Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Владимир Иванов. Две судьбы – одна война. Рассказ

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

1

Разведка боем, охота на «языка», постоянное наблюдение за противником – для разведчиков обычное в таких случаях дело.  

Кругом леса, болота. В таких местах деревенские кладбища часто на возвышении. Здесь и сделали наблюдательный пункт. Выбрали точку, где к потемневшему кресту склонилась рябина. Выкопали и оборудовали подобие блиндажа - укрытие-схорон для наблюдателей.

Под  прикрытием рябины замаскировали стереотрубу, а трубу прикрепили к кресту снизу. Днем вокруг нашей секретной точки мертвая тишина. Менялись только ночью.

Уже больше недели наш полк не продвигается вперед. Говорят, ждем подкрепления.  Соваться к немцам без тщательной подготовки нельзя. У врага – укрепленная бетоном оборонительная система. Недаром так тщательно готовится наше наступление. Судя по оживлению, ждать осталось недолго. Прибывает техника и люди.

А мы изучаем распорядок дня неприятеля, места установки минометов, орудий, передвижение живой силы, расположение дзотов, блиндажей, траншей, места и время наиболее частого скопления солдат и офицеров… Эти сведения нужны не только пехоте, но и минометчикам, расчетам самоходных, артиллерийских орудий…

Впервые пост я принял перед рассветом. Аккуратно спускаюсь в блиндаж. Через  стререотрубу в ночной мгле ничего не видно. Но всё равно, как положено,  периодически всматриваюсь в темноту: не ведут ли немцы скрытно под прикрытием ночи какие-либо работы, не наблюдается ли их перемещение. Пока всё тихо, никаких огней.

Светает. Густой болотный туман сползает в низину. Обозначилась противоположная высота, где укрепился враг. На склоне видны изгибы траншей и угадываются замаскированные пулеметные точки. За траншеями, на первый взгляд, ничего нет, лишь трава и кустарники на возвышенности. Но кое-где дерн сполз и обнажил серый бетон, щели амбразур. В течение дня наблюдались лишь редкие выстрелы с той и другой стороны, никаких активных действий. Первое мое дежурство прошло без происшествий.

Через двое суток по сумеркам снова на посту.  Между нашей высотой и той, где окопались фрицы, лощина, переходящая в заболоченный овраг. Я это знаю. Пять дней назад через него ходили за «языком». С моего наблюдательного пункта можно узнать лишь о переднем крае обороны противника. А что там в глубине, какова численность главных сил, какой резерв, где штаб, командный пункт, склады, сколько какой военной техники - может рассказать лишь захваченный живой противник. «Язык» оказался с ценными сведениями. За него меня представили к медали «За отвагу». Хотел о том отписать отцу, да все недосуг. Напишу, когда в роту вернусь. Мой отец женился рано, в семнадцать лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, ему было только тридцать шесть. Но на фронт он не попал, ногу на производстве потерял. Вот и выходит – я воюю здесь за двоих. Уже год как воюю, и пока слыву везунчиком. Лишь однажды ранило - и то легко. Пуля коснулась правого бока. Так что и в госпиталь не пришлось направлять. Привели в строевую годность в своем же медико-санитарном батальоне.

Через заболоченный овраг проложена дорога, сооружена гать из бревен в несколько накатов. Справа и слева подернутые ряской озерца и зыбкая топь. Ни бойцам, ни подводам, ни технике для флангового обхода путей нет. Вот почему здесь фрицы отчаянно обороняются и остановили наше продвижение. На совесть, с немецкой основательностью исполнена дорога. Каково это – мостить болото по всем правилам военной науки – испытывал на себе. На подступах к Брянску гатили топи круглосуточно. Отводили грунтовые воды, зыби укрепляли деревом, где твёрдый грунт били сваи. В сапогах чавкает, сам весь мокрый, в грязи. Вымотались, но за неделю управились.

