шаман немного помолчал и затем, упершись немигающим чёрным глазом в старуху, добавил: – Но надо, однако, шибко хорошо просить о том самого вершителя судеб Чарлых-чаяна!

 Бабка щедро отблагодарила шамана и попросила его уж постараться в общении с духами. На следующий день шаман пришёл к старой женщине и объявил:

– Духи благосклонны к нему. Будет ему удача. Однако! Есть условие: надобно ему по жизни чтить память предков и наши обычаи. Иначе добрые духи его покинут – тогда жди беды…

Родители узнали о случившемся позже – они были уже несколько «продвинутыми» хакасами и в то время подолгу находились в городе на учёбе, а к предсказанию шамана отнеслись снисходительно. Когда мальчишка достиг школьного возраста – они насовсем перебрались в город и забрали его с собой; старались отвлечь сына от стариковских «россказней» и быстрее приобщить к современной жизни, не забывая при этом внушать сыну о героической истории своего народа. С малых лет в основу воспитания Гриши была заложена вера в его стойкий и даровитый род;  хакасы 300 лет сопротивлялись татаро-монгольскому игу, не ассимилировались с другими народами, сохранили свою самобытную культуру и отстояли своё право на существование даже в советское время.

В школе у мальчишки стали открываться необыкновенные способности к наукам; учителя часто хвалили и ставили его в пример. Но вот, когда однажды Гриша спросил матушку о травме на лбу, то она уверила его, что это духи-покровители пометили его. С тех пор и началась уверенная жизненная поступь Гриши Кокова.

   И вот сейчас, когда был допущен элементарный просчёт в организации работ, Коков мучительно искал выход из сложной, не предвиденной им ситуации. Вся ответственность лежала на нём, тем более что по его распоряжению были оставлены на базе лишние продукты и печки. Замечена была за ним такая черта характера: всегда брать с собой в поле всего в обрез. Эта привычка выработалась у него за годы напряжённой работы в тайге. В те, не такие уж давние времена поисковые отряды геологов часто перебазировались на лошадях и надувных лодках, и каждый килограмм груза был на учёте.

… Дождь всё лил и лил. Обозрев в очередной раз горные хребты с повисшими на них грозовыми тучами, начальник собрал всех на совет. Коков ещё был «в игре» и владел ситуацией.

На совете решили резко сократить дневной рацион и перейти на двухразовое питание, да ещё и с урезанной пайкой. Тотальную экономию продуктов необходимо было поддержать «подножным» кормом: по болотинам и сограм спела кислица; встречалась бурая смородина-моховка с крупными вкусными ягодами. К тому же в мочажинах, несмотря на конец лета, ещё сохранялась сочная колба толщиной с палец, вносившая некоторую остроту в однообразие и скудность пищи.

Начальник, почти «в обязаловку» распорядился заняться сбором ягод. Андрея Скубу загнали на кедры, и он с мальчишеским озорством швырялся сверху спелыми шишками. Иногда слух радовал призывный свист рябчиков, и владельцу единственной одноствольной «ижевки» в отряде, молодому геологу Дмитрию Камелину удавалось съохотничать несколько птиц. Вот с ловлей рыбы поначалу ничего не выходило.

 В то время никто из отрядных геологов не владел искусством охоты на хариуса, да и вода в реке была ещё мутноватой. Понятия об искусственных «мушках» тогда ещё не было, и ловили просто на «банального» червя – ни на того, которого рыбаки выискивают в сырых тальниках и затем выдерживают во мху в деревянной коробочке, чтоб он просветлел да зарозовел, а на толстого чёрного «дурня» отрытого в таёжных подзолах. Попытки страдающих от безделья рабочих поймать рыбки на уху были безуспешны, они приходили «пустые», бросали удочки и заявляли:  «В этой реке нет рыбы».

Это было несколько странно, и Коков решил сам в этом убедиться. Он вдруг вспомнил, что в детстве они с пацанами ловили хариуса на перекатах без поплавка и грузила лишь с насаженной на крючок чёрной мухой. Коков не считал себя рыбаком, его увлечения замыкались на геологии и шахматах, но сейчас нужно было воспользоваться давноушлым опытом – как говорится, вспомнить детство. С трудом он нашёл несколько мух (от промозглой погоды эти твари оквелели и попрятались по щелям) и отправился к ближайшему перекату. Долго «мочил муху в воде» – ничего не выходило, клёва не было. Его сознание вновь стало морочить видение чёрного дятла. «Уж не козни ли это чёрного шамана? – подумалось ему. – Ведь не может же быть, чтоб в такой реке не было рыбы…» Он уже пробросал весь перекат – безрезультатно; мысли его вновь унеслись в детство. Мимолётно, но явственно в его голове вдруг всплыло слышанное когда-то от бабки имя речного духа – Сугдай-хан, он лишь подумал о нём, и тут уже на сливе под перекатом рука вдруг ощутила упругость лески. Выудив «приличного» трёхсотграммового хариуса, Коков присел на камень, от волнения закурил и на всякий случай мысленно поблагодарил духа – хозяина этих мест. При этом его охватил какой-то внутренний трепет, и, чтобы не испытывать  более судьбу, он немедля направился в лагерь. Незадачливые рыбаки восторженно приняли из рук начальника трофей; вновь взыграл азарт, и геологи взялись за удочки.

       Во второй раз подфартило Волкову. Он долго бродил с удочкой по отмелям среди каменной россыпи пока не обнаружил «зацеп» за большим камнем. Потянул – леска не поддавалась. Лезть в воду не хотелось – решил рвать. Потянул с силой – и леска вдруг поддалась и пошла вверх по течению. Мгновенно сообразив, что на крючке рыба, Волков опрометью кинулся с удочкой на берег. Поскользнувшись на камне, упал, резко вскочил и с размаху выбросил снасть подальше от воды. Крупный хариус повис на кусте тальника. У Волкова затряслись руки. Удочка запуталась в ветвях, но она уже не интересовала рыбака: порвав леску, он схватил добычу и прямо-таки побежал к лагерю.

– Вот это рыба! –   горланил Волков, словно леший, влетев в лагерь. – Есть рыбка, есть! Дай время – не то ещё будет… –  Рыжая борода его была всклочена, глаза горели азартом, и вообще он весь светился рыбачьим счастьем.

Хариус был действительно великолепен: широкая чёрная спина постепенно переходила в серебристые бока, затем в белый с желтизной низ, мощные тёмно-лиловые плавники – украшены круглыми чёрными пятнышками, зрачки глаз блестели изящными ромбовидными кристалликами.

Счастливчик дабы зафиксировать свой успех уже сбегал за рулеткой и безменом; взвешивание показало девятьсот пятьдесят граммов. С наслаждением (это был его первый крупный хариус) выпотрошив рыбу, Волков подвесил её под костровым тентом коптиться. Затем, оценив аппетитные взгляды товарищей на рыбу, объявил:

– Не дождётесь!.. Гале повезу.

 Галя – жена Волкова, тоже геолог – в данный момент находилась в декретном отпуске и сидела дома, и Волков, конечно, тосковал по супруге. Ему естественно хотелось порадовать подругу таёжным сувениром, да и похвастать своей удалью.

