Людмила Танкова. Назови имя и путь свой. Повесть

Рейтинг:   / 8

Подробности

Категория: Проза

Автор: Танкова Людмила Александровна

Просмотров: 3950

2013 год, Выпуск № 6

Сияющие счастьем

Пролог
По тихим волнам бескрайнего синего океана плыл большой корабль. Над ним, правильно расправив лучи, горело оранжевое солнце. Добрый ветер надувал белые-пребелые, сияющие сча-стьем паруса и заставлял корабль легко скользить в светлые края.
На палубе, взявшись за руки, стояли пять человек. В центре – папа с мамой, рядом два сына и дочка. Они смотрели ввысь, на самую макушку мачты. Оттуда махал им рукой маленький маль-чик…

…Машина с шашечками на боках, заскрипев тормозами, остановилась на привокзальной площади. Пассажирская дверка открылась так, будто ее хотели вышибить.
- Осторожнее, - рявкнул водитель такси, - дверку оторвете.
- Да пошел ты со своей дверкой, - взвизгнула женщина, выпрыгивая из машины.
- А платить кто будет? – выскочил следом за пассажиркой водитель.
- Бог заплатит…
Женщина, не оборачиваясь, уже неслась к вокзалу, рассекая мир высокой грудью…

- Красивая у тебя получилась картина, - погладила художника по вихрам старшая воспита-тельница детского сада Инга Борисовна. – Кто же плывет на твоем корабле?
Мальчик, рисуя сияние парусов, пробормотал: «Это мама с папой. С этой стороны мои брати-ки: Коля и Сережа. А справа самая лучшая сестренка на свете, Машенька».
- Где же на корабле Семен Русанов? – воспитательница свела брови и сделала вид, что ищет на рисунке этого самого неуловимого Семена.
- Эх, Инга Борисовна, Семен Русанов капитан корабля, - укоризненно поднял на воспитатель-ницу глаза светлоголовый художник. – Все капитаны стоят на мостике, а я – на самом высоком мостике, чтобы видеть весь мир, и чтобы мама с папой мной гордились.
- Разве Коля с Сережей и Машенька не должны тобой гордиться?
- Они на корабле матросы и подчиняются капитану, слушаются его.
- Какой строгий капитан. Он, наверное, наказывает матросов, если те озорничают?
- Матросы всегда умные, они же учатся разным наукам и помогают капитану. Когда капитан вырастет, он тоже станет умным.
Вокруг столика Семена Русанова столпились ребята средней группы детского сада «Солныш-ко», они разглядывали нарисованный солнечный день, в котором плыл корабль с белыми-пребелыми, сияющими парусами.
- Неправильно рисуешь, - сказал Дениска Солонцев и ткнул пальцем в край картины. - Дай я тебе вот тут нарисую большой черный корабль с черными парусами. Дед говорил, что такой ко-рабль называется «Летучий голландец». У него на флаге череп…

…- Бог заплатит, - билась в мозгу женщины фраза, - бог заплатит…

…Мальчик взял черный карандаш. Но Семен вдруг привстал и накрыл собой рисунок. Гри-фель карандаша проехался по кораблю и зачеркнул улыбающихся маму с папой.
Светлоголовый художник резко оттолкнул Дениску и, словно кошка, прыгнул на него.
- Своих маму с папой зачеркивай! - кричал парнишка и тузил одногруппника.
- Мой дед подполковник, он тебе так поддаст, - сипел Дениска, отвешивая Семену сдачи.
Вокруг них прыгали и смеялись ребятишки, они поочередно болели то за Семена, то за Дени-ску. Хуже всего пришлось воспитательнице, которая никак не ожидала такого развития событий. Инга Борисовна пыталась ухватить и оттащить одного из дерущихся, но те не давались в руки и кубарем катались по полу.
Услышав шум, на помощь прибежала нянечка, баба Катя. Вдвоем они сгребли ребят под-мышки и понесли их умываться. Через несколько минут умытые задиры сидели на стульчиках в разных концах комнаты.
Инга Борисовна поставила перед ними по столику, положила бумагу и карандаши, покачала головой и примирительно сказала:
- Рисуйте каждый свою картину, а в чужую - не заглядывать.
Семен Русанов склонился над столиком, но как только нянечка и воспитательница отверну-лись, погрозил Дениске кулаком и прошептал: «Свою семью я, как капитан, буду защищать».
…Вот и закончился очередной день. И это была пятница. Впереди сияли суббота и воскресе-нье.
- Русанов, за тобой пришли, - окликнула Семена воспитательница.
Мальчик, перевернув стул, сорвался с места… Побежал к выходу… Вернулся к столику, схватил рисунок и снова кинулся к двери, на ходу бормоча всем: «До свидания». На пороге его ждал папа. Виновато кивая головой, он слушал Ингу Борисовну.
Семен пронесся меж ними, как метеор. У своей кабинки быстро переобулся, кое-как побросав сандалики.
- Сема, - строго сказала баба Катя и загородила ему дорогу.
Пронырнуть мимо большой бабы Кати не удалось. Семен тяжело вздохнул, открыл дверцу шкафчика, аккуратно поставил сменную обувь, повесил физкультурную майку. Посмотрел на нянечку, ожидая одобрения.
- Ладно уж, постреленок, беги, - улыбнулась ему баба Катя.
Семен тут же оказался около отца, схватил его за руку и потянул на улицу.
- Пап, ты задерживаешь человека, - тараторил он, - а человеку тоже домой надо. До свидания, Инга Борисовна…

…- Бог заплатит… А это ему нужно, платить за чужие грехи? - криво ухмыльнулась женщи-на.
Ухмылка на бегу получилась со всхрапыванием…

…На улице их ждали все Русановы: и мама, и Коля, и Сережа, и уж, конечно, Машенька.
- Семушка, ты что так долго? – подхватил мальчика под руки и покружил вокруг себя стар-ший брат Коля. – Мы собрались в парк. Как ты на это смотришь?
- Хорошо смотрю, - обрадовался тот. - А я сегодня нас всех нарисовал. Вот!
И мальчик показал свою картину.
- Ой, - воскликнула Машенька, - это же я! Смотрите, мы плывем по морю-океану.
- Талант, - сказал пробивающимся баском Сережа, - надо его в художественную школу от-дать. Смотрите, какое чувство цвета.
- Что-то я не вижу нашего самого главного на корабле? – задумчиво произнес папа.
- Как это не видишь, - покачала головой мама и показала на самый верх, - вот он наш Семуш-ка, наблюдает за горизонтом.
- Капитан! – подвел итог папа.
Мальчишка зарделся от внимания и одобрения и запрыгал на одной ножке.
Он допрыгал до сестры, боднул ее головой, пошлепал по ладоням брата Сережи и, ткнувшись в колени мамы, тут же померялся с ней ростом.
- Мам, смотри, как я сегодня вырос, - мальчик подтянулся на цыпочках, чтобы казаться выше. – Всю кашу съел и добавки попросил.
- Какой ты у меня молодец. Значит, идем в парк.
Она, улыбаясь, пригладила непокорные льняные вихры младшенького, и семья направилась в городской парк, где играла музыка и шумели аттракционы.
Коля с Сережей, разговаривая о макетах планера, шли немного впереди. От них слегка отста-ли родители. Мама держала папу под руку. Машенька делала вид, что ловит непослушного ма-ленького мальчика. Голубые глаза Семушки искрились счастьем. Он то прятался за папу, то обе-гал маму со спины и появлялся прямо перед сестрой.
Вот он обогнал братьев, проскочил меж ними, споткнулся… Коля едва успел поймать шалу-на. Перевернул его вокруг себя, поставил на землю и легонько щелкнул по носу: «Не падать…»
Семушка нашел себе новое занятие - стал догонять птиц. Стайки голубей и воробьев делови-то склевывали крошки хлеба, зернышки, которыми кормили их люди, а мальчик подбегал и громко хлопал в ладоши. Голуби лениво взлетали и тут же садились на асфальт. Воробьишки, вспорхнув, отлетали на другой конец дорожки, а потом боком, боком – возвращались на исход-ную. Клюнет птаха зернышко, искоса посмотрит на парнишку да снова клюет.
Скоро и это занятие приелось Семушке, он стал практиковаться в «разговоре» с животными. Пробовал пообщаться с белой стриженой болонкой. «Гав, гав», - сказал Семушка. Ответа не по-следовало. Болонка медленно семенила рядом с хозяйкой, даже не взглянув на «собеседника».
«Зазнайка», - крикнул ей вслед мальчуган и тут увидел замечательного черного пуделя. Пу-деля выгуливала девочка в сиреневом платье.
Семушка обогнал их, попрыгал прямо перед носом у собаки, скорчил хозяйке пуделя грима-ску… Реакции никакой. Девочка и пудель будто и не видели, что мальчику хочется с ними под-ружиться. Они шли, как и болонка, – равнодушно.
Паренек, обиженный невниманием, чуть отстал, отвернулся и начал мяукать, ну просто как настоящий кот. Не зря, видимо, учился у бабушкиного Барсика. «Мяу, мяу…» - повторял Се-мушка, глядя в другую сторону. Потому-то он и не видел, как рванул пудель поводок, как пота-щил за собой хозяйку…
Собачий лай, шум – все смешалось. Хорошо еще, что папа быстро всех успокоил. Девочка, подхватив черного дружка, поспешила домой. А папа рассердился на Семушку. Он посадил его себе на шею и сказал: «Остынь-ка парень». Папа просто не знал, что сверху смотреть гораздо ин-тереснее на людей, на карусели.
Сзади подкрался Коля и пощекотал Семушку. Мальчик закрутился вокруг своей оси. Хотя он и знал, что это все проделки брата, но так хотелось поймать его на месте. Семушка отворачивал-ся, брат протягивал руку и начинал щекотать, а сам обязательно смотрел в другую сторону, вроде бы говорил: «Это вовсе не я, а вон тот прохожий озорует».
Сережа с Машенькой весело смеялись, а мама с папой делали вид, что сердятся. Только Се-мушка видел, как улыбаются мамины глаза.
Летний день не собирался заканчиваться, а потому солнышко сияло вовсю. Жаркие лучи за-путались в волосах Семушки, и казалось, что те светятся.
Вот и касса. Мальчик заегозил на папиных плечах.
- Отпусти Семушку, папа, - попросила мама, - пусть бежит за билетами.
Весь вечер в парке играет музыка, бегут паровозики, крутится карусель, гудят машинки.
Машинки – это новый аттракцион. И сюда очень многие хотят попасть. Даже взрослые дяди и тети гоняют по полю на разноцветных авто. Машины сталкиваются меж собой, разъезжаются и снова сталкиваются.
В синей машинке за рулем Сережа, а Семушка сидит рядом. Мимо пролетает красное авто, а желтое едет прямо на них. У мальчика захватывает дух: вот-вот машинка врежется в них. Но Се-режа очень ловко увернулся и погнал вдоль забора. Семушка увидел, что за ограждением сидят на лавочке мама с папой, и принялся махать им рукой.
И так круг за кругом…

…Где-то сзади чувствовалось тяжелое дыхание таксиста.
«Рында разбитая, - досадливо подумала женщина, - за трешку удавится».
Она нырнула в пеструю толпу отъезжающих. Так что таксисту осталось только махнуть ру-кой…

…Время прошло очень быстро. Солнышко стало прятаться за верхушки деревьев.
Пора домой. Малыш очень устал, и потому от предложения Коли проехаться на спине не от-казался. Обхватив руками шею, паренек вначале еще пытался озоровать, но вскоре затих. Свет-лая головенка опустилась на плечо старшего брата…

Когда судьбе угодно…
По календарю на южную землю давно пришла осень. Но в тот год то ли лето не желало поки-дать насиженные места, то ли у осени было отличное настроение, и поэтому курортный городок, растянувшийся вдоль побережья теплого моря, купался в жарких лучах солнца. Ласковый ветер трепал кумач флагов, прополаскивая однотипные надписи на них.
«Слава КПСС!» - кричали надписи на крышах домов. «Слава советскому народу!» - вторили им натянутые на деревянные рамы лозунги в витринах магазинов. Ноябрьские праздники уже прошли, а флаги и транспаранты снять, как всегда, забыли. Вот и маются они под палящими лу-чами, безмолвно выкрикивая одни и те же, уже никому не нужные слова. Начнутся дожди, и вы-горевший кумач сольется с белой краской букв, нивелируя и обесценивая, в общем-то, правиль-ные слова.
Прохожие бегут мимо, им нет дела до каких-то слов, надоевших своим однообразием. Отпу-скники так же как и местные жители с большим удовольствием рассматривают розовый куст. Обманутый нарушениями в смене времен года куст выбросил несколько бутонов. Они растут и наливаются жизненной силой, прячась среди зрелой зелени листьев, подернутой осенним багре-цом.
Поутру, когда небосклон осветился первыми лучами солнца, затрепетали крылышки самого крупного позднего бутона. Расщелкнулась его узорчатая макушечка, выпустив на свет божий то-ненькую, белую полоску.
Выпростав из тесной кубышки свой краешек, лепесток так глубоко вдохнул свежего воздуха, что зеленые пелены лопнули. Они не в силах были сдерживать радость рождения. С тихим шеле-стом, словно маленькую галактику, раскручивал бутон многочисленные белые лепестки. Спи-раль цветочной вселенной выплескивала все новые и новые миры, которые, едва появившись, купались в солнечных лучах, зачерпывая их лодочками лепестков.
- Мама, мама! - воскликнул малыш. – Роза зацвела!
Он протянул руку, но молодая женщина его остановила.
- Не рви, сынок. Посмотри, какой красивый, будто из снега сделан, весь сияет. Помнишь, мы в горы ездили, играли в снежки.
- Его Дед Мороз вылепил?
- Что ты. Этот цветок живой.
- Живой, как мы?
- Да!
- И если сорвать, то ему будет больно?
- Если цветок сорвать, он умрет.
- Как люди?
- Как люди…
- Почему же он себя не защитит?
Мама присела перед кустом, аккуратно раздвинула листья и показала малышу острые шипы, усеявшие ветки.
- Потрогай, - предложила она, - только потихоньку.
Мальчик потянулся к шипу и почувствовал укол. Отдернул руку, хотел заплакать, но переду-мал.
- Он рыцарь?
Они возможно еще бы поразмышляли на цветочную тему, но послышался дробный стук каб-луков. Мать едва успела выхватить ребенка из-под ног несущейся женщины. Спешащую занесло на повороте, и она зацепила рукой одну из веток, наткнулась на шипы, больно уколовшись о них. Со злобой ударила по белоснежному цветку.
Полураспустившаяся роза резко качнулась, осыпала несколько лепестков и вдруг распахну-лась во всю ширь души. Словно маленькое белое облачко присело на ветку. А может, это был привет от близкой зимы?
Внешние, чуть изогнутые лепестки высверкивали среди зелени сияющим снегом, изгибались, словно трамплин горнолыжников, и позволяли запоздалой росинке скатиться по «склону» в центр цветка.
Центральные лепестки так и не раскрылись. Они любопытствовали: кто нарушил время их явления миру? Они не имели права родиться раньше срока, потому что в объятиях своих держа-ли нектарники и сдерживали аромат розы, который не должен выплескивается на улицу, словно вода из ведра, и захлестывать мир волной сладковатого запаха. Аромат должен, просачиваясь то-нюсенькой струйкой сквозь лабиринты точеных лепестков, наполнить благоуханием воздух.
Почувствовав нежный запах розы, женщина разозлилась еще сильней. Красота не стерла зло-бы с лица, а прибавила ярости. Хотелось растоптать нахальный куст, вдавить его в землю, но времени не было.
Услышала, как сзади смеется маленький мальчик: «Мама, сияющий рыцарь себя защитил…»

…Милентина бежала по перрону, с трудом переводя дыхание. Волосы растрепались и, вы-бившись из-под заколки, черным парусом бились на ветру. Масса тела навалилась на легкие, да-вила на ноги. Высокие каблуки босоножек с силой врезались в разморенный от осенней жары асфальт. Очень хотелось сбросить модельную обувь и, как в детстве, легко понестись босиком.
Однако думать и чувствовать было некогда. Гнал страх. А потому, превозмогая боль в ногах, выдергивая застрявшие в асфальте каблуки, женщина неслась подобно урагану. Розовый плащ трещал на добротных плечах и был готов лопнуть не только по швам. Декольтированная блузка со всей бесстыдностью жаждала распахнуть то, что обычно скрывается от посторонних глаз.
Стрелки вокзальных часов упрямо подвигались к цифре пять.
- Поезд номер, - хрипел динамик, - хр-тр-ш-ш-ш, следующий ч-ш-ч-хр, отправляется с третье-го пути. Доброго х-р-р ш-ш.
Так что у Милентины не было возможности ни привести себя в надлежащий вид, ни узнать, в каком направлении собирается двигаться пассажирский состав, и тем более выяснять, в каком направлении бежит она сама.
Мысленно ругая весь мир, Милентина прибавила ходу. Она помнила слова кассира: «Если успеете, то у вас второй вагон…» Дальше слушать было недосуг, с зажатыми в руке паспортом и билетом рванула она вот на эту стайерскую дистанцию.
По привокзальной площади и на перроне толпились отпускники. Отбыв в тепле бархатного сезона, они спешили уехать домой, в морозы Сибири, равнодушную пустоту севера и дождливую слякоть Подмосковья. Еще находясь во власти шальной южной осени, но одной ногой стоя у по-рога своего далекого дома, люди прохаживались на небольшом расстоянии от гор поклажи.
Все это мешало Милентине, но не могло затормозить ее движения. Она «летела» сквозь ки-пящий котел вокзального муравейника. Крепкий мужчина попытался придержать ее, чтобы предъявить счет за упавшего ребенка, но спешащая буквально прошла сквозь него.
- Учись, - ухватило ухо чьи-то слова, - поперек толще, а как бежит…
В другое время туго пришлось бы обидчику, но заветный вагон был где-то рядом, а ноги жа-ждали покоя.
Сделав последний рывок, женщина вбросила тело в спасительную пасть двери. Проводница укоризненно посмотрела. Милентина хрипела, потому что дышать не могла. В глотке стоял су-хой, горячий ком, в глазах время от времени темнело. Пот стекал ручьями. Достала платочек, чтобы хоть как-то утихомирить влагу тела. Ткань мгновенно стала мокрой, можно было отжи-мать. В ярости скомкала платочек, но выбрасывать передумала – это был единственный предмет из только что зачеркнутой жизни.
- Черти гнались, что-ли? - пробурчала хозяйка вагона, закрывая тяжелую вагонную дверь. – Не стойте в тамбуре, мне работать надо.
Перрон поплыл в обратном направлении.
Тина, встряхнувшись, словно кошка, величественно прошествовала вперед, соображая, какое же купе ее. Заглянула в билет и усмехнулась про себя: «Тринадцатое место… Самое впору!»
В щель приоткрытой двери одного из купе увидела солидного, хорошо одетого мужчину. От-метила для себя: «Домашний». «Славненько все складывается», - улыбнулась Тина.
Ее соседями по купе оказались совсем еще пацаны. Чемоданы, узлы и корзины с южными фруктами заполняли все пространство, так что Тине пришлось к своему месту пробираться с трудом. Зло пнув один из узлов, наступила на другой.
- Осторожнее, - воскликнул парень в очках, - там виноград.
- Подбирать надо.
Она глянула на возбужденных отъездом юнцов, и те мигом замолчали, пересев на одну лавку, полностью освободив другую. Все еще хрипя от натуги, обливаясь потом, женщина скинула с себя плащ, по-хозяйски поставила на стол ридикюль, сложила в него паспорт с билетом и шлеп-нулась на диван возле окна. Нервно поправила блузку.
Весь ее багаж состоял из того, что было надето на тело и вмещалось в крохотную сумочку. Главное же богатство – билет до конечной станции.
Тоскливо посмотрела на удаляющийся вокзал, зло вздохнула, что-то вспомнив, и вдруг от-прянула от окна: «Кирилл? Как он нашел меня?..» Хотела рвануться с места, но животный страх сковал тело безнадежностью. Бежать было некуда.
Она видела, как вдоль состава, заглядывая в вагонные окна, бежал разъяренный человек. Он приближался. Полы его плаща развевались, как флаги. Сжатые в кулаки руки беспрестанно цеп-лялись за «флаги», поддевая их и подбрасывая.
Хотелось стать маленьким зернышком, песчинкой… «Зачем мне это надо было?» - стучало по вискам.
Поезд еле полз, и потому Кирилл почти достиг милентининого окна. Тут локомотив, решив ускорить отбытие, начал набирать скорость. Промелькнул обрыв перрона.
Женщина долго еще видела фигуру на этом обрыве, которая в ярости колотила кулаками по ограждению. Фигура становилась все меньше и меньше и вскоре скрылась за поворотом.
«Он бы меня за Сонечку убил», - пронеслось в голове. Минуту помолчала, сглотнула сухой ком и нервно засмеялась, вытирая со лба крупные капли.
- Отсыпь, судьба, мне звонкою монетой... – выдохнула речитативом.
Распрямила плечи, оглядела молодняк глазом оценщика. «Щенки, - подумала она про себя, - ни одного стоящего». А вслух сказала:
- Рада, что будем ехать вместе. Вы до какой станции?
- До конечной, - наперебой заговорили ребята. - Так смешно: здесь лето, а у нас уже зима… Мамка звонила, говорит, что морозы под тридцать заворачивают, а здесь розы цветут… Вы вон в плащике, а там шубы нужны будут…
У Милентины озябли ноги, по коже пробежал холодок. Как-то морозов она не предусмотрела. Правда, и предусматривать было некогда. Главным было - уехать поскорее. Неважно куда. Вот теперь оказалось, что «куда» тоже бывает важным.
Передернув плечами, женщина выбралась в коридор. Надо было обдумать создавшееся по-ложение: ни денег, ни места, где ее могли ждать, ни шубы, чтобы доехать до своей конечной. «Вот тебе и отсыпала судьба, - подумала Тина. - Надо осмотреться, критических ситуаций не бы-вает. Выход должен быть».
Из соседнего купе молодцевато вышел тот самый мужчина, которого приметила Тина. Тайно скользнув по разгоряченной женщине взглядом, он направился к проводникам.
Невысокий, коренастый, но уже оплывающий от возраста мужчина удалялся от нее, ставя но-ги на пол прочно и четко, словно маршировал на плацу. Остатки волос на голове, не подчиняясь ритму движения, лежали не шевелясь.
«Мелковат, - подумала Милентина, - но выбора нет».
Ленивой походкой пассажирка последовала за мужчиной, еще не зная, что можно предпри-нять, как завязать разговор. Шла, словно ищейка по следу, вынюхивая и выслеживая добычу, ис-кала момент, чтобы схватить за глотку мертвой хваткой.
Веки сузились, и из этих крохотных щелей горели два раскаленных угля. Охотница старалась определить мишень, дальность боя, чтобы было ловчее прицелиться и ударить наверняка.
Короткие пальцы рук пошевеливались, готовясь к действиям. Наманикюреные ногти отлива-ли кроваво-красным…

Проходя мимо соседнего купе, краем глаза увидела, что в нем осталась только юная особа. Девушка устраивала свой багаж на верхнюю полку.
- Здравствуйте, - стряхнув с себя лик охотницы, радушно улыбаясь, сменила Тина траекторию движения, - что, верхняя полка досталась?
Пассажирка печально вздохнула и тоскливо посмотрела на второй «этаж».
- Такие очереди за билетами, что выбора не было, - снова вздохнула девушка, - теперь при-дется всю дорогу ехать как попало.
- Вот и мне не повезло, - запечалилась Тина, - мне наоборот досталось нижнее место, а я не могу внизу спать. Привыкла к простору, воле, чтобы воздуха было много…
- Так, может, мы с вами обменяемся? – робко спросила девушка.
- И вы согласитесь ехать на нижней полке?
- С радостью!
- Вы моя спасительница! – Тина схватила девушку за руки и стала их трясти, пожимать. На такой оборот дела она не рассчитывала, а тут удача сама ломилась к ней.
Не раздумывая, Милентина сгребла чемодан, сумку девушки и махом перенесла их в свое ку-пе. Вернулась на выменянное место, повесила плащ, поставила сумочку на верхнюю полку... По-слышался мужской голос, он приближался. Открылась дверь… На пороге стояли молодцеватый мужчина и проводница.
- Простите, – растерялся пассажир, - а где моя соседка?
- Она попросила меня поменяться с ней местами, потому что не переносит высоты.
- А вы?
- О, я всю жизнь на высоте.
- Вот и хорошо, что вы все тут разобрались, - буркнула проводница и поспешила по своим делам.
- Далеко едем? – равнодушно спросил мужчина, устраиваясь у окна.
- До конечной.
- Значит, попутчики. Я не люблю частые передислокации.
- Честно признаться, я тоже люблю постоянство и тишину.
- Давайте тогда знакомиться, нам вместе ехать трое суток. Иннокентий Солонцев.
- Красивое и необычное имя, - Тина задумчиво подняла к потолку глаза и протяжно повтори-ла. – Инно-ке-нтий. Имя, как песня. Вы видно очень талантливый и добрый человек.
- Почему вы так думаете?
- Такое редкое имя… я слышала только у знаменитостей.
- Да? – удивленно проговорил мужчина, напрягая память, чтобы вспомнить какую-нибудь знаменитость-тезку.
- Иннокентий Смоктуновский, например, - вскользь подсказала Тина.
- Точно!
- А я что говорю! Только у знаменитостей… Вы генерал, судя по выправке?
- Что вы, я простой советский подполковник внутренних войск.
- Непростой, - игриво воскликнула Тина, - видно, многие завидуют вам и не дают возможно-сти стать генералом. Ничего, - твердо заявила она, - мы добьемся, и вас оценят. Но не генералом назначат, а генерал-полковником!
- Ну, - заулыбался подполковник, - звание присваивают, а не назначают…
- Значит, присвоят. Ты этого достоин…
Милентина, может быть, совсем бы перешла на «ты», но открылась дверь, и в купе вновь во-шла проводница, неся под мышкой упакованное постельное белье. Она безразлично взяла биле-ты, надорвала у них краешки, рассовала по кармашкам кожаной сумки.
- Белье брать будете?
- Два комплекта, - галантно отозвался подполковник.
- С вас два рубля.
Мужчина оглянулся на соседку, та была занята укладыванием билета и, похоже, не услышала проводницу. «Два рубля - не сумма», - вздохнул про себя Иннокентий и вытащил из кармана ко-шелек.
- Вы так галантны, - восхищенно выдохнула Тина, - сейчас я отдам деньги.
Она приподнялась на цыпочках, потянулась на полку за сумочкой и, покачнувшись, зацепила соседа бедром. Горячее тело обожгло…
- Какие мелочи, - выгнул грудь колесом подполковник, - не беспокойтесь, располагайтесь.
Молитвенно сложив руки перед собой, Милентина смотрела на благодетеля во все глаза. Она молчала. Потом, будто спохватившись, засуетилась, заторопилась. Спешно постелила свою по-стель и, вроде бы по привычке, принялась заправлять и нижний диван.
- Ох, - вскинулась она, - вы меня совсем засмущали. Я уже и не в свои дела полезла. Прости-те, это по привычке. Дома-то все на мне было, а теперь не у дел я осталась.
Женщина вдруг опустилась на противоположный, никем не занятый диван и горько заплака-ла, закрыв лицо руками.
- Да что вы, – присел перед ней подполковник, - что случилось?
- Простите меня, - всхлипывала женщина, - свое вспомнила. Муж у меня недавно умер… Скоропостижно. Мы с ним так любили друг друга. Он был такой же красивый, как и вы, статный. Вот только, наверное, был пониже и чуть лысоватее. А уж добрый... как вы. Я его с работы жду, ужин сготовлю, слушаю: не стукнет ли дверь. Бегу навстречу…
Тина судорожно вздохнула, поверив собственному рассказу.
- Теперь его нет, и некому меня защитить.
- А дети, родственники?
- Детей Бог не дал. А родственники? Нет... они очень хорошие… Это я, наверное, чего-нибудь не так сделала. Они меня просто выгнали из моего дома. Мы с мужем этот дом своими руками построили, от самого основания. Он за один кирпич, я за другой. Все вместе, всюду вместе. На-дорвалась я тогда на строительстве, вот и не получились детки. Муж сильно переживал, что я тяжести таскаю. Оберегал меня. Но я как его брошу, кто ему еще поможет?
Братья его еще тогда от нас отвернулись, завидовали, щепки не подняли на строительстве. А как несчастье случилось, они тут как тут, пришли наследство делить. Меня вытолкали, даже ве-щи не отдали. Свекровь все себе заграбастала. Вот я и поехала к отцу с матерью. Куда же еще мне, сироте, ехать?
Слезы текли из глаз женщины ручьем.
- Простите, простите меня, – уливалась слезами Тина, - просто сердце не выдерживает такой несправедливости.
- Ну, успокойтесь, - пытался утешить ее Иннокентий, - все уже позади. Глядишь, и наладится жизнь. Встретите хорошего мужчину, выйдете за него замуж…
- Правда? – вскинулась Тина, потянулась к подполковнику всем телом. Ее глаза светились надеждой.
Будто засмущавшись, женщина вскочила и быстро вышла в коридор. Почти бегом она выле-тела в тамбур. Там перевела дух. Поглядела, не идет ли сосед следом, и сдавленно захохотала. Рыхлое, большое тело вздрагивало от приступов смеха.
- Ну, Миля, ты даешь, - между приступами хохота говорила она себе, - тебе только кино при-думывать… А этот дурак рассиропился… Генерал хренов. «Постричь» бы этого карася да налы-со!
От укрощенного хохота заболели мышцы лица так, что свело челюсти.
- Все, пора возвращаться. А то попутчики подсядут.
Посмотрела в окно. Большие и маленькие поселки, окруженные по-осеннему разноцветными, пышными садами, провожали пассажирский поезд. Вот мимо проплыла роскошная дикая груша, выросшая почти на железнодорожном полотне и почему-то уцелевшая от вырубки. Осыпающие-ся листья теплым желтым ковром ложились на насыпь, а ветки были унизаны небольшими пло-дами.

Заныло сердце. До боли стало жаль своей прежней жизни. Такая же груша росла в саду роди-тельского дома. Каждую осень мать заставляла их, ребятишек, собирать грубые плоды и сушить на жестяном листе в духовке. Если же осень была жаркой, как в этом году, то дичков рассыпали на крыше, и дважды в день приходилось ворошить и переворачивать.
Как только плоды были собраны, мать требовала от отца спилить дерево, чтобы оно не засти-ло свет. До самой весны родители перебранивались по этому поводу, вроде бы забавлялись.
- Петро, - обычно с утра начинала мать, - ты сегодня чем занят?
- Хотел к куму сходить. Он «помощь» просил,- говорил отец, сидя во дворе на лавочке. Мир-но дымящаяся папироса распространяла сладковатый дым.
- Чадишь, как паровоз, - рукой отмахивала дым мать, - лучше спили дичку. Сколько дров бу-дет.
- Да у нас дров - полный сарай.
- Где полный-то? - не повышая тона, говорила мать и продолжала свои дела. - Правая полен-ница почти кончилась. А по радио обещали снег и заморозок.
- Морозов уже лет пять не было, поди и этот год без них пройдет, вон какое тепло стоит. Лю-ди даже лозу не прикапывают.
- Тебе что лень срубить дерево? От груши уже солнце в окно не заглядывает.
- Ладно, - соглашался отец, - как-нибудь доберусь и срублю.
Он уходил к куму на «помощь», а дерево оставалось невредимым.
Весной благодарная груша расцветала. Казалось, что белый парус одиноко бороздит по зеле-ному океану. Фруктовые деревья в саду тоже расцветали, однако не было в них той сумасшед-шей роскоши.
- Ну, что, мать, – спрашивал отец, - срубить что-ли дичку?
- Цветет уж больно богато, - отвечала мать, - оставь до осени. Сушку насушим для компота, тогда и срубишь.
Все лето Тина устраивала под грушей свои шалашики. Под ее пышной кроной никакой дождь не был страшен. В знойные дни и душные ночи под деревом растекалась прохлада. Но, главное, родители не видели, как их дочь за малейшее непослушание наказывает своего малолетнего бра-та. Она ставила Егорку на ветки дерева и раскачивала их. Мальчик, стараясь удержаться, тихо плакал, а потом падал вниз. Тогда сестра ногами подкатывала его к краю глубокого яра. Если вдруг появлялись родители, Тина падала рядом с братом, хватала его в объятья, будто бы они бо-рются. Жаловаться Егорка не смел, боялся сестры.
Брат мешал ей жить. Пока его не было, в доме все жило и существовало только для Тины. Ни в чем родители не отказывали дочери, любой каприз выполнялся немедленно. Избалованная дев-чонка умела только ломать и разбрасывать игрушки. Школа не прибавила Тине прилежания. Жизнь изменилась, когда в семье появился малыш. Появились обязанности. Требования ужесто-чались с каждым днем. Посыпались жалобы учителей. Тина считала, что к ней придираются из зависти.
Исходила криком, когда мать пыталась ее заставить делать уроки. Накричавшись, уходила под грушу. Забиралась почти на самую макушку, когда появлялся рассерженный отец.
- Оставь ее, - уговаривала его мать, - не дай бог, свалится еще. Вырастет, образумится.
На много лет дерево стало для Тины главным прибежищем.
Уже в старших классах девушка строила здесь воздушные замки. Она «рисовала» красивые сцены любви, где ее, благородную и добрую, оскорбляли подлые люди, но появлялся красавец капитан. Он только что вернулся из дальнего плавания. Не раздумывая ни минуты, бросался к ней на помощь... Тогда вокруг замков растекались реки крови врагов. Реки впадали в бушующий океан, по волнам которого Тина с капитаном, смеясь, уплывали в далекие страны.
…В дупло груши сунула Тина дневник своей единственной школьной подруги Сонечки, ко-торая неожиданно пропала перед самым выпускным. Поговаривали, что она сбежала с взрослым мужчиной. Однако Тина точно знала, что Сонечки больше нет. Совсем нет!
В тот год дичка неожиданно засохла. Листья свернулись, засохшие они так и висели, прикры-вая в мертвых своих кучеряшках мелкие, не вызревшие плодики.
Дичка знала слишком много тайн…
С тех пор прошло много лет. Тина сохранила ту самую тетрадку, исписанную ровным, акку-ратным почерком. В ней тихая, застенчивая Сонечка рассказывала о подвигах подруги, восхища-лась ее бесстрашием.
Вот и сейчас этот дневник лежит в маленькой сумочке на полке. Милентина не могла объяс-нить себе, почему перед бегством она вместо денег, документов, вещей успела схватить только эти исписанные листочки.