Вглядываюсь в перископ. В рассеивающемся предрассветном тумане стало заметно передвижение немцев к блиндажам, окопам, орудиям. Тут же с нашей стороны заговорила артиллерия. Одно из двух. Или немцы решили начать атаку, а наши упредили, или же наоборот – мы наступаем, а немцы разведали об этом и готовятся к отражению атаки. Скорее второе. Наша артиллерия бьет в основном в глубину обороны противника. Несколько снарядов ложатся ближе - за окопы в район вражеского дота. Но вот вкючились в атаку наши минометы и мины стали разрываться подле немецких укреплений. В стереотрубу видно, как засуетились серо-зеленые вражеские фигуры, а также - где недолёт, перелёт и насколько в сторону от цели ложатся мины и снаряды. Сообщаю об этом по связи в закодированном виде в штаб батальона.

- Докладывай открытым текстом! Теперь можно - переходим в наступление! – слышу голос командира.

В открытую продолжаю корректировать огонь. После наводки еще один блиндаж взлетает на воздух. Еще корректировка – самоходка накрылась вместе с расчетом. Стали отвечать орудия с вражеской стороны, снаряды рвутся позади в районе нашего сосредоточения. Ложатся взрывы и возле меня. Засекли мой наблюдательный пункт, не иначе. Очередным взрывом сломало крест и со стереотрубой отбросило в сторону. Я выбрался, чтобы установить трубу на прежнее место. Другой взрыв вздыбил землю и обрушил её на меня. То ли от тяжести земли, то ли оглушенный взрывом, я не почувствовал боли. Попробовал пошевелить руками. Вроде целы. Где же автомат? Пошарил руками вокруг, но не обнаружил. Что-то сдавливает горло. Это перехлестнул горло ремень автомата.  Пытаюсь вытащить его из-под себя. Но не могу: острая боль в правом плече. И в живот будто разогретую сковороду сунули. А вдруг наша атака захлебнется и немцы попрут вперед. Как тогда без автомата! Отдышался и с усилием дернул. Ремень ослабился, дышать стало легче. Положил автомат перед собой, - теперь хоть какое-то чувство защищенности.

Снаряды с гулом уходят в сторону вражеских укреплений. Вот в атаку пошли первые цепи. Зачем же так рано кричать «Ура!» До боестолкновения еще ведь далеко. И зачем кричать так тихо? Нет, это не «ура». Это «гу-га». Значит, первой идет штрафная рота. Они при атаке всегда так кричат. Заградительный отряд, который следует за ними и гонит их вперед, отделяет штрафников от остальной армии. Они как изгои. А раз так, то и мы будем – кричать не «ура», а «гу-га». Этот крик действует на немцев гипнотически, парализует волю. Они знают: штрафники не повернут назад и пощады от них не будет.

«Гу-га!» - слышится уже далеко впереди. Чем дальше уходит от меня первая цепь, тем согласованнее и громче крики атакующих. Мало кто из штрафников останется в живых. Но если уцелеет – искупит свою вину.

За штрафниками проследовал заградительный отряд, там в строю бегут молча. Вот и наш батальон пошел. Основной поток атакующих идет по дороге, а я, засыпанный, лежу у придорожной могилы. Машу им, кричу и стреляю в воздух. Но меня не слышат и не замечают. Я знаю, они нацелены только вперед. Бойцы будто в трансе. Сам не раз ходил в атаку и понимаю их состояние.

Спохватятся ли меня? Не знаю. Батальонные санитары, вернее, санитарки, здесь вряд ли будут искать раненых. Их место там, впереди, на поле боя. Надежда на штрафников. После выполнения задачи они не последуют дальше с действующими частями, а вернутся назад, к назначенному месту сбора. Им спишут наказание, оформят документы и направят продолжать службу в других частях. Но уцелеет ли хоть кто-нибудь из штрафной роты? Пошевелился, чтобы тело не затекло. Но мне не следует двигаться. Всё остальное не от меня зависит. А от кого?.. От Бога?! Ну почему я в свои двадцать должен умирать!.. Почему?.. Господи, сделай так, чтоб остался жив! Я ведь и не жил-то еще. Я еще по-настоящему никого и не любил, у меня ни жены, ни детей, я у родителей один. Мне нельзя умирать!