 С того самого момента геологи стали понемногу ловить рыбу. Наиболее удачливых рыбаков начальник даже заставлял удить рыбу – назначал наряд, ссылаясь на рабочее время. Харюзовая ушица стала теперь у геологов неотъемлемой  частью их скудного рациона.

Потом, уже спустя многие годы, набравшись рыбацкого опыта, геологи не раз вспоминали эту реку и те упущенные возможности в ловле «крупняка» или, как его ещё называют за широкую чёрную спину, «черныша», и надеялись снова оказаться в тех местах. Но это было потом, а пока что они усваивали первые уроки этой увлекательной охоты.

В погоде, наконец, наступил перелом – тучи исчезли с небосклона, и засияло долгожданное солнце. После полумесячного принудительного отдыха в сырых промозглых палатках, окружающий мир вновь окрасился в весёлые яркие тона. Изрядно отдохнувшие люди резво взялись  дорабатывать участок.

 Кибрас тем временем потихоньку скатывал свои мутные беснующиеся воды. Набушевавшись вволю, река присмирела, вернулась в прежнее русло, просветлела и снова как ни в чём не бывало мирно залепетала. О её взбалмошном характере теперь напоминали лишь перепаханные и сдвинутые ниже перекаты, новые набуробленные валунами косы да множественные нагромождения деревьев в туго сплетённых заломах.

Однако солнечное счастье было недолгим. Дожди, погуляв по северу Алатау, завернули на восток в Хакасию и затем вернулись в долину Кибраса. Снова потянулись нудные серые будни в ожидании хорошей погоды.

 

***

Быстро пролетел остаток августа, и сентябрь на мокрых холодных лапах уже ступил на порыжевшие таёжные поляны, высветив на фоне  хвойной зелени золотом и медью отливающий подлесок.

План Кокова – отработать Кибрасский участок в августе – провалился, и теперь все надеялись на хорошую тёплую погоду в сентябре – в порядке, так сказать, компенсации за чрезвычайно дождливый прошедший месяц. Надеялись и рассчитывали на пресловутый баланс среднемесячных и годовых осадков. Однако сентябрь не торопился побаловать геологов солнечными деньками.

Дожди время от времени всё продолжали полоскать тайгу, но периоды ненастья становились всё короче с каждым днём, короче с каждым днём становилось и светлое время суток. Геологи старались использовать любую возможность, предоставленную природой для выхода на работу. Часто мокли в маршрутах под проливными дождями, сушились у костров и снова шли по мокрой траве, нахаживая километр за километром.

Тайга запахла прелым листом, потемнели и полегли от дождей высокорослые таёжные травы. В каждодневном увядании природы всё явственнее ощущалась обречённость – неотвратимость предстоящего летаргического зимнего сна. Золотые шевелюры берёз уже изрядно поредели от прилетевшего накануне колючего ветра – первого вестника приближающихся холодов. По утрам в распадках стали собираться седые туманы и серым войлоком медленно расползаться по речной долине.

Коков, чувствуя свою вину и ответственность, взял на себя трудные дальние маршруты. Однажды он с двумя маршрутными рабочими ушёл в верховья дальнего притока Кибраса – собирался на один день. К вечеру он не вернулся из маршрута. Никто из ушедшей группы не вернулся и на следующие сутки.

 Контрольное время заканчивалось, и по инструкции пора бы уже организовывать поиски. Наутро уточнили у Елены количество выданных группе продуктов: оказалась, что взята одна банка тушёнки и булка зачерствелого хлеба. И хоть тушёнка была теперь на строгом учёте и выдавалась, в основном, для маршрутов, сослуживцы, знающие Кокова не первый год, с осуждением подумали: – «Опять Алексеич экономит – одна банка тушёнки на трёх человек… к тому же уже пошёл третий день! Ладно бы сам, а то ведь парнишки с ним». Нарастала тревога. К тому же погода прошлой ночью не располагала к ночёвке в тайге под открытым небом: была сильная гроза…

 Отправляясь в этот дальний  маршрут, Коков рассчитывал на свежие застоявшиеся силы, хотел быстренько добежать до дальнего распадка и к вечеру вернуться в лагерь. Однако до нужного притока они добрались лишь к четырём часам, а предстояло ещё отработать маршрутом долину ручья. Уже тогда Коков понял, что они не успеют за день закончить работу. Единственную банку тушёнки сварили с крупой и съели в мгновение ока сразу по прибытию на место. Маршрут по ручью уводил их всё выше в горы, и когда солнце стало склоняться к ломаной линии горизонта, Андрей Скуба не выдержал и напористо спросил:

– Григорий Алексеич, а когда мы домой-то пойдём?

А Коков тем временем наткнулся на минерализованную зону и увлечённо выколачивал из обнажения рудные образцы. Он ожидал этот вопрос, и потому,  усевшись на камни,  трагическим голосом объявил:

– Да, парни, сегодня мы домой не успеем. Надо поискать хорошее сухое место – будем нощьевать.

Энтузиазма это заявление начальника у рабочих, конечно, не вызвало: ночевать в эту пору в тайге без спальников – хорошего мало. Однако ситуация была безвыходной, и парни, поняв это, стали искать подходящее место и рубить ножами пихтовый лапник для ночного ложа.

Почти до сумерек Коков проковырялся на обнажении: наколотил кучу проб для химического анализа, сделал массу зарисовок в полевом дневнике.

Рабочие уже давно развели костёр и теперь ждали, когда же начальник закончит работу. Наконец, не выдержав, Скуба обречённо-вопросительным голосом выкрикнул:

– Григорий Алексеич, а чё будем хавать-то на ужин?

Коков отложил в сторону дневник и подошёл к костру.

– У нас ведь осталось почти пол булки хлеба… Там внизу в долине Кибраса – у того мочажника, мы колбу видели… – делился Коков своими рассуждениями. – Ты бы сбегал, Андрюха, нарвал витаминов; соль у нас есть…

– А чё я то?! Вон Игорёха без дела сидит…

– Ты постарше и поопытней, – отреагировал Коков на протест рабочего. – Давай, не теряй зря время, стемнеет скоро.

Андрей покрутил головой, нехотя поднялся, но всё же отправился к устью ручья. До темноты он успел вернуться с огромной охапкой. Колба уже начала деревенеть, но в мочажине она за лето вырастала до огромных размеров и теперь, уже отсорив семенами, ещё сохраняла сочность у самого корня.

Ночь прошла в суетливой полудрёме. Сырой холод заставлял жаться к костру, а пихтовые сутунки (за отсутствием других дров), всю ночь стреляли и, осыпая ночлежников искрами, прожигали одежду и жалили словно пчёлы.

К утру на окрестные горы опустился туман. Коков спозаранку ушёл к обнажению – торопился закончить документацию минерализованной зоны. Невыспавшиеся рабочие сидели у костра и пересчитывали прожженные дырки на штормовках. Коков иногда искоса посматривал на них, соображая, как лучше объяснить им сложившуюся ситуацию: ночью у него возникла идея проследить минерализованную зону по простиранию. Проблема была в продуктах – кроме колбы и чая у них ничего не осталось.