…Дикая груша на железнодорожной насыпи давно осталась позади, разбудив рой разных воспоминаний. Мимо продолжали плыть сады, дома и дороги.
«Назад дороги нет», - подумала женщина. Она припомнила нового соседа, криво усмехну-лась: «На безрыбье и рак – рыба, а мы будем ловить карася». Зашла в туалет, умылась, надела на лицо печаль и вернулась в купе.
Подполковник сидел за столом с торжественным видом. Тина огляделась и обнаружила, что ее постель перестелена. Простыни натянуты, как по струнке, ватная подушка взбита и стоит тре-угольником.
На столе – коньяк, конфеты, нарезка колбасы, открыта банка консервов…
- За знакомство, - гостеприимно провел по воздуху рукой Иннокентий.
- Неудобно мне, - скромно потупила глаза Тина.
- Вы скрасите мое одиночество.
- Разве что так.
Она приблизилась к столику и присела рядом на краешек. Мягкий бок прильнул к сильной руке…
Мужчина заерзал на месте, засуетился, то и дело задевая округлые формы новой знакомой.
- По маленькой? – предложил он.
- Мне только глоточек. Я почти совсем не пью.
- Коньяк – не водка, а лекарство. Его врачи прописывают от стрессов.
Плеснул напиток благородных людей соседке в походный стаканчик, наполнил свой. Рисуя на лице робость и страх, Милентина неловко приняла коньяк.
- Только из уважения к вам, - сказала она. - Только вы уж не обессудьте, если я разговорюсь потом.
- Да, пожалуйста... Я и сам люблю поговорить с хорошим человеком.
Они чокнулись, и Милентина, сложив губы трубочкой, неумело потянула напиток… Закаш-лялась, замахала рукой, будто остуживая губы. Глазами поискала, чем бы закусить.
Подполковник довольно заулыбался, протянул ей конфету.
- Ты совсем не умеешь пить. Ничего, я научу.
Одним глотком он выпил содержимое стаканчика, разломил другую конфету, понюхал кусо-чек, положил его в рот, наслаждаясь дуэтом жидкости и шоколада. Вторую половинку конфеты протянул ко рту соседки. Та, благодарно глянув, покорно приняла дар одними губами, блаженно закрыла глаза и как бы нечаянно опустила голову на надежное мужское плечо.
- Так хорошо, - прошептала она на тихом дыхании, - просто какая-то благодать опустилась на меня. Иннокентий, я…
- Называй меня просто, Кеша, - предложил счастливый подполковник, - и вообще надо уже переходить на «ты».
- Кеша – это как-то по-деревенски, - преданно, не меняя позы, заглянула ему в глаза попутчи-ца, - Ноки – так лучше звучит. Можно я к тебе буду так обращаться?
- А что, красиво! Ладно, пусть буду Ноки. Так меня еще никто не называл.
Тут в глазах Ноки что-то вспомнилось… Он повернул голову к соседке:
- А ведь я не знаю твоего имени.
Разморенная женщина медленно подняла голову и вдруг заразительно засмеялась.
- И впрямь, я тебя знаю, а ты меня - нет. Прости меня, растеряшку, забыла…
Она выпрямила, насколько это было возможно, пышную спину, одну руку положила на голо-ву, а другой взяла под козырек:
- Разрешите представиться? Пассажирка Милентина.
- Вольно, - шутливо, но зычно скомандовал подполковник, и оба снова засмеялись.
- У тебя тоже красивое имя, а, главное, очень редкое, - наливая еще по одной, проговорил Иннокентий, - я вообще впервые такое слышу.
- Когда я родилась, папа решил, что меня будут звать так же как и английскую королеву. Это он назвал меня так.
- В Англии не было королевы Милентины, - твердо сказал попутчик.
- Конечно, была, - уверенно кивнула головой женщина, - но это было в древние времена.
Ехать было еще далеко, и мужчина не стал доказывать истину, чтобы не портить отноше-ний…
Крутобокая бутылочка быстро теряла содержимое. Ни к чему не обязывающий разговор лил-ся о том, о сем. Они уже давно были на «ты». Подполковник легко поглаживал новую знакомую то по плечу, то по широким формам. Соседка, слегка опьянев, доверяла спутнику тайные тайны, позволяя себе некоторые вольности, которые приводили мужчину в состояние крайнего возбуж-дения.
- Представляешь, выставили они меня из квартиры почти голую, - обиженно говорила Ми-лентина, случайно опираясь на сильное колено попутчика.
- Подожди, - притормозил ее Ноки, - ты же говорила, что вы с мужем дом построили?
- Какой дом? Ах! Ну да, конечно, дом, - на секунду задумалась Милентина, вспоминая, что она рассказывала «до того», потом тряхнула головой, - только муж сделал его как квартиру со всеми удобствами. Вот я его и называю квартирой.
- Извини, не понял. Продолжай…
Так за разговором пришел вечер. За вагонным окном вслед составу бежала теплая осенняя ночь. Мелькали одинокие фонари разъездов, проплывали придорожные поселки. Время от вре-мени состав тормозил на очередной станции, принимал новую порцию пассажиров и, лязгая же-лезом, снова трогался в даль далекую, где давно ходят в теплых шубах.
Пора было ложиться спать. Милентина, несмотря на излишки веса, легко вскочила на под-ножку и быстро оказалась на постели.
- Дорогая, - извиняющимся голосом начал подполковник, - ты прости, что не предлагаю тебе нижнюю полку, но я после ранения и не могу подниматься наверх.
- Не расстраивайся, я знаю, что ты настоящий мужчина. А мне впрямь нравится быть навер-ху: простора больше, и обзор лучше.
- Ты, действительно, не сердишься?
- Наоборот, счастлива, что судьба меня с тобой свела. Будто свет в конце тоннеля увидела.
И Милентина погладила его по щеке, потом неожиданно наклонилась и чмокнула в губы. Как будто застыдившись своего поступка, быстро отвернулась и затихла.
Женщина хотела дать мужчине время окончательно расслабиться, чтобы можно было сделать последний бросок и пленить его, уже лежачего.

Очередная станция возникла в тот момент, когда охотница была готова к решительному прыжку. Вот она приподнялась, прижала руку к груди, изобразила на лице недомогание…
Состав, резко толкнув воздух, затормозил. В вагон стали входить новые пассажиры. Откры-лась и дверь их купе. На пороге стояла сильно нагруженная пожилая дама. Два чемодана, связан-ные ремнем, были перекинуты через плечо. Руки оттягивали тяжеленные сумки.
Женщина свалила чемоданы, поставила сумки на свободный диван и вышла. Вернулась, ведя с собой старенькую бабушку.
- Молодой человек, - обратилась она к подполковнику, - можно, бабушка пока посидит на вашей стороне?
- Пожалуйста, пожалуйста, - подвинулся тот, освобождая край дивана.
- Ты, мам, пока посиди, а я разберу вещи.
Новая соседка стала расталкивать узлы.
- Молодой человек, - снова обратилась она к подполковнику, - вы не могли бы поменяться со мной, мне на верхнее место не забраться.
Это вовсе не входило в расчеты Милентины, и все ее старания сводило на нет. Охотница ми-гом спрыгнула на пол, ощетинившись, встав между мужчиной и пассажиркой, буквально проры-чала.
- Не может.
Ее агрессия не смутила женщину.
- Мы всего ночь едем, а завтра ваш муж снова вернется на место. Раньше-то я легко забира-лась, а теперь остарела.
Ночь! Еще чего… Тут, может быть, ночь всю жизнь решает.
- Ты, что не видишь, что человек из госпиталя едет? Раненый он. Между прочим, Родину за-щищал и вот таких - неблагодарных. Ты, что, думаешь, от великой радости благородный человек едет на нижней полке, а меня на верхнюю затолкал? Если ты знала, что везешь старуху, заранее не могла билеты купить?
Милентина так орала и так наступала, что просительница уже давно стояла в коридоре, а ее мать, сжавшись в комочек, со страхом смотрела на немужнюю жену.
- Чего шумим? – подошла к ним проводница.
- У меня верхняя полка, - горестно проговорила новая пассажирка, - едем на похороны, по те-леграмме брали билеты. Не на полу же мне спать, вот я и попросила поменяться местами. Под-няться-то я не смогу.
Она приподняла край длинной юбки и показала распухшие от варикоза ноги.
Подполковник, ошарашенный всем произошедшим, с сочувствием смотрел на пожилую женщину и ее мать. Он решительно вдохнул воздух, чтобы вставить свое слово в разговор…
- Есть у нас одно свободное купе, - мирно проговорила проводница, - пойдемте со мной.
Женщина подняла тяжеленный чемодан, но Милентина перехватила его.
- Идите, идите за проводницей, а я вам вещи перенесу. Наверное, за день-то натаскались.
Проворно подхватив еще и сумку, Тина легко понесла их по вагону.
- Иннокентий, - окликнула она оторопевшего военного, - ты вещи не носи, а веди потихоньку бабушку.
В новом купе Милентина положила под лавку сумку и чемодан, живо сбегала за другой по-клажей, скинула матрацы.
- А ты, хозяюшка, - обратилась она к проводнице, - неси скорее постельное, видишь, люди устали, да и не на праздник едут.
- Мы не хотели постель брать, - начала было женщина.
Но Тина так глянула на подполковника, что у того рука сама нырнула в карман.
Через пять минут бабушка уже сидела на аккуратно застланной постели, пила чай. Из ее глаз лились слезы.
- Спасибо вам, - трясла руки Милентине пожилая пассажирка, - что бы мы без вас делали.
Повернулась к подполковнику и сказала:
- Хорошая у вас жена, заботливая…
Уже вернувшись на свои места, Иннокентий растроганно взял Тину за руку, прижал к груди.
- Ты, само благородство. Я горжусь тобой.
Два тела потянулись друг к другу…
Загремела дверь купе. На пороге стоял бородатый мужичок с котомкой на плече. Сзади мая-чила проводница.
- Вместо бабушек, - пояснила она.
Мужичок молча, без «здравствуйте», закинул котомку на верхнюю полку и вышел. Вернулся пропитанный запахом дешевых папирос и так же безмолвно забрался на второй этаж. Через се-кунду послышался его легкий сап.
Настроение было сильно подпорчено. Иннокентий, подсадив соседку, некоторое время стоял рядом. Чмокнув ей на прощание руку, стал устраиваться на ночлег.
Уставшая от пережитого, уснула и Милентина. В ее сне ослепительно сияло солнце. Оно не грело и не жгло, а, наоборот, вымораживало. Очень хотелось накинуть на себя пуховый платок, такой, какие вязала для продажи мать. Тина знала, где мать хранит платки, но найти это место не могла. Босые ноги увязали в размякшем от жары и почему-то очень холодном асфальте. Повер-нулась, чтобы идти обратно… Навстречу шел брат Егор с маленькой девочкой на руках. Безды-ханное тело ребенка вдруг зашевелилось. Тина бросилась бежать к солнцу, чтобы спрятаться за него…
И тут женщина проснулась. В окно втекал новый день. Он принес собой сияние ослепитель-ной белизны полей. Ни садов, ни поселков… Куда ни глянь, ровная, как стол, земля убегала к го-ризонту, до которого и не дойти, и глазом не достать. Легкий снежок порхал то тут, то там. Он блистал всеми цветами радуги в лучах восходящего светила.
Слой молодого снега был невелик. Из-под него выглядывали желтые былинки уснувших трав. На редких кустах красовались пушистые, белые шапки, которые уже растекались водой по жиденьким стволам.
В ее городе иногда шел снег, именно такой вот - легкий, сияющий. Обычно он держался один, два дня, а то и просто таял на глазах. Тина успокоилась. Разве это снег? В такое-то время она у себя легко ходила в туфлях и плаще.
Сосед на верхней полке спал, слегка посапывая. Заглянув вниз, Тина обнаружила только ак-куратно свернутый матрац и никаких следов присутствия человека. Стол прибран. Ни куртки, ни шапки на крючке.
- Козел облезлый, обманул! – глухо заругалась женщина. – Прикидывался порядочным, а сам, мешок с дерьмом, сбежал. Я тут для него прыгаю на одной ножке, а он… быдло пузатое…
В душе поднималась волна бешенства и злобы на неблагодарный мир. Очень хотелось кого-нибудь избить, а еще лучше убить. А тут еще проснулось вполне физиологическое чувство голо-да. Очень хотелось есть.

Тина повернулась на живот и снова посмотрела в окно. Состав подходил к станции. За окном потянулись привокзальные строения. Бородатый мужичок проснулся, резво соскочил вниз, вы-нул из котомки видавшую виды курточку и побежал к выходу, даже не прикрыв дверь.
Поезд судорожно дернулся, передавая лязг железа от одного вагона к другому, и остановился. У края перрона торговки выставили свой товар. Тут тебе и рассыпчатая картошка с огурчиком, и холодное молоко…
«Может, здесь остаться, - подумала Тина, - вон как сытно торгуют, и к дому недалеко». Она осмотрела мужчин, выгрузившихся на станции – ни одного подходящего. Поискала глазами во-кзал, получалось, что небольшой сарайчик с прибитой вывеской «ст. Завалиха» – это и есть вре-менное пристанище пассажиров. Рядом высилась водонапорная башня. Ни вправо, ни влево не проглядывались высотные дома. Несколько добротных частных домов не вселили в Милентину надежды, что в одном из них ее могут ждать. Или на худой конец принять. «Надо попытаться, - подумала она, - не ехать же в Тмутаракань, где уже в ноябре – мороз под тридцать».
Оказавшись внизу, она еще раз поглядела в окно, прерывисто вздохнула. Ни одного прилично одетого мужика не проглядывалось. Надела плащ, застегнула его на все пуговицы - все-таки теп-лее будет – полюбовалась на босоножки. А куда деваться? Другой обуви она не успела захватить, хорошо еще, эти-то на ногах были, а то бы пришлось голоногой бежать. Медленно пошла по ко-ридору в тамбур, из которого в полость вагона клубами затекал холодный и сырой воздух.
Пассажиры прогуливались по перрону. Кому-то хотелось ноги размять от суточного сидения в замкнутом пространстве, кому-то купить на обед свежих продуктов.
Земля грубо приняла Милентину. С первого же шага легкомысленная для зимы обувь за-скользила по обледеневшему асфальту. Спасли поручни. Повиснув на них, женщина установила ноги попрочнее. Сделала шаг, другой. Идти пришлось на цыпочках. Розовый плащик не только не грел, но и пристывал к коже. Пронизывающий ветер пробирал насквозь. Через минуту зубы застучали в такт проходящему мимо товарняку. Да! Это была не та зима, к которой привыкла Милентина.
Напротив их вагона краснощекий, ладно сбитый деревенский мужик торговал медом. Вязкая янтарная жидкость призывно смотрела на покупателей. На большом блюде лежала рамка с сота-ми, нарезанными кусочками. Кусочки истекали медом…
Рот наполнился слюной. Сглатывая ее, Милентина двинулась к мужику. А что, очень даже ничего мужик, простоватый. Только бы в тепло попасть, некоторое время переждать, освоить-ся… «Господи, - думала она, - мне только ноготок в дверь втиснуть, а там не пропаду».
Медленно, из опасения упасть, она двигалась к намеченной цели, потому что уезжать дальше было страшно.
- Ет у тебя че? - услышала Милентина где-то рядом скрипучий голос. Подняла голову. Рядом стоял высокий дедок в старенькой олимпийке. Под мышкой у него зажата буханка хлеба, в руках пустой полиэтиленовый, донельзя затертый, пакет.
- Мед. Ай, не видишь? – спокойно ответил продавец.
- Да, ет я вижу, че мед. Я тя спрашиваю: мед какой?
- Что значит какой?- вскинул брови торговец.
- Дык у тебя мед майскай аль нояберьскай?
- Ты что, ни разу меда не видел? Откуда в наших краях майский и уж тем более ноябрьский мед? – пчеловод сложил руки на животе. – Ты в мае да в ноябре в чем ходишь?
- В пальте, - гордо выпятил грудь покупатель.
- Ты в «пальте», а я должен пчел в фуфайки одевать, чтобы они в холод мед собирали?
- Дык ето, мед какой-то темнай, - затянул бестолковый покупатель.
- Ничего не темный, вот посмотри, - сказал продавец и открыл большое ведро, наполненное медом.
Дедок потянулся посмотреть, взмахнул зачем-то рукой… буханка хлеба, почувствовав свобо-ду, вырвалась из-под мышки и смачно шлепнулась в мед.
- Ах ты, буржуй проклятущий, - завопил хозяин буханки на всю площадь перед вагонами, - ты ет че мине своим медом усю булку испоганил.
Продавец хотел потихоньку вытащить хлеб, но дедок уже ухватил буханку за один конец и с силой стал вдавливать ее в вязкую ароматную, начинающую засахариваться массу, при этом обиженно и зло орал на весь перрон:
- Стоять тут всякаи, нет возможностев просто купить че нада. Как я теперича хлебину исть стану?
Затем вынул булку из ведра, предварительно вывернув солидную порцию меда, ловко рас-крыв пакет, сунул туда хлеб. Резко замолчал, нырнул в толпу пассажиров и был таков. Продавец было кинулся за ним, да где искать-то?
- Ах, подлец! – воскликнула Милентина, изобразив на лице абсолютное участие.
- Впервые меня так поддели, - покачав головой, добродушно поговорил продавец, - ты глянь-ко хитрец какой. А вам меду?
- Я вот приехала к сестре, а она не встретила. Может, подскажете, где ее искать?
- Фамилия у сестры какая? Я тут всех наперечет знаю.
- Замуж недавно она вышла, фамилию ее мужа я подзабыла… Вот, зовут ее Мария…
Милентина пыталась найти хотя бы какую-нибудь зацепку в глазах, на лице мужика… Беспо-лезно. Он был непроницаем и, сложив руки на животе, молча ждал окончания речи.
- Мария? Недавно замуж вышла? – вставилась в разговор верткая бабонька с кошелкой, на-полненной бутылками с газированной водой. – А это не про Машку Кривую речь-то?
- Вот, вот, про нее. У нее глазик с детства кривил.
- При чем тут глазик? – заглянула ей в лицо бабонька. – Это у нее фамилия такая в девках бы-ла. Теперь она за моего брата вышла, стала Сергачевой. Но она не говорила, что у нее сестра есть. Я всю ее родню знаю.
- Женщина, - разозлилась Милентина, - шли бы вы торговать, да не мешали беседовать.
Повернулась к мужику, только рот открыла, чтобы продолжить свою содержательную беседу, и осеклась. Мужик смотрел на нее и ухмылялся.
- Ты, девка, уж сразу говори: чего надо? Не ходи вокруг да около. Мы тут все и про всех зна-ем. Дураков-то не водится, - глянул в ополовиненное ведро, засмеялся, головой крутанул и доба-вил, - только разявы.
Надежда на теплый дом рассеялась. Милентина зло махнула рукой и поскользила вдоль ряда торгующих. Пожилая продавщица открыла перед ней большую кастрюлю с пирогами. Румяные, пышные пироги, каждый величиной в ладонь, дурманили голову и желудок своим ароматом.
- С чем? – спросила Милентина, одновременно заглядывая в соседнюю кастрюлю.
- Печеные - с картошкой, а жареные - с капустой.
- Торопилась, поди, сырые поснимала.
- Ничего не сырые, - обиделась торговка, - вот, попробуйте.
Милентина не стала отнекиваться, куснула во весь рот. Пирог был отменным, картошечка с маслом и луком так и таяли на языке.
- Пересолено, - буркнула Тина и пошла дальше.
- А у тебя с чем? - доедая пирог с картошкой, спросила она у другой торговки.
- С печенью.
- Поди горькая?
- Хорошая печенка. Свою животину держим.
- Дай, попробую?
Да, таких бы пирогов на тарелочку и побольше. Но рассерженная Тина глотала куски, почти не жуя.
- Не умеешь готовить - не берись, - кинула она продавщице и пошла дальше, не слушая ос-корбленную речь местной жительницы.
Ее внимание привлекла корзинка, доверху наполненная копченой рыбой. Золотистые тушки были аккуратно разделены пополам и источали головокружительный аромат.
- Почем караси? – грубо спросила Тина.
- Это не караси, а лещ, видите, каждая рыба круглая и плоская, - женщина сложила половин-ки.
- Мне нет разницы: лещ, карась… Я спрашиваю – не тухлая?
- Побойтесь Бога!
- А чего его бояться? Вы нам тухлятины натолкаете, денежки сорвете. И где вас потом ис-кать? С поезда не спрыгнешь.
- Так вы попробуйте.
Женщина оторвала плавник.
- Что ты мне суешь плавник? По нему и не поймешь, какая рыба.
Тина потянулась к лещу, как вдруг получила весьма ощутимый удар по руке. Перед ней, под-боченившись, стояла прежняя собеседница с кошелкой, наполненной бутылками с газированной водой. Тугие щеки пылали здоровьем. Плотно сидящий полушубок расстегнут – хозяйке жарко.
- Если нацепила розовый плащ и копыта, то можешь всех оскорблять?
Милентина взорвалась: мало того, что едет неизвестно куда, без копейки денег, мужики сры-ваются с «крючка», голод донимает, так еще и какая-то крестьянка жить мешает.
- А ну пошла вон, кошка облезлая, - обрушилась на бабоньку Тина и попыталась оттолкнуть нахалку.
Но та стояла, как вкопанная, и даже не шелохнулась.
- Ты руки-то не шибко распускай, - негромко сказала местная, - а то ведь я тоже могу толк-нуть.
Она повернулась к торговому ряду и зычно крикнула:
- Бабы, этой розовой торбе не продавайте ничего. Она только пробует и ничего не покупает. Пироги бабы Сони забраковала. А про бабы Сонины пироги в газете районной писали.
Обернулась к Милентине и, не сбавляя голоса, сказала:
- Вот что, акула тухлая, я вижу, что ты пожрать любишь, а платить не хочешь. Так что прова-ливай, пока я Сохатого не позвала.
От злобы все внутри Милентины клокотало. Она уже была готова вцепиться в нахалку, но понимала, что заступники будут только у местной, а потому дала волю только языку:
- Ты кто такая? – орала она. - Раскомандовалась: продавайте, не продавайте… Готовить надо лучше, а не обманывать людей.
- По себе что-ли судишь? – парировала местная. – Тебе что врать, что спать – одинаково. Ры-ба ей не понравилась! А сама глазами-то слопала бы, да вместе с костями.
- Это ты от жадности подавишься, - раскрасневшись и согревшись от крика, орала Тина, - де-тей своих с голоду заморила, все на продажу тащишь. От такой дуры и мужик на сторону бегает.
- Сказать нечего, так ты на мужиков перепрыгнула? А тебя видно твой вот так и выкинул? - баба откровенно в лицо хохотала. – Ой, не могу! В копытцах – по зиме не больно-то сладко. И денег на дорогу поди не дал?
Это уже был пинок под дых. Тина приготовилась к прыжку…
Рядом с обидчицей возник громила.
- Нинк, - спросил он, - ты че не торгуешь? Че кричишь?
- Вот эта тумба копченая, сказала, что у твоей матери вся рыба тухлая.
Не дожидаясь ответа, Милентина поспешила уйти. Но чем дальше она шла вдоль ряда, тем меньше была надежда попробовать еще чего-нибудь вкусного. Женщины перешептывались, за-крывали перед ней кастрюльки, корзинки.
- Я купить хочу, - возмущалась Тина.
Но ответ был один: «Все уже продано, приходите завтра».
Как только Тина проходила мимо, кошелки вновь открывались, и женщины накладывали пас-сажирам картошку в тарелки доверху, добавляли соленый огурчик.
- Пропадите вы все пропадом, - зарычала голодная и замерзшая Тина.
Скользя по перрону, Милентина пошла в обратный путь. Около торговки рыбой увидела сво-его бородатого соседа. Приложив руку к груди, он просил: «Золотко, красавица, угости рыбкой. Хоть завалящей какой. Поиздержался в дороге…»
Хозяйка выбрала круглого, увесистого леща.
- Ешь, добрый человек, на здоровье. Нешто мы не люди?
Немного повернувшись, обратилась к соседке:
- Теть Нюр, тут человек голодный, дай ему пирогов своих.
Мужичок, благодарно кланяясь, посеменил к вагону. В руках он держал не только рыбу.
Милентину просто разрывало от бешенства и голода. Войдя в тамбур, не ощутила тепла, по-тому что двери были распахнуты настежь. Двинув ногой в стену, она ринулась в купе.
А там висело благоухание хорошо прокопченной рыбы. Это бородатый сосед, постелив газе-ту, аккуратно разделывал добычу. Вначале отломил голову, потом очистил от чешуи, косточек...
Янтарные куски леща возлеживали кучкой и ждали момента, когда человек, насладившись их ароматом, изволит начать кушать. Но человек хотел продлить удовольствие. Он тщательно со-брал мусор в свернутый газетный кулек. Взял жестяную кружку и пошел за кипятком.
В другой ситуации Милентина просто «поделилась» бы с мужиком, но сейчас с ним рядом сидела новая пассажирка - хмурая дама. Она пропустила обладателя рыбы, строго скользнула взглядом по вошедшей и продолжила чтение книги. Оставалось только забраться на полку и по-пытаться заснуть. Отвернувшись к стене, Милентина криво ухмыльнулась и подумала про себя: «Ну, теперь все, ничего не выйдет. Мало мне одного рыбного любителя, так еще и «милиция» появилась».

Состав все торчал на этой холодной станции и, наверное, не собирался в путь-дорогу. Сон не шел. Голод после посещения рядов усиливался ароматом леща. От раздражения чесались мышцы ног и рук… На следующей станции надо будет повторить попытку остаться или хотя бы поесть всласть. Интересно, когда же она будет, эта станция?
- Дорогая, - неожиданно раздался голос Иннокентия.
Резко повернувшись, Милентина чуть не свалилась с полки. Подполковник едва успел ее подхватить.
- Хватит спать, лежебока, - сказал он, - я уже нам завтрак заказал.
- Ноки, милый, - обвила его шею руками Тина, - я мигом.
Может быть, впервые за много лет женщина была счастлива. Стремительно спустилась вниз, чуть не сшибла с ног возвращающегося соседа. Бесконечно кокетничая, причесалась, поправила изрядно помятую блузку.
Неприветливая станция «Завалиха», наконец-то, поплыла мимо окон.
Пока Тина прихорашивалась перед зеркалом, соображая, как же разгладить одежду, Ноки вы-нул из свертка свитер красно-коричневой тональности.
- Я понимаю, - начал он, - нам обещали, что в 1980 году мы будем жить при коммунизме, и кругом будет изобилие, только восьмидесятый год уже минул, а изобилие так и не наступило… Короче, на этой станции всего один магазин, и в нем никакого выбора. Вот прикупил для тебя…
- Для меня? Ноки, ты мой спаситель!
И Тина, обхватив дарителя за шею, впилась в него губами. Что подумает «милиция», было не важно. У подполковника от прихлынувших чувств вспотела лысина.
Свитер был откровенно мал. Пришлось втянуть живот, выпрямиться в струнку, чтобы Ноки не чувствовал себя оскорбленным.
- Как ты угадал мой размер? – почти искренне восхищалась Тина, натягивая на себя подарок, - И цвет мой. Посмотри, как он меня освежает.
Она крутилась перед зеркалом и, из-за тесноты купе, задевала подполковника то одной, то другой частью тела. Приглуплено улыбалась, бросая на Ноки скромно-восхищенные взгляды.
Однако внутреннее содержимое души готово было прорваться сквозь телесную оболочку. Обновка крепко держала Милентину за глотку. Плотная вязка воротника душила и давила. Больших стараний стоило охотнице сдерживать поток бешенства на старого обалдуя, купившего натуральную дребедень. Останавливало чувство голода и отсутствие прочного финансового и квартирного субстрата.
«От карася и польза карасевая. Нам бы только ноготок втиснуть - останется от Ноки только оболочка, и ту порвем», - успокаивала она душевные штормовые волны и сильнее втягивала жи-вот.
- Дама готова, приглашай на завтрак, - торжественно произнесла она, беря кавалера под руку.
Выходя из купе, Милентина так вывернулась, что оказалась позади Ноки. Пресекла попытки пропустить ее вперед.
- Ты мой защитник и путеводная звезда, показывай дорогу.
Идя по коридору, женщина свободно выдохнула. Свитер напрягся, укоротился, раздался в ширину… Затрещали швы… Руками попыталась растянуть воротник. Дышать было нечем.
«Ладно, поем только чуть-чуть», - решила Тина.
Их путь лежал через плацкартный вагон. Прогулка по станции «Завалиха» не прошла для пассажиров впустую. В походной атмосфере витали ароматы домашних разносолов.
Тину слегка замутило от голода и тесного свитера. Она машинально схватилась за край пол-ки. Как бы плохо ей ни стало, все же боковым зрением она зацепилась за лежащую на постели безнадзорную заколку для волос. Подхватила ее, как свою, и тут же начала сворачивать волосы в тугой жгут. Заколка как нельзя лучше схватила прямые черные волосы.
Уже почти на выходе из вагона, на боковом месте, Милентина обнаружила высокого старика в старой олимпийке, именно того, который так подло сорвал ей план захвата пчеловода. С одной стороны, хорошо, что сорвал, а с другой – какое он на это имел право?
Дедок отломил от булки громадный кусок, загреб им из пакета золотистый мед и стал кусать хлеб, ловко подлизывая языком медленно стекающие капли янтарного пчелиного нектара. Меж-ду жевками он разговаривал с человеком, сидевшим напротив:
- Ет чё ет творится? Вона на станции, продавцы медом кидаютси. Еле отбилси…
В вагоне от большого скопления народа было тесно, душно и жарко. По спине и по шее текли липкие ручейки пота. Милентину снова замутило. К горлу подкатывал мерзкий комок. Чтобы разрядиться, Тина тихонько ткнула длинного мужика так, что он носом сунулся в сладкий кусок, проскочила мимо, дабы не получить сдачу… Оглянулась, в жажде насладиться скандалом, шу-мом… Любитель меда даже головы не повернул. Просто пальцами счищал лакомство с носа, а потом языком быстро облизывал пятерню.
…Столик был накрыт на две персоны. В подставке потела бутылка коньяка. Изобразив ро-бость, Тина подтолкнула подполковника к дивану, а сама нырнула напротив, скрыв обтянутые складки тела за столовыми приборами.
- По маленькой? – спросил кавалер, наливая в рюмки.
- Прямо и не знаю. Может быть, не стоит?
- Тиночка, вчера же тебе стало легче?
- Ты, как всегда, прав, - деланно вздохнула в полгруди женщина, - я даже уснула… впервые за два месяца.
- Почему за два?
- Как муж умер, так я и не могла спать. Боялась, что его родственники меня убьют из-за на-следства.
- Жестокие люди! – подполковник сжал кулак. – Эх, меня там не было… Ладно, дорогая, все уже позади. Давай, за твое будущее.
Они чокнулись и выпили. От коньяка загорелось внутри пламя, и решение Тины - есть по-меньше - забылось.
Почти весь день просидели они за столиком. Тина без умолку болтала. Рассказывала про дет-ство, школу, про теплое и ласковое море.
Ее словно прорвало. Воспоминания лились нескончаемым потоком.
…От их дома до моря было не так близко, однако все уличные пацаны и девчонки улучали время в бесконечной работе по хозяйству, чтобы сбегать искупаться. На спор плавали до бакена и обратно.
Не единожды Тина, доказывая свою смелость, заплывала за бакен. Ей попадало и от спасате-лей, и от родителей. Однако девчонка снова и снова озорничала. Дразнила мальчишек, обзывала их трусами. Случалось, кто-нибудь шел с ней на спор: кто дальше. Заплыв за бакен строго карал-ся, а потому благоразумие ребят брало верх, они вовремя поворачивали обратно. Таких Тина из-водила насмешками и издевками.
В один из жарких летних дней детства девчонка снова искала приключений. Она приставала со спором к ребятам, но те, памятуя о строгом наказе родителей, никак не хотели плыть напере-гонки.
«Трусы, боитесь воды, сидите на песочке», - крикнула им Тина и поплыла. Она четко работа-ла руками, легко разрезая теплые воды моря. Представляла изумленные, завистливые глаза своих приятелей. «Что, слабо со мной тягаться? Мелочь пузатая!» Вперед манило ожидание похвал и славы.
Наконец, обернулась…
Берег тонкой полоской стелился где-то около горизонта, ребята - словно муравьи. Помахала им рукой. Ответа не увидела. Покрутила головой и испугалась.
Вокруг расстилалась зеленая, грозная пустыня, над которой тяжело приподнимались неболь-шие волны, словно кто живой дышал в глубине. А пловчиха, маленькое маковое зернышко, и не-видна в этом пространстве.
Повернула к берегу, и тут ее оставили силы. Усталость сковала тело. Руки налились тяжестью и не хотели двигаться. Легла на спину, чтобы отдохнуть. Небо тяжело приблизилось свинцовой тучей, похожей на наковальню, быстро наползающей на солнечный диск. Потянул ветер…
Спасение пришло в виде обшарпанного карбаса.
Завернутую в старое одеяло девчонку передали из рук в руки напуганным родителям. Такого позора Тина и не предполагала. Для нее было лучше утонуть. Вместо геройского ей было угото-ван пьедестал изгоя. Ребята и девчата с улицы купаться уходили потихоньку от нее, да и родите-ли всегда были настороже.
…Естественно, в своем рассказе женщина умолчала о подробностях того дня. Наоборот, дев-чонка из прошлого, гордо подняв голову, доплыла до берега, легко, словно и не было столь тя-желых испытаний, выбежала из воды. Восторженные друзья и взрослые подхватили ее на руки и качали, и подбрасывали вверх…
Тина уже сама верила в рассказ, на секунду червь гнева, родившийся в тот день, перестал то-чить внутренности и глодать душу.
- Какая ты смелая, - пьяненько гладил ее руку подполковник, - я горжусь тобой.
Именно этих слов не хватало в жизни. Чаще всего она слышала: «Нам стыдно за тебя!» или «И в кого ты уродилась?» За непризнание начинала мстить. Мстила жестоко, легко уходя и не оглядываясь назад. Не прощала даже намека на пренебрежение к своей персоне. Поэтому уже к старшим классам у нее совсем не осталось подруг и друзей, если не считать Сонечки Ивлевой. Сонечка умудрялась как-то ладить со строптивой и скандальной одноклассницей.
…Милентина встряхнула головой, чтобы освободиться от нахлынувших воспоминаний. На-спех прицепленная заколка слетела на пол, освободив волосы. Жгут волос медленно раскручи-вался и, наконец, упал на плечи. Иннокентий галантно поднял заколку, шутя, приколол на прядь и засмеялся:
- Ты сейчас, как пиратский корабль.
- Почему?
- Волосы у тебя, как черный парус, развевающийся на ветру, а над ними «веселый, черный Роджер».
Сравнение понравилось. Достала зеркальце, заглянула в него… Заколка была своеобразной - белый череп со скрещенными костями. Усмехнулась про себя, а вслух толи пропела, толи прого-ворила:
- Пираты - романтики. Свободны от общества, злобы людской. Как бы мне хотелось плыть на корабле по океану… вдвоем. И чтобы никого вокруг. Волны стоят стеной, ты у штурвала, я ря-дом. Мне с тобой ничего не страшно.
Тина все говорила, говорила. Полуприкрытые глаза были устремлены в пространство. Каза-лось, что она забыла обо всем. Душа подполковника таяла…
В вагон-ресторан ввалилась компания молодых людей. Дымка романтики рассеялась. За ок-ном начинались ранние сумерки, и официант зажег верхний свет. Выпитое горячило душу.
Весь обратный путь до своего купе он жалел о том, что не встретил такого замечательного человека раньше. Слышал сзади горячее дыхание, чувствовал затылком ее тело, такое податли-вое и понятливое.
Занятый плотскими мыслями, он даже не понял, какая в плацкартном вагоне царила суета.
- Мам, - рыдал звонкий детский голосок, - я заколку потеряла…
- Успокойся, доченька, - видимо, в сотый раз устало произносила мама, - сейчас будет стан-ция, и мы тебе две заколки купим, еще красивее.
- Эту мне подружка подарила…
- Девочка, возьми мою, посмотри, какие висюльки на ней.
- Не хоч-у-у, подружкина лучше.
В купе, откуда слышались голоса, взрослые перетрясали на сотый раз все до последней про-стыни. Соседи, включенные в поиски, шарили по постелям и кошелкам с едой. Пассажиры с от-даленных место-посадок сочувственно выглядывали из-за перегородок. Они тоже переживали за ребенка, но помочь ничем не могли.
Тина величественно шествовала по вагону, бесцеремонно задевая и толкая головы доброже-лательных спутников одномоментного путешествия, прикрывая рукой заколку в волосах.
«И чего так орать из-за безделушки и дешевки – ничего приличного», - подумала она. Тут ее взгляд упал на одну из женщин. Та пыталась хоть как-то успокоить плачущего ребенка. На уте-шительнице красовался почти такой же свитер, как и на Милентине, только он просторно вра-щался на более чем широком теле хозяйки. Раскрасневшись от жары, пассажирка сняла свитер и повесила его на крючок.
В тамбуре Тина вдруг споткнулась, ойкнула и, держась за поручень, начала падать вперед. Военная выучка Ноки развернула его на сто восемьдесят градусов. Подхватил женщину на лету и удивился ее легкости. Сердце у него гремело парадным оркестром. Вот оно - мгновение сча-стья…
Масляно улыбаясь размазанными губами, Тина теперь шла впереди. Пиратский захват произ-веден. Как-то надо закрепить успех. Но как? Мысли летали в голове, как истребители. Скрутила волосы в пучок, схватила их черным Роджером, тыльной стороной ладони стерла остатки пома-ды.
Вот и купе. Новая жиличка, не отрываясь, читала книгу. Даже глазом не повела, ресницами не ворохнула. Мужичка на месте не оказалось. По-хозяйски устроившись на нижней полке, Ми-лентина наконец-то скинула душивший ее свитер, набросила его на плечи и забеспокоилась… Ноки где-то задержался.
Выглянула в коридор. Подполковник стоял к ней спиной и весело беседовал с белокурой, хо-рошенькой девушкой.
«Кобылка мохноногая, на лету сшибает. Отвернуться нельзя, как уведет козла. Ну, погоди…» - прошипела про себя Милентина, чувствуя горячий прилив злобы.
Подхватилась и понеслась к проводникам.
- Здравствуйте, - сладенько улыбаясь, проговорила Тина, - нам бы хотелось кофейку, погоря-чее. Не беспокойтесь, я сама унесу.
Сгребла стаканы в подстаканниках, высыпала в них содержимое суррогатных пакетиков, ки-нула сахар, залила крутым кипятком. Вот в таком вооружении выдвинулась в коридор. Ноки шел ей навстречу.
- Тиночка, - восхитился он, перехватывая стаканы, - как ты догадалась, что я кофе хочу?
- Я же тебя люблю, - взблеснула скромно глазами она, мысленно приглаживая вставшие ды-бом копья мести.