Не знаю, что на меня нашло. До мозга костей комсомолец, кандидат в члены партии. Раньше ведь и не помышлял о Боге… Вспомнился себе маленьким мальчиком в гостях у бабушки. Вспомнились ее иконы в переднем углу, ее молитвы…

Забытье придало сил. Когда очнулся, впереди гремел бой, слышались, как размытое эхо, голоса.  Губы пересохли. Солнце в зените. Больше всего тревожит, что впадаю в безразличие. Гаснет воля к жизни. В сапоге хлюпает. О животе стараюсь не думать. Лишь бы сознание не отключилось. В сторону боя изредка проезжают машины. Вот проехала медико-санитарная с красным крестом. Закрываю глаза, считаю до десяти, открываю.

Идут. Их шестеро. Приближаются по дороге. 

- Братцы! – кричу. – Братцы!

Не обращают внимания.

- Братцы, я здесь!

Не слышат. Вспоминаю про автомат. Поднять его не могу. Упираю приклад в землю, нажимаю на спуск. Обернулись. Взяли свое оружие наизготовку. Снова кричу, машу свободной левой рукой и стреляю в воздух. Заметили, переглядываются. Стали приближаться. Неужели плачу? Влага стекает по щекам. Подошли. Сказал им, что ранен. Разгребли землю. Один приподнял гимнастерку и, глядя на живот, удивленно присвистнул:

- Да он и не жилец!

Молча переглянулись. Мне стало страшно. Закрыл глаза.

- Нужны нам проблемы? – спросил другой. - Сами еле уцелели, а с ним неизвестно, чем дело обернется. Лишняя морока.

- И правда, - поддержал третий. – Скорее получить документы и свободны.

- Так он же нам зачтется! Мало ли какая выйдет закавыка, - возразил другой.

Я открыл глаза поглядеть на своего заступника. Вижу мужики смотрят на того, который в центре. Никак – старший. Всё от него зависит. Решили транспортировать. Но как? Говорю им, что в блиндаже есть плащ-палатка. Сделали подобие носилок, понесли. «Да он не жилец» не выходит из головы. Вспомнил и про разговор двух бывалых бойцов в походном госпитале при своем первом ранении. Говорил один другому про какую-то инструкцию – будто запрещено хирургам оперировать раненых в живот, если со времени ранения прошло более шести часов. Как перешла наша армия в наступление, стало больше раненых, а хирургов и медикаментов не хватает. К тому же у тех, кому запоздало штопали внутренности, процент выздоровления крайне низкий. «Как же медики вывели именно этот срок – шесть часов?» - удивлялся я тогда. Поудивлялся и забыл, посчитав, что такого со мной-то уж точно не случится. Забыл, потому что кто же заранее собирается получить пулю или осколок в живот? А сейчас вот вспомнилось. После моего ранения уж точно прошло более шести часов.

- Братцы! - говорю. – Не сообщайте, где меня подобрали, скажите, что вынесли с поля боя. Очень прошу.

- Опять двадцать пять! – недоволен тот, первый, который о лишней мороке со мной. – Скажи «спасибо», что вообще несем.

- Спасибо, - шепчу.

- Ладно, не скажем, - успокаивает старший. – А какая разница?

- Так надо, - шепчу. – Прошу.

- Хорошо. Принято.

Нас нагнала медико-санитарная машина. Штрафники подняли меня к остальным раненым. С ними и попал в полевой госпиталь.

- Когда ранило? – привычно спросил хирург.

Сказал, что в полдень, на поле боя. Он осмотрел живот.

- Когда ранило? – снова наклонился надо мной хирург, пристально вглядываясь в глаза и допытываясь правды.