– Так, парни, надо торопиться, – начал он разговор. – Вверх по рущью мы больше не пойдём, а перевалим вот этот хребтик, спустимся в соседний ложок и домой.

Рабочие равнодушно восприняли заявление начальника и молча стали собирать рюкзаки. Самое весомое слово, прозвучавшее в речи начальника, для них было –  «домой».

Коков набросил на плечо полевую сумку, достал компас и по выбранному азимуту резво направился по крутому склону. Туман серыми клочьями гулял по хребтикам, опускаясь на плечи путников влажной холодной сыростью. На перевале наткнулись на черничник. Ребята сбросили рюкзаки и накинулись на ягоду; не долго думая, Коков присоединился к ним.

 Вдруг резкий хлопающий звук заставил всех вздрогнуть: чуть поодаль из ягодника выпорхнул глухарь и низко, над самой землёй, устремился прочь. Коков суетливо выхватил наган и, не успев как следует прицелиться, выстрелил. Птица, не меняя траектории полёта, скрылась в тумане. Наблюдавшие это рабочие опустили головы и снова активно заработали руками. Немного заглушив ягодами голод, продолжили путь.

Уже на спуске с водораздела пошёл мелкий дождь – ситничек. Спуск к водотоку оказался довольно крутым,  и приходилось по мокрому склону продвигаться очень осторожно; намокшие плечи давили тяжёлые рюкзаки. Коков время от времени поглядывал на часы – за два часа они прошли всего четыре километра. Спустившись к ручью, оставили рюкзаки под пихтой и налегке устремилась вверх по водотоку. Шли резво, как вдруг, сквозь кусты тальника Коков увидел силуэт марала. Он подал рукой знак, остановился и,  осторожно вынув из кобуры наган, тщательно выцелил голову оленя.  Выстрел раскатистым эхом отозвался в горах; марал резко сиганул в сторону и затем стремглав кинулся вверх по долине. Коков вдогонку выстрелил ещё раз, но олень уже нёсся во всю прыть, и только удаляющийся стукаток копыт был слышен ещё некоторое время. Коков понял, что промахнулся. Рабочие тоскливым взглядом проводили убегающее «потенциальное жаркое».

– Эх! Щас бы мяска не помешало! – протяжно и как-то с обречённой безнадёжностью  произнёс  Скуба.

Коков отвернулся: он и сам прекрасно понимал, что «не помешало бы», да теперь чего уж… Он теперь казнил себя за то, что  так и не пристрелял свой старенький наган.

 Посожалев ещё некоторое время об упущенной возможности, двинулись дальше. Поравнявшись с местом,  где ещё совсем недавно стоял марал, внимательно осмотрели камни –  тщетно, следов крови не было.

Дождь, тем временем, усилился. Путники укрылись под ближайшей пихтой, но редкая крона не держала воду, дождь пробивал хвою и сыпал насквозь. Чуть впереди выше по склону торчало скальное обнажение. Не дожидаясь окончания дождя – поджимало время, – заткнув молоток за пояс, Коков отошёл к скале и стал карабкаться вверх по каменным уступам.  На одном из выступов нога его соскользнула с обомшелого камня и он, цепляясь руками за кусты, полетел вниз. Подбежавшие рабочие помогли ему подняться и осторожно усалили возле костра. В голове от удара звенело, боль отдавалась в спине. «Кажется, я увлёкся» – размышлял Коков и стал оценивать ситуацию. Вдруг взор его выхватил среди свала камней одинокое чёрное перо. «Не может быть!» – с отчаянием подумал он, стараясь дотянутся рукой до пера. Он не дотянулся до него – боль резко саданула в бок. Коков посмотрел на рабочих – они «колдовали» над костром: варили в банке смородиновый чай.

«Чего же он всё время кружит возле нас? Чёртов дятел! – с закипающей злостью подумал Коков – Неужто и впрямь бабка поведала!?» Потом мысли его вернулись к привычной рассудительности:  «Пожалуй, пора возвращаться в лагерь».

Коков тяжело поднялся на ноги, подошёл к рабочим, и тихо, но уверено произнёс: «Возвращаемся!»  Хлебнув горячего смородинового настоя, они потихоньку стали спускаться по ручью к своим рюкзакам.

 От голода лёгкая тошнота подступала к горлу, но есть уже было нечего – только в подсумке у Скубы ещё оставалась набившая оскомину колба. Коков взглянул на часы, затем поднёс их к уху – стоят; видно падая со скалы, долбанул их хорошенько о камни. «Сколько же сейчас времени?» – подумал он, всматриваясь в затянутый тучами небосвод.

– Ну что, парни, двигаем домой! – пытаясь выглядеть бодрячком, вымолвил Коков.

– Да мы всегда готовы! Вы-то как? – спросил в ответ молоденький рабочий Игорь.

– Нищьего, разойдусь помаленьку. Может, сегодня и не успеем добраться до  лагеря, но, по крайней мере, спустимся в долину Кибраса – от этой скудости. Там хоть ягоды есть, орех, опять же колба, – весело посмотрев на Андрея, шутканул Коков.

Андрей, откровенно скривив физиономию, отвернулся. Он никак не мог простить начальнику убежавшее «мясо».

Образцов пород и проб руды на химический анализ Коков наколотил много и теперь методично распределял груз; часть груза он забрал у щупленького Игорька и переложил в свой рюкзак.

– Присядем на дорожку – наконец, произнёс он и медленно опустился на валежину.

Дождь к тому времени прекратился, Коков попытался встать, боль снова отдалась внутри, но, претерпевая её, он все же  поднялся и накинул на плечи тяжёлый рюкзак.

Шли медленно – сказывалось недоедание и усталость. Лямки всё сильней резали плечи, и парнишки подкладывали под них ладошки. Часто и подолгу тормозились на черничниках. Иногда на пути взлетали рябчики, но Коков даже не пытался в них стрелять.

Когда добрели до устья второго ручья уже начало смеркаться. На небе тем временем снова собрались тяжёлые тучи, и разразилась гроза. В спешке выбрали пихту покрупнее и, сморённые усталостью, привалились к стволу. Пихтовые лапы через некоторое время стали пропускать дождевую воду: крупные сборные капли воды начали просачиваться и падать на одежду. Парни равнодушно смотрели на эту капель – усталость клонила в дрёму. Оценив ситуацию, Коков стал обламывать сухие замшелые сучки со ствола пихтушки. Рабочие не шевелились, им даже лень было смотреть, как начальник разводит костёрок. Вскоре запахло дымом и повеяло теплом; однако сучья быстро прогорали и нужны были дрова покрупнее. Невдалеке стояла накренившаяся высохшая пихтушка. Молча, невзирая  на боль в боку и на непрекращающийся дождь, Коков направился к ней. Действенный пример образумил рабочих: они нехотя поднялись и приступили к заготовке дров. Вскоре сообща натаскали целую кучу обомшелого сушняка.

 Промокшие дрова горели плохо, шипели, отплёвывались пеной, но всё же середина костра дышала жаром. С промокшей одежды повалил пар. От тепла стало снова клонить в сон. Гроза не прекращалась всю ночь, костёр сильно чадил, но всё ж понемногу тлел.