Предзимняя ночь быстро наваливалась на несущийся по строго предначертанной колее со-став. В его чреве жили люди, каждый – маленькое государство со своими радостями и горестями, со своими законами и распорядками. Сотни маленьких государств стремительно удалялись от отправной точки и неумолимо приближались к развязке. Для одних впереди светили солнечные купола любви и надежды, для других - серость и обыденность уже обустроенной жизни. И толь-ко один человек несся в темноту, вбуравливаясь в чужую жизнь, словно червь в яблоко. Осталось только сжать челюсти, выкусить сочную мякоть плода. Но назревающий ураган гнева мог вы-рвать добычу из рук, а зарождающаяся волна бешенства, могла снести все на своем пути.
- Сбегаю, приведу себя в порядок, а ты отдохни, поспи, - шепнула Тина спутнику и выскольз-нула из купе.
Ей надо было успокоиться, взять себя в руки, чтобы не испортить начатое. В коридоре стояла та самая девчушка, собеседница Ноки. Она тайно поглядывала в их сторону.
Поплотнее прикрыв дверь, зверица медленно приближалась к сопернице. Проходя мимо, вдруг прижала хрупкое создание своей массой к окну.
- Если ты, рахитка, еще раз приблизишься к нему, - улыбаясь, тихо произнесла Тина, - я тебя из поезда выкину. Веришь?
Для большей убедительности, она поддела жестким большим пальцем девушку под ребро.
И, не оглядываясь, ушла в другой вагон. Через некоторое время вернулась, поправляя наки-нутый на спину свитер. Прошла по пустому коридору, постояла перед окном, вглядываясь в не-знакомый, холодный мир. Светящиеся окна домов на мелькающих полустанках пролетали мимо и, словно звезды, гасли вдали.
Засветился целый рой земных звезд. Поезд приближался к большой станции. Проводница за-крыла туалеты. В коридор стали выходить пассажиры, пожелавшие прогуляться по свежему воз-духу. Теплые куртки, шарфы и шапки, на ногах сапоги...
Подполковник высунулся из двери.
- Тиночка, где же ты ходишь? Пошли, побродим по улице.
На нем красовался полушубок. Плащ согреть не мог, и это уже было проверено предыдущим опытом, а потому Тина надела свитер, он точно сел по фигуре. Нигде не морщило и не тянуло. Правда, от него шел запах дешевых духов. Ну, это дело поправимое. Флакончик с дорогим пар-фюмом всегда был под рукой.
Как ни странно, на платформе не было следов снега. В воздухе носились морозные пары и только. Пассажиров со всех сторон облепили продавцы. Чего только здесь ни предлагали: куль-тиваторы, люстры, насосы для авто… Именно такой насос заинтересовал Иннокентия. Он повер-тел его в руках и, не торгуясь, вынул купюру.
Перронный базар-вокзал шумел, чем ближе было отправление, тем ниже падали цены. Вот продавцы уже готовы отдать товар за бесценок, но покупательский спрос истаял. Проводники стали настойчиво приглашать пассажиров на посадку. Двери захлопнулись, и базар растворился в синих сумерках.
Вертя так и сяк приобретение, подполковник рассказывал Милентине о преимуществах этой модели.
- В дороге незаменимая вещь. Вот наступи на него…
Милентина наступала на педаль. Воздух с силой вылетал из трубки.
- Если вдруг колесо в дороге спустило, не надо качать руками, встал на педаль и успевай - да-ви. Никакого напряжения. С этим даже ребенок маленький справится.
Глаза рассказчика блестели.
«Значит, у него есть машина»,- подумала Милентина, вслух же продолжала восхищаться об-новкой.
Все дело испортила соседка. Она угнездилась на постели и, строго глядя в глаза Милентине, предложила: «Давайте спать. День был длинный». Отвернулась к стене, не дав ответить. Мужи-чок на второй полке все время то спал, то выходил курить. Его вроде бы и не было вовсе. Так, куча тряпок на полке. Но с дамой приходилось считаться. От ее взгляда холодело в груди.
И Милентина подчинилась. Она легко заскочила на полку.
- Я ненадолго, только покурю, - как бы оправдываясь, сказал Ноки и вышел.
Тина прислушалась. Кругом стояла тишина, только колеса выговаривали что-то на своем же-лезном языке. «Милиция», отвернувшись к стене, быстро засопела.
Свесившись с полки, Тина быстро обшарила карманы подполковника. Вытащила паспорт, полистала и сунула его на место. Достала записную книжку, что-то прошептала, будто заучивала наизусть стихи. Услышала в коридоре шаги, вернула книжку на место и притворилась спящей.
Глубокой ночью Милентина почувствовала, что ее гладят. Проснулась. Подполковник загля-дывал ей в глаза.
Неслышно они выскользнули в коридор…
Утро началось со стука в дверь. Базар переместился в вагоны. «Не желаете ли приобрести»… И снова раскрывались сумки, мешки со всякой всячиной. Иннокентий купил для Тины теплые, пушистые носки и такие же пушистые рукавицы. Носки и босоножки вместе смотрелись комич-но, да и совместить их было практически невозможно из-за толщины первых и абсолютной лег-комысленности других.
День пролетел, словно одно мгновение. Все складывалось хорошо. Не нужно было лишний раз напрягаться. Ноготок втиснулся в щелку чужой судьбы, пробив не просто брешь в слабой обороне, а целые ворота, в которые можно было въехать на паровозе. Милентина усмехнулась удачному сравнению. Крепость штурмовать не пришлось. Завтрашний день предрешен. А пото-му можно слегка расслабиться.
Раздражало только одно: после стольких потрясений и перемен волосы торчали жесткой про-волокой и регулярно сбрасывали заколку. Надо было срочно их помыть.
К вечеру вернувшись в купе, Тина, мило улыбаясь, пояснила партнеру, что ей надо привести себя в порядок. И пошла к проводникам.
От нечего делать подполковник достал коньяк, закуску, предложил соседке составить компа-нию. Та холодно отказалось. Подполковнику показалось, что она глянула на него как-то брезгли-во.
На верхней полке раздалось шебаршение. Это мужичок перевернулся с боку на бок. Открыл глаза и вдруг заговорил:
- Осторожнее надо быть, паря, с такой дамочкой. Оно, конечно, не мое дело… Только я из-за такой вот свистодуйки и семью, и жизнь потерял.
- Не возводите напраслину на бедную женщину.
- Ты думаешь, что по приезде с ней больше не увидишься?
- Не знаю. Может быть, будем встречаться. Еще не разговаривали.
- А и не говори ничего. Только от нее тебе и не отделаться теперь, высосет все соки, как пи-явка.
- Глупости, у меня семья, внуки, и я их люблю. Это просто дорожный роман. Ну, утешил женщину, что в этом особенного.
- Как хочешь, командир, только попомни мое слово: она тебя везде найдет. Я ведь сплю - не сплю, а все чую. Как тебя не было, так твоя зазноба все карманчики проверила, все документики прочитала. Да и глаза у нее змеиные. Рот улыбается, а зрачки стоят, как у охранника на зоне.
- Так ты с отсидки?
- Угадал, паря. Убивец я. Но свое - от звонка, до звонка. Еду куда глаза глядят. К семье ни-ни, хватит им за меня страдать. Моя жизнь псу под хвост пошла, а тебе еще можно вывернуться. Сам и думай.
Отвернулся мужичок и засопел, словно и не просыпался. В эту секунду открылась дверь. На пороге стояла Милентина: свежая, аппетитная, в дареном свитере… Стоп… Свитер не тот. Ин-нокентий точно помнил, что покупал его цветом потемнее, потому что все женщины солидной комплекции предпочитают темные тона, а на Милентине хоть и похожий, но все-таки не тот. Размер не тот…
По-военному точно подполковник решал задачку: найди десять отличий. «Кретин, - ругал он себя, - развели тебя, как последнего салажонка-первогодка».
Женщина чутко отреагировала на изменившееся настроение спутника. Она скромно вошла, вынула гребень, причесала прямые, как струна, черные волосы, заколола сзади.
- Извини, я так устала, пожалуй, прилягу, - тихо сказала она и поднялась на полку.
Ноки слегка растерялся. Если его «разводят», то почему нет наступления? Может он сам что-то спутал и зря поверил какому-то зеку, обиженному жизнью. Решил, что попозже переговорит со спутницей начистоту. Прилег, задремал.
Но не смог заснуть. Потому поднявшись, позвал Тину на ужин.
Ни еда, ни коньяк не лезли в глотку, и вновь обретенная спутница отнесла это за счет прибли-зившегося расставания. Она взяла его руку, приложила к щеке.
- О чем загрустил?
- Так просто. Рана разболелась.
- Ничего, я тебе ее быстро залечу, - улыбнулась Тина.
Подполковник внимательно посмотрел ей в глаза, они не улыбались. А наблюдали за ним, словно неприятель из окопа. В них жило напряжение.
- Твои родственники в каком районе живут?
- На окраине…
- Тебя встретят?
- Должны. Я телеграмму давала. Зачем спрашиваешь?
- За тебя беспокоюсь. У нас уже морозы, а у тебя экипировка летняя, даже если на такси – за-мерзнешь.
- Разве ты меня не подвезешь?
- Прости, милая, не смогу, меня жена встречать будет, и не хотелось, чтобы она нас вместе видела. Но ты не переживай, я тебя отыщу… Приеду к тебе сам…
Улыбку Милентины свело судорогой. Ее кидали просто и бесцеремонно, как грязный платок.
- Ты не сердишься?
- Что ты, конечно, нет. Лишь бы у тебя все было хорошо. Мне, конечно, далековато добирать-ся, но ничего, я на автобусе доеду.
Чтобы не взорваться от бешенства, Тина отхлебнула большой глоток из бокала. Коньяк ко-мом встал в глотке, медленно пошел по пищеводу, передавливая легкие. Перестала дышать, что-бы переждать момент. Из глаз от напряжения потекли слезы.
- Милая, - растрогался Ноки, - не плачь, пожалуйста.
- Я к тебе так привязалась…
- Я тоже, но у меня, ты же понимаешь, семья… Это ответственность.
- Да, да... не думай обо мне. Я привыкла, что меня бросают и не любят.
- Что ты, я очень тебя люблю, у меня никогда и ни к кому не было таких чувств…
- Так что нас удерживает? Поехали вместе… Не так уж много нам осталось, - Тина вновь схватила руку Иннокентия. - Я тебя любить буду, с работы ждать…
- Нет, дорогая – это невозможно. У меня семья…
- Возможно, возможно! Я все устрою, тебе даже ничего делать не придется.
- Тиночка, успокойся, - подполковник сделал над собой усилие и твердым голосом расставил все точки над «i», - я семью не брошу!
Было ощущение, что Милентина бежала стометровку и с размаху врезалась лбом в бетонную стену. Рушилось все и сразу. Она проехала те станции, на которых можно было выйти, чтобы не оказаться в морозной Сибири. Кто же знал, что этот… (Тина не знала, какой эпитет вставить, чтобы оскорбить, унизить).
Закружилась голова. Внутри «просыпался» вулкан, еще мгновение… Нет, не время! Тина ук-ротила гнев. Скроила печальную улыбку.
- И не надо. Это у меня минутная слабость.
- Ты мне свой адрес напишешь?
- Зачем? Если судьбе угодно, мы и так встретимся.
От окон тянуло непривычным холодом, коньяк уже не горячил и не заливал костер злобы. Очень хотелось дать волю чувствам. Но время к этому действу не подошло.
Возвращались уже далеко за полночь. В купе оставалась только соседка, она мирно спала. Мужичка и след простыл. Непонятно даже, на какой станции он вышел.
- Поезд приходит очень рано, - сказал виновато подполковник, - давай отдыхать.
Женщина смиренно подчинилась. Отвернулась к стене и затихла. А подполковнику стало жаль ее. Он дал женщине надежду, а теперь бросает одну, беззащитную. Полежал, покрутился с боку на бок. Нет сна. Решил пойти в коридор, чтобы не мешать спутницам. На цыпочках выбрал-ся из купе, плотно прикрыл дверь, пошел в тамбур, чтобы охладиться.
…Как только шаги его стихли, Милентина немедленно повернулась, ящеркой перегнулась вниз. Выдернула из внутреннего кармана записную книжку, на первой странице помадой вписала номер телефона и приписала: «Мне с тобой было хорошо. Тина». Хотела сунуть книжечку об-ратно, но из нее выпали деньги. Сотенные.
- Хм, как я их не видела раньше? - прошептала Тина.
Наступила очередь бумажника, из которого, не считая, выгребла все, даже мелочь.

…В тамбуре Иннокентий встретил соседа. Тот, повесив мешок на поручень, тоскливо смот-рел сквозь замороженное стекло.
- Не спится? - повернул он голову к подполковнику. – А мне и не сидится, и не лежится. Только что проехал я свою остановку. Семья моя здесь обретается. Оставил я их без кола и без двора. Теперь они у жениной сестры квартируют. Дочь-то поди невеста.
- Сколько ты их не видел?
- От звонка и до звонка минуло двенадцать лет.
- Что, и ни разу не написали?
- Жена приезжала в зону, да я отказался от встречи.
- Что так?
- Боялся, прощение ее приму и до конца поломаю жизнь. Знал, иначе не бросит меня, даже в такой беде. Она из тех, кто как декабристки…
- Что же ты мнения жены не спросил?
- За столько лет, что вместе прожили, я и так знал, о чем скажет. В тот год меня дважды из петли вынимали. Жить не хотел. Одна мысль была: смыть грех смертью. Видно, Богу было угод-но, чтобы я прошел путь до конца, чтобы искупил вину. Только не знаю – как?
- Сейчас куда?
- Как придется. Вот сейчас остановимся, а там видно будет.
- Не глупи. Давай с нами до конечной, я тебя пристрою. Общежитие выхлопочу. У нас воль-нонаемные тоже работают.
- Добрая ты душа, командир. Не представляешь, кому сейчас хочешь помочь. Я человеков убил, да еще с особой жестокостью. Кто меня примет? Да и тебе одна канитель, кривые лица на службе.
Мужичок глубоко затянулся, показалось, что вместе с дымом сигареты он втягивает в себя потаенные мысли, чтобы не достались они ни змею, ни зверю, ни доброму, ни злому человеку.
Повисло тягостное молчание. Подполковник хотел бы уйти, но не мог оставить соседа в оди-ночестве.
- Знаешь, - вдруг встрепенулся мужичок, выпуская из себя едкий табачный дым, - я ведь со своей зазнобой, что жизнь мне разрушила, познакомился случайно. Вот как ты. Мне на работе дали путевку в санаторий. Не потому, что я какой-то больной был, а как премию.
Жена мне чемодан собрала да вдруг как-то помоховела и просит: «Не ездил бы ты, Яша, в этот санаторий. Предчувствия у меня дурные. Давай лучше в деревню к сестре отправимся. Там и воздух чистый, и река рядом».
Что ты, я же политически подкованный, в предчувствия не верю. Премировали, значит ехать надо. Ну и поперся.
Грудь колесом – передовик, уважаемый человек. Номер у меня отдельный, чтобы сил наби-рался, и мне никто не мешал культурно проводить время.
Как-то вечером прогуливаюсь перед корпусом, желая потом получше уснуть. К этому часу надоело мне все, соскучился по жене и дочери – хоть волком вой. И так мне в деревню захоте-лось, на реку с удочкой сходить, что внутри запеклось.
Иду и размышляю: как бы мне улизнуть домой. Слышу, на соседней дорожке кто-то ойкнул. Заворачиваю туда. На земле женщина, такая приятная, сидит и плачет. Я к ней: «Что с вами?» Отвечает так скромно: «Оступилась, ногу подвернула. Идти не могу. Пожалуйста, позовите кого-нибудь, чтобы помогли до комнаты добраться».
Разве ж мы не мужики. Я ее поднял, плечо подставил, кое-как до комнаты довел. Начал в кресло усаживать, женщина в обморок. Положил на постель, хотел за врачом бежать, тут она в себя пришла. «Все в порядке, никого не надо звать. Я сама медик», - говорит.
Утром встречаю спасенную. Нога забинтована, хромает, мне улыбается, как своему знакомо-му. Слово за слово разговорились, вечером на танцы сходили. Женщина уж такая скромная по-палась и такая несчастная. Муж у нее был летчиком и погиб во время испытаний. Так вот она и говорит мне, что я на него сильно смахиваю. Все мной восхищается: я и рыцарь, и умен, как профессор, и красавец. Зайду в комнату, посмотрюсь в зеркало, начинаю сам себе нравиться.
Да, падким я оказался на лесть да на женские уловки.
Даже не знаю, что со мной стряслось. Будто пелену кто на глаза накинул. Закрутилась кару-сель. И сейчас в голову не возьму, как я ее домой привез. Лизавета моя вещи собрала, дочку оде-ла и к сестре. Я обрадовался, что все без скандала обошлось. А краля-Валя царицей в доме нашем ходит, мебель переставляет, Лизины платья примеряет. Мне опять хорошо.
Короче, не успел я оглянуться, как развелся с женой, квартиру перевел на Валентину. День и ночь пахал, как проклятый, а ей все денег было мало. Нафуфырится и из дома. Куда с кем - нико-гда не скажет. Только рукой махнет: «С подругой была». А какие у нее в нашем городе подруги, если сама в нем третий месяц только живет.
Как-то приболел я, и бригадир отправил меня домой. Смотрю, свет в квартире горит, значит - Валентина дома. Обрадовался, дурак, что лишнее время с ней побуду. На цыпочках захожу, что-бы сюрприз сделать…
Только сюрприз был мне. Стою я над ними и чувствую, как останавливается у меня сердце. Краля-Валя увидала меня, не покраснела, а расхохоталась и говорит: «Пошел вон, придурок, я еще не насладилась».
Мужик ее тоже что-то похабное мне кинул. Что, я уже не понял, потому как во мне зверь проснулся. Не смотри, что я тихий да тщедушный, сила во мне большая, а когда рассержусь, так только Лизавета могла меня остановить.
Попался мне на беду под руку топор. По сей день не знаю, как инструмент в квартире оказал-ся. Покрошил их в кашу. Иду по улице, вижу - люди шарахаются, а почему не пойму. Вошел в милицию, дежурный за наган схватился. Глянул на себя, а я весь с ног до головы в кровище. Вот так и получил срок.
За столько то лет было у меня время подумать. Вначале по Валентине плакал. Первый раз в петлю из-за нее полез. А когда пелена с глаз-то упала, жизнь снова увидел, вот когда я завыл волком. Лизавета приехала с передачей, совсем тошно стало. Снова веревочку сплел, время ка-раулил, чтобы никого не было, чтобы снять не успели.
…Мужичок замолчал, ломая пальцами новую сигарету. Не произносил ни слова и Иннокен-тий, оглушенный грубой истиной жизни, резкими поворотами судьбы. Заскрипели тормоза, со-став прибыл на одну из станций. Сосед подхватил ношу.
- Давай, бывай, - сказал он, - может еще встретимся в этой жизни.
Морозный воздух обнял человека, окутал его белым облаком.
- Наша часть здесь недалеко, – крикнул Иннокентий случайному попутчику, - найди меня. Моя фамилия – Солонцев.
Вот так всегда: пока у людей масса времени, они не находят минуты, чтобы поговорить, ре-шить проблемы. Вместо этого спят, едят, подтрунивают друг над другом или сердятся по мело-чам. Уходят часы, годы, и оказывается, что упущенные возможности не вернуть. Червь сожале-ния поселяется в душе, грызет ее, скручивает в спираль.
Подполковник все пытался разглядеть в темноте фигуру случайного попутчика. Зимний рас-свет не спешил приходить на землю, он цеплялся за горизонт, ожидая, когда солнце изволит под-няться. Маленький вокзал лениво пополз в обратную сторону. Проводница, закрыв дверь, преду-предила, что скоро начнет собирать постельное белье.
Вагонные колеса отстукивали на стыках последние десятки километров пути. Вдали уже све-тились огни большого города. Наконец-то.

Честно говоря, Иннокентий был рад, что Милентина не проснулась, когда началась обычная суета перед прибытием на конечную. Он подхватил чемодан, полушубок и выдвинулся в тамбур, чтобы избежать лишних разговоров и долгих прощаний.
- Какая она тактичная, - умиленно думал о покинутой подруге подполковник, - специально не поднялась, чтобы не смущать меня. Надо будет ее отыскать, узнать, как устроилась, все ли бла-гополучно…
Вскоре состав стал замедлять ход. Толпы встречающих бежали и шли вслед за поездом, за-глядывая в окна. Кто-то уже радостно махал руками, смеялся и посылал воздушные поцелуи. Промелькнуло до боли знакомое лицо. Где-то Иннокентий уже видел его… Тьфу ты – это же же-на Нина.
…Они шли, обнявшись, по пешеходному переходу.
- Кеша, надо было лететь самолетом, давно бы дома был.
- Нинусик, я так ругаю себя за эту оплошность.
Чмокнул жену в щеку.
- Погоди, куплю свежих газет.
И пошел к киоску Союзпечати.
Маленькая женщина остановилась, любуясь выправкой и статью мужа. Рядом приостанови-лась черноволосая дама, одетая не по сезону: в розовом плаще и босоножках.
- Привет, - сказала она, - давай знакомиться: я жена твоего мужа.
На лице Нины не дрогнул ни один мускул. Она молча разглядывала эту вторую жену.
- Между прочим, - ухмыльнулась та, - это из-за меня он поехал поездом. Я не выношу само-летов. Мы очень весело провели три восхитительных дня.
В ответ молчание. Ни истерик, ни стенаний. Милентина на это не рассчитывала.
- Как делить мужика будем? Тебе – по будням, мне - по праздникам? А вообще-то он подлец. Мне говорил, что не женат. И, похоже, что и ты про меня не слышала ничего.
Милентина дружески взяла соперницу под локоток, но та жестко высвободилась и отодвину-лась.
- Давай, мы обе его бросим. Пусть пострадает. Зачем такой обманщик нам нужен?
…Набрав охапку газет, Иннокентий вынул портмоне, чтобы расплатиться. К изумлению он не обнаружил денег. Все отделения были пусты, не было даже меди. «Вот гад, - подумал он про мужика, - наплел мне сорок верст до небес, и все лесом. А я поверил в его басни, посочувствовал, помощь предложил. Вот ворюга! Ну, попадись ты мне».
В кармане полушубка оставалась сдача от покупки автонасоса. Расплатившись, повернулся к жене и с ужасом увидел рядом с ней Милентину. Вначале показалось, что они просто беседуют. Но зоркий глаз подполковника увидел напряженность жены. До мелочей вспомнилась исповедь соседа. Тело прожег ужас: что делать?
Встряхнулся. Подошел к жене, подхватил чемодан.
- Пойдем, дорогая. Газеты я взял, - все это он произнес обыденным голосом, хотя внутри го-рел огонь страха.
- Ноки, неужели ты меня бросишь замерзать на вокзале, - бросилась к нему наперерез Милен-тина.
- Вы ко мне обращаетесь? – удивленно вскинул брови мужчина.
- Конечно, к тебе.
- Простите, мы с вами знакомы?
- А кто мне свитер покупал, кто меня в ресторан водил, кто со мной любовью занимался? – Милентина наступала. Глаза горели, как уголья.
Подполковник не узнавал в разъяренной женщине того ангела, к которому успел прирасти сердцем. Черный Роджер, приколотый в волосах, откровенно смеялся над ним. Ласковая, скром-ная спутница орала на весь вокзал самые похабные подробности их путешествия. Она наступа-ла… Еще момент и встанет меж супругами.
Как человек военный, Иннокентий быстро сориентировался на местности, обогнул противни-ка с фланга, спрятал жену за свою широкую спину и начал отступать к выходу.
- Нинусик, похоже, у женщины проблемы, смотри, какая она странная и одета... Двигайся медленно, тихо, я с тобой.

Преследовать за пределами вокзала Милентина не рискнула. На улице, похоже, мороз был не шуточный. Белые облака воздуха богато вваливались в здание при каждом открытии двери. Иней покрывал тех, кто входил.
«Такой тюфяк и так сорвался с крючка», - рычала Милентина. Конечно, теперь у нее есть не-много денег, но надолго этого не хватит. Обругала себя за то, что бросила в вагоне теплые носки и рукавицы: «Сейчас бы…»
Разъяренной зверицей металась она по залу ожидания. Цоканье каблуков гулко билось о по-толок. «Пойти в милицию, заявить, что подполковник меня ограбил, угрожал. Нельзя. Свяжутся с N-ском, а там ничего хорошего не скажут». Осмотрела тех, кто ожидал своего поезда: ни одно-го стоящего. Приличные мужики при женах, детях, тетках. Бабы вцепились в них и пасут. Мож-но подумать, кому-то они нужны. Да и куда она с ними. Снова играть вагонный роман?
Немного успокоившись, села. В голову не приходила ни одна стоящая мысль. Хотелось при-нять ванну, лечь в кровать… Но ничего из этого не светило. Был прохладный вокзал большого города, фанерные скамейки, застекленные ларьки, в которых продавали всякую дребедень, и ки-оски Союзпечати с газетным хламом.
За леденелыми окнами тускло светил день, затем он перетек в синие сумерки, и Милентина поняла: надо ехать обратно. Прошла в кассовый зал, узнала, когда пойдет обратный поезд, сколько стоит билет. Достала деньги…
Мимо прошли двое. Худенькая женщина все поправляла шикарную шапку из чернобурки. Она волновалась. Мужчина нес чемодан.
- Как доберешься, позвони, – говорил он. – И не волнуйся, у нас все будет в порядке. Отды-хай спокойно.
- Поедешь обратно, - обеспокоенно сказала она, - не гони машину.
Милентина спрятала деньги и медленно пошла за парой, которая влилась в поток отъезжаю-щих. Человеческие тела распределились в свободном пространстве между узлами и чемоданами, мешками и тюками. Казалось, что многочисленная поклажа тащит на себе хозяев. Людской по-ток, сжавшись, нырнул в подземный переход. И Милентина потеряла пару из вида. Остановилась на верхней ступеньке перехода.
«Только бы возвращался этой же дорогой», - била в мозгу одна и та же мысль.
Прошло сорок минут, а мужчина не появлялся. Диктор уже отправила два состава и три элек-трички. В большом естестве Милентины вновь поднималась волна гнева. Стало трудно дышать. Она уже выбрала себе жертву, бомжеватого вида деда, и уже придумала, за что его изобьет…
По лестнице поднимался тот самый мужчина, он был опечален. Прошел, не подняв головы.
- Простите, - услышал он за своей спиной.
Перед ним стояла женщина, одетая совсем не по сезону. «Любит женский пол вырядиться», - подумал он и остановился.
- У меня большая беда, - сказала незнакомка, - я приехала в гости к родственникам. А они по-чему-то не встретили. В довершение меня обокрали в дороге, пока я спала.
Женщина беспомощно, по-детски, развела руками, как бы показывая, что у нее действительно ничего нет.
- Вы куда едете?
- В центр, - ответил машинально мужчина.
- Какая удача. Родственники тоже в центре живут. Может, подбросите по дороге? А то я вро-де бы экипирована не по погоде. Одежда в чемодане была.
- Пойдемте, - кивнул головой мужчина.
Улица встретила Милентину крепким морозом. О таких она только слышала или видела в ки-но. Не спасал и свитер. Припомнились чьи-то слова: «Прожигает насквозь». Раньше ей казалось смешным само сравнение с огнем, полной противоположностью холоду. Но сегодня оценила меткость наблюдений. Ощутив на себе норов Сибири, отчетливо вспомнила жаркое прикоснове-ние потока лучей южного солнца, ослепительно белый куст розы около вокзала. Пришло осозна-ние величины потери. Все было так близко – всего трое суток езды на поезде. И одновременно – недостижимо далеко. От тоски засосало под ложечкой, болью отозвалось в сердце, поднимая из него волну ярости. Но расплескаться этой волне мешал мороз.
Плащ из легкой, современной ткани встал колом и грубо хрустел при движении, грозя сло-маться на сгибах. Тонкие чулки из эластика тоже не спешили погреть ноги. Прилипнув, синтети-ка елозила туда-сюда при каждом шаге, обдирая уже подмороженную кожу.
Чтобы ноги не разъезжались в разные стороны и чтобы не сломать каблуки, Милентина шла на цыпочках. Она слабо постанывала, ойкала и охала, но мужчина не реагировал ни на что, на-чисто забыв о спутнице, просто и деловито, не оглядываясь, шел вперед.
Белый жигуленок стоял притулившись к обочине.
«Не фонтан, - подумала Милентина, - да и что у такого олуха еще может быть. Там посмот-рим, на какой машине ездить».
А вслух попросила:
- Можно я в салон сяду, а то очень уж замерзла.
Хозяин молча кивнул головой и начал сметать морозную пыль с лобового стекла. Милентина мигом шлепнулась на переднее сидение.
…В машине стоял такой же мороз, как и на улице. Зубы застучали. «Придурок, не мог вклю-чить печку», - шипела Милентина, судорожно улыбаясь водителю. Похлопала по себе руками, стало еще холоднее. Мороз забрался внутрь тела, теперь уже промораживая желудок.
Мужчина медленно и старательно обметал машину. По тротуару сновали люди. Им не было дела до холода. Девчонки форсили в коротеньких юбочках и тоненьких чулочках.
«Они здесь все из железа, что ли, сделаны?» - ежилась, глядя на них, южанка. В свете вспых-нувших ламп было видно, как на землю, искрясь, падают крохотные ледяные алмазы. От проез-жающих машин клубами неслись белесые облачка выхлопных газов. Милентине было не до кра-сот и романтики, ей хотелось согреться.
Наконец, водитель сел в машину, включил зажигание. Мотор затарахтел, но колеса с места не двинулись. Мужчина словно впал в дрему, облокотившись о руль, он смотрел в пространство, видимо, душой улетел туда, где, мерно покачиваясь, ехала его жена.
Воздух в салоне стал нагреваться. Оттаяла и пассажирка.
- Меня зовут Тина, - представилась она.
Водитель кивнул согласно головой, переключил рукоятку скоростей, и машина покатилась по заснеженным улицам. На удивление город оказался очень даже приличным. Он уже нравился за-хватчице с далеких югов.
- Куда едем? - равнодушно спросил мужчина.
- Сейчас на адрес посмотрю, - ответила Милентина и начала добросовестно рыться в сумочке, потом в карманах. Перекладывая предметы по нескольку раз. Она тянула время. Надо было по-дальше отъехать от вокзала, чтобы отрезать путь к возвращению. Потому так честно копалась она в почти пустой сумочке, перелистывала потрепанную тетрадь. Вытряхнула все из ридикюля себе на колени. Просыпала содержимое на пол, стала поднимать, ударилась головой о барда-чок… Заплакала. Да так натурально, что сама себя и пожалела.
- Какая же я Маша-растеряша. Похоже, листочек с адресом в карман шубы положила. Что мне теперь делать-то? Куда же я в такой мороз? Вы меня на ночь приютите, пожалуйста, а завтра я в адресном бюро попробую найти родственников. Я готова заплатить.
Мужик как-то странно пожал плечами. Ехал и молчал.
- У меня не так много денег, - жалобно тянула Тина, - но за ночлег заплатить хватит. Не бро-сайте меня. Пожалуйста…
- Вы что ни разу не были у родственников?
- Пока мать была жива, мне пришлось за ней ухаживать. Куда от парализованного человека поедешь? Так вот и сидела при ней, - ударилась в рассказы женщина. - Только и знала: работа, дом, больница. Одиннадцать лет она лежала. Я уж позабыла, как можно отдыхать. Ни дня, ни но-чи не было.
- Может, вспомните название улицы? – мужчине явно не хотелось везти ее домой, и потому машина стала ехать чуть тише.
- Да, да. Конечно, попробую вспомнить. Чья-то фамилия. Дом точно помню – второй. Квар-тира… квартира… А вот, квартира семнадцатая. Сестра мне рассказывала, что живут они на вто-ром этаже. Вы знаете, на балконе сестра выращивает даже огурцы, у нее…
- Семнадцатая квартира на втором этаже? – прервал ее фантазии на тему о жизни несущест-вующей сестры. - Видимо ваша сестра живет в общежитии. А в центральном районе всего три семейных общежития. Давайте проедем по ним и поищем родственников.
- Нет, - почти выкрикнула пассажирка, - у них простая хрущевка. Они на кооператив копят.
- Тогда почему семнадцатая квартира на втором этаже? В хрущевках на лестничной клетке по четыре квартиры. Значит, семнадцатая должна быть на пятом этаже.
- Второй этаж, точно, - быстро поправилась Милентина, - а номер, наверное, не семнадцать - семь.
Она почувствовала в водителе нарастающее недовольство, сопротивление и ни капли жало-сти к «пострадавшей». Мигом надела на лицо маску покорности и несчастности.
- Да вы со мной не церемоньтесь, - прошептала она, - остановите где-нибудь тут, я выйду. Вы, наверное, и так задержались из-за меня.
Порылась в кармане, нашла трехрублевую купюру. Положила ее на панель приборов. Сгребла ридикюль под мышку, сделала вид, что собирается выйти.
- Деньги подбери, - буркнул водитель, - Сибирь - не юг. Здесь людей на улице не бросают.
- Спасибо вам, - проникновенно, со слезой в голосе прошептала она. - Я вам не помешаю, притулюсь где-нибудь в уголочке.
- Это мы вам помешать можем, - неожиданно расцвел мужчина. - У меня детей много.
- Дети - такое счастье. Я их очень люблю.
И покатилась Милентина. Судьбе навстречу или наперекор.

