Семинский Орёл

Рейтинг:   / 0

ПлохоОтлично 

Подробности

Категория: Проза

Автор: Сергей Чиняев

Просмотров: 2740

2007 год, Выпуск № 1

пусть опять и опять предо мною плывут наяву
синий буйвол, и белый орёл, и форель золотая ...
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Б. Окуджава

В горах Алтая – там, где Чуйский тракт серой лентой взлетает на Семинский перевал, где гружёные машины, одолевая нескончаемый тягун, натужно ревут раскалёнными двигателями, – на замшелой придорожной скале сидел одинокий орёл. Он иногда прилетал сюда и, устроившись в ветвях старой сосны, внимательно наблюдал за ползущими на перевал грузовиками, словно пытался распознать среди них старого знакомца.

Ещё совсем недавно орёл жил вместе с людьми. С тех пор прошло уже несколько лет, но память птицы ещё хранила картины из прошлого: помнилась рычащая и пахнущая бензином машина, белые голые руки человека и запах его дымного жилища. Возможно, он ещё надеялся на встречу с человеком ...

Эта история с орлом приключилась в памятное для меня лето 1971 года. База Чергинской геолого-съемочной партии располагалась тогда на самом краю Чуйского тракта. В посёлке Черга у местного жителя Фролыча геологами была арендована половина рубленого пятистенного дома и сарай под жестяной склад. Жена у Фролыча умерла, дети разъехались по промышленным городам, и дом большей частью пустовал. Фролыч с тоски пил и поэтому всегда испытывал нужду в деньгах; помесячную плату за аренду дома он просаживал в первые же дни и только потом выходил на работу в совхоз, где числился объездчиком маральего парка. Большого хозяйства у Фролыча не было, и уж, наверно, просто по привычке он держал пару десятков цыплят, собаку да кошку. Дом стоял на пригорке, и из него хорошо просматривался Чуйский тракт, или «шосейка», как её называл Фролыч, – оттуда он постоянно ждал приезда своих близких.

Геологи редко появлялись на базе и всё лето работали с полевого лагеря, не доставляя больших хлопот хозяину дома. И Фролыч, как любитель побеседовать «за жизь», иногда сам приезжал в лагерь геологов – в гости.

К тому времени я только что закончил десятилетку и устроился в партию рабочим на геологическую съёмку. В один из выходных дней мне неуёмно захотелось побродить по горам и осмотреться окрест. В предвкушении получить яркие впечатления, не долго думая, я устремился к ближайшей вершине; захватил с собой ружьё.

Сил в то время было много – молодых, свежих, не потраченных, и я без отдыха и усталости легко взбирался по кручам. С вершинки моему взору открылась завораживающая картина: подёрнутые голубой дымкой бескрайние горные хребты цепью тянулись до самого горизонта. Я долго сидел на юру, любуясь открывшейся панорамой.

День медленно угасал: солнце огромным огненным шаром повисло над горизонтом, и скалы, трава, деревья на вершине окрасились ярким багряно-оранжевым отсветом, словно от сияния расплавленного металла в доменной печи. Солнце опускалось всё ниже и ниже, и яркое огненное сияние его постепенно тускнело, багровело – будто медленно остывал вынутый из горна калёный металл.

Пора было возвращаться. С хорошим настроением я стал быстро спускаться в долину реки Семы. Вдруг с высокой сосны сорвалась огромная птица и, медленно планируя меж деревьев, устремилась вниз по склону. Скинув с плеча ружьё, почти не целясь и особо не задумываясь, я выстрелил в направлении птицы. Огромная птица, изломав линию полёта, неуверенно кружа, стала падать на землю. «Зачем!?» – резанула запоздалая мысль, и хорошее настроение моё сразу исчезло. Душа моя противилась содеянному – бестолковому, ненужному выстрелу. «Я ведь не хотел её убивать... просто хотелось выстрелить – навскидку, как в тех фильмах про ковбоев, – казнил я себя, всё ближе подходя к птице.