Я повторил и добавил, что взрывом засыпало землей. Не могу определить: или он сомневается, или совсем не верит. Если не верит, не станут оперировать, а сразу направят в палату для умирающих. Вот несут. В операционную! Но после операции всё равно положили к безнадежным. Люди в белом приходили, уходили, наклонялись надо мной – всё это сквозь забытьё помнится смутно. Но я и в самом деле оказался везучим! Выжил! Ранение в плечо, в голень по сравнению с животом можно считать пустячными царапинами – кости не задеты. А вот кишки промывали и штопали, как потом сказали, основательно и долго. Спасибо хирургам! Сделали свое дело на совесть, хоть и не верили в моё выздоровление. Когда же убедились в моем спасении, перевели в палату для выздоравливающих. Тут на меня смотрели как на вернувшегося с того света. Удивлялись, говорили, что при моем случае не выживают. Я и сам удивлялся. Кто-то свыше услышал мою предсмертную просьбу!? Немного поправился - списали подчистую. Однополчане тепло проводили, пожелав успешного выздоровления. Земляк-отпускник был провожатым моим до самого Кемерова. Был рад, что сопровождает. Отпуск он давно заслужил, только кто ж его даст в такое время. Если бы не твое ранение, говорил он, отпуска мне не видать. Приехали, доставил меня в госпиталь, а сам уехал к себе на краткосрочную побывку в Тисуль. Госпиталь, где я долечивался, размещён в моей родной школе.

Отец на фронт мне уже писал, что трудится председателем колхоза. После выписки из госпиталя он увез к себе – набираться сил и здоровья на свежем воздухе и парном деревенском молоке.

В деревне мы и встретили Победу.

 

2

 

Я на фронте не был. Ногу в шахте потерял, протез вместо нее. Мужики здоровые, вроде сына моего, - на войне, а тут старики, бабы да ребятишки, ну и вроде меня – непригодные.

Раз вызывают в райком: «Ты коммунист? Вот тебе участок фронта – целый колхоз». Приехали в город за мной на серой кобыле Ласточке – хорошая такая, худая только. Антон Кончилов приехал. Собрание. Выбрали  председателем. Кончилов меня определил временно пока без семьи к себе. Так я опять начал деревенскую жизнь. Там, в Марчихе Кемеровского района, раньше был один колхоз – имени Коминтерна. Теперь хозяйство поделили на два. Мой колхоз назвали «Зеленый луг».

Ну и что мне досталось?  Двадцать восемь колхозных семей. Восемь человек из них бездомные. У Антона Кончилова домишко вот-вот развалится.  Коней с жеребятами тридцать четыре, из них рабочих лошадей двадцать две. Коров одиннадцать, двенадцатый – бык. Четыре  свиньи, пятый – боров. Двадцать курей, двадцать первый – петух. Десять овец, одиннадцатый – баран. Пятьсот сорок гектаров зерновых, двадцать картофеля, три капусты, гектар моркови, гектар огурцов, луку соток двадцать. Из построек что было? Сушилка начатая, готов только корпус. Конюшня, свинарник были, ещё коровник – крыша без потолка. Сбрую всю сами ладили.  

Управились с посевной, занялся строительством. Послал за лесом в тайгу вверх по Томи – нарубили, приплавили. Нанял людей – давай срубы рубить. В первый год телятник поставили, свинарник подремонтировали и удлинили на два заплота. Под курятник часть старого свинарника приспособили, сушилку начатую доделали. Себе домик поставил.

Колхозники три года деньгами не получали зарплату. Люди задолжали, обнищали, изголодались. У кого живность есть – за нее налог плати, еще и мясом потом сдавай. Корова-то живая, от нее ведь не отрежешь кусок. У кого вырос бычок, люди складывались – сдавали мясо за двоих, за троих. Не уплатил – приезжают милиционер, финагент и забирают корову. В первый год председательства у троих вот так забрать коров хотели. Ну, что делать? Колхозными заплатил. Тайком, конечно. А до меня не одну корову со двора свели.