Не всегда слышен сердца крик
Белые «Жигули» тихо, словно задумавшись, катили по заснеженному городу. Широкие про-спекты и улицы утопали в разноцветном море огней. Цепочки голубых фонарей новогодней гир-ляндой пробегали мимо. Перемигиваясь, призывно сияли вывески магазинов, кафе, ресторанов.
«Пожалуй, здесь жизнь будет побогаче, чем на станции «Завалиха», да и надеюсь дураков, да простофиль - побольше», - подумала Милентина. Она чувствовала, как отогреваются ее душа и тело. В голове зашевелились мысли.
- Город у вас красивый, - начала она разговор.
- Обыкновенный, - буркнул водитель и снова «ушел» в себя.
Молчать было нельзя, надо брать быка за рога. Там, у него дома, неизвестно какая обстанов-ка.
Вспомнился куст белой розы на вокзале родного города, его острые, словно бритва, шипы. Захотелось погладить оцарапанную руку. Такой маленький и такой агрессор. Прикоснуться нель-зя, сразу шипы в ход пускает.
- У нас еще розы цветут, – еле сдерживая желание передернуть плечами, снова заговорила пассажирка, нащупывая слабое место в броне человека, - а здесь такие морозы. Просто восхити-тельно.
- Сибирь.
Никакого контакта, будто в машине никого кроме водителя нет. Ни любопытства, ни простой вежливости, ни …
Вспомнилась реакция на детей.
Горестно вздохнула.
- У меня тоже двое детей было.
- Почему было?
Водитель мельком глянул в ее сторону, словно впервые увидел.
- Я ведь почему сломя голову уехала из дома. Бросила все: и дом, и работу. У меня недавно муж с детьми погибли… в автокатастрофе. Вот схоронила их и не смогла дома одна оставаться.
Мужик посмотрел уже сочувственно.
- Соболезную. Потерять семью – это большое горе.
- А вас как зовут?
- Иван.
- Хорошее имя, поэтичное, как у истинных русских царей: Иван Калита, Иван Грозный.
- Не думал об этом, - недовольно фыркнул водитель.
- А деток у вас как зовут?
Иван распрямился, удовольствие пробежало по его лицу.
- У нас их четверо: три сына и дочка – Николай, Сергей, Семушка, ну вообще-то Семен, и Мария.
- Машенька, дочка, - нараспев произнесла Милентина. – Мы с мужем всегда хотели иметь дочку и тоже мечтали ее назвать Машенькой, как мою маму. Но все мальчики получались. Сыно-вья у нас хорошие были, помощники, все с отцом: и на дачу, и в гараже с машиной возятся. А по-том…
Из глаз ее потек ручей слез. Она трясла головой, снова веря в свое несуществующее горе, всхлипывала, зажимала руками виски.
Водитель сочувственно кивал головой, но не пытался утешать пассажирку.
- А тут еще и в поезде меня обокрал какой-то военный. Унес все, а в чемодане было самое до-рогое для меня: фотографии мужа и детей. И вот осталась я совсем одна. То хоть на фото по-смотрю да поговорю с ними, как с живыми.
- Все образумится, - утешительно сказал водитель, - найдете вы своих родных. Время лечит.
Машина свернула с центральной улицы, очень медленно въехала во двор и остановилась.
- А вот и мои архаровцы, - светлея, сказал Иван, - домой не идут, меня ждут.
Во дворе стояли высокий парень и девушка. Они беседовали о чем-то своем. Девушка кокет-ничала. На ней вязаная шапочка и коротенькая куртка, из-под которой была едва видна юбка. Ноги наряжены в тонюсенькие чулки да модельные сапожки. И, похоже, мороз ей был не поме-хой. Милентину передернуло.
Выходить на улицу не было желания, и она слегка поотстала, чтобы не мерзнуть, да и со сто-роны легче разобраться кто чей.
Водительская дверь хлопнула, впустив в салон холод. Высокий парень, махнув рукой, побе-жавшей в подъезд подружке, обернулся к Ивану.
«Какой сладкий мальчик», - подумала Милентина, в ее груди загорелся огонек желания, опустился в низ живота и там растаял, словно первый осенний снег в ее теплом городе.
«Ничего приберем мы его к рукам», - отметила она себе.
Откуда-то сбоку выкатился маленький мальчишка. Он прыгнул на плечи отцу. Было похоже, что Иван забыл о существовании пассажирки.
«Свинство», - разозлилась женщина. Она открыла дверцу машину и рывком выпрыгнула в лютую сибирскую зиму.
- Здравствуйте, - счастливо улыбаясь, проворковала она.
- Тетю никто не встретил, - пояснил детям отец, - и она переночует у нас.
У Милентины каблуки провалились в рыхлую дорожку. Снег, попавший на ступни, тут же начал таять. Ноги леденели. Но женщина подавила в себе дрожь, присела и протянула руки к ма-лышу.
- Как тебя зовут? Иди ко мне…
Паренек дернулся и спрятался за старшего брата.
- Его зовут Семен, - не устоявшимся баском сказал его брат.
- Семушка, ты чего испугался? – удивленно произнес отец. – Это просто тетя, она хорошая.
- Плохая, - выкрикнул мальчик.
«Ну, гаденыш, подожди, я тебе покажу, кто плохой», - зло подумала Милентина, приглушая волну бешенства.
- Ладно, пойдемте домой, - примирительно сказал отец, - вы, верно, проголодались, да и за-мерзли уже. Давно гуляете?
- Недавно, - опять выкрикнул Семушка. - Я еще не нагулялся. Папа, пойдем, с горки поката-ешь меня.
- Семушка не капризничай, мама за нас переживает, как мы тут без нее.
И семейство двинулось к пятиэтажному дому. Шестым чувством Милентина почуяла, куда движутся мужики. Обогнав их, буквально влетела в подъезд. Казалось, что стук ее зубов слышен на всю промороженную Сибирь, пропади она пропадом.
За перекосившейся входной дверью холод чувствовался меньше, но, похоже, что лестничные клетки не отапливались вовсе.
Отец с сыновьями не спешили входить, было слышно, как они беседуют, как младшенький уговаривает брата покататься с горки.
У Милентины уже не чувствовались ни ноги, ни руки и контролировать себя она не могла. Рванула с плеча сумочку…
С протяжным скрипом входная дверь впустила хозяев. Высокий, с еще не сформировавшейся фигурой парень шел первым, за ним прятался Семушка, затравленно выглядывая из-за спины брата.
Босоножки звонко цокали по ступенькам, потому что идти легко и непринужденно у Милен-тины не было сил. Она, как ищейка, которая идет по следу, чувствовала: если пройти мимо квар-тиры, про нее не вспомнят.
На третьем этаже всего две двери, в семье четверо детей… Здесь!
Как только Иван повернул ключ в скважине, как только щелкнул замок, Милентина занеслась в квартиру. На нее пахнуло теплом, уютом и сытостью.
Широкий, просторный коридор обнял входящих мягким светом стильного бра. Шкафы при-хожей фасонисто блистали полировкой. Дорогой длинно-ворсовый палас звал ноги пройтись по нему, почувствовать тепло и ласку.
Сбросив ненавистные босоножки, плащ и свитер, Милентина секунду стояла без движения. Показалось, что она всю жизнь искала именно это место: все дорого, красиво – все приготовлено именно для нее.
- Раздевайтесь, - прокомандовала она хозяевам, - сейчас будем ужинать.
Краем глаза выхватила недовольный взгляд Ивана. Но он промолчал. Значит, вежливый. Это хорошо, вежливых легче брать.
- Меня зовут тетя Тина. Я у вас немного поживу, так ведь, Ваня?
Широко улыбаясь, произнесла чужачка и хотела раздеть Семушку. Но тот ловко вывернулся из-под ее рук и снова спрятался за брата.
- А почему вас тиной зовут? Вы что на болоте росли?
Синие глаза малыша смотрели не по-детски серьезно и очень дерзко.
«Подожди, змееныш, я выбью из тебя дурь, будешь мне руки облизывать», – подумала Ми-лентина, а вслух сказала:
- Царевна-лягушка тоже на болоте живет. Разве она стала от этого хуже?
- Так она царевна, а ты болотная трава у нее под лапками.
Малыш явно грубил незнакомке, в его взгляде светилась сила. От этого взгляда у Милентины вновь заболела оцарапанная шипами рука, будто она опять наткнулась на тот подлый розовый куст.
Снова возникло неодолимое желание погладить пораненное место, хотя оно давно зажило, только память осталась.
Сжала в себе тайфун гнева. Мальчишка ее раздражал с первой секунды, и очень не хотелось все испортить. Собственно, сделано было уже все, оставалось только удалить лишние фигуры из игры. Первая - вот этот щенок. «Что-нибудь придумаем», - успокоила себя захватчица. Присела так, что оказалась прямо перед коленями старшего. Заглянула туда, где прятался Семушка.
- Мое полное имя Милентина, - снова расплылась она в улыбке, - тетя Милентина, а родилась и выросла я на теплом юге. Вот поедем ко мне в гости…
- Ты не тетя, ты Тина-Болотина, - выкрикнул мальчишка и бросился в боковую комнату.
Все произошло так быстро, что мужчины оторопело молчали. Они никогда не видели Се-мушку в таком состоянии.
- Я с ним поговорю, - произнес отец и пошел вслед за сыном.
«Змееныш, испортил мне все дело, теперь придется труднее», - злилась Тина, входя в ванную комнату. Хотелось забраться в горячую воду, чтобы согреться. На крючке обнаружила женский халат из мягкой ткани. Сбросила с себя юбку и блузку, натянула халат. Он был явно мал. Объем бюста никак не хотел прятаться под халатом и упрямо выбирался оттуда.
«Так даже пикантнее», - решила она и вдернула ноги в теплые шлепанцы. По всему было видно, что в этом доме хороший достаток.
В коридоре она столкнулась с Иваном, который, несмотря на природную вежливость, возму-тился ее бесцеремонности.
Бросив ему несколько слов про то, что у нее все украли, Милентина ушла в кухню. «Путь к сердцу дурака идет через желудок, - хохотала она про себя. - Ты у меня на коленях ползать бу-дешь, а утром забудешь, как зовут твою жену».
Милентина превзошла себя. Такие борщи варила ее мать, а вот у дочери они редко получа-лись наваристыми. Уже через некоторое время по всей квартире разливался их аромат, жаркое тоже поспело в срок.
Захватчица была готова принять ключи от души, сердца и от квартиры.
За столом она все время притиралась к Ивану, полы халата услужливо раскрывались, когда она протягивала руку, чтобы поставить новое блюдо на стол. Хотелось прижаться к мужику всем телом, чтобы тот и ворохнуться не посмел.
Раздражал младший. Он грыз корку хлеба, не притрагивался к еде и, не мигая, смотрел Ми-лентине под халат. От этого взгляда хотелось надеть паранджу. Колкие и злые замечания ребенка пробивали брешь в вожделении женщины. Она не могла понять: как этот змееныш парализует ее и ее замыслы. Чувствовала, что именно от колючего щенка зависит все, и теряла чувство превос-ходства.
С любым мужиком и бабой она могла справиться легко. Способов - миллион. А вот поди ж ты второй раз в жизни – ребенок встает на ее пути.

…В тот год Милентина опрометчиво разрешила своему брату Егору жениться. Конечно, он не был капитаном дальнего плавания, а только лишь механиком, но в загранки ходил, а потому содержал родных в советском достатке.
Но Тине было этого мало. Ей хотелось роскоши: много денег и непременно, чтобы была ма-шина. Причем «Москвич» или «Лада» ее не устраивали. Она жаждала приобрести «Волгу».
С большим трудом собрала деньги. Три раза гоняла Егорищу в загранку: без передышки и без берега. Ужала свой бюджет до одного посещения ресторана в неделю. Трудно было привыкнуть бродить по улицам или лежать дома на диване, когда все нормальные люди сидят за столиками, пьют вино, слушают музыку, знакомятся с богатыми мужчинами.
Машина грезилась ей днем и ночью, потому и пошла Тина на невозможные жертвы. Все складывалось замечательно: пенсия матери немного прибавляла к уже имеющейся сумме, но все-таки…
Милентину познакомили с усатым джигитом. Он пригнал на продажу новехонькую «Волгу». Подогнал машину прямо к порогу.
Черное, блестящее авто, словно каравелла, нежно покачивала потенциальную покупательни-цу на выбоинах дороги.
- Сколько хочешь за машину? – скрывая восторг, небрежно поинтересовалась Тина.
Хозяин «Волги» назвал такую цену, что у девушки слова застряли в горле. Она знала рыноч-ную стоимость металлической красавицы, но такую… она и не предполагала. У нее недоставало три тысячи. Это целое состояние. Где их взять?
Виду не подала, начала торговаться, но джигит первые же попытки пресек, сказав, что у него и без нее покупатели есть.
Тряхнула головой в знак согласия, огляделась: они ехали по какой-то пустынной окраине. Вокруг ни домов, ни людей.
- Душно-то как, - сказала Милентина и стала расстегивать верхние пуговицы узкого платья. Развязала поясок, тихо намотала его на руки... Чувственно потянулась к джигиту.
- Останови, пожалуйста. Что-то у меня голова закружилась.
- Э-э-э, потыше, мы нэ на тэлэге.
- А ты останови, отдохнем немного.
- Мине это нэ зачэм.
- Ну, как хочешь, - отпрянула от него пассажирка, - позволь мне тогда самой повести машину. Переходи на мою сторону, а я здесь переберусь.
- Дэнги отдашь, ездий сколко хочешь, - пробормотал джигит и прибавил газу. Через некото-рое время они уже катили по оживленной улице.
- Завтра пириноси дэнги и пэрэпишем машину.
- Но завтра воскресенье, - воскликнула Тина, - где мы ее перепишем?
- Харашо, - согласился джигит, - нэси в понэдэлник. Жидать буду на пляже.
Вдоль по улице удалялась черная жемчужина… Тина в ярости рвала поясок и смотрела, как тает за поворотом ее мечта. В голове безумствовал шквал гнева: мужик, а не клюнул на такую девушку. Как она могла не уговорить остановиться, может, надо было просто лечь грудью на руль?
Куда бы он делся, остановился бы как миленький. Все остальное – дело техники… Поясок у нее крепкий, проверенный, а накинуть его на шею пара пустяков.
Пришлось перетрясти все заначки и сберкнижки, что мать отложила себе на смерть. Посчита-ла, получилось, что еще много недостает. Пробежалась по знакомым. Кто просто виновато отвел глаза: «Не было еще получки. Сами живем с копейки на копейку». Кто в открытую не дал: «Я деньги зарабатываю, семью кормлю, а тебе все равно, что на дорогу получку выбросить. Ты же не отдашь».
Утром собралась и пошла к родной бабке, которую не видела сто лет и знать не хотела еще двести, потому что ненавидела лютой ненавистью.

…С детства все началось. Бабка вечно ворчала на сына: «Петро, ты почему девке столько во-ли даешь? Видишь, что она крученая. Прищучь хвост, а не то потом она вас колотить станет». Милентина в отместку подкараулила бабку, когда та пошла в погреб, и как бы нечаянно столкну-ла ее в творило.
Думала - насмерть. Нет, выжила старая, только охромела. Сильно Милентина злилась на нее за это, а теперь вот пригодилась. Деньги у нее водились всегда, да и теперь никуда не подева-лись.
Добротная металлическая калитка была закрыта на щеколду. Пришлось перепрыгивать через забор. Для Милентины дело привычное: поставила ногу на лавочку, вторую – на перекладину, и вот уже на той стороне.
Сгорбившись, бабка срезала грозди винограда. Потихоньку складывала их в корзину. «На тот свет смотрит, а все по базарам шастает, значит, деньги есть», - обрадовано подумала внучка.
- Бабулечка, - кинулась она на шею старой женщине, - как я по тебе соскучилась. Давай по-могу. Ты только говори, какие срезать. Я мигом.
Подслеповато прищурившись, старушка оглядела неожиданную помощницу, но не обрадова-лась. Положила ножницы в корзину и, опираясь на костыль, похромала к лавочке под яблоней. Она ковыляла, как подбитая утка. Милентина чуть не расхохоталась, так ей захотелось передраз-нить, но стерпела.
Хозяйка села. Опершись на костыль, смурно посмотрела на внучку.
- Чего прискакала?
- Помочь тебе хочу. В доме прибрать.
- Прошлый раз прибрала, только я пенсии не досчиталась.
- Какой пенсии? Бабулечка, я в жизни чужого не брала.
- Но и мимо не проходила. Говорила я Петру, что из тебя проку не будет. Драть тебя надо бы-ло три раза в сутки да работать заставлять. Ишь, тунеядка выросла. Села на Егоркину шею – не скинешь. Мать замордовала. Ко мне прискакала.
- Не ворчи, бабулечка, давай я тебе полы помою.
- Есть у меня кому полы мыть. Не тебе чета.
Старушка подняла костыль и показала на ворота.
- А теперь иди отсюда подобру-поздорову. Пока я тебя палкой вот не пригладила.
- Нужно мне эти полы мыть, старая ведьма, - ощетинилась внучка. - Всю жизнь мне поперек горла стоишь. За копейку удавишься. Пенсию пожалела, да она мне нужнее. А ты еще наторгу-ешь.
- Я краденным, как ты, не торгую, свое вырастила. А людям от этого добро.
- Старая дура. Вот я пошла в дом, и что ты мне сделаешь? Лучше скажи, где деньги, а то я все переверну, за год не разберешь.
Милентина захохотала и стала подниматься на высокое крыльцо. Она знала, где в этом доме лежат деньги, потому уже мысленно гладила рукой свою машину.
Пожилая женщина горестно покачала головой, по морщинистой щеке потекла слеза.
- Эх, сынок, сынок, хорошо, что ты не видишь дочь свою, а то бы со стыда умер.
Вытерла слезу. Постучала костылем по лавке и позвала: «Мухтар, чужие…»
В раскрытых по-летнему дверях появился громадный черный пес. Он посмотрел на хозяйку, потом на поднимающуюся по ступенькам девушку, показал зубы. Но не рыкнул.
«Ерунда, не собака», - подумала Милентина и махнула рукой на пса.
- А ну, блохастик, пошел вон.
Пес не двинулся с места, оскалился.
Под руку попалась швабра. Милентина замахнулась в бешенстве. Она не любила, когда ей перечат.
- Ах ты, выро…
Договорить не успела. Собачара вдруг прыгнула, сшибла с ног и лениво встала на грудь по-верженной внучки, заглянула в глаза и, наконец-то, рыкнула. Сквозь нависающие белые, словно точеные, клыки в лицо било сильное дыхание животного. Милентина испугалась так, что внутри все закаменело.
- Мухтар, фу, - услышала она мужской голос.
В ворота с пустыми корзинами входили двое: мужчина и женщина. Их Тина не знала совсем.
- Вы кто такие? – взорвалась она, освободившись от собачьих лап.  – Что вы делаете у моей бабушки? Обобрать решили. Я вам не позволю…
Мухтар, пристроившись у ног хозяйки, вновь зарычал и приподнялся на передних лапах. Пришлось убавить голос.
- А ты не больно-то кричи, надсадишься, - проговорила старушка, - это не на мать орать.
Внутри Милентины рождался смертоносный тайфун. Она пошла к лавочке, и было все равно, что дорога идет через пса. «Порвать чертову старуху», - билось у нее в голове.
- Жалко, что тогда я тебя совсем не прибила в этом погребе, - хрипела в припадке внучка, - дурак отец помешал. Уже давно бы все это было моим. Не ходила бы, у тебя копейки не клянчи-ла.
Она замахнулась… Рука наткнулась на препятствие. Незнакомец отбил удар. Потом небреж-но сгреб гостью за шиворот, как нашкодившую кошку, и выбросил за ворота.
- Не ходи сюда больше, - сказал он.
- Ты кто такой? – опомнившись, в ярости заорала Милентина. - Я в милицию пойду. Бабка уже из ума выжила, а ты пристроился? Не выйдет. Я родная внучка и имею право на наследство. Я своих найму, тебе глотку перережут.
Мужчина вытер руки платочком, брезгливо бросил помятую ткань на дорогу.
- Я тоже родной внук. Если помнишь Кирилла, то это я. Мало я тебя лупил за Егорку.
- Наследства твоего здесь нет, - вышла за калитку бабушка, опираясь на клюку, - я все на него переписала. Так что рот-то широко не разевай.
Кирилл взял старушку под руку и повел в дом, что-то вспомнив, повернулся: «Не ходи сюда больше, не советую».
…Вот так и получилось, что покупка машины срывалась. Надо было договариваться об от-срочке. В понедельник она побежала на встречу с продавцом.
Пляж, несмотря на раннее утро, был забит людьми так, что свободного места не было. Вы-бросив чьи-то вещи, Тина постелила свое полотенце, сняла тунику и стала высматривать джиги-та.
День не задался, встреча не состоялась.
Искупавшись, Милентина шла домой, усталая от пережитого, гневная на весь мир. Завернув за угол ближайшего дома, открыла дамскую сумку, которую прихватила на пляже: трамвайный билет, мятый и потертый рубль, губная помада, стертая до основания, под подкладкой немного мелочи.
«Гадина, денег и тех нет, губнушку новую купить не могла, - разозлилась она на хозяйку сумки. - Вот попадись ты мне сейчас, прямо бы сумкой и отлупила».
Вытащила рубль и мелочь, остальное кинула через чей-то забор.
Уже подходя к дому, почуяла неладное. Калитка не закрыта. Мать в саду на стол накрывает. Что бы это значило? Неужто Кирилл пришел? Как не вовремя.
В саду около стола суетилась незнакомая женщина. Невдалеке стояла коляска с младенцем.
- Егорушка приехал, - виновато доложила мать. Обернулась к молодайке и пояснила:
- А это его невеста.
- Чья невеста?
- Егорушки.
- Что, в лесу палки не нашел? – рявкнула Милентина, села за стол и начала есть, никого не ожидая.
Вдруг вечно молчащая мать стукнула ее по руке.
- Подожди всех.
В голосе зазвучали все те же начальствующие нотки, как при отце. Сухонькая, невысокая, она вдруг распрямилась и, как в детстве, строго посмотрела дочери в глаза. От этого взгляда по спине строем прошлись колкие мурашки. Захотелось стать маленькой, спрятаться под столом.
Милентина положила недоеденный кусок мяса и выбралась из-за стола. Потянулась было по-мочь накрывать на стол, но опомнилась и шлепнулась в гамак. Прикрыла веки и вприщурку ста-ла наблюдать за тем, что происходило в саду.
Неказистая, полноватая бабенка работала быстро и аккуратно. Сновала от стола в летнюю кухню, как челнок. На любое замечание молча кивала головой и вновь бежала с очередным блю-дом.
«Рабыня, да еще и с «довеском». Такой все за милость будет, да и по дому работы много. Мать уже плохо справляется. Не мне же полы мыть?» - так подумала Милентина и согласилась с выбором брата.
В этот вечер семья сидела за столом тихо, без обычных ссор. Говорили о разных пустяках и политике. Даже Милентина не устраивала разнос за трату денег на продукты. Она, чувствуя, что брат из плавания пришел непустой, боялась его спугнуть.
- Где собираетесь свадьбу гулять? – спросила она у молодых.
Егор, как обычно, пожал плечами и уткнулся в свою тарелку.
- Давайте откупим ресторан, – вновь заговорила Тина. - Там такой оркестр… заслушаешься.
Молчание было ответом. Но не на ту нарвались молодые, надо было обязательно выяснить: сколько денег у брата, да еще придумать, под каким предлогом их получить в руки, ведь впереди маячила машина.
- Ладно, братик, беру организацию свадьбы в свои руки. Завтра схожу в ресторан, обговорю меню, - радостно говорила Милентина, хотя ей очень хотелось просто выпотрошить карманы ме-ханика.
Кожей она чувствовала, что делать этого пока не следует. В воздухе витало какое-то сопро-тивление. Понять и нейтрализовать сопротивление - было сейчас главным, чтобы властвовать по-прежнему.
- Вы уже подали заявление в ЗАГС?
Любезность Милентины, ее забота звучали почти искренне. Мать, похоже, поверила и заулы-балась.
- Егорушка с Зоей завтра пойдут заявление подавать.
- Я с вами, - встрепенулась сестра, - у меня там знакомая. Мигом вас поженит. Хоть завтра же и распишут, а вечером в ресторане погуляем.
Мать с сыном переглянулись, словно посоветовались и снова уткнулись в чашки. Заплакал ребенок, и молодайка ушла с ним в дом.
- Что-то я вас не пойму, - удивленно пожала плечами Тина, - ты хочешь жениться или нет? Будем мы на твоей свадьбе плясать или просто дома посидим своей семьей?
- Зоины родители еще не приехали, - ответила за Егора мать. – Как приедут, так и свадьбу сделаем.
- Приехали, не приехали – какая разница? Приедут, значит, еще раз погуляем.
- Не по-людски это.
- Раз не по-людски, то говорите, на какое число заказывать ресторан? – Милентина скроила обиженное лицо. – Давай, Егорище, деньги, завтра все сделаю. Думаю, понадобится тысячи три. Гостей-то будет много. Весь твой экипаж сбежится на дармовщину.
Как-то странно крутнув головой, Егорище скосил глаза на мать. От этого у Милентины засо-сало под ложечкой: что-то здесь не так.
- Свадьбу они делать не будут, - снова ответила за сына мать.
- Как это не будут? – ошарашено спросила Тина. – Единственный сын…
Деньги, похоже, уплывали из рук. А может даже и правильно. Зачем нужен пир горой, потом объясняться, почему не оплачен счет в ресторане? Надо просто сходить в дом без них да и за-брать все, что Егорище привез.
- Ну, и как хотите, - буркнула она, - мне меньше хлопот.
- Молодые решили купить дом на берегу, - задумчиво произнесла мать, - и уже приглядели один. Задаток дали. Купят, тогда и поженятся. И я с ними перееду. Не буду тебе мешать.
Удар пришелся на вздохе. Воздух застрял в горле и не давал возможности что-то сказать. Ти-на захрипела, вскочила, снова упала на стул.
Сидела, выпучив глаза, нижняя челюсть непроизвольно двигалась вверх-вниз.
Ломалась вся жизнь: собирался иссякнуть источник, приносящий достаток, позволяющий не работать и не заботиться ни о чем; мать, видно, уже и чемоданы сложила. А кто будет готовить обеды, прибирать в доме? А, главное, как быть с машиной? «Волга» утекала, как летний дождь.
В голове проскочили картинки ее печального существования. Но тут же в голову прибежала замечательная мысль: «Прекрасно. Хату продам, куплю машину и получше, чем «Волга», а по-том перееду жить к Егорищу. Куда он денется?»
Стало весело.
- Ладно, - сказала она вслух, - делайте как хотите. Пойду спать.
И отправилась в дом. Входя, столкнулась с Зоей. Та, усыпив ребенка, шла в сад.
На цыпочках Милентина проскользнула в комнату к брату. Мягкий свет ночника был в по-мощь. Видно все, как на ладони. Вот сумка… Пусто.
В карманах пиджака… Пусто. Огляделась. Около коляски лежал толстый портмоне.
«Кретин, правильно положил, ко мне поближе», - усмехнулась Тина и протянула руку.
Вдруг почувствовала, что на нее кто-то пристально смотрит, будто рентгеном просвечивает. Мгновенно тело покрылось холодным потом, руки затряслись. Оглянулась – вокруг никого. Что за ерунда?
Снова потянулась за портмоне… Из коляски за ней наблюдал ребенок. Не мигая, дитя следи-ло за движениями взрослого человека и, как показалось Милентине, осуждало.
Рука отдернулась сама собой. «Прокурор, пропади ты пропадом», зашипела Тина, схватила тяжелый кошель, рывком его открыла. Купюры лежали ровно и смирно. Пересчитывать не стала. Зачем? И так видно, что вполне достаточно для всего на свете.
Сделала из них веер, помахала ребенку: «Вот так-то. Что ты мне сделаешь?»
- Положи на место, - грянул за спиной голос.
В дверях стояли Кирилл и Егор.
- Тебе какой дело, - вскинулась Милентина, - проходу не даешь. В своем доме я хозяйка.
- Своего у тебя нет ничего.
Так некстати появившийся сродный брат сделал шаг к Милентине. Та в панике метнулась вправо, влево… Отступать было некуда, и деньги отдать не могла, они намертво «приросли» к рукам. Перед глазами мелькнула гипсовая статуэтка. Изящная горянка несла кувшин на плече, одна рука была давно отбита, но мать не позволяла выбросить этот пережиток мещанства, как память об отце.
Сейчас горянка пригодилась. Тина схватила статуэтку, замахнулась над коляской.
- Только подойди, убью щенка.
В замешательстве Кирилл остановился. Егор вжался в стену, в глазах детский страх.
Раздувая ноздри, Милентина подтолкнула коляску к выходу. Ее рука от напряжения побеле-ла, казалось, что еще секунда, и шея горянки хрустнет.
- Пошли вон, чтобы духу не было, - орала в бешенстве сестра, - убью выродка.
- Успокойся, успокойся, - поднял примирительно руки Кирилл, - никто тебя не тронет. Про-пади они пропадом эти деньги. Ребенка оставь.
- Выйди из дома, - чуть потишала Тина. Она слегка ослабила руку, но коляску держала около себя. Поняла, что теперь никто на «ее» деньги уже не претендует.
- Хорошо, уже выхожу, - сказал Кирилл и медленно стал пятиться к двери.
«Гады, будете плясать под мою дудку», - зло подумала она, усмиряя внутреннюю дрожь и ярость. Сунула деньги в карман. Облегченно вздохнула, но глаз со сродного брата не сводила. Егор был не в счет…
Тряхнула головой, чтобы снять напряжение, волосы, связанные в «конский хвост», зацепи-лись за крючок на двери. Остановилась, чтобы высвободиться. Неожиданно Егор с силой толк-нул в бок. Не удержалась на ногах, стала падать. Махнула неловко рукой, и горянка ухнула ей в лоб. Горячий ручеек заструился по лицу.
Хотела вскочить, не смогла. Подняла глаза. Егорище ногой наступил ей на волосы. Не пове-рилось, что робкий и пугливый брат... Этого быть не могло. Извернулась змеей, чтобы пнуть, но Кирилл придавил ее, схватил руки, заломил за спину. Вдвоем они связали бесновавшуюся сест-ру.
Разбрызгивая кровь, Тина крутилась на полу, но нигде не могла увидеть детской коляски. Кто и когда вынес ребенка из комнаты, она не видела, а потому приходила в еще большую ярость.
- Развяжите, иначе я вашего щенка живьем сварю и съем, - орала она, - а тебя, гаденыш, за-грызу. В детстве еще надо было тебя в яр сбросить или на груше удавить.
- Может, развязать, - робко проговорил Егор, - она же бесноватая, нам жизни не даст.
- А зачем вам с ней жить? – прикладывал к расцарапанной щеке платок Кирилл. – Мало она с тебя соки тянула. Собирайте вещи да айда к нам. Хата большая, всем места хватит.
Он наклонился к Милентине, вынул из кармана деньги, передал брату.
- Ты из-за них горбатишься, а эта шушера по кабакам проматывает. Не надоело?
- Мать жалко, как ее оставить?
- Так с собой забирай. Бабушка будет рада. А там и своим жильем обзаведетесь.
Вышли. В саду послышались возбужденные голоса. Тина притихла, чтобы слышать, о чем разговор. Заплакал ребенок и заглушил всех. Попробовала развязать веревки, не смогла. Чертов морячок хорошо узлы вяжет. Огляделась в поисках чего-нибудь острого. Ничего, кроме разбитой горянки. Подкатилась к ней, попробовала перетереть путы. Быстро не получилось.
Послышались голоса и топот ног.
Милентина закрыла глаза и замерла.
Вспыхнул свет. Кто-то осторожно стал ходить по комнате. Шаги легкие, незнакомые. Скорее всего – Зоя. Вещи собирает. Появился Егор. У него шаги тяжелые, с пришаркиванием.
- Тина, - тихонько позвал он.
Сестра не пошевелилась, даже дыхание старалась задержать.
- Кирилл, Тина не дышит.
- Дышит, - отозвался Кирилл.
Тина чувствовала, как он наклонился и рассматривал ее. Эх, сейчас хотя бы одну ногу сво-бодную. Долго бы помнил. Но не шевельнулась, ни одна ресничка не дрогнула.
- У нее лоб рассечен, надо бы перевязать, - снова послышался голос Егора.
- Кровь уже запеклась. Так что ничего страшного. Зато памятно будет.

Милентина машинально потрогала давно заросший шрам на лбу. Огляделась и словно впер-вые увидела тех, кто сидел рядом с ней. Глава семьи внимательно наблюдал за младшим сыном.
- Что случилось, Семушка, - спросил он, - ты не заболел? Почему не кушаешь?
- Не вкусно, - набычился мальчик, догрызая сухую корку.
- Попробуй борщ, понравится.
- Не понравится.
- Ты же еще ни одной ложки не съел.
- Не хочу.
- Сынок, - скроила Тина умильную улыбку и потянулась, чтобы погладить мальчика по вих-рам.
- Жабы на болоте твои сыночки, - дернулся, словно от змеи, ребенок, - а у меня есть свои ма-ма и папа. Моя мама при детях голой не ходит.
Пришлось проглотить и эту выходку. Подавив в себе гнев, Милентина положила в тарелку второе блюдо.
- Может картошечка с гуляшом тебе понравятся, - сказала она смиренно.
- Не понравятся, - выкрикнул малыш и убежал из кухни.
Ужин был испорчен. Иван со старшим пошли успокаивать Семушку. Так что пришлось посу-ду убирать одной. Иван сорвался с крючка.
«Ничего, впереди будет ночь», - думала захватчица, перемывая тарелки.
Снова всплыли воспоминания.

Она лежала, затаившись. Ждала момента, когда развяжут хотя бы один узел. Услышала, как Егор убеждал перенести раненую на кровать, вызвать скорую…
Снова вошел Кирилл, он наклонился и начал срезать веревки. Но свободу руки не получили. Тина напряглась, тщетно. Узлы держали мертвой хваткой.
- Вот так, Егор, - воскликнул Кирилл, - она, как всегда, прикидывается. Развяжем, так еще че-го-нибудь натворит. Бешеная всю жизнь была. Я веревки надсек, так что к утру сама выберется, - немного помолчал и добавил: - К бабушке больше не ходи, пожалеешь. Живи теперь, как знаешь.
У калитки остановилась машина, было слышно, как всхлипывала мать, как утешал ее Егор. Потом все стихло.
Милентина осталась одна. Полежала еще немного, окликнула мать. Никто не отозвался. Крикнула громче. Снова тишина. Стало страшно: неужели придется идти работать? Горбатиться месяц, получать копейки, которых хватит на один плохой обед в ресторане.
Представила себя в разделочном цехе рыбозавода: резиновые сапожищи до колен, перчатки, уродливый фартук – по коже пробежал мороз. В бешенстве каталась по полу, колотилась, грызла ножку стола, изрыгала проклятья миру.
Устала, успокоилась. Стала думать, как ей освободить руки. Вспомнила про горянку. Под-ползла к ней и стала перетирать веревку в том месте, где надсекал Кирилл. Сцены мести сменя-лись в ее голове сценами раскаяния брата и матери. И чего она так распереживалась, ведь у нее собраны деньги на машину.
Вздохнула облегченно: этого должно хватить на некоторое время, а там бабка начнет есть по-едом и мать, и Егорищу с его страшилой, так что придется им возвращаться. Да еще в ногах ва-ляться будут, чтобы простила.
…С тех пор прошло пять долгих лет. Попытки продать хату не увенчались успехом, потому что хозяйкой была мать. А Егор за это время купил себе дом на побережье и ни разу не впустил на порог сестру. Он стал грубым. При одном виде Тины сжимал кулаки.
Единственно что удалось сделать, так это разжалобить мать и заставить вернуться домой. Сгорбленной тенью ходила та по кухоньке, молча обслуживала дочь и ее ночных гостей. Так же молча сносила дочерины тумаки и таяла на глазах.
Однажды мать не поднялась с постели. Ни крики, ни ругань не заставили встать. «Жрать за-хочешь - встанешь», - рыкнула дочь и унеслась в поисках очередного ночного гостя. Вернувшись домой в одиночестве, Тина не пошла к матери, злясь на нее за упрямство. И только утром поняла, что осталась одна.
Схоронила мать потихоньку и убралась из города, подальше от греха.
Вернулась через полгода. В городе был конец бархатного сезона. Жирные «караси» разъез-жались с отдыха. Оставалось уповать только на каких-нибудь передовиков производства, кото-рым вручили горящую путевку. Пляжи опустели, в ресторанах восседали пышнотелые тетки с ярко-красными губами и мужики, от которых несло «Шипром».
Как-то на рынке встретила Зою. Она была на сносях. Рядом с ней крутилась девчонка лет пя-ти. Озорные косички торчали в стороны и подпрыгивали вместе с хозяйкой. Сноха покупала овощи.
План мести созрел в голове мгновенно. Надо было дождаться, когда родственники пойдут на автобус, через оживленный перекресток. Дело техники, и никто не придерется. Обыкновенный несчастный случай. Зато Егорище больше никуда не денется.
- Зоинька, - запела она сладко, - сколько лет, сколько зим. Вот уж не чаяла увидеть тебя на нашем рынке. А это кто у нас такой хорошенький?
Присев перед девочкой, Милентина протянула к ней руки.
- Ну, племянница, давай знакомиться, я твоя тетя.
Девочка испуганно остановилась.
- Я вас не знаю.
- А я тебя знаю. Смотрите, какая красавица выросла. На маму похожа.
- Нет, - заулыбалась сноха, - мы похожи на папу Егора. Да Сонечка?
- Да! – тряхнула светлой челкой Сонечка и уцепилась за мамину руку.
Улыбка застряла на губах Тины. Имя неприятно толкнуло в грудь. Подкатила волна удушья. Где-то рядом замаячили тень. «Со-о-онечка», - прошелестела пышная юбка проходящей мимо бабы. «Со-о-о…», - растерялись в толпе прибежавшие звуки, словно морская волна смыла их с лица земли.
Мотнула головой, чтобы избавиться от наваждения, стряхнула с себя воспоминания, как стряхивают осенью листву деревья. Чиркнула рукой по тени, будто стирала ее. И заулыбалась как ни в чем ни бывало.
- А я вот тоже пришла за овощами, - защебетала Милентина. - Завтра с утра на работу, надо успеть сготовить обед.
- Где работаешь? – механически спросила Зоя, складывая покупку в сумку.
- На рыбозаводе, - вздохнула Тина, - сама знаешь, образования никакого. Всю молодость ду-рака валяла, да и потом ничего лучше не делала. Теперь расплачиваюсь. Но ничего, на работе меня хвалят.
В это время сноха подняла сумку, собираясь идти.
- Что ты, - возмутилась Тина, - разве можно такие сумки таскать в твоем положении. Давай-ка я тебя провожу, бери ребенка, а я - сумку.
Она по-хозяйски забрала у Зои ношу. Та смущенно заулыбалась.
- Ты, оказывается, очень добрая. Спасибо за заботу. Но нас папа сопровождает.
От этого сообщения у Тины чуть ноша из рук не выпала. Сердце сжалось от страха, но виду не показала.
- Егорка с вами, - счастливо проговорила она и стала оглядываться, - хоть увижу его, а то вся истосковалась. Виновата я перед ним, и прощения мне нет.
- Не переживай так, - стала утешать ее Зоя, - он добрый и отходчивый. Я с ним поговорю.
- Папа, папа идет, - закричала Сонечка, запрыгала как мячик и взлетела, подхваченная силь-ными мужскими руками.
- Я выше всех, - смеялась девочка, устраиваясь на папиной шее.
- Здравствуй, Егорушка, - смиренно проговорила Тина, поворачиваясь к брату, - а я вот с ра-боты иду да твоих встретила, остановилась поговорить. Извини меня за все. Я больше постара-юсь не попадаться тебе на глаза. Ладно, я пойду, устала, а завтра снова на смену.
- Будет выходной, приходи к нам в гости, - пригласила Зоя, - посидим по-семейному. Так ведь, Егор?
Брат пробурчал что-то невнятное и, рывком забрав у Тины сумку с продуктами, пошел впе-ред. Сонечка помахала на прощание рукой.
- Приходи, - повторила Зоя.
У Милентины были смешанные чувства: с одной стороны, отомстить не смогла, а с другой стороны – получила приглашение. Что лучше, и не поймешь.