Птица сидела на земле и бесстрастным немигающим взглядом смотрела в мою сторону. Я подошёл ближе и протянул к ней руку, в надежде, что она сейчас вспорхнёт и улетит, но птица не двигалась с места, и, только слегка поворачивая голову, продолжала неотрывно следить за движением рук. Это был ещё молодой орёл, уже полностью оперившийся, но ещё с желтизной возле клюва и, очевидно, только что научившийся летать. Я взял птицу на руки и внимательно осмотрел крылья, голову, туловище: следов крови не было, не было переломов от дроби, и я даже усомнился, что вообще попал в неё. Молодой орёл, высоко держа голову с загнутым хищным клювом, продолжал холодно смотреть мне в глаза; его когти до боли вонзились мне в руку.

«Надо бы унести его в лагерь и выходить», – подумал я и сунул орла под куртку. В лагере нашёл большой деревянный ящик и соорудил что-то наподобие клетки. На вопросы товарищей: где я его взял, и что собираюсь с ним делать, отвечал, что вот, мол, нашёл подбитого, – теперь вот выхожу и отпущу.

И начались мои хлопоты и заботы: орёл ничего не хотел есть, нахохлился, сидел неподвижно, прикрыв глаза, и ни на кого не обращал внимания. Я понимал, что долго он так не протянет и стал ловить ему «свежатинку» – лягушек, ящериц и всяких других тварей – он ни к чему не притрагивался. Уходя в маршруты, я наказывал поварихе менять воду и подкармливать его. Всё было напрасно. Так прошла неделя. Я уж подумывал выпустить птицу на свободу, но орлик был ещё слаб и мог просто погибнуть. Надежда, что молодой орёл начнёт принимать пищу и воспрянет, не покидала меня.

Лагерь наш располагался на самом краю совхозного маральего парка. По утрам нас будил призывный рёв могучих рогачей, и через бревенчатую загородку мы частенько любовались грациозным бегом оленей, неторопливо выплывающих и снова растворяющихся в тумане.

Как-то по случаю завхоз купил у объездчиков парка две фляги подсоленной оленины. Фляги с мясом поставили в погреб, и повариха готовила нам наваристые щи. Я выпросил у поварихи кусок мяса, вымочил его в воде и стал палочкой подсовывать маленькие кусочки под крючковатый нос птицы. Орёл сначала воротил нос, но голод, очевидно, уже был нестерпимым, и он схватил и проглотил кусочек, затем второй, третий ... Радости моей не было конца. Вокруг клетки собрались люди, улыбались и все хотели покормить птицу. Орёл стал расправлять крылья, важно ходить по клетке – ожил.

На следующей неделе к нам заехал Фролыч. Он сочувственно посмотрел на птицу и покачал головой.

– Орёл птица вольная, негоже ей в клетке.

– Да он ещё слаб – не может летать. Вот наберётся сил – тогда и отпустим, – отреагировал я на его замечание.

– Эт ты принёс птицу!? Как же эт ты словил-то его? – прищурив хитрый глаз и поглаживая седеющую бороду, спросил меня Фролыч.

– Да, случайно ... В траве он запутался ... – ответил я, стыдясь признаваться, что стрелял в орла.

– Ну да!? Подбитый верно был?..

Орёл распушил перья и, требуя подачки, высунул из клетки хищный клюв.

– По всему видать поправляется, – продолжал Фролыч, изучая поведение орла. – Только чё ж эт вы его солониной-то кормите?

– А больше нечем, – не тушёнкой же!?

– Хе! Ладно, так и быть, привезу я ему цыплёнка – живого – пусть прилаживается. Хищник ведь. Чего поделаешь – природа его такая. Потом, поди, моих же кур-то и будет таскать, – с усмешкой закончил Фролыч и направился в середину лагеря в палатку начальника.

Вскоре нам пришлось переезжать на другое место – менять место стоянки. К орлу мы уже привыкли, и нам было жаль с ним расставаться. Птица тоже привыкла к нам и, похоже, не видела в человеке врага, хотя глаза птицы всегда оставались холодными и пронзительными. Клетку с пернатым погрузили в газик и перевезли на новое место. Имя птице мы так и не придумали, и стали звать её просто – Орёл.

Новый лагерь разбили выше в горах. Орлу предоставили больше свободы, но улетать он никуда не собирался и целыми днями разгуливал по лагерю.

Август уже потихоньку начал холодать, и по утрам на стоянку стали опускаться заморозки. Привезли с базы жестяные печки для палаток, и с вечера лагерь начинал куриться множеством синих дымов.