Среди ночи, сотрясаемый ознобом, Игорь тихо обратился к начальнику:

– Григорий Алексеич, когда мы шли по пихтовнику, я опять видел этого – в красной шапочке…

У Кокова на мгновение перехватило дыхание, но, стараясь успокоить парнишку, он равнодушно вымолвил:

– Ну и что?.. Живёт он здесь – это его среда обитания. Отдыхай, Игорёк – скоро светать будет, поспи хоть немного.

Но сам Коков до утра так и не сомкнул глаз: в монотонных речных переливах ему вдруг причудилось нашёптывание, постепенно переходящее в наговор. В полудрёме привиделся вдруг чёрный шаман, который, стоя за кустами с бубном в руках, призывал злых духов Эрлик-хана из нижнего мира. Гортанный голос звучал всё отчётливей, всё явственней, – не выдержав, Коков встал и направился к реке. Вода, омывая крупный валун, говорливо булькатила на сливе о чём-то о своём. Коков немного успокоился, кое-как раскурил отсыревшую сигарету и вернулся на место. Подложил в затухающий костёр вымокших дров, и тот густо  зачадил едким пихтовым дымом.

К утру костёр окончательно залило дождём. И как только стало сереть, вымокшие и продрогшие ночевщики выбрались из-под пихты. Всех била трясучка – до озноба, до стука в зубах, и, чтобы как-то разогнать по жилам застоявшуюся кровь, не мешкая, набросили на плечи рюкзаки и шустро пошли по тропе. Вскоре от быстрой ходьбы согрелись, но сказывалась усталость: заданный вначале резвый темп стал вялым, и как только на пути встречались ягодники, останавливались и подолгу паслись, заполняя пустой желудок спелой черникой. На одинокие кедры уже никто не обращал внимания – лезть на дерево не было сил, а упавшие от ветродуя шишки быстро вышелушивались запасливыми местными бурундуками. Так потихоньку, с частыми остановками, они продвигались к лагерю.

А в лагере уже было принято решение – с завтрашнего утра начать поиски пропавшей группы, когда к концу дня на тропке, ведущей в лагерь, показался прихрамывающий Коков. Плечи его были придавлены тяжестью рюкзака, покрасневшие глаза и осунувшиеся лицо говорили об усталости и последствиях сырой ночи под проливным холодным дождём.

– Алексеич! Все вернулись? Что случилось? А парни где? – взволновано начал задавать вопросы старший геолог Пётр Артемич.

– Потом… Парни идут… – тихо произнёс Коков уставшим голосом и направился к костру.

Через некоторое время на тропе показались маршрутные рабочие. Ноги их заплетались. Андрей Скуба, дотащив рюкзак до первой палатки, сбросил его с плеч, словно тяжёлое надоевшее ярмо, и прямиком направился к столу. На столе были остатки вечерней рисовой каши, и он с остервенением, не отвечая на вопросы, принялся засовывать себе в рот куски холодного слипшегося риса.

Маршрутный рабочий Игорь Шабалдин дотащил рюкзак до стола и тоже присоединился к Андрею. Игорю не было ещё и восемнадцати – он очень устал: был бледен и, с трудом открывая запёкшийся рот, медленно и молча поглощал куски холодной каши.

– Одна банка тушёнки – за три дня! На троих!! – наконец начал возмущённо выговаривать Скуба, затем в полголоса добавил: – В гробе я видал такие походы…

Его ни кто не перебивал: по сути, он был прав и, чувствуя молчаливую поддержку, Андрюха продолжал распаляться:

– Нет, главное хоть бы ружьё с собой взяли: столько рябчиков, а мы… только зубами щёлкаем, – и, повернувшись в сторону начальника, уже с несколько остуженной холодным рисом злобой добавил: – А с вашим наганом только воробьев пугать: в оленя и то попасть не могли… а столько мяса было…

Холодный рис быстро убывал из чашки: парни наголодались.

– Вот, Игорёха, попали мы с тобой в передел, – обращаясь уже к сидящему напротив сотоварищу, не унимался Андрей. – Считай, три дня одну черемшу жрали… А чё с неё толку-то – одна ведь вонь только… Тоже мне, – «витами-и-ины!..» – протянул он, очевидно передразнивая Кокова.

Елена, готовя наспех похлёбку, суетилась у костра и изредка бросала короткие, но полные сочувствия, жалости и ещё чего-то неуловимо тёплого взгляды в сторону долговязой фигуры Андрея. Чувствуя этот взгляд, Андрей низко опустил голову и замолчал.

– Так что случилось, Алексеич? – снова спросил старший геолог.

– Да, далековато ушли… – как бы нехотя стал рассказывать Коков. –  Я встретил там довольно интересную минерализацию… Решил сразу отобрать пробы для анализов – ну и как-то проследить зону... Мешков вот только не хватило.

При этих словах Андрей осуждающе покачал головой; рюкзак у него и так был набит пробами под завязку.

Коков высморкался рядом с костром, потрогал рукой голову и продолжил:

– Решил ночевать – снова туда идти далековато. На следующий день обследовали прилегающую территорию. Да неудащьно… Но пока думаю, что зона тянет, как минимум, на хорошее редкометальное проявление!

– Что за минерализация? – задал встречный вопрос Артемич.

– Потом… Образцы – там, в рюкзаках – вместе посмотрим.

– Отдохнуть тебе надо, Алексееич, и подлечиться, – перебил Волков. – Ты бы пока поел чего-нибудь, а Елена сейчас горячего приготовит.

– Есть не хощется, я лучше пойду – полежу. Вот чайку бы свежего с малиной…

Коков ушёл в палатку. Приготовленный Еленой горячий суп он есть не стал, а только слышно было, как громко пошвыркивал целебный чаёк. У него поднялась температура и болел ушибленный бок, а ночью открылся сильный надрывный кашель. Врача в такой ситуации не вызовешь, и лечение организовали народными средствами.  Парни тоже подкашливали и вовсю сопели носами, но их молодые организмы легче переносили простуду.

Постепенно, благодаря травяным отварам, Коков начал выздоравливать и на третий день поднялся на ноги. Парни тоже пришли в себя и снова готовы были идти в маршрут. Отряд уже давно выбился из графика работ, отчего Коков торопил с выполнением объёмов; времени оставалось совсем мало – его просто уже не было, потому что по утверждённому плану отряд должен был закончить «Кибрас» в августе и переехать на другой участок. О своём «блицкриге» он уже не вспоминал и думал теперь лишь о том, как бы довести эту партию до логического завершения – закрыть площадь необходимой сетью маршрутных исследований, но и та минерализованная зона не давала ему теперь покоя.

На следующее утро геологи разошлись по маршрутам, Коков оставался в лагере; травма ещё давала о себе знать, и он проводил день в мучительном ожидании. Он исхудал, осунулся, спал с лица, от природы желтоватая кожа его стала совсем тёмной, и только чёрные глаза за круглыми стёклами очков по-прежнему с энтузиазмом блестели на измождённом  лице. Вечером Коков собрал всех геологов и внёс коррективы в ближайшие планы.