…Тарелка с васильками чуть не выскочила из рук. Милентина вздрогнула. Настолько реаль-ны были воспоминания.
Вошел хозяин квартиры. Он был смущен.
- Простите Семушку. Сам диву даюсь, что с ним такое. Видимо, тоскует без мамки.
Иван налил чаю, сел за стол.
- Я и не сержусь, - повернулась к нему Тина. - Он ребенок. Я вот сейчас своих вспомнила. Младший такой же был, чуть что - в слезы. И тоже не любил, когда я уезжала.
Вытерла руки.
- Можно я с вами чаю попью?
- Да, конечно.
Села напротив. Слезы закапали из ее глаз.
- Такое ощущение, что это не ваши ребята, а мои. Словно они все живые.
- Не расстраивайтесь так, - стал утешать Иван, - вы еще молодая, все у вас устроится. Кстати, я вам постелил в гостиной на диване.
- Да, да, спасибо…
Тина потянулась, чтобы взять руку Ивана, но послышался голос младшего, «Папа, я хочу спать, расскажи мне сказку».
Уже сидя на диване, Тина размышляла, как бы избавиться от назойливого пацаненка, кото-рый ей все карты путал. Может быть, к бабке отправить? Если, конечно, она у них есть. Или по-проситься отвести его в садик. Надеть нечего. Вещи ивановой жены малы. Ничего, подождем но-чи, а там все само собой решится.
Прилегла, выжидая, когда все угомонятся. От пережитого стала задремывать. Чистая, ласко-вая простыня умиротворяла. Показалось, что все закончилось, нет больше мерзкого мальчишки с его визгами. Рука погладила мужчину по волосам. Шелковистые волосы покорно струились меж пальцами. «Коленька», - прошептала она и проснулась.
«Тьфу ты, надо об отце думать, а Коленьку мы потом обратаем», - ругнула она себя. Медлен-но, чтобы не скрипнуть, поднялась, на цыпочках пошла по коридору. Дверь в спальню к Ивану открыта. Это уже хорошо. Вошла… и остолбенела.
Иван спал, отвернувшись к окну. На его руке вольготно раскинулся Семушка. Он сладко по-сапывал, раскрыв рот, словно воробышек. Светлая головенка упиралась отцу в грудь.
«Гаденыш, - шептала Тина, ворочаясь на диване, - гаденыши».
…Резко хлопнула дверь, и Милентина проснулась. Прислушалась. В квартире стояла тишина. За окном непроглядная мгла. «Послышалось», - решила она и перевернулась на другой бок. Но уснуть не смогла.
За окном тарахтела машина.
«Чего им ночью не спится?» - по-хозяйски проворчала она. Встала, прошлась босыми ногами по теплому ковру. Потянулась. В коридоре мерцал ночник. Взгляд упал на стенные часы, стрелки показывали половину восьмого. Где-то далеко гремели трамваи, гудели машины. Милентину прошиб пот: «Проспала!» Тут же пришла успокоенность: даже еще лучше, никому ничего объяс-нять не надо.
На столе обнаружила записку, в которой ей сообщались номера телефонов справочных служб города.
День прошел в обследовании квартиры. Уже к обеду гостья привыкла к жилому пространству семьи так, будто жила здесь всю жизнь. Она переставила цветочные горшки на окнах, переложи-ла посуду на кухне, приготовила ужин.
Ближе к вечеру, когда по ее расчетам должны вернуться домой хозяева, разложила перед те-лефоном кучу бумаг с переписанными из телефонной книги номерами. Чирканные, перечиркан-ные листочки должны рассказать о ее попытках разыскать родственников.

Ранний сибирский вечер упал на город. Зажглись уличные фонари. Словно охотничья собака, застыла Милентина около окна. На ней было надето то, в чем она здесь появилась.
У подъезда зафырчала машина, по лестнице заспешили три пары ног.
- Ай, - воскликнула Милентина, выждав тот момент, когда двери квартиры открылись. Она сделала вид, что собиралась выйти из квартиры.
- Простите, не успела уйти.
- В чем дело? – спросил, входя за детьми в прихожую, Иван.
Женщина сделала вид, что расстроена, присела на краешек тумбы для обуви, закрыла лицо руками и безутешно зарыдала.
- Меня преследует черный рок. Сестра с мужем разбились на машине, еще на прошлой неде-ле. Я ехала к ним, а их уже не было на этом свете.
По щекам катились крупные горошины слез.
- Соболезнуем, - растерянно произнес Иван.
- Да, да, спасибо, - в очередной раз хлюпнула носом Милентина и поднялась, - спасибо вам за хлеб, соль, за приют.
- Куда же вы сейчас идете?
- Не знаю. Да и какая разница, куда идти, когда уже все равно?
Она перехватила сумочку в другую руку.
- Там на кухне ужин горячий. Детей покормите. Для Семушки я отдельно приготовила. А то он вчера голодный лег. Прощайте, не поминайте лихом.
Гостья подошла к двери, оглянулась, тоскливо вздохнула, будто собралась нырнуть в омут, взялась за ручку двери…
- Постойте, - остановил ее Иван, - куда же вы на ночь глядя? Утро вечера мудренее. Перено-чуйте у нас, а завтра видно будет.
- Я и так вас обременила, обеспокоила.
- Какое же это беспокойство? Вон как о нас заботитесь.
- Конечно, оставайтесь, - пробасил Коля, соглашаясь с отцом.

Никто из них не видел, как горели надеждой глаза Семушки. Мальчишка, сжавшись в комо-чек, не дышал и ждал, что черная тетя уйдет, растает в ночи и больше не появится. Он ее боялся.
Надежды не оправдались. Папа и Коля почему-то остановили Тину-Болотину.

Право на бесправие
Случайная гостья осталась на завтра и на послезавтра... Ей уже принадлежал диван в гости-ной, в шкафу появилась собственная полка с вещами.
Как-то Иван принес домой сверток, в нем оказались домашний халат и тапочки. «Не век же тебе ходить в вещах моей жены», - объяснил свой поступок хозяин.
Серый, невзрачный ситчик убого присел на более чем полную фигуру жилички, сзади отто-пырился фонарем. Тапочки «палата №6» горбились на подошве. От подарка Милентина опеши-ла, почувствовала, как внутри просыпается ярость. Допустить извержение гнева она не могла и разрыдалась. Ей было себя жаль по-настоящему.
- Вам не понравилось? – растерянно спросил Иван.
- Что вы, - вытирала на щеках слезные потоки Милентина, - я растрогана. Мне в жизни никто не дарил таких подарков. Посмотри, как мне идет этот цвет. А как сидит на фигуре… Его надо только сполоснуть, чтобы смыть крахмал. Спасибо тебе.
И женщина упала дарителю на грудь. Тот растерянно погладил ее одной рукой по плечу, вто-рая так и осталась на отлете.
- Папа, я есть хочу, - ворвался между ними Семушка.
Он оттолкнул ненавистную тетку от отца, подпрыгнул и повис у него на шее. Впервые за по-следние дни Иван был благодарен сыну за вторжение и грубость. Он просто не знал, что делать с рыдающей жиличкой.
Мальчишка не просто раздражал Тину, ей больших трудов стоило сдержаться и не прибить его на месте. Портить отношения было рано, а идти некуда. Надо было вначале завладеть семьей. Терпение заканчивалось, и Тина решилась на активные действия.
За ужином она была необыкновенно весела, все время одергивала куцые оборочки на халате, будто похваляясь. Рассказывала смешные истории из жизни отдыхающих на южном море. Стар-шие мужчины громко смеялись, и только Семушка капризничал. То он требовал хлеб, когда ря-дом с тарелкой лежал нетронутый кусок, то ему срочно хотелось пить. Причин находилось мно-го.
Разливая чай, Тина предложила:
- Что же я у вас на шее сидеть буду, можно, я завтра провожу Семушку в садик. И вам легче, и мы с ним наконец-то подружимся.
«Почему бы и нет», – начал было Иван, но младшенький вдруг кинулся к брату и заголосил на всю квартиру:
- Коленька, миленький, не отдавай меня Болотине, я буду тебя слушаться. Я больше ни разу не возьму твои карандаши и тетрадки…
- Семушка, успокойся, - возмутился отец. - Что же особенного, если тетя Тина тебя отведет в садик. И ей приятно, и Коле не придется ехать в другой конец района.
- Папочка, родненький, - продолжал причитать мальчик, - она злая и не любит меня, и я уже большой, сам могу доехать до садика.
…Вечер был испорчен. Коля с отцом ушли утешать бившегося в истерике малыша, а Тине опять достались тарелки, уборка и одиночество.
Уже сидя на диване, женщина пыталась успокоиться. Все шло не так, как хотелось. Надо бы-ло что-то предпринимать, устраиваться в этой жизни, но все ее атаки разбивались об упрямство ребенка. «Штурм» семейной крепости откладывался на неопределенное время.
Не понимала Милентина, почему ее так не любили дети. Вот и там, в той жизни, все испорти-ла какая-то сопливая девчонка.

…Получив на базаре приглашение от снохи, Тина не сразу бросилась к ним в гости. Она вы-жидала момент, когда Егорище уйдет в загранку. Но брат все время крутился дома.
Подстегнуло безденежье. Отбыв бархатный сезон, богатые клиенты разъехались с местных пляжей. Их сменили рабочие «караси», получившие горящие путевки. У передовиков производ-ства денег много не имелось, да и не торопились они быстро потратить прихваченные с собой средства. Носились по базарам, по магазинам в поисках подарков для жен и детей.
Хочешь, не хочешь, а пришлось Милентине собираться к брату. Она еще не знала, что и как сделает, как поступит - главное вернуть Егорищу в родной дом, избавиться от ненужных Зои и Сони, пока не появился еще один член семьи.
Дом брата стоял почти на берегу моря и имел два входа – со стороны дороги и с побережья. И Милентина, открыв калитку именно с этой стороны, проскользнула, словно мышь. Надо было оглядеться. Она замерла под навесом виноградной лозы: уж так все было хорошо здесь устроено.
Защемило от зависти сердце. Она прозябает в старой родительской хате, где сад давно зарос, ветки яблони заселили гусеницы бабочки-американки. Червивые плоды до сих пор догнивают под деревьями, и убрать их некому. Да и в хате пахнет затхлостью. А тут… Дорожки песком по-сыпаны, резная беседка, увитая плющом, развернута к морю. Как хорошо в ней пить чай, смот-реть, как прибывают в порт белые пароходы, слушать крики чаек…
Милентина увлеклась мечтами и не увидела, как около нее оказалась племянница Сонечка.
- Здравствуйте, - прищурив один глаз, сказала девочка, - а я вас знаю.
Чай с синими морскими далями рассыпался в прах. Гостья, вздрогнув, забыла надеть на губы улыбку. Разозлилась.
- Ты что шляешься где попало, людей пугаешь.
Девочка набычилась, светлые косички встрепенулись.
- Это нигде попало, - уверенно сказала малышка. - Я здесь живу с папой и мамой, и у меня скоро родится братик.
- Это не твой папа, - мстительно хмыкнула Тина.
- Мой папа, мой, - заплакала Сонечка и побежала прочь.
«Мама, мама…» - послышался детский плач в глубине сада.
«Тянули меня за язык», - ругнула себя Тина и быстро обошла сад с другой стороны. Сделала вид, что только вошла в калитку. «Хозяева», - окликнула она, делано обрадовалась, увидев под развесистой яблоней семейство брата. Зоя, слегка откинувшись, сидела на скамейке. Егорище утешал Сонечку.
Мужчина, увидев гостью, яростно наклонил голову, ссадил девочку с коленей и стал подни-маться.
- Егорка, братик, - метнулась к нему на шею Тина, - как давно я тебя не видела. А где тут моя племянница, где наша принцесса? Это кто посмел ее обидеть? Ну, мы им зададим…
Она трещала, не умолкая. То прижимала к себе Сонечку, то сыпала комплименты снохе, то вертелась около брата.
- Я к вам ненадолго, - перемежала она свое пустословие нужной для нее информацией, - зав-тра на работу рано. Вот повидала и рада. Ну, до свидания. Побежала, пока автобусы ходят.
Не дав ответить, Милентина ринулась к калитке.
- Тиночка, - остановил ее Зоин голос, - в воскресенье у меня день рождения, приходи. Много никого не будет, только свои соберутся.
Своих-то Тине видеть и не хотелось, но она счастливо махнула рукой и побежала на останов-ку.
До воскресенья Тина едва дожила. Каждый день и каждую минуту у нее рождались все новые и новые планы. Надо было разрубить этот узел одним ударом и остаться в том красивом доме хозяйкой. Время не ждало. Увеличение семейства было нежелательно. По всему видно, что Зоя ходит последний месяц.
Где-то к полудню Тина с затаенным сердцем подошла к калитке. Сегодня решалась ее судьба. Она достойна жить в этом доме, пить чай в беседке и смотреть на море. Заглянула через забор.
Осень затронула сад холодами. Прошло время созревания поздних сортов яблок, но в ветре еще проскальзывал яблочный дух. Деревья уже освободились от тяжелых плодов. В полусне они расправляли ветки и пошевеливали уже начинающими опадать жесткими, слегка покрасневшими листьями. На неудобице пристроился грецкий орех. Его большие разлапистые листья тоже гото-вились свалиться на землю. Вокруг беседки еще полыхали красные розы, одна ярче другой.
Скоро зима, холод, слякоть. Но в этом году на радость людям непогода где-то задержалась, и по деревьям да кустарникам разливалось почти летнее тепло.
Первым ей попался Кирилл.
- Ты что здесь делаешь? – грозно надвинулся он на родственницу.
- Зоя пригласила, - смиренно ответила Тина, - но если ты против, я уйду. Только позволь по-здравить именинницу. Долго не задержусь, мне рано вставать на работу.
Кирилл отодвинулся, давая ей дорогу. Потом долго смотрел вслед.
За столом сидела бабка с женой Кирилла. Как по команде они повернулись к вошедшей. Ни слова, ни ответа на приветствие.
Присев на краешек стула, Милентина покорно стала ждать хозяев. Весь ее вид говорил, что человек смертельно устал, руки плетями лежат на коленях, глаза закрываются сами собой. Того и глади уснет сидя.
- Тиночка пришла, - заворковала за спиной Зоя, - вот и хорошо. Давайте садиться за стол. Я сейчас горячее принесу.
- Что ты, - встряхнулась Тина, - тебе нельзя. Показывай, что нести.
Мигом гостья принесла все блюда и весь обед ухаживала за гостями. Между пробежками на летнюю кухню рассказывала смешные истории, которые якобы случались у них на рыбозаводе.
Все складывалось хорошо. Бабка вздремнула в гамаке. Мужики, хорошо угостившись, пере-брались на веранду, чтобы поиграть в шахматы. Сонечка с подружкой ушли на бережок, прихва-тив кукол. «К морю без взрослых не спускайтесь», - сказала вслед девочкам Зоя.
Милентина прибрала стол, помыла посуду. Наступило ее время. Быстро заварила чай в два чайника. На поднос поставила чайные пары. Оглянулась. Вокруг никого. Вынула из кармана па-кетик, свернутый, как лекарственный порошок, быстро высыпала в чайник с цветами. Помешала ложкой, понюхала.
Тут по ее лицу пробежала тревога. Подняла брошеный пустой пакетик осторожно двумя пальцами, осмотрелась, куда бы можно было спрятать…
На порожке летней кухни стояла Сонечка и внимательно смотрела на нее. Широко распахну-тые глаза видели и понимали все... Девочка медленно перевела взгляд на чайник с васильками, потом вновь подняла глаза на Милентину. Ветерок слегка колыхал челку и ленточки в косичках.
Бумажка выпала из рук женщины. Нервно дернувшись, Тина подхватила пакетик и сунула в мусорное ведро. Кинулась к умывальнику и с усердием вымыла руки.
- Сонечка, - проговорила она, - давай попьем чаю с конфетами.
- Мама не разрешает мне есть конфеты, - серьезно сказала девочка.
- Тогда с тортиком.
Золотистая струя свежезаваренного напитка полилась в чашки. Легкий пар поднимался из на-полненных чайнушек и причудливо кувыркался в воздухе.
- Поможешь мне?
- Что нужно делать?
- Неси на стол конфеты, а я – поднос с чашками.
Маленькие руки аккуратно взяли вазу с конфетами. Сонечка перешагнула порог и пошла к общему столу. Воровато оглянувшись на девочку, Милентина налила две чашки из чайника с ва-сильками, поставила их особняком на подносе, подхватила ношу и чуть не выронила ее из рук.
На пороге снова стояла племянница. В руках зажата вазочка. Девочка пристально смотрела на тетю:
- Для кого эти чашки?
- Для твоей мамы и для тебя.
- Я не буду пить этот чай.
- Но он очень вкусный, я туда положила немного меду.
- Мне нельзя сладкое.
- Так мы маме и не скажем.
- А разве можно маму обманывать?
Поднос в руках Тины начала бить мелкая дрожь. Ненависть хлестанула по сердцу: сколько можно унижаться перед какой-то приблудной девчонкой. Выкинуть бы ее из дома вместе с мате-рью, чтобы духу не было. Но Кирилл был где-то поблизости, а Тина хорошо помнила твердость его рук. Да и Егорище как-то изменился под влиянием брата, чуть не так – хмурит брови и стано-вится неприступным.
Глубоко вздохнув, Тина шагнула вперед. Огибая ребенка, подавила в себе желание наклонить поднос так, чтобы чашки покатились на пол. Ей нужна была стопроцентная гарантия избавления от лишних.
- А вот и чай, - сказала Тина, приближаясь к Зое и бабке.
В тот момент, когда поднос уже стоял на столе, а сноха потянулась к чашке, скатерть вдруг «поехала»… Загремела посуда. Едва успев отскочить от льющегося горячего чая, Тина увидела, что из-под стола скатерть тянут маленькие пальчики. Мелькнули светлые косички.
Заполошилась Зоя. Заметалась бабка.
«Соня, ты не обожглась?» - кинулись женщины к девочке. К ним на помощь пришли мужчи-ны.
- Твои проделки? – грозно сдвинул брови Кирилл.
С другой стороны наступал Егор. Тина растерялась: ей впервые доставалось за чужие пако-сти.
- Егор, Кирилл, перестаньте говорить глупости, - успокаивала мужчин Зоя, - никто здесь ни при чем, просто скатерть соскользнула, и Сонечка цела.
Понемногу все успокоились, Кирилл даже извинился перед сестрой. Зоя постелила свежую скатерть и предложила все-таки попить чаю.
- Я мигом принесу, - встрепенулась Тина и побежала в летнюю кухню.
На полу валялся расколотый чайник с цветами, а в окно заглядывала племянница…
Терпение лопнуло, словно взорвался снаряд. Злоба выплеснулась из сжатого сосуда души, за-полнила сердце, перехлестнула через край и стала подниматься в голову. Мысли закрутил водо-ворот бешенства. Словно в миксере мотались обрывки благоразумия, их затягивала клоака яро-сти.
Руки женщины сжались в кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони. «Маленькая дрянь, - прошипела она, - жаль, что я тебя раньше не придушила».
Пятилетняя девочка испуганно вздрогнула и побежала в глубь сада. Милентина ринулась за ней. Были уже не важны планы, расклады. Главное - наказать приблуду.

…- Простите, Тина, - сказал, вошедший на кухню Иван. - Я совсем не понимаю, почему Се-мушка так себя ведет. Наверное, скучает по матери.
- Дуру я спорола, - прерывисто вздохнув, произнесла вслух Милентина, продолжая беседо-вать сама с собой.
Она еще была во власти теней прошлого. Открывшаяся бездна исчезнувшего дня, нахлынула так явно, словно все только что произошло.
Появление хозяина квартиры вначале не воспринялось, как реальность. Интуитивно увидела изумленные глаза мужчины, вытряхнула из себя воспоминания.
- Дуру я спорола, - повторила Тина, лихорадочно соображая, что говорить дальше. – Весь день пробездельничала, только и сделала, что постирала. Надо завтра за продуктами сходить. Скажи, где у вас хороший продуктовый магазин. Есть у меня один отличный рецепт, хочется Се-мушке угодить.
- Чтобы я без вас делал, - забормотал Иван благодарности, - носитесь с нами…
- Мне это приятно и от дум отвлекает. Так где у вас магазин?
- Я завтра выходной, - подумав, произнес отец семейства, - вот и съездим по магазинам, заод-но и город покажу.
Это была удача.
Утром Коля увел Семушку в садик, а Тина стала ждать, когда Иван позовет ее. Но шло время, а приглашения не поступало. Хозяин возился с протекшим в ванной комнате краном.
Гостья принялась шумно одеваться. Ходила взад и вперед по коридору, собирала и перебира-ла авоськи, просматривала наличие продуктов в холодильнике, советовалась с Иваном по каждой мелочи. Результат был нулевой.
- Схожу, пожалуй, в магазин, - Тина встала в проеме двери.
- Извините, я думал, что быстро закончу. Не получилось.
- Я могу и одна сходить.
- Спасибо большое. Возьмите деньги в спальне на тумбочке.
- Зачем? У меня есть свои, - вроде бы растерянно пробормотала Тина.
- Что же вы будете нас кормить? Это нехорошо. Возьмите деньги, а то не пущу вас в магазин.
Первый выход из квартиры с семейной кассой, а времени потеряно масса.
Скороходовские сапоги шлепают по ступенькам вниз. Давно не ремонтированный подъезд красуется облупленной краской. Все уныло и безрадостно.
Медленно, медленно тянется дело. Вон уж руки стали шершавыми, грубыми. Разве они при-способлены к стирке, мытью, чистке картошки. Неужто ей всю жизнь подтирать сопливый нос. Скоро семейка соберется вместе, а у нее все на старом месте. Как попала в кухарки, на том и за-стопорилась.
Может быть, ну его вместе с выводком. Что других мужиков нет в городе? Наверняка, есть у Ивана друзья, приятели, лучше бездетные.
Распахнула дверь в зиму.
Накануне выпал снег, и день был слепяще-белым. Он резал глаза и вышибал слезы. Дешевая тушь Ирины Русановой потекла черным ручьем. Пришлось остановиться и стереть черные пото-ки. От красоты остались лишь темные круги под глазами.
Чертыхаясь, Тина прошлась по улице. Зашла в один, другой магазин и поразилась: полки бы-ли почти пусты. Выбрать совсем нечего. «Где же Иван берет продукты?» - скрежетала зубами Тина.
Вспоминались магазины и рынки своего города, изобилие на прилавках.
- Простите, - обратилась она к кассиру магазина, - я приезжая. Подскажите, где мне купить продукты. У нас похороны, а я города не знаю.
Тяжеловесная дама, сидящая за кассой, сочувственно поглядев на посетительницу, стала объ-яснять, как проехать в фирменный магазин.
И снова улица, зима.
В школе на уроках географии Милентина проходила тему про Сибирь. С заснеженной кар-тинки учебника задумчиво смотрел бурый медведь, на другой странице по ветке скакала белка. На этом знания о морозной стране в центре Советского Союза заканчивались и не потому, что учебник больше ничего не сообщал. Ничуть. Просто эти сведения для Тины были неинтересны. Получив отметку за урок, она благополучно забыла все о том месте на карте, где «двенадцать ме-сяцев зима, а остальное лето».
Разве могла девчонка предполагать, что через много лет та самая Сибирь будет так реально стремиться ее заморозить.
В этой части мыслей Тина поскользнулась и едва не растянулась на натоптанном горбу тро-пинки. Вернула себе равновесие, но только сделала пару шагов, как обнаружила оконце льда на дорожке. Чертыхнулась, едва увернулась от бегущих мальчишек. Те с разгона по очереди про-ехали по льду и побежали дальше. К изумлению южанки, по скользкой дорожке старались про-ехать и люди более солидного возраста. Разрумянившийся седовласый мужчина прибавил ходу перед скользким «окошком» и… счастливо покатился, привычно выпрыгнул в конце дорожки, молодецки встряхнулся и отправился по своим делам.
В автобусе Милентина пыталась привыкнуть мыслями к тому, что ей придется жить в этой вечной зиме. Сосредоточиться мешали входящие и выходящие пассажиры. Они двигались кто к выходу, кто внутрь салона и постоянно задевали, а то и толкали южную гостью. Свободных си-дений не было, и до нужной остановки пришлось ехать стоя.
В долгу Тина не оставалась, локтем поддевала под ребро очередного путешественника из конца в конец салона, перегораживала узкий проход своей дородностью, гулко кричала в ответ на ругань – короче, развлекалась по полной программе. Народ набивался, как селедка в бочку, по мере продвижения автобуса к центру города. Крики усиливались, двери не хотели закрываться, а водитель равнодушно говорил в микрофон: «Граждане, следом идет еще одна машина. Куда же вы все лезете? Ишь, какие зады висят. Мне что - брать топор и ходить обрубать ваши зады? Ме-жду прочим, худеть надо и есть поменьше». Наконец-то входящие утрамбовывались, двери со скрежетом закрывались, и автобус двигался дальше.
Толчея успокоила Милентину и утихомирила, а потому в магазин она вошла с тихим счасть-ем. Но там сразу же от порога начиналась «берлинская стена» из спин, одетых в серые, черные, коричневые пальто и куртки. Попытка пробиться сквозь толпу потерпела крах в первое же тело-движение. «Очередь занимай», - кинула в нее басом худющая спина в сильно потрепанной «мо-сквичке».
- Мне только посмотреть на витрину, - начала было вновь вошедшая.
Ответ прилетел с другого конца «стены»: «Очередь подойдет, тогда и посмотришь».
- Где же я тут очередь найду? - повысила голос Тина. – Вы вон каким табуном стоите.
Одна из спин повернулась и оказалась женщиной среднего возраста, малой упитанности с живыми, коричневыми глазами. Она вынула из кармана шариковую ручку и почти приказала: «Ладонь давай». Растерянно Тина протянула ладонь, а женщина написала на ней «275», потом передала Тине ручку, объявив: «За мной будете». «Это почему?» - ошарашено спросила Тина. Женщина среднего возраста глянула на нее строго и показала свою ладонь, где красовалась циф-ра «274».
Постепенно Тина привыкала к толпе, потом стала сливаться с ней, втянулась в разговор о жизни. Ей понравилось то, что можно говорить здесь все, что угодно, ведь никого из стоящих рядом людей ты не знаешь.
Время от времени толпа приходила в движение, выпуская из своего чрева счастливчика, дос-тигшего прилавка и затарившего сумки величиной с мешок.
Человек пока ликует, но ведь покупкой можно накормить целый полк, и впереди у него дру-гая проблема, как теперь все это съесть, чтобы не пропало. Конечно, в охотку его семья покушает вволю, потом начинается изобретение новых блюд. Ведь уже известны рецепты пельменей с колбасой, ватрушек с сосисками, картошки с беконом. Остатки роскоши будут доедать кошки и собаки.
Но это будет потом, а сейчас счастливчик, сгибаясь под тяжестью ноши, прорезает толпу, с которой он почти сросся, сроднился до сердцебиения в унисон. Выбирается, уже ненавидя тех, кто его окружал. Вырывается на свободу.
Вслед летят завистливые взгляды. Но со стороны прилавков послышался шум борьбы и недо-вольные крики людей. Это кто-то из дальних очередников пытается вопреки всему сделать по-купку раньше положенного срока.
«Смотрящий» из числа тех, чья цифра на ладони дозволяла ему быть приближенным к весам и продавцам, загораживает подходы нахалу и что есть силы орет: «Сейчас берут пятьдесят седь-мые. А ты какой? Покажи цифру». Напирающий изо всей силы нахал старается перекричать всех: «Почему я тебе должен руку казать? Ты мою цифру себе напишешь, и пропала моя оче-редь». Брань становится все громче, а движение толпы похожим на броуновское. В конце концов нахал пробился к прилавку, и угоревшие продавцы взвешивают ему одну или две «палки» колба-сы, пару килограмм сосисок, да немного сарделек, да бекона «палку».
Очередь успокаивается, забывает про нахала и переключается на обсуждение рецептов оче-редного салата, на обмен опытом в деле воспитания подрастающего поколения и на советы: как и что, чем лечить.
После получасовой давки в душном помещении Тина решила, что стоять ей уже достаточно. По примеру нахала она медленно стала дрейфовать в сторону прилавка. Вот уже перед ней толь-ко спина очередного «смотрящего». Надо закрепиться на занятых позициях, и Милентина начи-нает громко наводить порядок следования покупателей. Втискивает руку перед дряхлой стару-шенцией, ладонь по-хозяйски возлагает на витрину, наклоняется, будто рассматривает товар и цены. По-свойски делится впечатлениями с крупным мужиком впереди.
До весов остается два человека. «Смотрящие» увлечены сдерживанием очередного внеоче-редного. Проверив у него ветеранскую книжечку, поясняют старику:
- Дедушка, сейчас становись вон за тем человеком в очереди. У нас тоже закон: все, кто без очереди, идут через пять цифр.
Внеочередник с благодарностью затискивается в живую нитку из человеческий тел и стано-вится бисеринкой в этом запутанном колье. А Тина уже готовит деньги, чтобы расплатиться без задержки.
- Люди добрыя, - вдруг слышится резкий старушечий голос, - етой девки упереди меня не бу-ло. Откуль она взялась?
- Да они с мужем стоят, - попробовал прояснить ситуацию мужик в кепке.
- С каким ето мужем, - причитала старушка, - ежели я за им стою почитай с открытия. Па-рень, а парень, ну ето, че ты молчишь? Твоя енто баба, али нет?
Крупный мужик оглядывается на Милентину.
- Скажите тоже. На такой древней в жизни бы не женился.
Милентину подкинуло:
- Это я-то древняя? Ах ты, хлыщ пляжный, морда угреватая твоя. Да на тебя ни одна баба не кинется, потому и не женат.
- Не тебе судить про моего мужа, - встряла в общий ор моложавая огненно-рыжая дама, - и не угреватое у него лицо, а обожженное на работе. Он, между прочим, ударник пятилетки, и сын у нас на пятерки учится. А ты, прости Господи, не притирайся к чужим мужьям и не лезь без оче-реди…
Гвалт и ругань поднялись к потолку, плеснулись на плафоны освещения, пробежались, слов-но искорка, по всему торговому залу, зажигая все новые и новые костры свары. Где локтями, где тычками люди вытолкнули Тину на исходную позицию в очередь с порядковым номером 275. «А еще приличная женщина, столько рецептов знает», - проворчала в ее сторону «номер 274».
Во время перебранки по ту сторону прилавка стояли продавцы, безучастно сложив руки. Они привыкли к таким сценам и были рады небольшой передышке. Наконец старшая из них рыкнула на очередь:
- Заказывайте по очереди, а то магазин закроем и будем впускать по десять человек.
Рык возымел действие: никому не хотелось стоять на морозе.
Сколько прошло времени, Тина уже не чуяла. Можно было бы «послать» все, но тогда цель ушла бы еще дальше, а семейный бюджет уплыл бы из рук. А так еще и ореол мученицы прине-сет она в дом Ивана.
Медленно, но очередь двигалась. Осталось совсем немного. В это время около входной двери зашумел народ. Толпа обратилась в слух. Оказалось, что дальние просят ближних пропустить без очереди молоденькую женщину с малышом на руках. Мужики расступались перед ней, бабы подталкивали все вперед и вперед.
- Вы что, не люди, - спрашивали дальние ближних, - как ей с дитем выстоять такую очереди-щу?
- Да я постою, - оправдывалась молодка, - сын у меня тихий, он заснет скоро.
- Ничего себе, такое беремя на себе держать, спина отломится.
- Постоит, не сломается, - взбесилась Тина, которой стоять уже не просто надоело, и каждый человек впереди был, как личный враг.
- Ишь ты, «не сломается», - зашумели вокруг. - Ты, что своих детей забыла? Забыла, как тас-кать их на себе. Молодая надорвется из-за куска колбасы, потом всю жизнь на таблетки работать будет.
- Неча гуторить, - пробасил широколицый мужик, стоящий первым, - иди, доча, уперед миня. Хто рот разявит, я приткну.
Толпа одобрительно загудела…
Гневная, с помятыми боками и оттянутыми до пола руками Тина добралась домой только к вечеру. Она не могла привыкнуть к тому, что вечер в Сибири начинается уже днем. «Пять часов вечера», - так говорили здесь, у нее дома это время – день.
Поднимаясь по лестнице, женщина надела на лицо маску усталости, шла, шаркая ногами. По-звонив в дверь, долго ждала. Никто не открыл. Что делать? Ключа нет. Тут еще на самом деле навалилась усталость. Куда идти?
Привалилась к стенке. В голове гнев и хаос. Позабыли про нее, бросили. Если уехали в гости, да с ночевкой, то ей - конец. Кого она здесь знает? Попробовать позвонить соседям…
Хлопнула входная дверь. По лестнице запрыгали маленькие ноги, следом застучали каблука-ми взрослые. Послышался звонкий смех Семушки.
Ну, все правильно: Коля сходил за младшим братом, а куда девался их папаша?
- Тетя Тина? – взметнул брови парень. – Где вы были, мы уже волноваться начали. Папа по-шел вас искать.
- Я в магазин бегала.
- Какой магазин, вы же города не знаете.
- Язык до Киева доведет.
Милентине было приятно, что за нее беспокоились, переживали.