Мы с геологом Виктором Андреевым установили жилую палатку чуть поодаль от кухни на ровном месте за ручьём. Виктор Андреев – худощавый, блондинистый, весёлый парень с вечно улыбающимися голубыми глазами, – душа и заводила общества. Он запомнился мне в вязаной зелёной шапочке с помпончиком и распахнутой телогрейке, из-под которой светилась тельняшка. Витя – Витенька – Витюша – как его все звали, был ходячим песенником: он знал наизусть почти всех бардов и вечерами у костра, прикрыв глаза и слегка покачиваясь, выводил очередную мелодию, чем-то напоминая при этом токующего глухаря.

Орёл жил с нами: я соорудил ему жёрдочку под крышей палатки. Однажды вечером после маршрута мы с Виктором – как обычно, под зорким глазом Орла на жёрдочке, отдыхали в палатке. Поговорили, послушали новости и, забравшись в спальные мешки, принялись читать уже затёртые сонные книги. Орёл топтался на жёрдочке и, склонив голову, наблюдал за нами сверху. Потом, то ли он засиделся на своём насесте, то ли его привлекли шелестящие страницы, но он легко соскочил с жёрдочки и пристроился на раскладушке в изголовье Андреева. Сначала он внимательно смотрел в книгу, так увлеченно читаемую Виктором, потом, изогнув шею, стал заглядывать ему в лицо. Андреев уже почти засыпал над книгой и ничего не подозревал. Наблюдая за поведением птицы, я запоздалым шёпотом позвал Андреева: «Витя-а!», и когда он повернулся ко мне, знаком указал на подголовник раскладушки. Андреев поднял глаза – увидел крючковатый клюв, смотрящий ему прямо-таки в зрачок, и ... реакция его была молниеносной – всё его худощавое тело в мгновение ока сложилось и оказалось в самой глубине спальника, там, где ещё секунду назад были его ноги, и уже оттуда раздался истеричный приглушённый вопль:

– Убери свою птицу! К ядрене бабушке! Бляха муха!

Я вылез из тёплого спальника, пересадил Орла на вьючный ящик, стоящий у входа в палатку.

– Всё, вылазь! Убрал я его, – прокричал я всё ещё сидевшему в мешке и находившемуся «под впечатлением» Виктору.

– Фу-у! – высунулся наконец из спальника Андреев. – Долбать мой сизый нос! Ведь без глаза мог остаться!? Нет, это не жизнь! Надо куда-то девать эту птицу. – Потом искоса взглянул на орла и, погрозив пальцем, добавил: – У-у! Хищник!

Действительно, проблема дальнейшей судьбы Орла существовала, а с приближением окончания полевого сезона она становилась всё явственнее и требовала решения.

Однако спустя некоторое время всё разрешилось само собой.

Август уже подходил к концу, всё холоднее были утренники, и где-то в двадцатых числах на горы упал снег. Проснулись утром, – кругом белым-бело. Люди выходили из палаток, дивились, лепили снежки, неторопливо подтягиваясь к полевой кухне. Внезапная перемена погоды расстроила планы, и намеченные маршруты были отменены.

Горные хребты, покрытые ослепительной рохлостью, манили своей новью, и я надумал после завтрака отправиться в горы. Орла выпустили на прогулку по первому в его жизни подзимку: он важно ходил вокруг палатки, всматриваясь в искрящуюся белизну, потом остановился, прикрыл глаза и затих – словно обдумывая дальнейшее житьё.

В горах насыпало сугробы почти вровень с коленом; ещё покрытые листвой молодые деревья были придавлены белыми шапками и склонили кроны почти до самой земли. К полудню шапки стали подтаивать и волглыми комьями падать вниз. Пробираясь через арки оснеженных кустов, я основательно вымок и, боясь простудиться, поспешил в лагерь.

В лагере во всех палатках гудели жестяные трубы топившихся печей. Снег на поляне частью растаял и теперь белел по лагерю отдельными клочьями. Приехал в гости Фролыч, и они с Андреевым уже порядочно «набеседовались» за жизнь – о чём свидетельствовали две пустые поллитровки под столом. Орёл сидел на жёрдочке и терпеливо выслушивал наставления и советы подвыпивших друзей. Увидев меня, Андреев произнёс:

– О! Вот и хозяин. Давай его спросим – что он собирается делать с птицей?!

Фролыч поддержал Андреева и стал выговаривать мне об ответственности за приручённого орла:

– Куды ты его денешь? Домой в город ведь не повезёшь!? А к самостоятельной жизни он не приспособился – всё с рук его кормите. Давно надо было унести его в горы – к своим ...