Жали колхозника  со всех сторон – уполномоченные. Обкладывали сельхозналогом также картошку, табак, лук, капусту и прочее. С восходом солнца приезжали, обмеряли – сколько у кого, накладывали налог. Так вот я людям давал садить картошку на колхозном поле, - чтоб голодные себя обеспечивали. Но делянки маскировали. Глянешь со стороны – сплошной колхозный массив.

В  мае после посевной нам давали наряд-задание по займу в фонд обороны. На колхоз план по займам был один, на колхозников – другой. Ну, за колхоз я платил аккуратно. А как начнешь задание по займу среди колхозников распределять – хоть караул кричи. Распределяли председатель колхоза, уполномоченный, члены правления. Это очень было сложно. У нас колхоз бедный был. Некоторые не то что коровы, - избы своей не имели! А заем  плати! Потом прикинул – за всю войну в фонд обороны я как председатель пятьдесят две тысячи уплатил. С колхозников брали меньше. Военные займы так и не были потом возвращены.

Когда знакомился с хозяйством, - в амбаре обнаружил просо! Колхозники просто не знали, что с ним делать. Но я в деревне рос, после гибели отца от колчаковцев двенадцати годов остался старшим в семье, пахал и сеял. У нас тогда  крупорушка была. Деревня Сормолотная – в километрах четырех от нас – имела крупорушку, лошади жернова крутили.Там и обрушили это просо. После посевной продали на базаре. Каша да картошка людей в основном и выручали. Известили район: завтра приезжайте к нам с финагентами –люди рассчитаются за заем, за налоги. Так в первый год сподобило меня выручить  колхозников.

Первый год вышли из положения, на второй полегче стало. Съездил в инкубатор, купили цыплят, - пятьсот только колхозу, вдобавок колхозникам. Крупу опять на базар - деньгами обзавелся. Потом яйцами стали торговать на базаре. Было чем дыры латать.

Людей на сенокос, на уборочную шеф «Сантехмонтаж» из Кемерова вырешил. Двадцать мужиков – краше в гроб кладут! Конечно, хороших работников кто даст! Самим нужны. Бессемейных, неустроенных, бракованных не только на войну, но и на производство. Откормил и их. Помаленьку-потихоньку вдовые да одинокие колхозницы их по домам поразобрали. В этом деле шибко нам и сосед помог – колхоз им. Коминтерна. Мы же в одной деревне с ним. А под конец войны военкомат всех на комиссию, мужиков этих забрали обратно в город. Только кузнец Сидоров остался, МТС на него бронь наложил.

И опять мы при своей малой живой силе. Подошла уборка. Два тракториста, один комбайнер, один штурвальный, учетчик, водовоз и  повариха. Вот и весь штат. А транспорт две-три брички обслуживают комбайн. А когда хороший урожай – четыре. Помню, овес жали. Четыре пары лошадей не успевали отвозить на колхозный ток! Такой овес был. Сорта «Победа». Тридцать центнеров с гектара взяли. Но половину этого овса потеряли. Приехали на эту полосу, когда солнце уже закатывалось. И вот начали. Две брички нагрузили – комбайн стоит, бункер полон. Не успевают подводы оборачиваться с тока. Я послал еще две брички. А возить было километра три – расстояние порядочное. Два раза объехали – четыре пары лошадей не успевают! Ну, мне тракторист и говорит: «Давай оставим. Завтра придем, каких-то три-четыре часа – и поле сжато». Я и послушался. Погода днем стояла хорошая, а ночью – дождь, ветер. Утром приезжаем на поле – метелки пустые стоят и вся земля  овсом усыпана, страшно смотреть! Вчера четыре брички на круг не хватало, а тут круг дали – всего полбрички. Как жалко было! Только овес нас и выручал. В соседних колхозах по сто да сто двадцать лошадей, у меня рабочих всего двадцать две, а задание дают одинаковое. Да еще отвлекают чистить аэропорт городской, на дорожное строительство с Кемерова на Новокузнецк. Мы должны были гравий возить с Томи, укладывать, утрамбовывать. Ну а сколько там лошаденка может вывезти? С полкуба, не больше. Целое лето держи на этом строительстве четырех человек и две лошади. А ведь это работа бесплатная. Однажды приезжаю с совещания из Кемерова, а у меня ни одной лошади. Все забрали на дорогу. Мастер доротдела как-то пристал ко мне – дай лошадь да дай,  ездить не на чем. Я дал молоденького жеребчика. Так он два года с него не слазил.  Правда, в благодарность наш колхоз мало дергал, - жеребчик выручил.