– Подкинула природа нам дополнительную задачку…– осторожно начал разговор Коков. – Подарощек!.. – от которого не отказываются…

– Ты, наверное, имеешь в виду то дальнее проявление, – вмешался Волков, – до которого почти день ходу… Да уж! Тут с основными объёмами запарились… а ещё это… Как специально – подбросили…

– Хотелось мне самому проследить эту зону, да видно не смогу, – продолжал Коков. – Далековато – боюсь с моим боком не дойду. Придётся, наверное, вам ещё раз туда сходить и нащупать её в правых ручьях. А я, дай бог, к завтрему маленько оклемаюсь и пойду в левый борт – в ближний распадок. Надо попытаться её оконтурить! Радиометры обязательно нужно взять…

При этих словах, Кокова снова начал бить надрывный кашель.

– Да отдохни ты, Алексеич! Сходим мы сами, – прервал его старший геолог. – Поправляться тебе надо. Образцы пород мы посмотрели, и теперь эта минерализация сама в глаза полезет. Нет, – так радиометрами нащупаем, а скорее всего, она приурочена вот к этой зоне нарушений, – указывая пальцем на карту, пояснил Артемич.

– Не могу я сидеть, извожусь прямо весь, – ответил Коков. – Потихоньку дойду до ближнего лога.

На следующий день ещё до завтрака начал накрапывать дождь и к девяти часам разошёлся в полную силу.

– Давно не было! – зло выдавил из себя Коков, поглядывая поверх круглых очков в серое небо.

Он чувствовал себя в цейтноте: нервно ходил от костра к палатке, не находя себе места; временами его донимал кашель и, потирая ушибленный бок, он беспардонно ругал погоду:

– Да что за хренотень такая! Не может же он лить бесконечно. Первый раз на моём веку такое, и откуда он только берётся... Когда же он, паскудник, даст нам закончить работу?

Действительно, погода в этом году была на редкость аномальной. Никто из опытных геологов не мог припомнить в прошлом такого дождливого сезона. Грозовые тучи, казалось, кружили в непрерывном «водовороте» неба над палаточным лагерем и, словно стадо вечерних дойных коров,  опрастывались в долину Кибраса. Казалось, что все облака, плывущие по небу, попадают в этот водоворот и уже остаются в его кружении навсегда, пока не прольются на землю дождями.

 К вечеру следующего дня дождь наконец-то прекратился. Похолодало. Это вселило в душу начальника трепетную надежду на улучшение погоды, и он с успокоенной душой лёг спать.

Ночь выдалась необыкновенно холодная; геологи кутались в сырые спальники, но всё равно холод пробирал до костей. Небо вызвездило. Опустившаяся на лагерь стужа подняла людей средь ночи и заставила растапливать импровизированные печурки. За стенками палаток трава покрылась изморозью, а земля под ногами затвердела и смёрзлась в сплошную ледяную  корку.

Во второй половине ночи по брезенту тихо-тихо зашелестели льдинки мелкого сухого снега. Этот вначале робкий стук нежданной зимы становился всё настойчивее, увереннее и наконец, как бы обнаглев, зашуршал по крышам в полную силу. Со временем шорох снега становился всё тише, ленивее, и вскоре всё замолкло – немая глухота, словно ватой, забила уши и глубоким гипнотическим сном опустилась на стоянку.

К рассвету лагерь оказался погребённым под почти полуметровым слоем снега. Крыши палаток провисли от навалившейся тяжести, белизна толстым ковром закрыла всё вокруг, слепила глаза, и только кострище под тентом зияло маленькой чёрной дырой.

Лагерь притих. Рабочие не выходили из палатки, лишь только слышались их приглушённые матерные пересуды. Температура воздуха была явно ниже десяти градусов.

Коков уже давно выбрался из спальника, оделся и вышел наружу. После палаточного сумрака слепящая белизна резко ударила по глазам. Он добрёл до чёрного островка кострища, тихо присел на берёзовый комель. Немного привыкнув к яркому свету, огляделся. Заснеженная тайга в вопросительном молчании дышала холодом. Примолкли и притаились птицы – ни движения, ни звука. Но тут  глаза его уловили какое-то чёрное мельканье в ветвях пихтушки. Ещё не успев как следует рассмотреть птицу, он понял, что это дятел.

Его уже не удивило появление желны – всё это было похоже на сон. «Но, что это? Совпадение? Не много ли совпадений? – рассуждал Коков. – Второй раз с появлением чёрного дятла в лагере погода преподносит сюрпризы! Это уже похоже на правило».

Всё это не вписывалось в рамки его строгого логического мышления, но отойти от фактов он не мог  – «Видно не на пустом месте сложена притча о чёрном дятле, – подумал Коков. – Какая-то необъяснимая связь между этим всё же существует».

Мысли его ещё поблуждали некоторое время по закоулкам отрывистых знаний об языческих богах и не найдя нужного ответа вернулись к реальному восприятию действительности. Он снова ощутил себя игроком за привычной шахматной доской и стал искать выход из трудной позиции.

 Вид у него был задумчивый и отрешённый: такого «подлого» хода от природы он уж никак не ожидал и теперь пытался правильно оценить сложившуюся ситуацию. (В этот момент он был похож на «белого короля» обнаружившего единственную чёрную клетку на многомиллионноклеточном забелённом игровом поле). Это, пожалуй, был самый тяжёлый и неожиданный ход сделанный её величеством Природой. Снег выпал раньше, чем это обычно бывает в алатауской тайге, это был удар.

Природа, облачённая  этим утром в белые одежды,  как бы насмехаясь над его тщетными усилиями, словно вопрошала: ваш ход – гроссмейстер!? Теперь дальнейшие события полностью зависели от ответного хода начальника.

Из практики полевых работ геологи знали, что первый снег в горах Кузнецкого Алатау выпадает, как правило, после двадцатых чисел сентября и держится до первых солнечных октябрьских деньков. Затем под лучами лживого предзимнего солнца снег тает и сходит напрочь. А в иной год бывает, солнце так в октябре припечёт, что обманутая вернувшимся теплом растительность начинает вновь пробуждаться: тальники набухают почками, вялые уже травы спешат к солнцу новыми нежными росточками. Но как всегда, к концу месяца резко холодает, и второй октябрьский снег уже основательно покрывает землю.

Сентябрьский снег в прошлые годы всегда выпадал мокрый и липкий. Сейчас же на Кибрасские горы опустилась настоящая зима: мороз не ослабевал, снег был сухим и лежал толстым ровным покрывалом, его даже буранило от  порывов холодного ветра.

Послушали сводку погоды – «Новосибирск-метео» ничего утешительного в прогнозах не сообщил: в горах при прояснении синоптики обещали до минус пятнадцати.

Часам к одиннадцати голод заставил людей выбраться из нагретых спальников; вид у всех был слегка очумелый – никто не радовался первому снегу. Сумрачные рабочие, похрустывая снежком, молча подались на заготовку дров, растерянная Елена, согревая дыханием руки, пыталась развести костёр. Хотелось горячего чаю и,  захватив вёдра, Коков спустился к реке. На реке образовались обширные забереги. Лёд был толстым и спокойно держал человека, только у самой кромки чёрной воды он становился тоньше. По реке уже поплыло сало – смесь снега  и промороженной до тонких кристалликов  воды.