Там, в той жизни, любить ее было некому.
Все норовили сделать по-своему. Вот и та девчонка буквально разрушила счастливую жизнь Милентины. Разве надо ли было бы ехать туда, где Макар телят не пас? Сейчас бы сидела Тина в беседке, закутавшись в плед, смотрела бы на бушующее море и пила чай.
Но ребенок спутал карты, и теперь приходится быть поломойкой, кухаркой, и еще Бог знает кем. В тот день Милентина не смогла сдержать свой гнев за разбитый чайник, в котором так удачно была растворена надежда на избавление от снохи и племянницы.
Вылетев на берег моря, увидела, как Сонечка присела на траву рядом с подружкой и делает вид, что наряжает куклу. Однако испуганно наблюдает за своей тетей.
Милентина сделала вид, что просто прогуливается по берегу. Подошла к обрыву, глянула вниз. По коже пробежали мурашки, голова закружилась от высоты. Оказавшись около девочек, рывком подняла соседскую девочку.
- Ты что сидишь тут? Тебя мать обыскалась уже. Сказала, что излупит, как собаку.
Больно подтолкнув, добавила: «Ну-ка, беги домой…» Оглядываясь, девочка побежала к дому.
Надо было успокоиться самой и успокоить племянницу, чтобы подойти ближе, не спугнуть бы… Растянула губы в улыбке: «Какая у тебя куколка. Дашь посмотреть?»
Но Сонечка боязливо поднялась и попятилась от наступающей на нее женщины. В широко раскрытых голубых глазах отражалась крыша красивого дома, утопающего в осенних кронах яб-лонь.
Шаги наступления становились все медленнее, и короче. «Не спугнуть! Лишь бы не побежа-ла», - билось в мозгу.
Девочка остановилась почти на самом краю обрыва. Она прижимала к себе игрушку и была готова закричать.
- Что же ты меня боишься, дурочка, - ласково произнесла Тина. – Я просто хочу с тобой пого-ворить, про… твоего братика.
Сделала еще шаг.
- Представляешь, когда твой братик вырастет, он тоже станет моряком, как папа, и будет пла-вать на большом, белом корабле. А ты будешь стоять вот здесь и махать ему рукой. Смотри – те-плоход!
Светлые косички взметнулись вслед за поворотом головы. Сонечки хотелось увидеть тепло-ход, на котором будет плавать ее братик… Толчок в спину, и ребенок кувыркнулся под обрыв. Ни крика, ни шороха.
Заглядывать вниз не стала. Пнула следом куклу, постояла и бросилась бежать к дому с дики-ми воплями. Первыми из сада выскочили Егор с Кириллом.
- Егорушка, - голосила Милентина, - Сонечку соседская девчонка столкнула под обрыв. Толкнула и убежала. Я не успела… Егор, беги скорее туда.
Брат ринулся к ступенькам, ведущим к морю. Кирилл следом. Не добежал, повернул обратно. Вид у него был грозным.
- Соседская девочка давно пробежала домой. Я видел…
- Толкнула и убежала.
- Что же ты сразу не закричала?
В груди похолодело. Повеяло опасностью. Что-то она сделала не так. Беседка, окруженная розами, стала медленно растворяться в воздухе. Мимо побежали женщины. Последней ковыляла старуха. Поравнявшись с Тиной, она вдруг пошла на внучку.
- Как ты могла, ребенка?
Подняла клюку, но промахнулась и упала.
Кирилл бросился поднимать бабушку, рыкнув: «Это тебе с рук не сойдет…»
Дико закричала Зоя, схватившись за живот, стала медленно оседать на землю.
По тропинке поднимался Егор, он нес бездвижное тело ребенка.
Вылетев на улицу, Тина почти кинулась под колеса машине. Завизжали тормоза. «Ты, что сдурела?» - заорал на нее водитель. Пулей заскочив в машину, женщина начала причитать: «Ско-рее поехали, там человек умирает».
Машина неслась по шоссе, подгоняемая Тиниными криками об умирающем муже. По дороге поняла, что оставаться в городе никак нельзя. Надо бежать. Куда? Там будет видно.
Долгое время не могла попасть ключом в замочную скважину. Руки тряслись в нервной ли-хорадке. Рывком распахнула дверь, кинулась к постели, из-под матраца вынула потрепанную тетрадь, сунула в сумку, туда же полетели духи, паспорт. Помада куда-то запропастилась. Пере-буробив все на столе, Тина побежала к выходу, вернулась, и, сдернув с вешалки новый розовый плащ, выскочила из дома.
На автобусной остановке стояло такси.
«На вокзал», - коротко прокомандовала она. И тут же в ужасе вжалась в сидение, по направ-лению к ее дому пролетел зеленый «Москвич». Через стекло успела разглядеть разъяренное лицо Кирилла. «Скорее, опаздываю», - взвизгнула в панике Милентина, и такси рвануло по направле-нию к вокзалу…

- Подлый, подлый, - бормотала Тина, выкладывая колбасу из авоськи, - все из-за этого при-дурка. Если бы не он, все прошло бы прекрасно. А теперь, извольте таскаться по магазинам, мерзнуть и нос вытирать гаденышу.
На кухню вошел Коля.
- Может вам помочь?
- Да, - всполошилась Тина, - конечно, помоги. Сосиски в морозилку, а бекон – вниз. Мы его быстро скушаем.
Мигом забылась обида на родственников. По телу прошлась истома. Молодой, высокий, кра-сивый парень волновал кровь женщины, и было неважно, что ему всего семнадцать.
«Сладенький ты мой», - истекала желанием душа. Так хотелось прижаться, раствориться, от-даться, что Тина едва себя сдержала.

В поисках Клондайка
Метель бесновалась. Секла лицо, жгла морозом. По полузаметным тропинкам вслед за оди-нокими прохожими пробегали тоненькие, белые струйки снега. Они быстро заполняли вмятины человеческих следов, потом полировали их. Вскоре уже не оставалось и воспоминания о про-шедшем мгновении чьей-то жизни.
Вот по взгорбленной от сугробов улице протащило ветром лист. Он зацепился за железное ограждение сквера и трепыхался под ударами стихии, пытаясь удержаться. Новый порыв ветра прижал лист так, что тот жалобно застонал. Ветер отступил на полшага, изловчился и выбросил бедолагу в круговерть. Оказавшись в чужой власти, лист не мог сопротивляться. Он крутился и кувыркался, от его иссохших краев отламывались крошки когда-то здорового тела. Так и понесся лист вдаль - неживой и скрипучий, нелюбящий никого и ничего.
…Женщина с трудом шла через заносы. Она перебралась через очередной сугроб, начерпав в сапоги снегу. Почувствовав под ногами твердую, прометенную ветром дорожку, остановилась, перекинула в руках тяжелые сумки и примерилась к очередному препятствию. Увидела ложбин-ку в белом бархане. Сделала шаг, другой. Вот и углубление, здесь должно быть неглубоко… Но-ги с маху провалились в неутоптанный снег.
Нецензурная брань ринулась догонять метельные косы ветра. Сумки полетели в стороны. Из них посыпались пакеты, упаковки с продуктами. Ледяное крошево, забравшись в сапоги, рукава и под юбку, медленно таяло, выхолаживая и так промерзшее тело.
Встав на четвереньки, женщина выбиралась из снежного плена.
- Бежать, бежать отсюда! Плевать на Егорищу, - кричала непогоде Милентина, - что он мне может сделать? Он ничего не докажет…
«Там дом, там тепло, - клокотало в душе, - а здесь только стирка, да кухня. Никакого просве-та. Столько времени - коту под хвост. Рабыню из меня сделали: поди, подай, поднеси… К Ново-му году вся семейка соберется, а я опять на побегушках…»
Под ногами ощутилась твердая почва, но сумки сиротливо лежали в сугробе. Чертыхаясь, Милентина полезла обратно. Кое-как собрала продукты. Выбралась и почувствовала, что про-дрогла, а до дому еще далеко.
«Не хватало еще здесь замерзнуть», - пробурчала женщина и двинулась дальше. На автодоро-ге замаячила машина. Милентина в отчаянии рванулась вперед. Тяжелые сумки «отрывали» ру-ки, а в голове стучало: «Успеть бы… остановить бы…» Перед самой дорогой она запнулась и ку-барем полетела вперед и вниз.
Очнулась, хотела подняться, но ее подхватила какая-то сила, помогла сесть.
- Женщина, где у вас болит? – послышался незнакомый голос.
Открыла глаза. Рядом аккуратно стояли сумки.
«Не успела, - промелькнуло в голове, - теперь придется тащиться пешком». От этого стало тошно на душе, и слезы потекли сами собой.
- Вам плохо? – снова раздался голос.
Перед ней на корточках сидел мужчина.
- Я замерзла, - сквозь зубы проговорила Милентина.
Суетливо мужчина помог подняться, посадил в машину, собрал сумки… Все было как в ту-мане.
- Можно, я вас до дома довезу, - тихо попросил хозяин машины. – Вы где живете?
- На улице Гастелло.
- Разве в нашем городе есть такая улица?
- Да, около летнего театра, у моря.
«Это же мой прежний адрес, - проткнула сознание поздняя мысль. - Я в Сибири!»
От тепла мысли начали приходить в порядок. «Я угодила под машину… Вот невезенье… По-чему невезенье? Очень даже везенье… Надо подумать». Огляделась: несомненно Милентина си-дела в новенькой «Ладе». «Твоя вишневая девятка…» - припомнилась ей навязшая в ушах мод-ная песенка. - «Спокойно! Надо подумать…»
Милентина сжала руками виски, будто ей стало плохо. Прислушалась к себе: где болит? Ни-где… Похоже, обошлось. Так, и кто же ее сбил? Может в обморок упасть? Отвезет в больницу - не выгодно. Или скандал закатить? И что выиграю? Переждем.
- Может в больницу? - снова заговорил водитель. – Там врачи, рентген сделают, обследуют. Вдруг - где перелом?
- Нет, нет, - всполошилась Тина, - зачем в больницу? Мне домой надо. Я сейчас отдохну, не-много погреюсь и пойду. Не беспокойтесь, все у меня хорошо. Только голова немного кружится.
- Что вы, что вы! – взял ее за руку мужчина, - я вас отвезу домой, только вспомните адрес? У нас в городе нет моря.
- Да? Ой, и впрямь, я же в Сибири! Простите, я в горячке, наверное, свой старый адрес сказа-ла. Жили-то мы на юге. Но моя семья погибла в катастрофе, вот я и перебралась к родственни-кам. Плохо еще ориентируюсь. И впрямь, отвезите меня, а то мне не добраться в таком состоя-нии. Там около дома есть магазин детский.
- Детский мир? «Антошка?»
- Да, да! «Антошка», а дальше я знаю куда идти.
Машина двинулась с места. Милентина отметила, что мужчина очень даже неплохо одет. Пробивающаяся на висках седина придавала ему респектабельный вид. На правой руке обру-чального кольца нет. Правда, это ничего еще не значило. Однако…
- Вы не могли бы остановить машину? – умирающим голосом попросила пострадавшая. - Что-то подташнивает.
Машина покорно замерла. Водитель тревожно заглянул в глаза женщине.
- Может быть, все-таки в больницу?
- Ах, нет, что вы! У вас могут быть из-за меня неприятности. А вы и так со мной возитесь. Мне уже лучше. Давайте поедем. Я потерплю. Вам, наверное, к семье надо?
- Об этом не беспокойтесь. Главное, чтобы с вами ничего не случилось. А то меня совесть глодать будет.
- Едем. Я дюжащщая.
- Это как?
- Все на мне зарастает, как по волшебству.
Мимо пробегали заснеженные улицы с курящимися метельными косами. Между домов мета-лись снежные клубы. В салоне было тепло и уютно, пахло хорошими мужскими духами. Води-тель время от времени бросал на нее тревожный взгляд.
Милентина положила ладонь на его руку:
- Не переживайте так, все обойдется. Я же чувствую.
- Может быть, вы позволите мне как-нибудь приехать, справиться о здоровье?
- Конечно, в любое время. Я еще на работу не устроилась и все время дома нахожусь.
Мужчина внимательно посмотрел:
- Кем вы работали?
- Домохозяйкой, детьми занималась. Меня муж на работу не пускал, жалел.
- На машинке печатать умеете?
- Умею, - не моргнув, соврала Тина.
- Хотите, я вас устрою секретарем-машинисткой?
- Удобно ли это?
- Удобно. Работы не так много, а зарплата хорошая.
- Можно я подумаю и посоветуюсь с родственниками?
- Договорились. Как только поправитесь, я приеду за вами. Хорошо?
- Что вы, я и сама могу прийти. Что же будете беспокоиться. Можно просто позвонить по те-лефону.
- И действительно, можно просто позвонить по телефону. Вас как зовут?
- Милентина, можно просто - Тина.
- Какое необычное и звучное имя.
- Мой отец любил все необычное. А вас как зовут?
- Константин.
- Константин… - певуче повторила Тина, - красиво, словно песня, и такое торжественное, ве-ликое…
- А вы романтик. Имя самое простое, а вы уж из него песню сделали.
- Ох, уж и не скажите. Такое имя дается только великим людям. Вот, к примеру, Константин Паустовский.
- В нашем ЖЭКе дворник - распоследний пьянчужка и лодырь, а зовут его Костей.
- Кто же знает, какого поэта в нем загубила жизнь? Потому от Константина и остался Костя.
За разговорами Тина потеряла бдительность, разрумянилась в споре.
- Похоже, вам полегчало? – радостно спросил Константин.
Словно сугроб свалился на голову Милентины. Как она могла так забыться. Внутри хлеста-нуло. Родился страх потерять то, что еще и найдено-то не было.
- Да, да, - растерянно протянула пострадавшая, - уже почти ничего не болит. Вот с вами раз-говорилась, все и прошло. Могу уже идти сама.
- Нет уж, позвольте, я вас до дому довезу. Мало ли что… О чем говорить, мы уже почти дое-хали. Вон «Антошка». Покажите ваш дом.
- Прямо за магазином, во дворе. Но туда вы не проедете. Я уж как-нибудь сама проберусь.
Вишневая девятка остановилась. Константин помог Тине выйти. Вот он наклонился, чтобы достать с заднего сидения сумки, а Тина лихорадочно соображала, как задержать мужчину. В го-лову ничего не приходило.
- Пойдемте, я вас провожу, - проговорил Константин, - сдам с рук на руки. Так спокойнее бу-дет.
Опираясь на сильную руку, Милентина двинулась по заметеленой тропинке. Ей на секунду показалось, что все по-настоящему: вот он – мужчина мечты, вот она – готовая полюбить до бе-зумия. Надо только сделать шаг…
Нога поскользнулась на бугорке, и упасть бы Милентине, но Константин вовремя подхватил ее, удержав, тревожно спросил:
- Голова кружится?
- Немного, - тихо проговорила пострадавшая.
- Вы уверяли, - укорил спутник, - что все хорошо, все прошло.
- Не хотела расстраивать. Вам и так сегодня досталось…
Константин улыбнулся:
- Удивительная вы женщина, другая бы кричала, билась в истерике, а вы еще и жалеете. Хотя если честно сказать, я, действительно, из-за метели вас не заметил. Вроде бы ехал медленно. Простите, если сможете.
- Я на вас и не сержусь, ведь тоже не увидела машины. Снег в лицо бьет, и я, как слепая. Спа-сибо, что не бросили на дороге.
За домами ветер был смирным и только время от времени крутил снеговые воронки. Непри-вычно пустой двор, даже старух на лавочках не видно. Белые «Жигули» Ивана Русанова дрема-ли, уткнувшись носом в сугроб.
Сердце сжала тоска: снова обеды, кухня, посуда, стирка… За это время переделано столько, сколько не было сделано за всю предыдущую жизнь. Захотелось остановиться, поднять голову вверх и завыть от безысходности, от острого желания вернуться к солнцу, к морю, в беззаботную жизнь. Ни денег, ни жилья… Лишаястые, грязные стены, заплеванный подсолнечной шелухой пол подъезда добавили боли. Вспомнились чистые улочки родного городка. Свечки пирамидаль-ных тополей около дома. Их можно было видеть издалека. «Эти тополя еще мой дед садил», - с гордостью говаривал отец.
Здесь, в Сибири, тоже есть тополя, но какие-то разлапистые. Все здесь было не так: яблоки - только по блату, виноград – осенью. Говорят, мандарины завезут к Новому году. Но самый вкус-ный «фрукт» Сибири - редька.
Не то стон, не то рык вырвался из груди.
- Что с вами? – голос Константина вернул к действительности.
Звонок не успел затренькать, как распахнулась дверь. На пороге стоял Иван.
- Я в окно вас увидел, - сказал он, пропуская в квартиру Милентину со спутником, - что-то случилось?
Константин виновато опустил глаза, тряхнул головой:
- Я сегодня…
- Знаешь, Ваня, - перебила его Милентина, - мне сегодня по дороге стало нехорошо, а Костя помог добраться домой. Такой благородный человек. Возьми у него сумки.
Вскоре они сидели за столом, ужинали. Милентина рассказывала о необыкновенном подвиге Константина, который вытащил ее уже замерзающую из сугроба. «Герой» недовольно морщил нос.
- Зачем вы так? – покачал он головой, когда они остались вдвоем. – Я не герой.
- Хотите, чтобы я рассказала, как вы меня сбили? Зачем вас врагами делать?

«Больная» могла себе позволить валяться на диване с утра до вечера на вполне законных ос-нованиях, за ней ухаживали, ее кормили чуть не из ложечки.
К концу второго дня наведался Константин, привез кулек с яблоками. Долго сидел у постели, держа Тину за руку.
- Я перед вами виноват.
- Никто ни перед кем не виноват, - улыбнулась Тина, - все закончилось благополучно. Я бла-годарна судьбе, что мы познакомились. Хорошего человека встретить – счастье. А каким спосо-бом познакомились – не важно.
- Удивляюсь вашему благородству все больше и больше…
Приподнявшись на подушках, Тина положила руку на плечо Константина и заглянула ему в глаза:
- Что мы все на «Вы»? Не против, если буду называть тебя Костей?
- Я и сам хотел предложить, но не решался.
Некоторое время они сидели молча. Тина сквозь приопущенные ресницы разглядывала гостя. Невысокий, плотно сбитый мужчина, с волевыми чертами характера.
- Однако залежалась я, - вскочила с дивана больная. – Хватит хвори, пойдем чай пить. Да и семейство скоро соберется, надо приготовить обед.
- Тебе нельзя…
- Все можно! А лежать – так и заболеть недолго.
Как была в ночной сорочке, Милентина заходила по комнате, будто и не было здесь посто-роннего человека. Накинула халат, связала волосы в пучок.
- Ну, все, я здорова! Идем, чаем напою.
Чаепитие было прервано приходом Коли, и гость распрощался. Но перед уходом чуть доль-ше, чем можно было, задержал руку Милентины.
- У меня есть дача за городом. Если позволите, то я хотел бы на выходные пригласить вас на лыжах покататься.
- Я лыжи только в кино видела.
- Ничего, я научу. Если здоровье позволит, прогуляемся по лесу или просто подышим свежим воздухом. Кстати дача отапливается, так что берите с собой и детей.
- Ты такой замечательный и очень добрый, но, к сожалению, у них уже запланированы вы-ходные, - с придыханием сказала Тина, а про себя подумала: «Только этого не хватало, чтобы в дела вмешалась семейка, Семушка устроил скандал».

Вишневая девятка легко разрезала зимний воздух. Темень не позволяла увидеть ничего, кро-ме освещенной фарами дороги, и Милентина задремала.
- Тина, проснись, приехали.
Константин, опершись о спинку сидения, смотрел на нее с улыбкой.
- Пойдем, познакомлю тебя с моим верным другом.
…Широкая, расчищенная от снега дорога вела к двухэтажному дому. В одном из окон вспыхнул свет, открылась щель двери, выпуская на крыльцо громадного, лохматого пса. Радост-но взвизгнув, собака кинулась к хозяину.
- Рексик, - широко раскрыл объятия Константин.
Повизгивая, пес встал на задние лапы, передние положил на грудь хозяина. Во тьме показа-лось, что обнимаются два человека.
- Рексик, маленький, соскучился… Говорил тебе: поедем в город.
Собака счастливо прыгала вокруг, терлась головой о руку.
- Хорошо, хорошо, - смеялся Константин, - я тоже рад тебя видеть.
Повернулся к Тине, и позвал:
- Иди, я вас познакомлю.
Хоть собака и выглядела мирно, Тина приближалась медленно. Страх сковывал ноги.

Она вспомнила своего пса, по кличке Моряк. Обычная злющая, цепная дворняга признавала только отца. Даже еду брала только из его рук.
Когда отца не было дома, Тина потихоньку дразнила Моряка. Ей нравилось смотреть, как пес рвется на цепи, как заходится лаем до кровавой пены.
Однажды мать заставила ее водиться с маленьким братом. Егору тогда было года два. Под-ружки по улице бегают, в скакалки играют, а брат раскапризничался и с рук не сходит, за шею цепляется. Поставила девчонка малыша на тропинку, перед собачьей будкой, подтолкнула его под спину, а сама за кусты слив спряталась…

- Ну что же ты, - прервал воспоминания мужской голос. - Не бойся, погладь. Рекс очень ум-ный пес. Он знает кто свой, кто чужой.
Прошлое рассыпалось. Тина протянула руку. Но Рекс вдруг оскалился, зарычал, потом вино-вато глянул на хозяина и снова зарычал, но уже потише.
- Рекс, что с тобой?
Собака попятилась и потрусила в сторону дома.
Знакомство не состоялось. Это было неважно. Собака безмозглое существо и любит того, кто кормит. Прикормим, а нет – так…
Милентина огляделась.
Синее утро обнимало еще не проснувшуюся землю. Сразу за домом начинался частокол елок. Их острые вершины втыкались в темное небо. На макушке одной из самых высоких горела кро-хотная звездочка. Вспомнилось, как отец перед Новым годом усаживал их, ребятишек, за стол, и всей семьей клеили бумажные бусы. Бусы получались длинными, их развешивали по всей хате. Остатками бус украшали елку, растущую во дворе. Она была маленькой, с кривым стволом. И Милентина считала, что елки невысокие и кривобокие.
Но перед ней возвышались гигантские, острые пики деревьев. Чтобы увидеть макушки, высо-ко задрала голову, голова закружилась от могущества великанов, тяжело раскачиваемых верхо-вым ветром.
- Какие елки красивые, - встряхнула головой женщина.
- Какие же это елки. Это пихты.
- Мне казалось, что все деревья с иголками – елки.
- У пихты хвоя мягкая и пушистая. Пойдем на лыжах - покажу.
Голос Константина был приглушен. Тина повернулась к нему:
- Что с тобой? Ты не рад, что мы сюда приехали? Давай уедем.
- Не пойму, что с Рексом, - расстроено сказал Константин.
- Наверное, ревность.
- Ты думаешь?
- Конечно. У нас кобель был, так он чуть не загрыз моего брата. Хорошо отец в это время до-мой пришел.
- Надо Рекса закрыть от беды подальше. Пусть потихоньку привыкает.
Он немного помолчал, потом взял руки Милентины, поднес их к губам.
- Я человек не очень молодой. У меня много недостатков. Работа такая, что дома сидеть не приходится…
Волнение Константина передалось и женщине. Она затаила дыхание, не шевелилась, боясь глубоким вздохом спугнуть рождающееся будущее благополучие. Ей на секунду пригрезилось, как она уходит из квартиры Русановых, под ноги попался Семушка…
- Ты мне очень понравилась, - выдавливал из себя слова Константин. – Но я не тороплю, все понимаю… Я подожду…
«Чего же ждать?» - хотела сказать Тина, но осеклась, вспомнив свою байку про погибшую семью. Закусила губу, чтобы не расхохотаться. «Ну, говори же, говори, делай предложение»…
От напряжения передернула плечами.
- Замерзла? – вскинулся Константин. – Прости, я тут со своими разговорами… Пойдем в дом, познакомлю тебя с Яковом.
- Кто у нас Яков? - спросила Тина, в душе ругая себя за несдержанность. «Испортила все, не могла потерпеть. Спугнула, а теперь жди, когда он снова решится».
- Так, кто у нас Яков?
- Сторож. Мужик неразговорчивый, но хороший. Не обращай на него внимания.
- Он у тебя работает?
- Нет, просто живет и приглядывает за домом.
- Где у него семья?
- Не знаю. Он еще только два месяца здесь. Приятель его привез, попросил приютить.
- Не боишься, что напьется и спалит хату? Или обокрадет?
- Не боюсь. Увидишь, сама поймешь – это надежный человек, но его жизнь сильно поломала.
У порога их встретил невысокий, бородатый мужичок.
- Здравствуй, Яков, познакомься – это Милентина.
Сторож как-то исподлобья глянул на гостью, молча взял из рук хозяина сумку и ушел на кух-ню.
Тине показалось, что она где-то видела сторожа, что-то в ее жизни было с ним связано. Но что? «Наверное, в очереди за колбасой ругались», - подумала женщина и забыла о мужичке.
Дом внутри был как сказочный терем. Бревенчатые стены не оштукатурены, не белены и не покрашены. Просто голое дерево. На окнах занавески с вышивкой, мать такие называла задер-гушками. Пол застлан самоткаными дорожками. Вдоль стен - лавки с резными спинками.
На второй этаж вела деревянная лестница с узорчатыми перилами.
Все было здесь диковинным: каждая лавка на месте.
- Что же ты стоишь? - довольно заулыбался Константин, видя неподдельное любопытство гостьи. - Проходи в гостиную.
- Как здесь красиво, - тихо проговорила Тина.
- Сам мастерю потихоньку. Отец был на все руки мастер. И нас с братом рядом с собой все время держал: то гвоздь подать, то молоток подержать. А уж старше стали, так и рубанок дове-рял. Знаешь, до сих пор люблю запах свежих стружек. От них на душе так спокойно становится, как в детстве.
- У меня папа тоже любил плотничать, - вздохнула Милентина, вспомнив отца, мать, детство, теплое море… В груди защипало.
- Прости, я не подумал, что тебе тяжело вспоминать о семье.
Константин легко обнял ее и чмокнул в щеку.
- Осмотрись пока, а я помогу Якову с обедом. У нас сегодня гости будут. Хочу познакомить тебя с друзьями. Не против?
- Буду только рада, - зарделась Милентина, - может, на кухне чем помогу?
- Ну, уж нет! Отдыхай.

Осмотр дома много времени не занял, и, поднявшись на второй этаж, гостья задремала, при-сев в мягкое кресло. Ей снился старый дом, отец шел по саду. Вот он остановился около дикой груши, поплевал на руки и замахнулся, чтобы срубить дерево. Дичка жалобно заскрипела и стала падать прямо на Тину. Бросилась бежать, а не может: ноги не бегут, воздуха не хватает, чтобы крикнуть. Листья дички становятся все больше и больше… Вот хлестанули по лицу, оцарапали. Оттолкнула ветки, а за ними – Сонечка Ивлева. Стоит зимой в одном купальнике, и ей не холод-но. Протягивает тетрадь в клеточку… «Я не хочу с тобой дружить. Ты убийца», - говорит она и улыбается. Мокрые волосы прилипли к белому, как мел, лицу. «Я не хочу с тобой дружить…» Лицо подруги становится синим…
- А-ах-х… - вырвалось из груди Милентины. Сон и явь перемешались в первые доли секунды после пробуждения. Занемевшее тело пронзили острые иглы страха. Бешено колотилось сердце. Заломило виски. Страх прокатился по всему телу и вышел наружу через кончики пальцев.

Словно наяву поднялась картина знойного летнего дня. Тихое, без единой волны море ласко-во лизало берег, перебирая песчинки шумного пляжа.
Тина искала Сонечку Ивлеву. Завтра экзамен по литературе, а Тина была не готова. Однако подружка куда-то запропастилась. Вообще в последнее время Сонечка как-то сторонилась и от-малчивалась.
В другое время Тина конечно бы проучила одноклассницу, но завтра - экзамен. Скорее всего, Сонечка учит билеты на дальнем пляже. Он каменистый и очень узкий, а потому отдыхающие редко туда добираются, зато местным ребятам здесь раздолье.
Пробежав вначале вверх, Тина спустилась к морю по крутой тропинке. Задержала шаг, пото-му что девушка лежала почти у самой воды и писала в тетради. Это был дневник, которому де-вушка поверяла самые сокровенные мысли.
Тина тоже пыталась вести дневник, несколько раз записывала события дня, но дальше краси-во оформленной обложки - дело не шло. Листки вырывались для черновиков, или «голубей».
…Сонечка так увлеклась, что не услышала, как сзади подошла одноклассница.
«Я не хочу с Тиной дружить…» Тину отшатнулась от этой фразы и растерянно спросила: «Почему ты не хочешь со мной дружить?»
- Ты бессердечная, - вздрогнув, обернулась девушка.
- Почему?
- Официант умер, а ты его даже не пожалела. А ведь это ты его убила.
- Я только толкнула, чтобы он не приставал.
- У тебя же были деньги. Почему не заплатила?
- Вот еще. Тогда бы я проиграла.
- Ради мороженного убить человека?
- Но я выиграла.
- Я не хочу больше с тобой дружить, - отвернулась Сонечка, посмотрела на морскую гладь и тихо вздохнула. – Это хорошо, что мы школу заканчиваем.
У Тины от гнева кружилась голова. Ее верная тень, восхищавшаяся каждой проделкой, оттор-гала своего идола. Взяла в руки увесистый камень, прицелилась в висок, тихо положила на ме-сто.
Весело засмеявшись, стала раздеваться.
- Давай, перед экзаменом искупаемся. Смотри, какое море красивое и теплое.
- Не хочу.
Тина вбежала в воду. Ее трясло от лихорадки. Вода обожгла кожу. «Море же теплое», - поду-малось девушке. Поплыла быстро, размашисто, чтобы устать и успокоить себя. Доплыла до вы-ступа скалы. С детских лет они ребятишками здесь ныряли, и никогда не удавалось достать дно. Одно слово - пропасть.
- Помогите, - закричала она, - тону!
Она то погружалась, то показывалась на поверхности, била руками по воде, поднимая тучи брызг, и кричала, кричала.
Сонечка оказалась рядом очень быстро. Попыталась подхватить тонущую, но та вдруг ныр-нула и крепко схватила подругу за ноги. Потянула вниз…
Раскинув руки, девушка опускалась в чернильную пасть моря. Она, не мигая, смотрела вверх, туда, где светило солнце, но уже не видела его…

Пальцы вновь ощутили твердость комка платья, накрученного на камень, вспомнили шерша-вость сонечкиных босоножек. Мелкая дрожь пробежала от кончиков пальцев к локтям. Явствен-но ощутила всплеск воды под утесом и круги на воде. Море проглотило узелок с вещами. В стра-хе оглянулась: не видит ли кто?..
Все в прошлом. Ничего уже нет. Она в красивом доме… «Уф-ф!», - тряхнула головой жен-щина, разгоняя остатки видений.
Около дома зафырчали машины. К крыльцу подкатили черная «Волга» и еще одна «девятка».
«Неплохо, однако!» - подумала Тина и решила переждать наверху, чтобы немного прийти в себя от воспоминаний.
Дом наполнился разговорами, шутками. Чувствовалось, что гости здесь люди свои. «Хорошо, что без баб явились, мешаться не будут». И Милентина пошла вниз по лестнице…
- Молодцы, что приехали, - послышался веселый голос Константина, - Снежок выпал что на-до.
Мужчины обнимались.
- Вот и моя находка, - воскликнул хозяин, увидев спускающуюся Тину, - знакомьтесь…
Первым обернулся невысокий мужчина. Милентина похолодела: прямо перед ней стоял… Иннокентий.
Ноги приросли к ступенькам.
- Знакомьтесь, знакомьтесь, - продолжал говорить Костя, - Тиночка, это мои лучшие друзья и сослуживцы. Самый добрый – Иннокентий Солонцев. Богатырь Василий Иванов, а мы его зовем Буслаем. За силушку немереную. А это наш интендант Андрей Петрович. Фамилия у него такая.
Мужчины перешучивались, жали руку, но Тина из себя смогла выдавить только улыбку. Язык присох к горлу.
Иннокентий ни словом, ни жестом не выдал себя, только кивком головы ответил на представ-ление друга.
После завтрака мужчины занялись лыжами. Тина, сославшись на недомогание, от прогулки отказалась. Она мечтала поскорее уехать. «Это же надо в таком громадном городе и мимо не пройти?»
Из окна ей было видно, как Ноки натирает чем-то лыжи и все время разглядывает окна. Вот он о чем-то заговорил с Костей.
«Идиотка, - заметалась по комнате Тина, - не могла выяснить, кто он и откуда, кто его друзья, а теперь что делать?»
По ступенькам поднимались, и женщина, присев на подлокотник кресла, сделал вид, что у нее болит голова.
- Тиночка, как ты? - заговорил Костя, присев на корточки. - Может быть, мне остаться?
- Нет, нет, - поспешно заговорила Тина, - я просто погуляю около дома. Это же полезно. А ты иди, покатайся с друзьями. Иди…
Она подтолкнула его в спину.
…Наконец, все стихло. Фигуры мужчин стали уменьшаться и скрылись за деревьями. Надо было обдумать ситуацию. Уехать отсюда она не могла. Похоже, что автобусы здесь не ходят. Кругом снег да елки, или как их там эти деревья? Вон там торчат крыши домов, но к ним даже тропинок не видно. Как в западне.
Захотелось пить. Спустилась вниз. На кухне кашеварил бородатый мужичок.
«Как его Костя терпит? Бородища – во. Наверное, пьянчужка какой-нибудь?»
- Яков, принеси мне наверх вина, - прокомандовала она и собралась уходить, как услышала: «Откуда вы такие, Вали-крали, беретесь на головы мужиков?»
Оглянулась, чтобы пояснить тупому мужику, как ее зовут, но наткнулась на колючий, нена-видящий взгляд. Яков стоял, широко расставив ноги, в руках – топор.
- Ты что, очумел? – повысила голос Тина. – Стану хозяйкой, выброшу тебя за забор.
- Если станешь,.. - мрачно проговорил Яков и перебросил топор из руки в руку.
Выскочила в гостиную и наткнулась на Иннокентия.
- Лыжина сломалась, - пояснил он глухо, сбрасывая с себя куртку.
Залетев на второй этаж, испуганная женщина заметалась в поисках тяжелого предмета для обороны.
- Чего ты так испугалась? - поднявшись вслед за ней, спросил Иннокентий.
- Почему испугалась? Ничего не испугалась… Просто голова разболелась.
Они стояли друг против друга. Тина смотрела на Ноки и чувствовала, как у нее холодеют но-ги от страха. Ну почему она такая невезучая? Обязательно в ее судьбу кто-нибудь да влезет: то сопливые пацаны, то жены, а теперь еще и любовник. А вообще-то, какой он любовник? Так…
Сделала шаг вперед.
- Не испугалась, - повторила она певуче, - просто все во мне затрепетало. Как увидела тебя, так сердце захлестнуло. Вспомнилось все: твои губы, руки…
Прикрыла глаза, так будто неудержимая волна желания захлестывает ее. Видела, что Ноки смотрит без гнева. Сделала еще шаг…
Они не слышали, как на второй этаж поднялся Константин. Ему было неловко оставлять больную женщину одну, и он вернулся почти вслед за Иннокентием. Во дворе обнаружил Якова, который с остервенением рубил дрова, будто мстил им за какую-то провинность.
В доме стояла тишина.
«Тина, видимо уснула наверху», - подумал он и потихоньку стал подниматься по лестнице, чтобы укрыть гостью…
Уже стоя внизу, Константин пытался прийти в себя. В голове не укладывалась, увиденная картина с романтичным образом благородной женщины, готовой на жертвы ради другого. Удар был слишком жесток. Хотелось пристрелить обоих…
«Как ты мог, Кеша?» - орал лесу мужчина. Он брел по нетронутой зимней целине, провалива-ясь по пояс. Остановился, упал на колени, хватанул ртом обжигающий ком снега, ткнулся лицом в холод. Это отрезвило.
«Кретин, чего же ты хотел? – руганул он себя. - Она свободная женщина, имеет право вы-брать себе мужчину».
Огляделся, оказалось, что ушел от дома далеко, почти к автостраде вышел. «Ребята, видимо, вернулись, беспокоиться будут…» - подумал он и повернул обратно. Ноги не шли. Снег оказался таким глубоким, что временами брел через сугробы, проваливаясь по пояс. Усталость притушила гнев.
Впереди показались три лыжника. Они быстро докатили до Константина, помогли надеть лыжи. Василий и Андрей возмущались безрассудным поступком друга, а Кеша молча шел впере-ди.
Потом немного поотстал.
- Костя, помнишь, я тебе рассказывал про женщину, с которой встретился в поезде, когда ехал из госпиталя?
- Ну…
- Так вот – это Тина. Мне, кажется, я ее полюбил. Прости меня, если сможешь.
- Да ладно. Женщин много, а дружба на дороге не валяется.
Слова быстро потерялись в снеговой тишине, а глаз поднять друг на друга они не смогли.
Обед прошел в странной обстановке: двое молчали, словно в рот воды набрали, Тина болтала без умолку, кокетничала со всеми.
Скорый отъезд Иннокентия озадачил, - это не входило в планы Тины. Она еще не закрепилась на своих позициях. «С другой стороны, больше возможностей захомутать Костю», - подумала она, - «Пора бы уже расставить точки над i и остаться здесь хозяйкой. Получу мужа, а любовник сам объявится. Если Ноки заартачится, вот их еще сколько, и каждый смотрит на меня, как кот на сметану».
Вызвалась помочь прибрать со стола посуду и почувствовала ледяное отношение Кости к се-бе. Он был предельно вежлив, но не больше.
На кухне никого не было, Тина улучила момент и прижалась к Константину всем телом. Тот грубо отстранил ее:
- Я видел вас с Кешей.
- Где ты нас мог видеть, если мы с ним не знакомы?
- Наверху… Кеша мне про тебя все рассказал…
«Паразит облезлый», - пронеслось в голове.
- И что он тебе мог нагородить?
- Как вы с ним в поезде познакомились.
- Он тебе не рассказывал, как пытался меня изнасиловать?
- Сегодня наверху он тоже тебя пытался изнасиловать?
- Что наверху?
- Я вернулся вслед за Кешей…
- Ты за мной следил?
- Беспокоился…
- Что же ты не вступился за меня, раз ты видел, что меня насилуют?
По лицу Константина пробежала волна презрения.
- Какая же ты…
Он хотел выйти, но Тина встала на пути:
- Это куда ты? Значит, чуть не убил, изуродовал, а теперь - «какая же ты». Думаешь, от меня так легко отделаешься?
- Чего ты хочешь?
- Замуж за тебя.
- Слышь, хозяин, - раздался сзади тихий голос Якова, - мне уж все едино. Ты выйди отсюдо-ва, а я с этой кралей по-свойски поговорю. Мне вот такая же всю жизнь испоганила.
Сторож преобразился: борода дыбом, глаза, словно уголья, пылают, рука сжимает топорище так, что кажется вот-вот деревяшка рассыплется.
- Яков, - испугался не на шутку Константин, - не глупи. Это же тюрьма.
- К тюрьме я привычный, зато тебя освобожу от пиявки.
- Яков, успокойся, ты меня подведешь.
- Ладно, - согласился сторож, - пусть живет. Дай ключи от машины, я ее в город свезу.
Милентина вжалась в стену. Не было сил двинуться. Знала, чувствовала: мужик не шутит. Уехать отсюда подальше было единственным желанием. Но ехать с Яковом…
- Я не поеду с ним! - взвизгнула она.
- Я ее сам увезу, только успокойся, Яков, - пытался успокоить сторожа хозяин.
- Увези от греха подальше.
«Куда и как мы приедем – это еще посмотрим», - мстительно подумала Милентина. Она ми-гом сгребла вещи, распрощалась, сказав, что у нее разболелась голова, и вылетела на улицу. Вслед за ней, надевая на ходу куртку, выбежал Константин. Молча выгнал машину из гаража. Не глядя в глаза, открыл дверцу, помог Милентине сесть.
«Ничего, милый, дай только нам отъехать», - злорадно думала женщина, план действий у нее уже был готов.
В тот момент, когда Константин сел на водительское место, открылась задняя дверца. В салон задвинулся Яков без шапки и без куртки. «Ах ты, рында турецкая», - похолодела Милентина. Ей припомнилась станция «Завалиха» и бородатый сосед около торговки рыбой. Приложив руку к груди, он просил: «Золотко, красавица, угости рыбкой. Хоть завалящей какой. Поиздержался в дороге…»
«Как я его не вспомнила, уже бы был на коротком поводке. Такого-то в один счет бы приру-чила», - ругала себя Тина.
- Яков, ты что? – повернулся к сторожу Константин.
- Курево у меня кончилось, вот хочу съездить.
- Ты же не куришь.
- Закурил на днях. Аж душа стонет. Свозишь?
- Да нет проблем.
- На счастье у меня есть сигареты, братовы в сумочке затерялись, - умильно улыбаясь, Ми-лентина протянула пачку Якову. Но тот весь сжался и сигарет не взял.
- Я такие не курю, мне свои, особые надо.
Он отвернулся к окну, всем видом говоря, что из машины его можно только волоком выта-щить.
Машина тронулась с места. В зеркале заднего вида медленно удалялась мечта. Вот дом скрылся за поворотом. За окном мелькали елки, сугробы… Сзади шебуршился Яков, что-то вы-тащил из-за пазухи. «Скорее бы уж город, с этого сумасшедшего станется, еще и ножом пырнет, - думала Милентина, - надо было садиться сзади». Стало холодно и неуютно…

Поле битвы - жизнь
От замороженного окна несло холодом. Ледяная корка на стекле не пропускала ничего кроме света и тьмы. Милентина наполовину высунув голову из форточки, курила и смотрела на чужой мир.
Со времени последней встречи Константин так больше и не объявился, Ноки тоже как сквозь землю провалился. Тина выяснила, где располагается воинская часть, съездила туда - безрезуль-татно.
Прерывисто вздохнув, женщина выпустила струю табачного дыма. Какую уж неделю стоят трескучие морозы. Их здесь называют «крещенскими». Столбик термометра не поднимается вы-ше отметки в тридцать восемь градусов. Вторую неделю Тина не выходит из квартиры и тихо, как мышка, сидит в своей норе. Нет ее, и все тут. Старается даже Русановым не попадаться на глаза. Накроет на стол и тенью – в уголочек.
- Мало тебе науки, - снова вздохнула Тина, - нет, опять на рожон лезешь.