Заготовка леса – тоже бесплатно! Как зима – начинаются мучения с лесозаготовками. У меня  пять лошадей в тайге на  лесоповале, а десять возят корм для них. От нашей Марчихи до лесоповала километров девяносто. Из дома везешь воз, а туда привезешь полвоза. За один день не доедешь. Ночевали в Ермаках. Везут сено пять лошадей, но их же в пути кормить надо! Доказывал, что на мой малый колхозишко надо и план ниже, но ничего не добился. Выполняй -  и все. Но благодаря овсу лошади держались. У меня возле конного двора амбар был, в него и засыпали. Неучтенный, конечно. Если кони совсем дойдут – пиши пропало. А кто же на них столько овса отпустит! Каждый день поутру, только напоили лошадей, засыпаем по четыре килограмма на животину, на том и держались. Но донесли, что кормлю лошадей овсом! Но я на всякий случай это предусмотрел. С заведующим подсобного хозяйства «Сантехмонтажа» договорился,  будто у нас в амбаре лежит их семенной фонд. На  самом деле их овес лежал в колхозе им. Коминтерна. На случай чего один ключ у него, второй у меня. Говорю: «Нет у нас никакого овса». Заведующий подтвердил, что это их овес.

На лесозаготовках столовая плохая, кормят из рук вон. Ну, никак, никак не по нашему колхозу дело. Посылаю Антона Кончилова как парламентера с предложением договориться. Привозит  он весть: «Пусть председатель сам приедет». Можно, значит, договориться! Собираю правление колхоза. Говорю:  для питания колхозников на заготовке и вывозке леса надо столько-то мяса, хлеба. Цифру обозначил с запасом, чтоб маленько продать на базаре и спирту купить. Ладно. Утверждаю решение правления на общем собрании. Зарезали свинью, пару баранов, загрузили муки пуда четыре, спирту купил в городе. В Суете был участок заготовки. Как стемнело, взял спирту, хлеба, мяса, сала и пошел. Познакомились. Говорю, давайте договоримся, чтобы для нас было хорошо и для вас тоже. Не возражают. Как мы будем оформлять всё? Давайте так, говорят, сразу вы всех не забирайте. Оставляйте лошадку и двух работников. На недельку, не больше. А потом мы их потихоньку  отправим. У нас каждый день вывешивается, кто сколько заготовил и вывез. Так что сразу всех нельзя. Дадим  квитанцию, что вы полностью свои объемы выполнили, а число поставите сами, какое нужно. Посидели, выпили. Наутро лошадку запрягли, я отправил Кончилова, отвез он им все наше привезенное добро. Взяли квитанцию и уехали. Через  неделю у меня и лошади все, и люди на месте.

Каких только заданий тогда не было! Колхозникам ничего не осталось. А им тогда можно было выдавать только пятнадцать процентов от сданного государству.

Во время уборки продавал мужик с Пинигина быка хорошего. Мяса-то у нас нет, а работаем от зари до зари. Решили вскладчину купить этого быка за хлеб. Правление колхоза вынесло решение, отдали колхозное зерно мужику. Привели быка, закололи, мясо разделили, составили ведомость – с кого сколько потом удержать зерна за мясо.