Поздний завтрак начался в гробовом молчании. Рабочие переглядывались меж собой и, наконец, Андрей Скуба высказал то, что было у всех на уме:

– Григорий Алексеич, пора домой. Вызывай вертолёт – зима пришла…А то крякнем мы здесь!?

Коков не ответил на брошенную реплику и продолжал мучительно перебирать в голове все возможные варианты. Он понимал, что, говоря языком шахматистов, этот блокирующий ход со стороны природы – грозит  ему матом; ко всему прочему – продукты уже на исходе. Неотступно преследовала мысль о проигрыше и сдаче партии: бросить недоработанный участок, аварийно вызвать вертолёт и вернуться на базу. Но бросать   неоконченную партию, не изучив все варианты, не в его правилах. Всё это время он силился правильно оценить позицию и принять единственно верное решение. Партия ведь ещё не проиграна – есть ещё надежда. Должна же вернуться отступившая и заблудившаяся где-то осень, пусть хоть и с её надоевшими дождями. Вопрос – как скоро это произойдёт? И продукты!.. Ведь в запаснике остались последние горстки крупы!.. Гроссмейстер с полузакрытыми глазами  как бы в полузабытьи, сидел окутанный дымом костра  и думал, думал…

После завтрака Коков подозвал к себе молодого геолога Дмитрия Камелина и поделился своими размышлениями:

– Прошлый раз, когда мы возвращались с верхнего ручья, я по дороге видел лосинную тропу – был свежий след. Из оружия у нас только твой шестнадцатый калибр да мой наган. А что если сходить и посидеть!? Чем щёрт не шутит…

Казалось, что «гроссмейстер» нашёл выход из сложной ситуации; свежее мясо сейчас весьма кстати. Однако это, простое на первый взгляд решение хоть и было интересным, но «попахивало» авантюрой – ведь нужно ещё добыть это мясо в заснеженной холодной тайге. Вместе с тем выбора нет – при таком холоде нужна калорийная пища, и после недолгих раздумий решили назавтра попытать счастья.

До конца дня тщательно готовились к предстоящей охоте; случай особый – ответственный. Во избежание осечек снарядили «свежие» патроны с жаканами, Коков, наконец, занялся пристрелкой своего нагана – за лагерем были слышны одинокие пробные выстрелы.

В этот вечер Коков рано покинул собрание у костра: лишь только начало темнеть, он ушёл в палатку. Ему вдруг вспомнились рассказы стариков о священном обряде «шачиг», совершаемом перед выходом на охоту, и теперь втайне, словно всё ещё стыдясь языческих обычаев своего народа, он взывал к духам ээзи и молил хозяина гор – Хубай-хана – о помощи и удаче. Неожиданно он вдруг ощутил себя маленькой частицей огромного Мира, толикой, маковым зёрнышком в бескрайних просторах, окружившей его со всех сторон, заснеженной тайги.  И в этом уединении измученная сомнениями душа его, ища живительную подпитку, потянулась к корням его народа, и этот зов предков разбудил в нём сохранившийся ещё в его хакасской крови инстинкт охотника, добытчика, мужчины-кормильца.

Ранним утром, после недолгих сборов, охотники отправились к верхнему притоку Кибраса. Продвигались медленно – снегу навалило почти по колено, он был рыхлый и проваливался под ногами до самой земли. Но скоро снегопад прекратился, и среди белых облаков стали появляться окошки бледно-голубого неба, через которые изредка проглядывало слепящее солнце. До примеченной Коковым звериной тропы было около семи километров. Добрались до места ещё засветло. Коков хорошо запомнил место и, не доходя тридцати метров до тропы, остановился и стал показывать Дмитрию цепочку припорошенных снегом следов.

– Ходит зверь. Давай будем устраиваться.

В густом островке пихтача с подветренной стороны охотники устроили засидку. Метрах в тридцати тропа выходила на открытый участок и хорошо просматривалась из укрытия. Медленно потекли часы ожидания. Разгорячённые ходьбой геологи сначала не ощущали холода, но постепенно пот стал остывать и по телу пополз лёгкий озноб. Уже прошло около трёх часов, а зверь всё не появлялся. Сверлила мысль: что если лось сегодня совсем не объявится, и только зря мы здесь тратим время? Хотелось курить и как-то разогнать по жилам застоявшуюся кровь, но нужно было сидеть тихо и терпеливо ждать, ждать и ждать…

Вдруг Коков приподнял руку и стал внимательно вслушиваться в таёжную тишину. Сначала слышалось только тонкое попискивание синичек над головами, но вдруг чуть слышно треснула ветка, потом ещё, и по земле донеслись глухие удары тяжёлых копыт.

Сохатый размашистым шагом выскочил на поляну и вскоре поравнялся с пихтачом. Камелину с трудом удалось справиться с волнением и остановить дрожь от озноба. Тщательно выцелев лопатку зверя, Дмитрий нажал на спусковой крючок. Зверь, как бы споткнувшись, шарахнулся в сторону; сухо захлопал коковский наган. Кроша ветви, лось ломанулся сквозь кусты в сторону от тропы. Геологи устремились следом. «Неужели промазали» – беспокойно на бегу работала мысль. Камелин уже успел перезарядить ружьё, Коков на бегу набивал опустошённый барабан. Когда поравнялись с местом, где только что был лось, увидели на снегу капли крови, напоминавшие чем-то рассыпанную клюкву в сахаре. Далее пурпурные отметины цепочкой тянулись к кустам по следу бежавшего лося и уходили в согру.

– Зверь ранен, надо доставать! – сухо произнёс Коков, и охотники устремились по следу. Крови на снегу становилось всё больше и больше. Через некоторое время впереди замаячил мощный силуэт остановившегося в кустах зверя. Теряя последние силы, он повернулся к своим преследователям и низко наклонил голову – в налившихся кровью глазах была решимость к последней смертельной схватке. Не добегая сорока метров, геологи повторили залп; сохатый сорвался с места и вскоре скрылся из поля зрения.

– Сколько же силы у этого зверя, – с чувством уважения в голосе вымолвил Коков и стал осторожно продвигаться по кровавому следу.

Пройдя ещё полсотни метров, преследователи услышали тяжёлое надрывное дыхание – лось лежал на боку и, вытянув ноги, хрипел кровавой пеной. Остановились. Затем стали медленно приближаться к тучному телу. Коков осторожно подошёл со стороны головы зверя и разрядил наган ему в ухо. Лось затих. Сложное чувство невероятной удачи, охотничьего азарта и затаённой, упрятанной в глубине души жалости овладело людьми. Большие влажные глаза лесного великана, несмотря ни на что, оставались добрыми, – они теряли осмысленное выражение, медленно угасали вместе с его могучей жизненной силой.

Однако в данной ситуации сантименты были не уместны – ведь поставленная цель была достигнута, и геологи понимали, что совершённое действо вызвано необходимостью.