У меня не было ответов на эти вопросы. Фролыч ещё посидел немного, подымил махоркой и засобирался домой. Я снял мокрую одежду и развесил сушиться её на верёвке под коньком палатки. Подбросил дров в печку – она весело загудела, отдавая желанное ласковое тепло.

Наползал холодный синий вечер, на небе тускло засветились первые звёзды. Подмораживало. Печь в палатке горела жарко и краснела раскалёнными боками. Крыша палатки основательно просохла и даже слегка пузырилась от исходившего от печи тепла. Потянуло на сон. Я включил транзистор и стал переключать каналы в поисках музыки. Вдруг из приёмника, словно откуда-то с океанских просторов, в палатку ворвалась залихватская песенка пиратов Флинта:

Пятнадцать человек на Сундук Мертвеца, –

Ио-хо-хо, и бутылка рома!

Я докрутил ручку приёмника на полную мощность. Хор пиратов был настолько убедителен, что в нашем воображении сразу же возник несущийся на всех парусах разбойничий бриг. Не сговариваясь, мы выскочили из спальников и «под флагом Весёлого Роджера», вторя джентльменам удачи, начали скакать по палатке.

Но вот песня закончилась, и мы, разгорячённые «танцем», уселись на раскладушки. Посмотрели друг на друга и рассмеялись: мне-то было простительно такое поведение – я ведь ещё был, как говорится, «вьюныш» семнадцати лет, но Виктор уже пребывал в солидном возрасте, – как мне тогда казалось, хотя было ему тогда немногим более двадцати. Андреев, словно оправдываясь в своей мальчишеской выходке, вымолвил:

– Долбать мой сизый нос! Ты смотри-ка, давно по центральному радио не передавали таких песен, надо же – позволили. Ёлы-палы.

Орёл наш, в отличие от попугая Сильвера, не завопил: «Пиастры! Пиастры. .. », а от поднятой нами суматохи взволнованно заходил по ящику, затем соскочил на пол и, нахохлившись, забился в угол.

Мы подкинули дров в печку и снова забрались в спальники. Андреев вскоре уснул, а я принялся крутить ручку настройки приёмника. Исполнялась симфоническая убаюкивающая музыка; меня потихоньку снова стало клонить в сон. Перевернувшись на спину, я вдруг увидел звёзды через крышу палатки. В первое мгновение мне это показалось просто странным, но тут я заметил, что звёздное небо становится всё больше и больше, а по краям зияющей дыры в крыше палатки расходится красный венчик огня. В следующее мгновение я вскочил и попытался погасить горевшую крышу попавшими под руку тряпками, но сухой брезент не затухал, и отверстие в крыше быстро увеличивалось. Подскочив к Андрееву, я стал тормошить его.

– Витя, вставай! Горим!! – но он только бессвязно «угумкал» и отмахивался рукой. Тогда я начал трясти его что есть силы, и он открыл глаза: – Как горим!? – увидел огонь и пулей выскочил из спальника. Огонь тем временем «съел» уже весь верх палатки. В одних подштанниках мы выбежали наружу и стали растаскивать горевшую палатку. Вскоре к пожарищу стали подходить разбуженные воплями соседи. Собственно говоря, тушить-то уже и нечего было: тлеющие остатки палатки и моей высохшей одежды сложили в одну догорающую кучу. Греясь у костра, я вдруг вспомнил о забытой в суматохе птице, поискал вокруг пожарища – Орла нигде не было. С волнением, тоской и каким-то ощущением неизбежности и правильности случившегося я всматривался в тёмные очертания скал, уходящих заснеженными вершинами в ночное звёздное небо ...

Угасли тлеющие остатки былого жилья, и погорельцев пригласили до утра переночевать в соседние палатки.

Утром я снова принялся искать орла – обошёл всё вокруг, но не обнаружил ни птицы, ни её следов.

Августовский снег вскоре сошёл, опомнилась и вернулась золотая осень, и мы снова продолжили маршрутные работы, но никто из геологов во время походов не встречал в окрестностях Орла. В конце сентября отряд перебрался на базу в Чергу – к Фролычу. Дед Фролыч тоже был озабочен судьбой птицы и не раз на лошади объезжал дальние стойбища пастухов. Он понимал, что привыкшая к людям птица через какое-то время, изголодавшись, должна была прибиться к жилью человека. И вот однажды, вернувшись из Семинской долины, он привёз радостную весть.