Закончили мы уборку в своем колхозе, сдали хлеб, а положенные пятнадцать процентов надо колхозникам отдавать. На эти пятнадцать процентов колхознику причитается с гулькин нос. Да еще за быка надо платить. Выходит, кое-кто совсем зерна не получит. Про то я уже наперед знал. Ну и сделал заначку – рожь и просо. Из неучтенного намолота. Оттуда и выделил колхозникам дополнительно по трудодням. Я уже говорил: по государственному плану зерно сдал, МТСу натурплату сдал, в фонд обороны сдал. Потом добавили еще пятьдесят центнеров – сдал, еще сорок добавили – сдал. А когда еще пятьдесят центнеров накинули, отказался. “Нет больше у меня хлеба, неоткуда брать!» – говорю. Откуда берутся эти дополнительные задания? Мы ведь тоже не дураки. Понимаем. У начальства под боком какие есть колхозы, совхозы – им заниженное задание. От них все себе тащат – молоко, масло, яйца, хлеб, мясо. Вот за это им поблажка. Да еще из города шахтеров или еще кого по разнарядке им на подмогу. Они в передовиках, награды им всякие. Они по восемнадцать-двадцать кило получали на трудодень, а мы по двести граммов. Раскидают остальным их задание, - а ты кожилься. Так самоуправно могут вытрясать зерно без предела. Потому и заявил, что хлеба больше нету. А вдруг проверять придут! Надо скорее остатки колхозникам раздать.

Приезжаю в контору. Счетоводу:

- Ведомости составил?

- Составил.

- Покажи.

Я просмотрел на выбор. Оба расписались.

- Передашь ведомости кладовщику – говорю. - Бригадир организует вывозку. Отпускайте зерно всем по списку.

Запрягли мне жеребца, и поехал я со своей Марчихи в Маручак. Это километра три. Когда свою уборку закончили, у  меня туда послано было двенадцать человек. Надо узнать, как у них дела идут. Возвращаюсь, а в Марчиху, оказывается,  уже приехали прокурор районный и бухгалтер райзо. Днем мы раздали хлеб, а вечером они нагрянули. Сидят в конторе, ждут меня. Ну, думаю, пропал! Уже разузнали, труба дело! Кто-то успел сообщить, сейчас начнется. Прокурор мне: 

- Как так получилось, что вы быка за хлеб колхозный людям взяли? Кто разрешил?

Я объяснил: это отдали не хлеб колхоза, а хлеб колхозников в счет трудодней. Я кладовщику еще раньше сказал: «За мясо, кто сколько взял, обязательно удержи под расписку в ведомости». Потому спокойно прокурору говорю:

- Мы сегодня хлеб на трудодни раздавали и с каждого за мясо удержали.

Прокурор сразу:

- А документы где?

- У кладовщика.

- Документы чтоб тут были!

Ну, думаю, пронесло. Кладовщик у меня мужик надежный, все  сделает, как положено. Значит, они только по быку приехали.

Но тут бухгалтер райзо:

- Что вы понаделали? Безобразие! Растащили хлеб, разворовали!

Опять внутри заныло. Выходит, и про это докопались. И так тоскливо стало. Вспомнил я, как мальчишкой в гражданскую с отцом от колчаковцев спасался – на волосок от гибели были. Тогда ведь все от случая зависело. Не знаешь, какой шаг куда ведет. Не раз мне эти страхи снились. И сейчас такое же чувство. Ничего не поделаешь, надо идти до последнего, не сознаваться!

- Мы хлеб не воровали, - говорю, - а брали, что положено.

- Отправляй кого за кладовщиком, - говорит прокурор. – Пусть документы принесет.

- Зачем отправлять? – говорю. – Мигом на лошади сам обернусь.

Мне-то надо узнать, как раздача хлеба прошла. Сел, поехал. А мне к кладовщику мимо дома своего. Когда проезжал, меня и  окликнули. Кладовщик и бригадир пришли ко мне домой, сидят, меня дожидаются. Я кладовщику:

- Рожь раздали?