 Ещё не совсем веря в свою удачу, охотники осторожно уселись на тёплую тушу зверя и, наконец-то, закурили. Поглаживая рукой жёсткую лосинную шерсть на боку повергнутого великана, Камелин вдруг обнаружил, что пальцы постоянно попадали в глубокие кровоточащие дыры на теле сохатого.

– Как же он бежал с такими ранами?! – непроизвольно вырвалось у него.

– Да, силён зверь, – ответил Коков и, затянувшись дымком, сощурил свои азиатские глаза. – Однако дело к ночи, надо что-то делать с добыщей.

– Пожалуй, килограмм триста одного только мяса, – ответил Дмитрий, пытаясь приподнять заднюю ногу зверя. – Надо идти за подмогой.

– Вот что мы сделаем, – вдруг уверенно заявил Коков. – Ты, не мешкая, отправляйся в лагерь, – дотемна ещё успеешь. А я устроюсь вон в том пихтаче до утра. Дров здесь много – не замёрзну. Соберёте все рюкзаки… и утром подходите.

– Холодновато, Алексеич! Может всё-таки… – пытался протестовать Дмитрий.

– Нет! – оборвал его Коков. – Время щас ещё осеннее, зима эта временная – медведи ещё не залегли и рыщут в поисках пищи, чтоб жирок нагулять. Буду всю нощь жечь костёр, а то можем остаться без мяса. Что тогда?! Второго такого случая не представится. Надо рисковать – пока местные духи нам помогают, – закончил он, набивая барабан недостающими патронами.

Спорить с начальником было бесполезно, и вскоре Камелин по старому следу отправился в обратный путь.

Смеркалось. Вечерняя мгла уже опустила на снежную белизну индиговую вуаль, и только макушки пихт светились ещё розовым светом, отражая последние лучи заходящего солнца. Строчка следов, убегающих вдаль одиноким волнистым стежком по хвойно-снежному кружеву, хорошо просматривалась и уверенно вела к стоянке.

В лагерь Камелин пришёл уже в полных сумерках. На стоянке было дымно: дым валил из всех «консервных» труб, ярко горел костёр. Люди у костра грелись «крутым» чаем; все очень удивились, что он пришёл один, но когда узнали о невероятной удаче, воспрянули духом, засуетились и начали готовиться к предстоящему походу.

Утром, как только забрезжил рассвет, все обитатели лагеря были на ногах;  тени сумрачного настроения исчезли с усталых лиц и теперь они выражали деловитость и устремлённость.

 Снаряжение для похода за мясом было подготовлено ещё вечером, и с первыми лучами солнца, блеснувшими из-за заснеженных макушек пихт, шесть человек гуськом вышли из лагеря.

Ночью выпал снежок, он слегка припорошил пробитую тропу, но всё равно полностью не засыпал вчерашние следы, и, оттеняясь густой голубизной на ровной поверхности искрящегося снега, они указывали направление пути.

Уже ближе к месту вчерашней охоты всех взволновало одно непредвиденное обстоятельство – вчерашнюю тропу несколько раз пересёк медвежий след. В голове у всех засвербел вопрос: как там Алексеич!? И это только быстрее гнало людей по тропе и заставляло держаться вместе.

А Кокова всю прошедшую ночь будоражили неотвязные  жуткие видения – в отблесках огня ему мерещились чёрные тени, извивающиеся в немыслимой дикарской пляске. Оставшись наедине с тайгой, он уже не мог абстрагироваться от ощущения потустороннего мира, не мог остановить поток нахлынувших  на него воспоминаний.  Крепко сжимая в руке наган, он в полудрёме гнал от себя видения и дурные мысли, пытаясь вернуться к реальности. Часто подбрасывал в костёр сухих дров, пытаясь тем самым расширить и осветить тёмное нависающее над ним пространство. Но в жилах его уже бунтовала кровь предков, и по каким-то потаённым каналам она всё настойчивее прорастала в мозг животным страхом перед непонятным, необъяснимым. Страх этот постепенно концентрировался в его голове, превращаясь в липкий плотный комок. Из этого липкого сгустка выплыли позабытые уже укоры давно умерших стариков в непочтении к памяти и обычаям предков и следом – ужасная гримаса чёрного шамана.

К рассвету блуждающие тени исчезли, и, немного успокоившись, Коков принялся разделывать лосинную тушу. Делал он это обстоятельно, не торопясь, с удовольствием; всплыли в памяти картины из далёкого детства – привычки и обычаи его немногочисленного, но жизнестойкого  народа. В душе его зазвучали напевы Июсских степей – алаптыг намах, слышанные им когда-то от сказителя-хайгжи в сопровождении мелодичного девятиструнного чатхана…

Коков знал, что скоро должны подойти его товарищи и жарил на углях сочную вырезку. Но не только!.. Из обрывков детских воспоминаний он восстановил в памяти, как мог, порядок обряда жертвоприношения и благодарения доброго духа за удачную охоту. Ничего лучшего он не придумал, как пожертвовать богам лучшие куски печени и сердце. И странно – нервы его окончательно успокоились, пропали липкие страхи, и он ощутил лёгкость в душе. Только в голове его произошло какое-то раздвоение: одна её половина соглашалась с древним обрядом его предков, другая всё ещё полнилась аналитикой и «логизмом», отвергая всё сверхъестественное…

Геологи, бредя по снегу, преодолевали километр за километром; труднее всего было первому – поэтому тропили снег по очереди. На подходе к ночёвке начальника из согры потянуло ароматом жареной дичины. Лица геологов повеселели в предвкушении сытного завтрака, а у Андрея Скубы словно крылья выросли за спиной, и он, опережая всех, прямо-таки полетел на этот шашлычный запах.

После радостной встречи, за плотным завтраком рассказали Кокову о медвежьих следах, пересекающихся с тропой. Как потом выяснилось,  косолапый, почуяв запах крови, бродил рядом с убитым лосем, но не решился подойти близко к горящему костру – чуть поодаль метрах в пятидесяти весь снег был примят медвежьими лапами.

– Как бы этот хозяин тайги не пришёл за мясом к нам в лагерь, – высказался Коков, скрывая за прищуром глаз внезапно охватившее его волнение из-за щекотливых обстоятельств ночёвки. К медведю хакасы издревле относились уважительно, считая его братом человека, и охота на него сопровождалась сложным обрядом.

 Чуть в стороне от костра из снега торчал наскоро обтёсанный ножом пихтовый столбик. Он весь был умазан кровью, а на заострённой макушке были нанизаны кусочки печени. «Суеверен стал Коков, – подумалось Камелину. – Видно надумал ночью поблагодарить местных духов за вчерашнюю удачу».

Заметив изучающий взгляд сослуживца, Коков поспешил к разделанной туше и принялся распределять сохатину на клади.

Слегка подмёрзшее мясо уложили в рюкзаки; присели отдохнуть на дорожку. Шкуру, крупные кости, требуху и голову оставили на окровавленном снегу – как бы в подарок медведю, который, по всей видимости, должен был обязательно вернуться на это место.

– Да уж, гостинец – рожки да ножки, – высказался рабочий Павел. – Вряд ли косолапый будет доволен этими остатками с барского стола.