– С тебя магарыч! Нашёлся твой Орёл, – улыбаясь в бороду, объявил мне Фролыч. – Был я нонче на южных кошарах, – так там он! Я-то издаля его токо видал, но пастухи говорят, что этот странный орёл к ним завсегда подлетает. К себе не пускат, а вроде как исть просит ... Подкармливают они его, и я им ещё наказал – не пропадёт твой орёл.

Однако по выражению его лица можно было догадаться, что он ещё не закончил свой рассказ. Фролыч присел на табурет и, закрутив «козью ногу», продолжил:

– Гурты там алтаец Сартыпкай гоняет – браконьер-то он известный, – попыхивая махрой, возобновил свой рассказ Фролыч. – Хотел изловить он его, чтоб, значит, для охоты приспособить. Токо не дался он – вот тако дело.

Рассказ Фролыча не выходил у меня из головы, мне непременно захотелось увидеть птицу снова. На следующий день я поведал о своём желании Андрееву. Прищурив голубые глаза, Виктор стал соображать – он тоже имел намерение под занавес сезона повидаться с Орлом, но для поездки в горы должна была быть какая-то обоснованная причина. Через какое-то время глаза его широко открылись и, следуя осенившей его мысли, он произнёс:

– Ёлы-палы! У меня ж там кое-какие незавершённые дела остались! – он направился к дому и уже на ходу бросил: – Погоди-ка немного, я поговорю с начальником!

Я не стал дожидаться и пошёл следом.

Начальник партии Леонид Леонидович Зейферт был человек требовательный, пунктуальный, но и, как любой геолог, немного «с романтикой в голове».

На походном столе начальника были разложены геологические карты. Зейферт сосредоточенно вычерчивал границы гранитоидных массивов.

– Леонидыч! Тут такое дело! – начал разговор Андреев. – Я когда маршрутил по левому притоку Черги, то не совсем точно определил границу выхода на поверхность девона. Может, стоит ещё один контрольный маршрут заложить – для уточнения контакта!?

Зейферт оторвался от карты, внимательно с веселинкой в глазах посмотрел на Андреева и, повернув голову в мою сторону, произнёс:

– Наверно, орла навестить хотите!?

Скорее всего, краем уха он слышал рассказ Фролыча, отчего смотрел теперь на нас испытующим взглядом.

– Хорошо! – убрав с лица ироническую улыбку, произнёс начальник, не дождавшись ответа. – Контакт девона действительно нужно уточнить! – и, повернувшись к двери, крикнул в проём: – Ваня! Курков! Отвезёшь завтра ребят в алтайский Актёл!

Водитель нашего газика Иван Курков чаёвничал с Фролычем на кухне; они слышали наш разговор с начальником и теперь хитроумно лыбились.

На следующее утро, ещё до восхода солнца, Курков вышел во двор и начал разогревать двигатель; с утра подмораживало. До описанной Фролычем кошары добрались часам к одиннадцати. Пастухи алтайцы встретили нас радушно, пригласили в юрту и напоили традиционным чаем с молоком. Узнав о причине нашего приезда, они были несколько удивлены такому нашему вниманию к птице, тем более что Фролыч уже поведал им историю Орла.

По нашей просьбе хозяева юрты указали нам место, куда обычно прилетал орёл. Там за кошарами в сотне метров от жилища валялись остатки бараньих костей – именно сюда и наведывался время от времени наш бывший палаточный жилец.

Осмотрев место, мы снова направились к юрте, но тут вдруг с высокой скалы сорвалась огромная птица и опустилась невдалеке от нас. Это был наш беглец. Мы попытались было подойти ближе, но Орёл уже стал «гордый» и стал понемногу отходить назад. Пришлось остановиться. Орёл помахал крыльями и издал знакомый уже нам клёкот. Мы любовались его осанкой: он подрос, «возмужал»; его немигающие глаза по-прежнему смотрели пронзительно и холодно, но, как мне показалось, в них неожиданно вспыхнула потаённая искорка радости – узнал-таки хищник!

Надо было бы покормить старого знакомца, но свежего мяса у нас, конечно, не оказалось. Орёл побродил среди обглоданных костей, требовательно подолбил их клювом и, не дождавшись угощения, взмахнул крыльями и унёсся в горы.