В который раз вспомнилось, как, отстояв долгую очередь в магазине, едва тащилась домой. Хотя домом и сейчас назвать это нельзя, правильнее бы сказать – поле битвы. Битвы за место под солнцем. Каждая попытка обрести свой прочный мир лопается, как мыльный пузырь. Радужная мечта обрести тот дом, который хотелось бы, переливалась потускневшими цветами радуги, где-то очень далеко, за пределами возможного. Сорвался с крючка и Константин.
Терпение давно иссякло, появился страх того, что гнев, слоями накопившийся в душе, вы-плеснется и смоет единственную возможность завоевать хотя бы мир Русановых. Она хотела, а потому обязана была добиться желаемого, но не могла.
Потоки бешенства клокотали и грозились вырваться наружу в любой момент. Остановить эти потоки становилось все труднее. Чтобы не сорваться, приходилось уходить в магазины, благо очереди в них были неиссякаемыми. Легко можно было выпустить пары. Жаждущих посканда-лить – прорва.
Как на грех, в тот день очередь была более чем спокойная. На попытки завязать склоку никто не отреагировал. Хуже того – пропустили к прилавку, сделали вид, что все по правилам. Прода-вец не обвесила, товар предложила первосортный. Вот как тут оставаться спокойной. Нервы че-сались под кожей…
Милентина перекинула тяжелые «побирушки» из руки в руку. «Какая разница, обе тяжелые и неудобные, - распаляясь, думала женщина. - Вот уж поистине побирушки. А я сейчас кто? Обыч-ная побирушка – чужой дом и я, служанка. Сумки, обеды, постирушки… Скоро приказывать начнут, а я рта разинуть не могу. Ненавижу… ненавижу… ненавижу…»
Бросила на лавочку ношу и стала ходить кругами, чтобы успокоиться, но нервы, скрученные в жгут злобы, давили за горло, раздирали мышцы рук и ног. Тина начала задыхаться, будто на шею надели петлю и стали затягивать. Рванула шарф так, что верхняя пуговица пальто с треском отлетела.
- Вам плохо? – участливо спросила молоденькая девчонка. – Может «Скорую» вызвать?
- Ах ты, шушера портовая, - обрушилась на нее Милентина, - тебе чего здесь надо? Ты чего за мной по пятам ходишь? Чего высматриваешь? Тебе колбасу украсть хочется? Да я за этой гали-матьей целый день в вонючей толпе отстояла, а ты лапы свои протянула.
Девчонка шарахнулась, как от прокаженной. Проскочила сквер и пустилась бежать, огляды-ваясь на ходу.
Бегство жертвы Милентину не остановило. Растрепанная, с выпученными глазами, она мета-лась по глубоко протоптанной тропинке и продолжала дико орать на всех, кто близко подходил. Прохожие от неожиданного нападения сигали в сугробы, чтобы обогнуть «препятствие», либо поворачивали вспять. На параллельной тропинке собралась толпа зевак, обсуждающих, что де-лать: вызвать милицию или «Скорую».
Выплеснувшись криком и рыком, женщина понемногу успокоилась, поправила мохеровый шарф. Глубоко вздохнула, встряхнулась, подняла сумки и зашагала к остановке автобуса. «Скоро все магазины в городе буду знать лучше, чем рестораны», - горько ухмыляясь, подумала она. По дороге читала названия магазинов: «Продовольственный», «Продуктовый», «Молоко»… и снова «Продуктовый». Других названий не придумали. Вот уже третий «Продуктовый», аптека, кафе-терий…»
Ухмыльнулась: «Аптека!» Именно на аптеку она и надеялась.
Это когда Ирина Русанова вернулась из санатория, Милентина случайно наткнулась на вы-писку из больницы. Долго пыталась понять, что же за болезнь такая у хозяйки дома, но тайну скрыл размашистый почерк.
- Пишут, как курица лапой, - пробурчала Милентина и хотела положить бумагу на место, но глаза наткнулись на четкую надпись: «Нельзя!», далее шли названия лекарств.
С того времени у Тины в кармане всегда лежал флакончик с лекарством. Однажды везде сующий свой нос Семушка увидел, как она добавляет в чай матери что-то из флакончика и рас-кричался. Пришлось сказать, что чай готовит для себя, чтобы подлечиться…

…Потрогала карман. От окна заледенел бок.
- Осторожность и терпение, а там все само собой сложится, - пробормотала она, выдувая струйки табачного дыма на улицу.
Глянула вниз. Из подъезда гурьбой вышли старухи, остановились, что-то обсуждая, то и дело глядя на их окна.
Тина дернулась, чтобы ее не увидели, больно ударилась головой о раму форточки. Гнев осле-пил разум.
- Не сидится дома старым дурам. Даже морозище им нипочем. Чего шляются?
Загремела входная дверь. Тина быстро сунула конфету в рот, чтобы от нее не пахло табаком.
- Тиночка, - позвала из прихожей Ирина, - что же вы дома сидите? Сегодня бабушке Фросе девять дней. Весь подъезд на помин собрался.
- Так я ее совсем не знаю. Да и с утра что-то голова сильно болит. Спасу нет.
- Надо было в суд подать на этого водителя. Летают, людей сшибают, а ты его пожалела.
- У него дети маленькие, как они без отца.
- Посадить его бы никто не посадил, а вот прав бы лишили. Всем от этого польза.
- Теперь уже время ушло, что об этом говорить. Может быть, чаю поставить? – Тина снова потрогала флакончик в кармане.
- Спасибо, дорогая, но я сыта. Отдыхай лучше. Все о нас хлопочешь.
- Мне это в радость, хоть легче жить становится. Все-таки кому-то нужна. А ты бы, Ирина, сама полежала. Вон какая бледненькая. Я тебе чаю сготовлю.
- Пожалуй, прилягу. Чаю потом попьем, когда все соберутся. Да и бабушки из подъезда должны сегодня вечером прийти.
Ирина прошла в комнату, ей нездоровилось в последнее время. Вернулась старая, почти за-бытая болезнь.

Тина проводила ее взглядом. По спине потек холодок страха. Снова вспомнился тот день.
…Успокоенная криком и бранью на улице, в благодушном настроении Тина вышла из авто-буса. С удовольствием вдохнула морозный воздух. Тело обрело легкость. Все складывалось хо-рошо. Теперь время и дело техники – остальное решится само собой. Ноша не тянула, казалось, что авоськи легче перышка.
Около подъезда, как всегда, на лавочке сидели старухи. И чего им не смотрится в телевизоры. Нет, вытащатся на улицу, рассядутся и точат лясы с утра до вечера. Как не примерзают к дере-вяшкам.
А впрочем, надо с ними подружиться, ведь теперь жить долго придется в одном подъезде. Вскинула Милентина легко сумки, растянулась в улыбке:
- Здравствуйте! Какой сегодня день замечательный, - начала она.
- Здравствуй, здравствуй, краса, - ответила за всех полноватая бабка в очках.
Остальные сидящие на лавочке аборигенки молча подняли на нее глаза.
- Как здоровье?
- Та, с божией помощью, - опять ответила бабка в очках. – А ты чия же будешь, чей-то мы те-бя ране не видывали?
- Как это не видывали, - удивилась крайняя старуха, - сразу где-то после нояберьских ее Ванька Русанов привез.
- Точно, точно, - встряла в разговор сухонькая бабка, - Ирку увез и тем жа рэйсам эту и при-вез.
Четыре пары глаз уставились на Милентину. Местные прокуроры разглядывали человека и решали про себя: принять чужачку или нет.
- Так я родственница Ивана, - еще шире заулыбалась Милентина.
Она поняла, что совершила глупость. Надо было пройти мимо, и пропади они пропадом. Те-перь же приходилось держать оборону, потому что лавочная прокуратура на многое способна, вплоть до разрушения любых планов. «Ни купить их, ни убить», - промелькнуло в голове.
- Эт кака така родственница? - прищурилась та, что в очках. – Я с ими уже сорок годов у од-ном подъезде живу. Еш-шо ш-шенком мокроносым Ваньку на коленках качала, а про таку родст-венницу не слыхивала.
- Да мы дальние родственники. Я вот тоже о них недавно от матери услышала. Мать мне пе-ред смертью сказала, что есть у нас еще брат в Сибири. Просила навестить. Вот я и приехала по-знакомиться.
- И где жа ты, родственница, проживала? – продолжала любопытствовать очкастая.
- На юге, около моря.
- А имечко то у ентого моря имелося?
- Конечно. Город наш портовый, известный во всем Советском Союзе да и за границей тоже. Его часто по телевизору показывают. У нас даже кино снимали «Три плюс два». Видели, навер-ное. Это комедия. Так вот и я в этом кино снималась. Правда, в массовке.
- Прям в кине?
- Прямо в кино.
- И че тебя показали?
- Конечно. Там, где они ехали по городу. Так вот я сбоку была.
Три старухи наперебой стали вспоминать кинокомедию, споря о том, кто из героев в кого влюбился, и кто о чем говорил. Только их высокая, худощавая товарка молча сидела, опершись о клюку. Казалось, что ее прямая спина вмерзла в воздух. Вот толкни и рассыплется на запасные части вся человеческая конструкция.
У Милентины затекли руки от сумок, но она стояла, не шелохнувшись. Надо было сделать из старух союзниц, тогда и море по колено.
- Ну и че ты, артиска, надолго к нам?
- Не знаю. Может жить здесь останусь, если работу найду.
- Эт пошто с теплого юга, да от кинов – да в наш мороз?
- У меня большое горе. Вся моя семья разбилась на машине, вот я и уехала подальше.
- Бедная, как жа ты таперича?
- Не знаю, - с дрожью в голосе вздохнула Милентина.
- Усю семью потерять – горе неизбывное.
Три старухи сочувствующе закивали головами.
- Фрося, а ты че молчишь-та? Ишь у девки бяда кака.
- Чего тут скажешь? Беда не беда, а на словах и Москву построить можно.
- И чей ты тако говоришь? – возмутилась очкастая.
- Ирка-то что говорит? – спросила Фрося, не обращаясь ни к кому.
- О чем? – быстро, словно оправдываясь, спросила Тина.
Не надо было этого говорить, ведь вопрос был «ни к кому», и получалось, что на воре шапка горит.
Фрося скользнула взглядом по стоящей чужачке, долго посмотрела на подруг, вернула взгляд на Милентину. Словно насквозь прожгла.
- Как о чем? О том, что ты приклеилась к Ивану.
- Так я же его родственница, - оторопела Милентина.
Она не ожидала такого поворота и теперь хотела поскорее уйти, проклиная старых дур.
- Нам за все деяния наши ответ держать придется. В каждом человеке добро и зло поровну рождается, да от нас зависит: кого растить больше. Неслед пускать злобу наружу. Что ответишь, когда призовет тебя... - Фрося многозначительно ткнула пальцем в седое от мороза небо. - Ты, девка, голову не мути. Твоя душа насквозь провиднена.
Не мигая, смотрела в душу старая женщина, слова кидала, словно молоты метала:
- В добрую семью лезешь лезом, а не надо бы. Гляди, как бы тебе за деяния твои да не об-жечься. Гиена не только в сказке да в писании бывает. Ее сами себе люди на земле сотворяют. Побереги себя и будешь знать, что ответить, когда спросят назвать имя и путь твой.
Старуха отвернулась и прикрыла глаза.
- Что вы, бабушка, такое говорите? Еще могилы моих детей не остыли…– возмутилась Ми-лентина и осеклась.
Фрося повернула голову, подняла веки, глянула на молодую женщину, и той показалось, что старуха вошла в душу, прошлась по всем закоулкам, прочитала мысли.
- Вмешаться не можем, а посоветовать во власти, - проскрипела она.
Тина вздрогнула, кожа покрылась испариной страха. «Фу, ты, гадина, напугала, - подумала она, - ничего она не знает, ничего не может». Встряхнулась, будто от воспоминаний, улыбнулась старухам на лавочке:
- Пойду я, пожалуй, обед готовить надо, да Ирине лекарство принимать пора.
Мельком скользнула взглядом по Фросе. Та понимающе осуждала, подергивала в гневе кра-ешком губ и, не мигая, глядела на чужачку, пронизывая ее, будто рентгеном.
- Пожалей себя. Не греши больше… - прошелестела старуха, стерла взгляд с женщины, слов-но забыла о ней.
Милентина показалось, что это ее стерла Фрося с лица земли. По телу пробежались мерзкие мурашки, как у нашкодившей школьницы, перед неизбежностью расплаты.
Рывком открыла дверь в подъезд, простучала каблуками и тихонько вернулась. На лавочке разговор продолжался.
- Эт ты, Фрося, ее дельно поддела. Откуль взялась на Ванькину шею ента родственница? Как с неба свалилася.
- Ниче не с неба. Он ее сам привез, совсем голую.
- Ет как голую? Прям в чем мать родила штоль?
- Не-е. На ее накинуто было кой че, но не по зиме. Дашка моя сказывала, что выфрантилась энта в плащик, на ногах танкетки.
- Можа она с цирка?
- С цирка не с цирка, а баба зловредная, - послышался скрипучий голос Фроси.
- Эт так, эт так, - затакала очкастая, - Ирка-то в жисть не была хворая. Завсегда така жива, та-ка приветлива. А как ента вертихвостка объявилась, с больничного не вылазиват.
- Ирка в девках была хорошая и когда детев родила. Добрая жинка у Ваньки.
- Так у ее и родители были хорошия.
- Разве у Ваньки плохи?
- Тожа скажешь. Мы с евойной матерью всю жисть на заводе отработали. Слова дурнова меж нами не было, сами знаете. И туда, и обратно ходили, а как транвай пустили, так и ездили вме-стях.
Снова послышался скрипучий голос.
- Чего же этот ваш Ванька дурной такой? Такую змеищу в дом привез да пригрел?
- Ты, Фрося, можа не правая. Можа она, эта девка, и впрямь сродственница.
- Вот с таких «можа» все и начинается. Вместо того, чтобы выкинуть, боимся всего: «Можа, а не можа»… Тьфу на вас добрых сильно. Не могу с вами сидеть.
Милентина со всех ног кинулась наверх, запыхавшись, влетела на третий этаж. Ключ никак не хотел входить в скважину. По лестнице слышались шаркающие шаги.
- Старая гадюка, - подумала Тина, прислушалась, в подъезде никого больше не было слышно.
Тихо поставила сумки, на цыпочках стала спускаться вниз. На повороте выпрямилась, не-ожиданно возникнув перед старухой. Та медленно подняла голову, посмотрела, будто перед ней было пустое пространство, и усмехнулась: «Гореть тебе, девка, огнем. Не спасешься».
Милентина ногой поддела основание клюки, дернула на себя и легонько ткнула в сухонькое плечо. Потеряв равновесие, соседка кувыркнулась по лестнице...

Минут через тридцать, когда Тина разложила все из сумок по местам, отрапортовала хозяе-вам, что и почем купила и какие очереди отстояла, в квартиру ворвался гулявший на улице Се-мушка.
- Мама, папа, там баба Фрося упала с лестницы. Лежит и хрипит. У нее из головы кровь те-чет.
Фрося прожила еще три дня. Тина так и не узнала, приходила она в сознание или померла, так никому ничего не поведав. Страх сковывал тело. Вначале хотела уехать. Но куда? Дома ее, скорее всего, ищут за Сонечку…
Подумалось про сытную станцию «Завалиха», но к кому? К пасечнику! Ей вдруг пригрези-лось, что, разговаривая, мужик смотрел на нее с нескрываемой любовью. В мыслях Тина уже представляла, как приедет, как кинется ему на шею. Однажды все это ей привиделось во сне. Но как только она вышла из вагона, сапоги вдруг поехали по асфальту, как по льду. Тина упала и растянулась во весь рост прямо у ног тщедушного, бородатого мужичка с топором в руках. Он наклонился над ней, ощерился во весь рот и спросил: «Что, Валя-краля, медку захотелось? А он не всегда сладкай». Проснулась в ледяном поту, сглотнула горькую и жгучую, как красный пе-рец, слюну.
Мир должен быть таким большим, а он оказался крохотным, и в нем не было места, где ее, Милентину Петровну, ждали бы, где ей были бы рады.
Вот и стала Тина маленькой, тихой тенью. Через форточку старалась услышать все, о чем го-ворят старухи на лавочке. А они бывали там редко, потому что наступившие морозы разогнали всех по теплым квартирам. Перед Ириной и Иваном прикидывалась больной, и, пока кто-то из Русановых бывал дома, лежала на диване, укрывшись одеялом с головой.

Что против силы есть?
Сна не было. Закрывала глаза, и в голове начинали мельтешить черные и ослепительно белые всплески. Они ломали пространство сна, разрывали мысли и не позволяли сосредоточиться. По-пытка полежать с открытыми глазами не привела к успеху.
На гладкой полировке мебели лежали ленивые лунные тени. Они спали, сладко вытягиваясь в уютной тишине квартиры. «Словно кто спички вставил в глаза», - проворчала Милентина и легла на спину. Пусто посмотрела сквозь оконное стекло на мерцающие звезды. Где-то там под звез-дами слышалось мерное гудение большого завода, в него вклинилось громыхание запоздалого трамвая…
С некоторых пор этот завод стал притягивать мысли. Он, как гигантская сколопендра, растя-нулся на окраине города и гудел... гудел надсадно, надрывно… Днем из окна были хорошо вид-ны его трубы, изрыгающие табуны грязно-серых облаков. Горбушки облаков четко прорисовы-вались на фоне неба. Они соединялись в гирлянды и плыли дальше на восток, туда, где по всему чувствовалось, было еще холоднее, чем в этой Сибири…
Женщина прерывисто вздохнула.
Где-то перед Новым годом она услышала, как Ирина шепталась с Иваном: «Вань, поговори у себя, может примут Тину на работу?» Иван немного помолчал, потом еле слышно проговорил: «Так у нее даже прописки нет». «Объясни, что у человека трагедия. А потом сделаем запрос к ней на родину, и будет прописка. А там, глядишь, и общежитие выхлопочешь. Не век же ей щи нам варить. Да и дети спокойнее будут».
Работа в цехе с утра до вечера. Голые, облезлые стены общежития. Но страшнее всего был «запрос на родину». Бежать, чтобы поймали? Это не входило в милентинины планы, надо было как-то форсировать события. Но как? Как удержаться в семье? Как стать хозяйкой, а не прислу-гой? Все попытки завоевать мир Русановых разбивались в прах. Под ногами вечно путался Се-мушка, он срывал лучшие из планов…
Женщина снова вздохнула, повернулась на бок, до боли крепко зажмурила глаза. Черные и белые стрелы в глазах рассыпались на мелкие искры, сквозь них прорвались тяжелые мысли и воспоминания...

Ничего не изменилось в ее жизни, когда под Новый год из санатория вернулась хозяйка дома, Ирина, а на каникулы приехали Сергей и Маша.
Худенькая женщина вошла в дом и, словно старой знакомой, кивнула жиличке: «Здравствуй-те, Тина».
Все было так обыденно, что Милентина растерялась: ни вопросов, ни скандала: просто кив-нула головой. Иван помог жене снять пальто, передал его Милентине, и Русановы ушли к себе в комнату.
Квартира расцвела какой-то тихой радостью. Ближе к вечеру пришли Коля и Семушка. Маль-чишка влетел с улицы, словно вихрь, кинулся к матери на шею и что-то быстро-быстро ей гово-рил. Милентина из его горячего шепота лишь услышала: «…теперь Болотина уедет?»

Обрывок фразы застрял в голове, словно заноза, и точил душу с утра до вечера. Вот и сейчас он ясно прозвучал где-то рядом. Шлепнула себя ладонями по щекам, сбросила одеяло и резко села.
- Ненавижу!.. – прошептала Милентина.
Встала, подошла к двери, прислушалась… В квартире стояла такая тишина, что женщина ощутила физическое желание дико, во всю ивановскую заорать. Сглотнула желание вместе с су-хим комом, что застрял в глотке. Вернулась к дивану, встала на колени, уткнулась лицом в по-душку и глухим шепотом изрыгала в мягкую пушистость подушки только одно слово: «Ненави-жу!» Шепот перешел в рычание…

По возвращении Ирина восприняла чужого человека, как должное. «Мне Ваня рассказал о вашем горе, когда звонил в санаторий с переговорного, - спокойно ответила Ирина на вопросы жилички, - поживите у нас, пока все решится».
Дальше стало еще хуже. С приездом на каникулы Сережи и Маши оказалось, что за обеден-ным столом для Милентины не хватило места. Она готовила, подавала на стол, а есть приходи-лось в одиночестве. Семья засиживалась за ужином до позднего вечера, у них только и разгово-ров было, что про учебу, да про планы на будущее. Сидели до той поры, пока тихий голос матери не выставлял отца и детей из кухни.
- Переходите в зал, - говорила Ирина, - дайте Тине хотя бы покушать да помыть посуду.
Коля подхватывал Семушку подмышку, а тот звонко кричал: «Капитаны, айда на ковер». Ру-сановы перемещались в гостиную, а Милентина оставалась с горой грязной посуды голодная и злая. В жизни семьи для Тины отводилась роль служанки. К ней привыкли, как привыкают к пы-лесосу.
Уже перед самым Новым годом у жилички сдали нервы…
Семушка с утра был дома. Он упросил взрослых не водить его в детский сад.
- Утренник у нас уже прошел, - говорил мальчик, - я стихи свои уже рассказал Деду Морозу. Он мне даже подарок дал. В садике уже нечем заниматься. А дома я свои игрушки по полкам расставлю. Коле помогать буду.
- Чем же ты Коле поможешь?
- Он курсовую рисует, а я ему буду карандаши и линейки держать. Знаете, сколько у него ли-неек? О-го-го! Без меня ему не справиться. Правда, Коля?
- Правда! – засмеялся брат.
Так младшенький Русанов остался дома. Они затеяли с Машей играть в прятки. Где только ни прятался Семушка: и за Колиной спиной, и в шкафу в прихожей, и под столом на кухне – везде Машенька его находила.
- Это нечестно, - решительно остановил сестру мальчик, - ты всегда видишь, куда я прячусь. Встань к стене, закрой глаза и считай до… двадцати. А я спрячусь.
- Хорошо, - согласилась Машенька, - отворачиваюсь и начинаю считать. Раз, два…
Мальчик побежал в спальню родителей, потом на цыпочках вернулся, прошел в гостиную, потихоньку забрался в стенной шкаф и затих.
- Девятнадцать, двадцать… - громко проговорила Машенька. - Кто не спрятался, я не вино-ват.
Она прошла в спальню родителей, обыскала все, но Семушки не было там.
- Где это наш Семушка? – спрашивала девушка и продолжала искать: на кухне, в прихожей…
В это время мальчику надоело сидеть тихо, он выглянул в щелочку: сестра ходила по коридо-ру и заглядывала в углы. «Вот он какой, наш Семушка, - говорила она, - совсем невидимый стал. Коля, а ты его не видел?» «Не видел, - смеялся брат, - позови на помощь Сережу, он будущий ка-питан, уж он его точно отыщет».
Пока Машенька договаривалась с Сережей, Семушке стало совсем скучно. Под руку попалась старая тетрадь. Мальчик вырвал несколько исписанных страниц, смастерил из них самолетики, и, как только Машенька с Сережей вошли в гостиную, запустил сразу два. Один из них ткнулся но-сом в люстру и упал на стол, а другой, сделав вираж, спланировал прямо у ног сестры.
- Ах, вот ты где, - засмеялась девушка и открыла дверцу шкафа.
Вывернувшись из-под ее рук, малыш обогнул брата, пронесся по комнате: «Догоните, дого-ните», - смеялся он. Обежал вокруг стола, занырнул под него, едва не попавшись в руки сестры. Хотел выскочить из-под стола, но сильные, грубые руки выдернули его и подняли над полом.
- Гаденыш, ты зачем брал тетрадь? – рявкнула Милентина. - Тебе кто разрешил шариться в чужих вещах?
Она с силой тряхнула худенькое тельце малыша так, что у того запрокинулась головенка.
- Как вы смеете? – кинулся к ней Сергей, в глазах сила и гнев.
Это отрезвило. Тина поставила Семушку на пол, быстро пригладила ему вихры, хрипло хи-хикнула: «Что, напугала вас? Это я репетирую роль Бабы-Яги на Новый год». Подобрала тетрадь, самолетики, закрыла шкаф и быстро вышла.
…Она сидела в ванной комнате, сунув голову под струю холодной воды. Злоба клекотала в горле, давила и жгла: «Ненавижу!.. Ненавижу!..»
Еще минуту назад Милентина дала себе слово, что спокойно переждет приезд Ивановых от-прысков… Вошла в гостиную, чтобы позвать ребят пить чай, и остолбенела… На столе лежал самолетик из бумаги в клеточку, а на нем слова: «Я не хочу больше дружить с Тиной. Она убий-ца…» Около шкафа – простая тетрадь в клеточку, исписанная ровным почерком Сонечки. Про-тянула руку, чтобы взять самолетик со стола, но тут из-под скатерти показалось смеющееся лицо Семушки…
Слова заплясали перед глазами, в голову хлынул поток бешенства…
Под ледяной струей воды бешенство постепенно остывало, уходило вовнутрь. Почувствова-ла, что правую руку свело судорогой. Ломящая боль стянула пальцы в кулак, сжимающий злопо-лучный дневник. «Идиотка, - подумала она про себя, - для чего хранила тетрадь?» Левой рукой отжала скрюченные пальцы, высвободила помятые листки и тетрадь. Пальцы стояли коробом и не хотели двигаться. Разминала пальцы с таким остервенением, будто хотела их отломить.
На глаза попался лежащий на полу дневник. Истертая обложка сохранила фамилию и имя владелицы и надпись: «Не любя, не читай!»
- Не любя, не читай, - словно заклинание повторила Тина.
В груди вновь поднялась волна злобы.
- А ты любила? Мерзавка, тебя уже нет, а ты все мешаешь мне жить. Ненавижу!..» С остерве-нением принялась рвать старую бумагу. «Не хочет она больше… Да и не надо! Без тебя обхо-жусь…» Клочки становились все меньше, а злость не уменьшалась. Хотелось порвать всех, как эти листочки, чтобы не осталось и пыли от них.
Раздался стук в дверь. «У вас все в порядке?»- спросила Маша.
- Да, да, - не сразу откликнулась жиличка, - я уже помылась, скоро выйду.
Тщательно собрала обрывки в карман, открыла горячую воду, чтобы напустить пару, замота-ла голову полотенцем и открыла дверь. Улыбаясь, спросила: «Ну, кто в очереди принимать ван-ну?»
- У вас все в порядке?- переспросила Маша. - В ванной вы кричали?
- Так это я роль репетирую, сюрприз готовлю на праздник.
Вечером у Милентины поднялась температура. «Простыла в очереди», - оправдывалась она, лежа в постели.
- Обидно, что не могу свой сюрприз показать, - делано печалилась больная, - такое хорошее придумала, хотела повеселить.
- Не расстраивайся, - утешали ее Иван с Ириной, - главное выздороветь.
Так что Новый год Тина провела тихо и с наслаждением болела. За ней снова ухаживали, ле-чили. По вечерам семья собиралась не в гостиной, а у родителей в спальне, чтобы не тревожить больную. Можно было в тишине обдумать план действий, успокоиться, собраться с силами перед новым наступлением.

Тяжело вздохнула, вспоминая новогодние празднества. Тогда, лежа на белой простыне и на-слаждаясь тишиной, она решила, что все очень просто: если нельзя стать хозяйкой, то можно стать снохой.
С первой секунды своего появления в этом доме она горела желанием обладать телом стар-шего сына Русановых. Высокий, по-юношески нескладный Коля с удовольствием помогал ей на кухне, таскал тяжелые сумки, встречал у подъезда, спасал от нападок младшего брата. От него веяло чистотой и девственностью.
У Милентины кружилась голова от его присутствия. Несколько раз она, вроде бы по-матерински, гладила его по голове. Пальцы тонули в густой шевелюре, а женщина с трудом по-давляла желание прижать к себе мальчишку, впиться в его губы…
Тине казалось, что Коля также тянется к ней, смотрит с любовью, и что она была в полшаге от победы над парнем…
Как-то все не так у нее происходит в этой семье.

Когда Сергей и Маша после каникул уехали на учебу, Милентина начала потихоньку экспе-риментировать. Флакончик с лекарством пришелся как нельзя лучше. Несколько капель в чай для Ирины делали свое дело. Ей становилось все хуже. Русановы списывали сердечные присту-пы на реакцию организма на лечение в санатории. «Зря я согласилась взять путевку, - говорила Ирина. - Ну, ничего, полечимся и снова будем здоровы».
После очередного сердечного приступа Ирине стало получше, и она уснула. Рядом с ней при-тулился неугомонный Семушка. Иван, проводив бригаду «Скорой помощи», отправился в апте-ку. В квартире стояла тишина, только шелестела вода в ванной комнате. Это Коля собрался перед тренировкой принять душ.
Милентина подстерегла момент, когда юноша вышел из комнаты. Кожа упруго обтекала бу-горки мышц. От движения бугорки перекатывались, пружинили…
- Коленька, - кошкой метнулась Милентина, - как я тебя полюбила, мальчик мой маленький. Такой ты ласковый и сладенький.
Прижимаясь к парню увесистым бюстом, женщина обглаживала его и бесстыдно шарила в потаенных местах. Молодого человека от стыда и неизвестных ему чувств бросило в жар, он сде-лал попытку освободиться из объятий жилички, мельком глянул в сторону родительской спаль-ни, где только что уснула мать. Милентина поняла: не закричит и не будет вырываться.
- Пойдем, потри мне спинку, - Милентина тихонько подтолкнула Колю к двери в ванную комнату, почувствовала, как ослабло сопротивление.
Жар страсти заполонил естество женщины, захлестнул душу…
Резкий шлепок по животу перехлестнул дыхание. Ослепление спало с глаз.
Это Семушка, Семенушка, Семечка втерся в щель, образовавшуюся от движения тел. Паца-ненок, а удар ощутимый.
- Тина-Болотина, не догонишь… - мальчишка блеснул голубыми глазами и занырнул к мате-ри.
Кинулась Тина, а Коленька, сладенький мальчик, успел выскочить на лестничную площадку. Как есть в тапочках и без рубашки, в одних спортивных брюках. В глазок было видно, как он, не отрываясь, звонит в дверь напротив, к своему приятелю.

От новой волны воспоминаний Тина прерывисто вздохнула, ударила кулаком по подушке. «Не так… Все не так…»
За окном гудел завод. Равномерно, на одной ноте. Женщине казалось, что невидимый музы-кант жмет на клавиши, но на таком морозе у него закоченели пальцы, а погреть их ни возможно-сти, ни сил. Ему обязательно надо нажимать на эти проклятые клавиши, чтобы выдувать из ме-хов одну и ту же ноту.
На этой ноте говорил Иван на прошлой неделе, возвратившись с работы.
- Я тебе подарок приготовил, - сказал Иван и переглянулся с женой, - у нас на работе требует-ся диспетчер. Работа несложная. Начальник смены пообещал и прописку сделать, у него свояче-ница в паспортном столе работает, а потом и о жилье подумаем.
Этот удар судьбы Тина снесла спокойно, не сорвалась, улыбалась, гладила в кармане флакон-чик с лекарством и про себя думала: «Мне бы только месяц еще продержаться, а там…»
…Передернув плечами, Тина снова легла на диван. Сон все не шел…
Сон в сердце
Сон был тяжелым, прерывающийся непонятными и незапоминающимися видениями. Ирина пыталась проснуться, но что-то мешало...
Из тени выплыла черная женщина, сально улыбнувшись, больно задела сердце. Ирина хотела отмахнуться от обидчицы, но появился Иван и перехватил руку. От этого рука занемела, заны-ла…
- Мама, мама, - услышала Ирина сквозь сон голос Семушки.
Открыла глаза. Оказывается, она лежала, подвернув руку под бок.
- Ты плакала во сне, - в глазах младшенького стояла слеза испуга.
- Ничего, Семушка, это был просто сон, - тихо проговорила Ирина, растирая онемевшую ру-ку, - глупый, ненужный сон. Видишь, я проснулась, а сон рассеялся.
Она пригладила непокорные вихры сына, подула на них легко, словно показывая, как рассе-ялся сон. Мальчик благодарно прижался к матери, его сердце билось, словно пойманная птица. Ирине на миг показалось, что она обнимает сына в последний раз. Снова как во сне защемило сердце.
- Что это я? – встряхнулась женщина. - Хватит лежать, надо делом заняться.
Легко, будто никогда и не болела, Ирина поднялась с кровати, подошла к зеркалу. На нее смотрела бледная незнакомка с ввалившимися глазами. Тонкие руки обтянуты кожей, под кото-рой бьются синенькие жилки.
- Ничего, сейчас мы приведем себя в порядок, - приговаривала женщина, расчесывая волосы. – Немного косметики тоже не помешает нашей красоте. Так, Семушка?
Через некоторое время в зеркале отражалась уже совсем другая женщина: немного озорная, немного строгая. Сын, подперев кулаками щеки, наблюдал, как изменяется мама. Его глаза сия-ли: мама выздоровела. Значит, они снова все вместе будут ходить в парк, на карусели, есть мо-роженое и смеяться, потому что он, Семушка, будет всех веселить, корчить рожицы, ходить ко-лесом.
Папа, конечно, пригрозит пальцем, потом посадит на плечи. «Посиди-ка, остынь», - скажет он. А Коля будет щекотать его ноги и делать вид, что он тут вообще ни при чем. Машуня с ма-мой пожалеют и уговорят папу отпустить Семушку. И тогда они с Сережей побегут кататься на машинках. Сережа, как старший, будет рулить, а Семушка махать рукой маме и папе.
Как давно все это было.
Семушка по-взрослому глубоко и прерывисто вздохнул. Пятилетний мальчик все беды и не-счастья в семье подсознательно связывал с появлением в их семье Тины-Болотины.