В тёмной чаще урмана неожиданно хрустнул сучок, беспокойно закричала взволнованная сойка – и снова всё стихло. Подспудное чувство незримого присутствия медведя овладело геологами и уже не покидало их на протяжении всего пути до лагеря. Любые шорохи, хрусты, доносившиеся из густых зарослей, вызывали волнение, холодили душу и мелкой дрожью отдавались в коленях. Но всё-таки радостное чувство промысловой удачи преобладало, и геологи резво шли по пробитой снежной тропе, несмотря на тяжёлую ношу.

Вслед удаляющимся геологам из дальнего пихтовника донёсся пронзительно-тоскливый крик желны. Коков слышал этот крик, но даже не повернул головы: что-то прощальное и безнадёжное послышалось ему в этом крике. Он был в этом уверен: ведь смирив свою гордыню и пообщавшись с памятью предков, он обрёл покой и надежду на то, что вершитель судеб Чарлых-чаян не оставит теперь его во власти злых духов Эрлик-хана.

 

Мяса было много, так много, что в походном хозяйстве не нашлось достаточного количества соли и свободной посуды, чтобы всё засолить; одна только печень занимала целое ведро. Пришлось геологам срочно сооружать коптильню, а из оставшейся лосятины варить тушёнку. Но зато теперь все были заняты работой: пропала хандра и появилась решимость стоять до конца – ждать хорошей погоды и доработать участок.

Чтобы поддерживать в палатках плюсовую температуру, жильцам приходилось по очереди с утра до ночи топить неказистые «кастрюльки»; стенки палаток засыпали снегом, чтобы скудное тепло меньше выдувало ветром.

  Температура воздуха по-прежнему держалась на минусовых отметках. В палатках трудно было дышать – кастрюльные печи коптили, особенно на стыках наборных труб, – отчего спальники, одежда да и сами люди пропитались дымом и пахли копчёностями. Геологи заросли щетиной, умывались редко: ледяная вода за кромкой заберегов ломила руки, и многие просто обтирали лицо снегом. Только Андрей Скуба каждое утро оголял свой поджарый торс и шёл на реку обтираться холодной водой. Елена всегда с замиранием сердца наблюдала за его процедурой и сразу же прятала свой взгляд, как только Андрюха поворачивался к ней. Застенчивое, тщетно скрываемое чувство нельзя было утаить от глаз обитателей стоянки. Все понимали и надеялись, что в этой проморожённой тайге между ними, может быть, зарождается та самая, всё реже и реже встречающаяся, большая настоящая любовь. Недаром людьми подмечено: «Сердце любовью согревается». Дай-то им Бог!

Через неделю колючий морозный воздух стал отступать – его вытеснила нахлынувшая волна тёплого и сырого южного ветра. Снег стал липким, рыхлым, начал оседать, и наконец с брезентовых крыш палаток заструилась весёлая капелица.

Яркое солнце быстро топило снег, отчего сплошное белое покрывало зимы расползалось на глазах и превращалось в рваные ватные клочья. Из образовавшихся в снегу прорех стала выглядывать «ошпаренная» недавним морозцем, но ещё зелёная трава. Лишь занесённые снегом гольцы продолжали по-прежнему сиять ослепительной белизной – им теперь оставаться таковыми до следующего лета.

Коков щурился на солнце и молил своего бога, чтобы эта благодать не исчезла завтра снова. Тёплая погода простояла весь день; от жарких солнечных лучей мокрые крыши палаток начали парить и сохнуть, появилась вездесущая мошкара.

До самого вечера геологи сушили брезенты, отгребали от палаток кучи волглого снега, брились. Спать легли поздно, но полной уверенности в завтрашнем дне уже не было – боялись сглазить.

Утро следующего дня, наверное, благодаря «молитвам» Кокова, выдалось солнечным, и геологи вышли в тайгу.

И, может, по стечению обстоятельств, а может, и в силу неподдающихся логическому объяснению причин, но злосчастный чёрный дятел до окончания сезона так больше и не объявился на стоянке геологов.

 

***

Установившиеся погожие деньки позволили геологам вскоре закончить изучение участка. Уже сидя на косе в ожидании вертолёта, Коков, вслушиваясь  в ровный шум переката, пытался проанализировать свою «игру» на Кибрасской площади. Он счёл её неубедительной, да и вообще пришёл к выводу, что вся его шахматная баталия с тайгой оказалась полной бессмыслицей – нелепо играть с Природой по правилам, выдуманным человеком, оттого что сам человек всего лишь частица её. До него только теперь дошло, что не он был гроссмейстером в этой игре, что владел он ситуацией лишь настолько, насколько ему было позволено кем-то многомудрым, и сам-то он был лишь фигурой на игровом поле. Кто-то не только передвигал её, не считаясь с его планами и желаниями, но и, как ему стало казаться, пытался через преграды и лишения внушить ему простые истины. Но более всего сейчас его волновал вопрос о происшедших в нём переменах. На протяжении всей своей сознательной жизни, он чувствовал себя уверенно и даже комфортно, но было в глубине души его какое-то беспокойное чувство непреднамеренного предательства. Это чувство всегда щемило ему сердце, когда он вспоминал родной аал в долине Белого Июса. Вот и сейчас мысли перенесли его в далёкое детство…

На время летних каникул родители увозили Гриню в родное селение – к здравствующей тогда ещё бабке. И однажды, когда старуха узнала о его необыкновенной одарённости, вспомнила о предсказании шамана и подробно поведала о нём внуку. 

Воспоминания из детства были для Кокова приятны, как вдруг пришедшая мысль иглой прошила его сознание. «Ведь было в предсказании шамана… условие! – лёгкая дрожь, пробежав по телу, выступила на лбу испариной. – Неужели сбывается пророчество?..» – нащупав на отсыревшем челе памятную вмятину, подумал Коков. «Он так возгордился своими успехами в жизни, что совсем забыл об условии… Не случайно он оказался под влиянием злых духов и чёрный дятел стал, очевидно, лишь предвестником злоключений. Возможно, случилось бы и большое несчастье, не обратись он вовремя за помощью к Хубай-хану. Ведь смирив гордыню и вспомнив обычаи предков, он, по сути, выполнил условия предсказания и вернулся в круг. Вот почему добрые духи вновь повернулись к нему, и тень чёрного шамана исчезла. «Да уж, -подумал он, – воистину говорят: «Против притчи не поспоришь и от судьбы не уйдёшь».

Он благодарен был теперь своей бабке, которая до последнего своего дня рассказывала ему о предках и заверяла, что он должен помнить семь поколений своего рода – в этом жизненная сила. А чтобы быть достойным деяний предков ему следует ещё заслужить 200-летнюю память.

 Происшедшие с ним метаморфозы уже не тяготили его просвещённое сознание, напротив, он открыл для себя таинственную, до конца не изведанную и волнующую его область знаний, находящуюся за чертой обыденного восприятия мироздания.

Обратившись к корням и обычаям своего народа, он получил живительную подпитку от дыхания материнской земли, ощутил себя на перекрёстке времён – свершившегося и грядущего. Теперь Коков чувствовал в душе уравновешенность, мощный прилив новых сил, уверенность в дне завтрашнем и готовность своими деяниями заслужить память своего маленького народа.

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.