– Обиделся, – заметил Андреев, – но, может, это и к лучшему ... Пора отвыкать ему от лёгкой пищи – пусть сусликов ловит.

Сартыпкай согласно закивал головой:

– Да, да. Однако тарбаган спать пошёл! Но ничего – заяц есть, улар тоже, – коротко выразил он суть происходящего: орёл до зимних холодов должен был научиться сам добывать пищу.

– Говорят, ты приручить его хотел? – спросил Андреев.

Сартыпкай молча закивал головой.

– Привык он к человеку. Пожалуй, в юрте ему было бы легче зимовать, – вслух размышлял Виктор. – А что если петлёй его поймать? Не пробовал? – уже обращаясь к алтайцу, задал он провокационный вопрос.

– Не над! Не над! – поспешно затараторил Сартыпкай. – Понимай, птица уже большой. Обида будет – потом помнит!

К этому времени орёл уже полностью освоился в родной долине, он ощутил мощь своих крыльев, свободу парящего полёта и теперь вряд ли бы свыкся хоть и с сытым и с тёплым, но всё же пленом у человека.

Солнце уже было в зените; нам пора было начинать намеченный маршрут и, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы сели в газик и запылили по долине. Отъехав с километр, заметили, что впереди машины по траве скользит небольшая тень. Орёл, следуя за газиком, словно бы провожал и прощался с нами. От нахлынувших чувств защемило в груди: свидимся ли ещё когда-нибудь? Некоторое время птица сопровождала машину и затем резко взмыла в синеву осеннего неба. Удачной охоты тебе, хищник!

С тех пор минуло пять лет.

... Орёл сидел на перевале и немигающим взглядом смотрел то на серое асфальтовое полотно, то взгляд его устремлялся в небо – туда, где чёрными точками парили под облаками его сородичи. Пустующая трасса скоро наскучила ему, и он уже собрался покинуть облюбованное место, когда на дороге появилась маленькая яркая машина.

Легковушка шустро вползла на перевал и остановилась. Из машины вышел розовощёкий человек, размял резкими движениями спину и отошёл к обочине облегчить мочевой пузырь. Орёл забеспокоился, переступил с ноги на ногу; человек был довольно близко и заметил движение на скале. Взгляды их встретились.

Глаза человека не понравились птице, и пора было бы сорваться и улететь, но что-то волнующее стародавнее удерживало её на месте.

Человек медленно подошёл к машине, осторожно открыл заднюю дверцу и достал винтовку.

Резкий оглушающий удар сбросил орла с дерева и, ломая крылья об острые скальные выступы, он камнем полетел вниз.

– Попал! Во, бля, глаз! – довольно выкрикнул человек.

Сидевшая на переднем сиденье крашеная блондинка, приложив руки к ушам, вскрикнула: – Ой! Громко-то как! – Однако в голосе её не было ни испуга, ни сожаления, а звучала та игривая интонация, какой обычно женщины сопровождают ожидаемый, но всё же всегда неожиданный хлопок вылетающей пробки из бутылки «Шампанского».

– Да, пошумели, пора сматываться. Хотя ментов здесь за сто вёрст не сыщешь, – подходя к машине, произнёс стрелок.

Блондинка заискивающе взглянула в глаза розовощёкого парня и восторженно залепетала:

– Ну, ты у нас прямо снайпер! Глаз-алмаз!

Довольный собой человек уселся в машину, выбросил на обочину пустые пивные бутылки и неторопливо завёл двигатель.

– Поехали ... вперёд! – произнёс он полным собственного достоинства голосом, и красивая машина со счастливыми пассажирами покатила дальше – не то любоваться красотами Алтая, не то собственным «достоинством» на фоне.

А под замшелой скалой, распластав по траве мощные крылья, умирал орёл. Бездонная синь опрокинутого неба отразилась в его глазах, но не надолго – яркая синева быстро угасала, темнела, пока не стала совсем чёрной.