- Раздали.

- Просо раздали?

- Раздали.

- За мясо удержал?

- Удержал.

- Обе ведомости здесь?

Забрал ведомости и говорю:

- Теперь можете идти домой.

Кладовщик мне:

- А если прокурор нас пригласит? Давай соберем у колхозников хлеб, пока все в наличии!

Я говорю:

- Ты забудь об этом. Забудь! Мы хлеба лишнего никому не раздавали. Понятно? Было отпущено, сколько положено по трудодням.

С этими словами взял и порвал вторую ведомость, которая незаконная. Приезжаю, вручаю ведомость прокурору. Он мне:

- Выдели посыльного, надо вызывать людей.

Техничка конторы поступила в распоряжение прокурора.

- А теперь мне надо отдельное помещение.

- Тут чем не глянется?

- Тут вы с бухгалтером райзо будете другим вопросом заниматься.

- А вы разве не по одному вопросу?

- Нет, не по одному.

Выходит, в самом деле  им известно про рожь и просо. Но тогда почему сам прокурор не взялся за это дело? Думай – не думай, а деваться некуда. Поехал к председателю колхоза имени Коминтерна. Мы с ним хорошо ладили. Он предоставил прокурору свою контору, техничка ходит за колхозниками, прокурор с ними там беседует. А я, значит, с бухгалтером райзо отдельно.

- Почему дали разную сводку по пшенице в райком, МТС и нам в райзо? – спрашивает он.

Тут душа стала на место. Картина ясная. Убирали мы пшеницу. Был я в то время на районном совещании, приехал, спрашиваю у весовщика, сколько намолота. Он сказал. Вижу, там нету столько. Заставил заворошить, взял рулетку, замерил, высчитал в кубатуре, превратил в вес. На четырнадцать тонн намолоту приписали мои грамотеи! И уже отправили сводку! Показал я свои расчеты бригадиру, весовщику, а они только головами кивают. Зачем, говорю, вы приписали? Подождали бы меня! А теперь сводка пошла в райзо. Там отчет один, а тут вес другой. Там одна цифра, а тут другая. Я вам не подпишу, говорю, столько тонн намолоту. Та бумажка, что пошла в райзо, не переделана. Проверяющий попросил вызвать бригадира тракторной бригады, весовщика. Они подтвердили – получилось так-то и так-то. На этом всё у нас и уладилось.

И кого прокурор спрашивал, ничего лишнего не сказали. Вот так было в то время. Крутились, как могли.

Дождались наконец Победы, кончилась война. Хоть не все, но пришли мужики с фронта. Есть кому работать на земле. И у меня радость. Сын вернулся. Покалеченный, но живой. На участке трудового фронта я свой долг исполнил. Попросился обратно в город. На протезе в деревне не то, что в городе. Да и сыну надо постоянно в городе подлечиваться. Колхозники уважили мою просьбу, решением собрания отпустили.

 

 

 

3

 

Подготовка к этому дню начинается загодя. Отец с сыном составляют список продуктов к празднику и всего остального, что полагается. Их обслуживает женщина-социальный работник. Она делает покупки. День Победы отец и сын встречают в чистых выглаженных брюках и рубашках. Живут неподалеку от площади Советов, где пройдут парад и демонстрация. Парада еще нет, но уже с площади в форточку доносится бодрая музыка. Стол застелен свежей скатертью. Но выставлять на стол еще рано. Это потом, когда завершится демонстрация и с площади народ пойдет по домам. К ним обязательно с демонстрации зайдут родственники. Так заведено. Подойдут и знакомые, соседи.

 А пока с началом парада им надо ощутить праздник вдвоем. На столе две стопки для фронтовых сто граммов и нехитрая закуска на двоих. Сын, помолившись, крестится. Подняв стопки, смотрят друг на друга.

- Отец, живём?! – прерывает молчание сын.

- Живём, сынок!..

Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.