Легковая машина уже неслась «во весь опор» по пустующей трассе. Улыбка на лице «розовощёкого» медленно превращалась в искорченную гримасу; славословие его спутницы лишь на короткое время потрафило его самолюбию, а из глубины его подсознания сквозь броню самотности уже пробуравливалась мысль о совершённом гнусном убийстве. Отчего он только сильнее давил на педаль газа, как бы стараясь обогнать и оставить эти размышления позади. Но непрошеная эта мысль занозой уже засела в его голове. Он пока ещё не осознал, что не только погубил птицу, но и оскудил свою душу. Так уж устроена человеческая душа – отнимая жизнь у других, человек сам теряет часть своей духовности. С каждым злодейством, с каждой творимой подлостью душа становится всё меньше, мельчает, пустеет – пока совсем не покинет бренное тело. Как всегда, опустошение души начинается с первой пролитой крови, с первой загубленной души, пусть даже и невинной непромысловой птицы, – убитой без нужды ради забавы.

О трагической гибели Орла я узнал лишь спустя несколько лет. Долгое время мне не удавалось съездить на Алтай, но однажды такой случай всё же представился. К тому времени я уже отслужил в армии, окончил Томский университет – одним словом, поднабрался взрослости. Добравшись до Черги, я не преминул попроведать старика Фролыча. Предвкушая застольную беседу, я даже прихватил тот самый «магарыч», который был должен ему за радостную весть о найдёныше Орле. Но – было поздно. Заросший бурьяном двор, наспех заколоченные досками окна осиротевшего дома – от всего этого веяло смертной тоской и заброшенностью. «Неужели дед съехал в город», – первое, что пришло мне в голову. Расспросил соседей. Оказалось, нет – никуда Фролыч не уезжал, а «три года как помер». Никто из близких родственников не приехал проводить его в последний путь, и селяне сами похоронили его рядом с усопшей женой.

Из рассказов соседей выяснилось, что накануне, перед кончиной, дед сильно переживал по поводу смерти какого-то орла, люто ругался и много пил. Оказалось, в тот роковой для Орла день кто-то из местных видел сцену на перевале. Слухи быстро разнеслись по Чуйскому тракту и дошли до Фролыча. Старик, почуяв неладное, быстро собрался и поднялся к перевалу. Интуиция его не обманула – он нашёл останки Орла и предал их земле. Небольшой холмик обложил каменьями, долго сидел над обоном, помянул, как полагается, и долго тихо разговаривал с птицей, вспоминая и свою жизнь. Много всего было в его жизни, и горестного и радостного, были и счастливые времена, была семья, дети и вот теперь – он один. Дед постепенно хмелел; скупые непрошеные слёзы, скопившись в уголках его глаз, срывались и вязли в густой бороде ...

Так вот и получилось, что спустя несколько лет, вместо радостной встречи, пришлось мне поминать и Фролыча, и нашего Орла. Не успел я повиниться перед стариком за тот мой первый глупый и неосознанный выстрел. А ведь наверняка, умудрённый жизненным опытом, он догадывался, кто подранил орла и терпеливо ждал признания.

Теперь, восстанавливая в памяти цепочку событий, окончившихся гибелью птицы, я осознал, что первым звеном в этой истории был тот мой выстрел – именно с него всё и началось.

Ведь если бы тогда я не ранил и не принёс в лагерь орла, его жизнь сложилась бы совсем по-другому – так, как предназначено природой. Привыкнув же к общению с человеком, память птицы сохранила добрые приятные воспоминания о нём. Эх, если бы не эта память! Может, тогда и не случилось бы этой трагедии на перевале. Ничто не удержало бы птицу на той сосне и, увидев в глазах «розовощёкого» хищные искорки, он вовремя взмыл бы в небо. Прав был Фролыч, укоряя нас за то, что мы кормили птицу с рук, притупляя тем самым его природные инстинкты. Воистину – «Мы в ответе за того, кого приручаем». Прожив нелёгкую жизнь, старик всё же сумел сохранить в себе сопереживание и любовь ко всему живому. Пусть воздастся ему!..

Есть на Чуйском тракте обычай: ставить на обочине памятники погибшим шоферам. Много таких памятников по трассе, и в бетоне и в железе, и вот благодаря стараниям Фролыча появился ещё один – скромный каменистый холмик на Семинском перевале. Обозначив захоронение птицы конусом камней, старик невзначай воздвигнул «монумент» человеческому милосердию и жестокосердию одновременно. Каждый добрый душевный человек положит в груду свой камень, каждый ожесточённый сердцем – призадумается. И как бы там ни было, несмотря на сотрясающие страну перемены, год из года прирастает каменьями зачатый Фролычем обон.