…В тот день мама уехала, Семушку из детского садика забрал Коля. Они не пошли домой, а гуляли по улице, поджидая папу. Был мороз, а потому лед на горке хорошо подстыл. Семушка бегом забирался на горку и, упав животом на ледянку, летел вниз. Только ветер свистел в ушах.
Коля кататься с горки не хотел. Взрослый все-таки. Он разговаривал с Дашей из соседнего подъезда.
По мнению Семушки, Даша была красавицей, и когда он, Семушка вырастет, то обязательно женится на ней. Правда, сейчас о женитьбе думать было некогда, хотелось набегаться, накатать-ся.
Уже стало темнеть, когда приехал папа. Семушка побежал к машине… и оторопел. Из маши-ны, с маминого места вышла чужая тетя в летних туфлях и плаще.
- Колдунья, – испугался он и кинулся обратно к Коле.
Спрятавшись за брата, стоял, плотно закрыв глаза. Ему хотелось, чтобы страшная тетя исчез-ла, будто ее никогда не было.
- Ребята, - позвал папа, - идемте домой, а то замерзли, наверное.
Впереди всех по лестнице шла незнакомка. Шла так, будто всегда здесь жила, и это она вела к себе гостей. Тетя весело болтала, про мороз, про снег, при этом громко стучалала по ступенькам каблуками туфель.
«Сейчас она пройдет мимо нашей квартиры, - с надеждой думал Семушка, - а мы быстро за-бежим домой».
Этого не случилось. Тетя остановилась точно около их двери и, подождав, когда папа откроет дверь, первая забежала в квартиру. Скинула плащ и представилась: «Зовут меня тетя Тина, я у вас немного поживу. Так ведь, Ваня?»
Папа вместо того, чтобы выгнать чужачку, кивнул головой.
Хотелось сказать тете такое, чтобы она обиделась и ушла прочь.
- Почему вас зовут тиной? – набычившись, спросил Семушка. – Вы на болоте росли?
Он внимательно смотрел в лицо незнакомке и видел, как яростно вспыхнули у нее глаза, как выпрыгнула из них ненависть, совсем, как в мультиках у Змея Горыныча. В этом противостоянии Семушка был всего лишь ребенком.
- Царевна-лягушка тоже на болоте живет, - льстиво улыбаясь, пропела незнакомка.
- Так она царевна, а ты болотная трава, - упрямо продолжал грубить Семушка.
- Какой умненький мальчик, - засмеялась тетя, но ее глаза оставались холодными и острыми, как лед. – Мое полное имя Милентина, тетя Милентина, а родилась и выросла я на теплом юге. Вот поедем ко мне в гости…
- Тина-Болотина, - перебил ее Семушка и, не раздеваясь, бросился в детскую.
Пришли папа и Коля, начали раздевать его и уговаривать.
- Тетя попала в беду, - сказал папа, - надо ей помочь. Думаешь легко в наш мороз ходить по городу в туфлях и плаще? Завтра мы найдем ее родственников, и она уедет. Не выгонять же но-чью человека на улицу? Что нам скажет мама?
И мальчик сдался. Ему не хотелось ссориться с мамой. Раздевшись, Семушка с папой пошли мыть руки. В коридоре столкнулись с чужачкой… Она была в маминых тапочках и в мамином халате.
- Извините, - сказал ей папа, - это вещи моей жены.
- Да, ладно, – весело проговорила гостья, - я же их не съем. У меня все украли. Вам же не жалко, если я их вечерок поношу.
Большая тетя не влезала в мамин халат, а потому он постоянно разъезжался в разные сторо-ны. Из-под него торчали толстые, как бревна, ноги.
Гостья ушла на кухню. По-хозяйски загремела посудой. Было слышно, как она открывала и закрывала холодильник. Что-то жарила и варила. По всем комнатам разлился аромат вкусного борща.
- Пойдемте ужинать, - буднично позвала гостья.
Она усадила всех за стол, сама села рядом с папой. Во время ужина Болотина постоянно вскакивала то за солью, то за хлебом. Полы халата почти полностью разъехались. Коля ел, не поднимая глаз, папа старался смотреть в сторону, зато он, Семушка, не отрываясь, глядел на не-знакомку.
- Между прочим, - сказал он, - мама при детях голая не ходит.
Папа поперхнулся и укоризненно посмотрел на него.
Тина прикрыла полы халата и спросила.
- Ты почему борщ не кушаешь? Один хлеб жуешь.
- Невкусно.
- Сынок, - сказал папа, - ты не прав, все очень вкусно. Попробуй.
Но Семушка сорвался со стула и убежал в свою комнату.
- Завтра Тина-Болотина уйдет, - шептал он игрушкам и уже не верил сам себе. Теперь ему ка-залась, что злая колдунья пришла к ним навсегда.

…Семушка снова прерывисто вздохнул.
- Что с тобой, сынок, - погладила его по голове мама, - какой-то ты у меня тихий стал, не озо-руешь, не шалишь?
- Не хочется.
- Чего же моему мальчику хочется?
Ирина села на край кровати, посадила младшенького на колени, обняла его и стала покачи-вать, как когда-то усыпляла его совсем крошкой. Семушка прильнул к матери, обнял ее и затих, заснул.
- Намаялся.
Ирина подождала, пока малыш заснет покрепче, потихоньку опустила его на кровать.
«Где-то Вани не видно, - подумала она, - а ведь он сегодня дома и ни разу не зашел. Стран-но».
На цыпочках, чтобы не разбудить малыша, Ирина вышла в коридор, прошла на кухню… ни-кого. Даже Милентина куда-то подевалась, хотя она все время крутится около печки.
«Такая бойкая женщина, - Ирина покачала головой. – Ничего, скоро выйдет на работу, а там и общежитие дадут, Ваня уже хлопочет. Не век же ей нас обслуживать. Пора и свою жизнь устраи-вать. Конечно, без Тины сложнее будет хозяйство вести. Но скоро Машенька приедет с практики, да и я оздоровлю – справимся.
С другой стороны мальчики снова станут прежними. Коля не будет пропадать у друзей, раньше-то его из дома было не выгнать. Не будет истерик у Семушки. Не понятно, почему он так невзлюбил Тину. Она ему конфеты, да пирожные, а он их - в мусор. Грубит. Наверное, ревности детские. Смотри-ка парень у нас с характером».
За окном уже светилась весна, хотя снег лежал пока не тронутый солнечными лучами. Ирина налила холодного чаю, выпила стакан. «Странный привкус у чая, - подумала она, - как будто с лекарством. Ну, доболелась, всюду лекарства чудятся». Встряхнула головой, горько улыбнулась и решила посмотреть какую-нибудь передачу по телевизору, пока вернется семья.
Проходя по коридору, заглянула в спальню. Семушка лежал поперек кровати, улыбался во сне.
- Радость моя поперечная, - прошептала Ирина, прикрывая поплотнее двери.
Длинный извилистый коридор был хорош только тем, что создавал прекрасную звукоизоля-цию. И когда ребятишки затевали игры в гостинной – это не мешало отдыхать отцу, после ноч-ной смены.
Ирина потрогала обои, надо бы делать ремонт. Хватит уж болеть, а то дом в запустение при-дет. В детских двери нараспашку, а в гостинной закрыты.
- Странно, - снова подумала Ирина.
Взялась за ручку. Показалось, что из-за двери доносится шорох.
- Наверное, Коля возится со своими чертежами. Может, чем помогу…
Дверь открылась тихо, без скрипа.

…В центре, навалившись на стол, стояла полуголая Милентина. Растрепанные волосы мета-лись из стороны в сторону. Сзади стоял Иван, он держал Тину за широкие бедра. Глаза закрыты. Два тела слились в движениях, их не интересовал другой мир.
Увидев хозяйку, Тина вдруг расцвела мстительной сальной улыбкой. Прищуренные глаза злобствовали и торжествовали.
Женщина взяла руку мужчины и демонстративно положила ее себе на грудь.
Вцепившись в дверную ручку, Ирина едва удержалась на ногах. Медленно повернувшись, вышла в коридор. Обожгло левую сторону. Закружилась голова. Боль сковала, прострелила на-сквозь… Не хватало воздуха. Перестали слушаться ноги, будто из них вынули все до одной кос-точки. Казалось, отпусти хотя бы одну жилку, и они шлепнутся на пол, как бесформенное тесто.
Ощупью, по стене Ирина нашла дорогу в спальню.
Шкаф… Спинка кровати… Надо прилечь… Выпить лекарство... Не напугать бы Семушку…
На сознание навалилась черная, непроглядная ночь. Откуда? Ведь еще и полдень не наступил.
Впереди вспыхнула яркая белая лампа... Прожектор... Или…
Свет становился все ярче, он слепил душу, затягивал…
Ирина легко поплыла навстречу свету.
Сзади раздался истошный крик Семушки: «Мама, мамочка!..»
Не смогла дальше плыть, стала возвращаться, преодолевая сопротивление света.
…Семушка стоял около матери на коленях, держал ее за руку, горько плакал и, не переставая, звал ее, будто сердцем чувствовал, что может вернуть мать.
В комнату влетел Иван. Он бросился к жене.
Ирина наполовину лежала на кровати, неловко подвернув под себя правую руку.
Подхватив невесомое тело, Иван положил жену высоко на подушки, трясущимися руками схватил бутылочки с лекарством. Бросил. Кинулся к телефону.
- «Скорая»? Срочно, сердечный приступ, Ирина Русанова… - привычно четко диктовал он диспетчеру.
Потом снова бросился к жене. Его перестала бить дрожь.
- Ирочка, сейчас приедет «Скорая», потерпи немного, я с тобой.
…С трудом поднимая веки, женщина открыла глаза. Муж и сын склонились над ней. Крупная слеза скатилась со щеки Семушки и, упав на подбородок, обожгла кожу.
Приняла лекарство, глотнула терпкую жидкость.
В душе продолжал светить зовущий луч. Хотела глубоко вздохнуть, чтобы избавиться от сле-пящего света, но глаза наткнулись на третье лицо. Любопытствующее, торжествующее оно при-надлежало… Кому оно принадлежало?
Вспомнить хотелось, но не моглось. Память начисто стерла имя…
Муж повернулся к этому третьему лицу, начал что-то говорить. Женщина, чужая женщина, ухмыльнулась и стала застегивать блузку. Потом положила Ивану голову на плечо, все так же поглядывая на Ирину.
Снова полоснула боль… «Семушка…»
Потускневший было луч вспыхнул с новой силой, растекаясь по закоулкам жизни. Оттолк-нувшись от ночи, Ирина воспарила и больше не сопротивлялась силе света….

…Милентина пришла, когда Иван, вызвав «Скорую», повесил трубку телефона и бросился к жене.
- Что случилось? – счастливо проворковала Тина.
Она заглянула через плечо Русанова. Больная приходила в себя. Глаза хозяйки открылись, с великой нежностью прошлись по лицам мужа и сына. Ресницы вздрогнули, когда Семушкина слезинка упала на подбородок. Голубые глаза Ирины казались небесно-васильковыми. Они све-тились изнутри. Они хотели жить. И их любили те, кто был рядом.
Да, хотела бы Тина, чтобы на нее смотрели мужчины, так как сейчас – Иван на жену… Пере-хватила ненавидящий взгляд ребенка. Взгляд скользнул по лицу, переместился ниже, ниже...
- Ах ты, господи, - спохватилась Милентина, начала застегивать блузку, про которую впопы-хах забыла.
И тут поняла: сейчас решится все. Окликнула Ивана. Тот оглянулся и попросил Тину встре-тить врачей.
- Да, конечно, - прочувствовано сказала Милентина, положила голову на плечо чужого муж-чины и застыла… Хозяйка смотрела ей в душу. Сияющие лучи глаз стали медленно гаснуть.
Дрогнула Иринина рука, чуть сжав ладонь мужа, неподвижные губы выдохнули: «Семуш-ка…»
В ту же секунду зазвонили в дверь. Бригада «Скорой помощи» была Русанову знакома по прежним вызовам, а потому Иван просто сидел на пуфике около телефона и ждал. Он знал, что все будет, как и раньше, хорошо. Вот сейчас выйдет усталый, улыбающийся Иван Викторович и попросит разрешения закурить…
Но из спальни слышалось: «Адреналин…», «разряд…», «еще разряд».
Наконец наступила тишина.
Иван радостно вздохнул. Он уже приготовил слова, которые скажет своей любимой женщине, поклялся сам себе, что больше никогда… Никогда…
Дверь медленно открылась. Не обращая внимания на Русанова, к телефону прошла медсестра и начала набирать номер.
Прислонившись к косяку, стоял Иван Викторович.
- Извини, - обреченно сказал он, - я сделать ничего не мог. С ее диагнозом не умирают. А Ирина Николаевна, похоже, не хотела жить. Она не дала нам ни одного шанса.
Попытался Русанов встать с пуфика, но подкосились ноги. Так на коленях он и пополз в спальню.
Тело Ирины было закрыто розовой простыней, по которой нарисовано порхали легкомыслен-ные мотыльки.
Только рука смогла освободиться от савана. Она легко лежала на кровати, будто хотела вспорхнуть, как беззаботные бабочки.
Казалось, вот-вот всколыхнутся пальцы, сбросят с хозяйки розовый покров, пройдутся по льняным кудряшкам…
Но что-то держало их. Может быть, массивное обручальное кольцо на безымянном пальце?
Мужчина положил ладонь любимой женщины на свою щеку. Рука еще хранила тепло жизни.
- Гадина! – разорвал скорбную тишину тоненький не то крик, не то вопль.
Из-за ширмы вылетело маленькое тело ребенка.
- Семушка, - вздрогнул от неожиданности отец, - ты все время был здесь?
Но мальчик не слышал слов. Он ужом проскочил сквозь руки взрослых и прыгнул на Милен-тину. Вцепился в ее лицо, кусал и рвал зубами.
Четверо взрослых едва смогли оторвать ребенка от жилички. Семушка бился в истерике, по-рываясь кинуться на Тину, и только тоненько кричал: «Гадина… Гадина!..»
От успокоительного мальчик уснул, вскрикивая и вздрагивая.
Иван Викторович молча наблюдал, как медсестра обрабатывает раны пострадавшей. Уходя, не подал руки Ивану. Не глядя в глаза, сказал, будто посоветовал: «Отправьте женщину из дома, пока ребенок не придет в себя. Не рискуйте».
Тина отнеслась к словам доктора пренебрежительно.
- Вот еще. Мне и идти-то некуда.
- Доктор посоветовал, - попытался уговорить жиличку Иван.
- Ты его слушай больше. Он тебе наговорит. Они Ирину убили, а ты сидишь и молчишь. Нет, чтобы лекарство дать, а они с электричеством привязались. Разрядом и доброго мужика убить можно.
- У Ирины была клиническая смерть, Иван Викторович сказал.
- Кому ты веришь? Он свою некомпетентность прикрывал. Ведь если ты в суд подашь, то его посадят. А так, тебе лапшу на уши навешали, ты и сидишь. Да и куда раненая пойду? Посмотри, он меня всю разодрал.
Иван не знал, что и думать. Он сидел на том же пуфике, обхватив голову руками, и не знал, что будет дальше.
…В спальне, где лежало тело, раздался стук.
- Ирина!
Подпрыгнул Русанов на месте.
Он вбежал в комнату… Покойница лежала на своем месте. Ничего не изменилось в ее позе. Рука еще больше побледнела и приняла желтоватый оттенок.
На полу расплескались осколки стекла. Это со стены сорвалась любимая Ириной семейная фотография. Иван поднял фотографию. Ломаные линии перечеркнули их с женой и четверых де-тей.
- Их то за что? – заплакал Иван.
В спальню вошла Милентина с веником и совком. Она деловито стала сметать в мусорное ведро осколки прежней Ивановой жизни.

Извольте оплатить счетик-с
С той поры прошло тринадцать лет.
… Лето на юге России выдалось очень жарким. Люди давно такого не помнили.
На небе ни облачка.
Придорожные кафешки прикурнули в полуденном зное, разморенные южным солнцем. Ас-фальтовое полотно дороги размякло и источало марево, а потому казалось, что широкая авто-страда отбегает от строений и растворяется, исчезает в струях восходящего пекла.
Тишина. Птица не пролетит, колесо не прошуршит.
Парадные и служебные двери кафешек открыты настежь, чтобы сквозняком освежить духоту помещений.
Современный голубой павильон из сборных металлоконструкций с гордым названием «Руса» вольготно растянулся вдоль автострады, напрочь закрыв собой и высокой вывеской соседей. Яр-кий, современный, с пластиковыми глазами окон, он словно насмехался над квадратно-неуклюжими кирпичными соседями времен кукурузной революции.
Его просторный, светлый зал ласково ждал посетителей. Легкая пластиковая мебель сияла в свете мягких ламп, которые, несмотря на слепящее солнце, и не думали гаснуть. Высокие Cola-холодильники манили искристой прохладой заморских напитков местного разлива.
Молоденькая девчушка за полированной стойкой бара разморено приткнулась к стеллажу. Ее глаза закрылись сами собой. Оно и понятно: с пяти часов на ногах. Присесть – ни, боже мой! Хо-зяйка строго карает штрафами, а то и увольнением, без оплаты отработанного времени.
Клиентов кот наплакал, да и кто поедет в такую жару. Люди на пляжах загорают, в море ку-паются.
Вот и закрываются непослушные глаза, убаюканные мерным шуршанием кондиционеров.
Затихли звуки и на кухне. Кому готовить, если заказов нет.
Тишина и мысль, что сегодня хозяйка уже не приедет, соблазнительно укачивали…
С черного входа в тишину голубого павильона тенью проскользнула черноволосая женщина лет пятидесяти крепкого телосложения. Коротенькая юбка жестко обтягивала могучий зад, бу-грами выпирающий из дорогой материи, которая трещала и морщилась под натиском колонно-образных ног, воздвигнутых на высокую шпильку дорогих босоножек. Молодежный топик больше говорил, чем скрывал. Силиконовые бретельки, вдавленные в рыхлые плечи, едва удер-живали яркую паутинку топика на обширном бюсте. При движении паутинка поддавалась зако-нам сжатия, и потому топик все больше съеживался, открывая взору не только часть живота...
Женщина ключом тихо открыла дверь кабинета с надписью «Директор», бесшумно скользну-ла за нее… Вслед рванул сквозняк и шаловливо прихлопнул дверь.
Девушка за стойкой вздрогнула, испуганно открыла глаза. В зале было по-прежнему пусто. Она заглянула на кухню. Там девчонки-повара встревожено осматривали подсобные помещения. Работницы прошли по коридору, подергали ручки кабинетов. Закрыты.
Наверное, ветром стукнуло, решили они и вновь разошлись по рабочим местам. Чтобы не за-дремать, занялись приборкой, протиркой и без того блистающего чистотой оборудования.
Хозяйка кафе «Руса» Русанова Милентина Петровна, оставив машину за тридевять земель, на бензоколонке, пешком пришла в свое заведение, чтобы в очередной раз проверить, как исполня-ют ее правила вновь набранные работники.
Она скинула босоножки, на цыпочках прошла из приемной в собственный кабинет, осторож-но села в кресло, отключила мобильник. Тихонько налила в массивный стакан добрую порцию коньяка и с наслаждением стала потягивать терпкий напиток. Ей необходимо было переждать, пока сотрудницы успокоятся. Скоро заканчивался месяц, как новые девчонки работали у нее. Они уже поговаривали о зарплате. Именно этого Милентине и не хотелось: отдавать свои деньги. Пришло время подловить и повыгонять с треском, скандалом, чтобы ни в какие суды желания идти не возникло.
Просмотрела взятые со стола секретаря накладные. Обнаружила пустующую строку. Потре-нировалась на листочке, чтобы подделать подчерк кладовщицы и ловко вписала в накладную то-вар. Ухмыльнулась: теперь точно вылетят, как пробки. Да и новый персонал она уже набрала, неужто пропадать трудам.
Если бы не ее таланты, вряд ли кафе приносило бы такие доходы. Хорошо сделала, что пере-бралась из Сибири в родные места. Правда домой вернуться побоялась. Денег вырученных за ивановы квартиру и машину хватило на то, чтобы открыть свое дело. Вспомнила первую шаш-лычную, с гордостью подумала о том, как ловко ей удалось расширить торговлю. Кафе приноси-ло прибыль в чистом виде. Ни одной сотруднице не удалось обойти Милентину и получить зар-плату, еще и должными оставались.
Вот и сегодня пришло время расставаться с этими работницами. Самое время. Налила новую порцию коньяка, от предчувствия близкой развязки выпила залпом. Захотелось курить. «Нельзя, - подумала Милентина, - девчонки тут же учуют запах табака, и тогда пиши: пропало».
Откинулась в кресле. Как все хорошо складывается. Очень вовремя разразилась эта пере-стройка. «Кто хочет, тот всегда возьмет», - про себя пропела хозяйка «Русы».
«А что у них было брать? – сама себе возразила Тина. – Дешевая квартира, устаревшая мо-дель Жигулей да четверо детей в придачу. Ну, и наследство! Ирина-то «прибралась», а мне их пришлось пристраивать в жизни. Сколько лет-то прошло с тех пор? Еле наскребла на свое дело со всех их богатств».

В последнее время все чаще вспоминаются похороны Ирины. Весна к тому времени уже рас-квасила городские сугробы. Днем почерневший снег рыдал грязными слезами. Ночью покрывал-ся коркой льда. Время от времени на землю обрушивались снегопады. Шквалистый ветер нес ле-дяную крупу.
Все хлопоты по похоронам легли на ее плечи. Убегалась Тина тогда, как савраска, а спасибо не получила. Одно радовало, что на сороковой день после похорон Ирины в доме Русановых бы-ла уже новая хозяйка. Милентина не могла ждать, когда Иван сделает ей предложение. Да и сде-лает ли он это предложение - вопрос оставался открытым.
Все прошло тихо и незаметно. Ничего ни дети, ни соседи не узнали, да, похоже, и Иван тол-ком ничего не понял. Он просто присутствовал, расписывался в бумагах, даже не удосужившись прочитать их. Слышал ли он работницу ЗАГСа, вопрошающую его о согласии «взять в жены вот эту женщину»? Его потухший взор блуждал где-то очень далеко, а потому Милентина ответила за него сама: «Конечно, согласен. Видите, какое горе у нас. Я же вам рассказывала».
Из ЗАГСа она вышла Русановой, попыталась взять под руку только что обретенного мужа, но тот дико отпрянул и тихо поплелся по улице. Разразившаяся снежная круговерть обнимала скорбную фигуру, трепала полы незастегнутой куртки, заметала за ним следы.
Милентина хотела рассердиться за невнимание, но передумала. «Да и пропади ты пропадом, - подумала она, - я теперь законная супруга. Так что никуда не денешься».
Хотелось бы как-то отметить такое замечательное событие, замуж-то Тина вышла впервые в своей жизни.
- Иван, пойдем в ресторан. Праздник все-таки.
- Праздник?..
Глаза мужчины просветлели, он недоуменно рассматривал Милентину.
- Какой праздник?
- Ну, так вот, мы же с тобой… - вдруг растерялась Тина.
Лицо Иван исказилось болью и ненавистью.
- Будь ты проклята, - прохрипел он и снова поплелся по улице.
Преодолев оторопь, Тина пошла следом, решив, что все образуется, ведь впереди их ждет первая брачная ночь.
«Утром будешь, как песик, ласковый, а я тебе еще припомню грубость», - мстительно поду-мала она и решила перенести свадьбу на более благоприятное время. «Сделаю праздничный ужин», - решила она и похвалила себя за то, как все быстро провернула, как ловко навешала лапшу на уши этим сибирякам. «Вот дураки, верят всему, сочувствуют каждому», - мысленно смеялась новобрачная, вспоминая все, что наплела в Загсе.
Весь оставшийся день Тина крутилась на кухне, чтобы ужин удался на славу. Мурлыкала портовые песенки и чистила картошку, пританцовывая, крошила овощи – настроение было от-менным. Оказывается, быть женой и хозяйкой – это так здорово. Все подчинено ей, никто ее вы-бросить из дома не может, а вот она запросто. Жаркое скворчало на сковороде, разливая по квар-тире ароматы.
Заглянула в холодильник: оставшиеся с девяти дней водка, вино стояли на месте. Кто-то при-носил коньяк, и вроде бы его на стол не выставляли? Да где же он? Поискала в стенной нише – тоже нет. «Неужели Иван выпил? Вот гад!» Тина ринулась в спальню. Иван безучастно лежал на кровати и смотрел на стену, туда, где раньше висел семейный портрет. Он был трезв.
- Вань, ну и что ты лежишь? Я по кухне мечусь, а ты, как колода. Пойдем, помоги мне на стол накрывать. Скоро ребята придут, мы и поужинаем нашей семьей.
Тишина была ей в ответ. Иван даже не шелохнулся.
- Вань, - присела Милентина на край кровати, - а где коньяк, что с поминок остался?
Она потянулась, жарко прильнула к мужу, глубоко и чувственно задышала…
Рывком вскочив с кровати, Иван вытолкнул ее из спальни и бросив: «Не входи», - хлопнул дверью.
Это было слишком, но Тина не хотела портить праздника, потому отправилась накрывать на стол. Скоро должны прийти дети, теперь это и ее дети, можно будет повеселиться.
Раздвинула стол в гостиной, накрыла белой скатертью. В серванте обнаружился коньяк. Сча-стливая, она бегала с тарелками, рюмками, ложками. Все должно быть по высшему, насколько это возможно, уровню.
Послышался поворот ключа во входной двери – это пришли Маша с Семушкой.
- Детки мои, - запела Тина, выскакивая из гостиной, - раздевайтесь, мойте руки, скоро ужи-нать будем.
- Там Коля с Сережей идут следом, - буркнула Маша, раздевая Семушку.
- Вот и хорошо. Зови отца.
В квартире стояла тишина, даже Семушка ходил, как-то бочком, на цыпочках. Мальчишки ушли к себе и затаились. На столе остывало жаркое. Тина открыла дверь в детскую. Семушка си-дел на коленях у Коли, положив голову ему на плечо. Маша – стояла около окна, а Сережа при-сел на край письменного стола. «Какие у меня красивые дети», - подумала Милентина.
- Ребята, пойдемте кушать, у нас сегодня праздник, - счастливо выдохнула она.
- Праздник? – удивленно протянула Маша.
- Да, мы с вашим папой поженились, и я теперь ваша мама.
- Мама? – у Маши захрипел голос.
Тина многозначительно посмотрела на Колю:
- Я вас любить…
Но договорить не успела. Семушка сорвался с коленей брата и вцепился в мачеху. «Га-адина-а! - кричал, царапался и кусался ребенок, - Это ты убила маму…»
Схватил с кровати игрушечный автомат, ударил с маху по лицу Тине. Из рассеченной губы потекла кровь. Подскочил Коля и грубо вытолкнул Милентину из комнаты.
Русановы не приняли новой хозяйки семьи.
Ужинать пришлось одной.
«Да и пропадите вы пропадом, - распалялась Тина, прикладывая платочек к пораненной губе и подливая себе коньяк, - главное дело – сделано, а ужин завтра на сорочины пойдет. Старухи соберутся, все съедят.
За окном стояла весенняя темень. Женщина потянулась, сидя на мягком стуле с гнутой спин-кой. «Мать с отцом всегда мечтали о таких стульях. Все деньги на них копили. А вот купить не смогли», - усмехнулась Тина, вспомнив, как она обнаружила у матери заначку под постельным бельем.

Весь класс на окончание школы отправился в путешествие на пароходе. А Тине родители де-нег на билет не дали. Мать спрятала глаза. Отец нахмурил брови и сказал, что слишком она вольна и не заслужила такого подарка. «Если Сонечка Ивлева вернется, - добавил он, - тогда и тебе на билет будет».
«Где я ее возьму, - в злобе закричала Тина, - со дна что-ли достану?»
Осеклась, поняв, что проговорилась.
Отец стоял, не шелохнувшись, в его глазах плескалась боль. Осознание всей тяжести про-ступка дочери, парализовал тело. Медленно смахнул со лба выступившие крупные градины пота. «Как ты могла? Она же человек, не кошка», - прошептал и стал оседать на пол.
«Скорая» увезла отца. Мать собралась проводить его до больницы. А Тина обследовала хату. Она знала, что мать собирала деньги не только на обитые красным бархатом стулья. Осмотрела посудный шкаф, там под тарелками мать часто прятала деньги, но нашла только пятнадцать руб-лей. Вспомнила, что в шкафу тоже бывали заначки денег. Выбросила все с полок и под постель-ным бельем обнаружила пятьсот рублей.
«Мне говорили, что денег нет, - злилась Тина, - а тут уже на целый гарнитур…»

- Все они сволочи! – очнувшись от воспоминаний, шепотом произнесла Милентина, вспоми-ная давнюю историю. – Никто меня ни разу не пожалел. Только рожки мне строили и родители, и Русановы.
Отхлебнула из стакана. Терпкая жидкость не успокоила, а только сильнее распалила гнев. За тонкими перегородками слышались голоса поваров и официанток. Так что выходить было еще рано. Машинально посмотрела в зеркало: одна сторона нижней губы слегка опустилась, протара-ненная шрамом.
- Надо будет сделать пластику, убрать рубец, - снова шепотом заговорила она сама с собой. – Гаденыш оставил память. Сам себе судьбу выбрал. Глядишь, сейчас я тебя бы любила…. Змеи-ное гнездо, - вдруг вспыхнула Тина от накативших воспоминаний.

Семейная жизнь для Милентины начиналась в одиночестве. Иван, безучастный ко всему, ли-бо сидел, либо лежал на кровати. Новую жену не замечал вообще.
- Ванечка, - счастливым голосом говорила Тина в предчувствии первой брачной ночи, - что же ты лежишь одетый? Ночь на улице. Дети спать уже легли. Да и нам пора. Дай я тебя раздену.
Она протянула руки, чтобы расстегнуть рубашку. Иван дернулся.
- Вань, я же жена твоя.
Мужчина приподнялся на локте, внимательно посмотрел на ту, которую он сам привез в се-мью.
- Какая жена?
- Законная.
- Уйди, не доводи до греха.
- Никуда я не уйду. Ты мой законный муж, у нас с тобой теперь семья.
Новобрачная скинула с себя халат, бросила на стул и нырнула под одеяло.
- Не капризничай, иди ко мне.
Потянула Ивана за руку.
- Ирки, к счастью, больше нет, и она не будет стоять между на…

Машинально потрогала затылок. Показалось, что прошлая боль тупо стучит и отдается в вис-ках. В тот вечер она не поняла, как оказалась на полу. Встряхнула головой, открыла глаза: ярко сияла лампочка под потолком, одеяло и подушка валялись рядом. Саднило затылок. Хотела бы-стро встать, но снова рухнула. Очнулась под утро. Медленно поднялась. Ивана в комнате не бы-ло.
Надела халат. Вышла в коридор. Тишина. В кухне никого. В гостиной тоже пусто. Маша спа-ла в своей комнате вместе с Семушкой. В детской – Иван, Коля и Сережа.
Иван почувствовал ее присутствие, а может и не спал вовсе, открыл глаза, ненавидяще глянул на нее. «Уйди, - тихо прошептал он, - видеть не могу».
Сорок дней отвели в каком-то бреду и недоговоренности. Уже вечером, когда последние лю-ди ушли, Тина снова попыталась наладить отношения с обретенной семьей. Маша молча мыла посуду, ребята с отцом убирали в комнатах. Когда стемнело, все собрались в гостиной.

«Господи, сколько же времени потеряно, - дернула плечом Милентина, - сколько же сил на них потрачено. Лучшие годы ушли, чтобы с ними справиться».
Раздражение пробежало по всему телу. Остро захотелось курить. Но в коридоре послышались шаги, и хозяйка затаилась, даже дышать старалась пореже.

Вот так же тихо она стояла за дверью после поминок. Было слышно, как Маша составляет по-суду в сервант. Ставит тихо, будто боится напугать тишину в квартире. Тиканье стенных часов заглушает все звуки.
- Папа, - приглушенно заговорил Коля, - почему она говорит, что вы поженились?
- Кто поженился?
- Ты и она.
- Сынок, не до шуток. И так тяжело…
- Значит, она врет?
Затем голос Семушки:
- Я знал, что она врет… Знал, знал… Ее прогнать надо, пусть уходит от нас…
- Куда это вы меня из моего дома гнать собрались? - торжественно вошла Милентина в ком-нату.
По-хозяйски поправила бокалы в шкафу, села рядом с Иваном.
- Что выставились? Да, мы с вашим отцом вчера расписались, и теперь я ваша мать.
На взмахе поймала Иванову руку, с силой сжала за запястье.
- Но, но, не распускай руки, а то быстро на тебя управу найду.
Вынула из кармана свидетельство о браке.
- Здесь указано, что я твоя законная жена.
Повернулась, чтобы насладиться растерянностью Ивана, и тут тихоня Сергей молниеносно выхватил свидетельство из рук. Хотела вскочить, чтобы вернуть документ, доставшийся с таким трудом, но Коля, грубо толкнув в грудь, не дал подняться.
- Похоже, подлинный, - сказал Сергей, рассматривая печать, - не знаем, как тебе это удалось, но не проблема. Папа, не переживай, завтра пойдем в ЗАГС и разведешься. Заодно разберемся, как она его получила. Мы в училище…
- Что, вы в училище? – взбешенно вскочила Милентина.
Она не могла позволить, чтобы какой-то сопливый курсантик разрушил только что обретен-ное счастье.
- Мы в училище, - спокойно продолжил Сергей, - серьезно изучаем гражданское право.
- И что мне до твоего права? У меня – право законной жены.
- Вот завтра и посмотрим, кто законный…
- Да, знаешь ли ты, сопляк,.. – у Милентины перехватило в горле, она  сипела и хрипела, как громкоговоритель на вокзале. В голову не приходило ничего, кроме того, что вот сейчас этот со-пляк погубит ее семью.
Спазмы сковали руки, тело начало бить мелкая дрожь. Очень хотелось придушить мерзавца. Вытянув скрюченные руки, Милентина стала надвигаться на паренька.
На ее пути возникло препятствие. Встряхнула головой, соображая: откуда взялись Маша и Коля? Тут перед ними возник еще и Иван. Медленно, подавляя дикую злобу, женщина пришла в себя, села на диван и заплакала.
- Не любите меня? Из дома гоните? Все правильно. Зачем вам беременная мать? А то, что у вас будет братик или сестренка – не волнует. Ладно, будем с ним скитаться где-нибудь, только пусть вам будет хорошо…
Она заливалась слезами, свято веря в то, что говорила.
- Ты чего городишь? – развел руками Иван. – Какие братики, сестренки? Откуда?
- Оттуда… Сам соблазнил, а я тебе и поверила, глупая. Вот теперь бросаешь меня на произ-вол судьбы.

Милентина улыбнулась своей давней выходке. Как всегда, она вышла победителем из битвы. Снова потрогала шрам на губе. «Гаденыш, - вспомнила она про Семушку, - поделом ему. Собст-венно, справиться с ним было плевым делом. Как я его тогда… А?.. Все ведь считали, что пацан свихнулся после похорон. Знали бы они, как я ему порванную фотографию Ирки показывала. Га-деныш, он и есть гаденыш, бросался, как бешенный, на меня, а потом и на отца. А уж свидетели, это свидетели… Так что пристроить мальца в интернат к психам было плевым делом. Машка с Сережей, праведники, сами уехали. Правильно сделали, нечего под ногами болтаться. Только с Коленькой все оказалось сложнее. Дома почти не бывал, жил у каких-то родственников. Прихо-дил навестить отца, брал книги и снова уходил. Ни разу не удалось мне остаться с ним наедине. Уж я бы его обломала... Семейка, мужиков было полно, а ни от одного толку», - передернула плечами Милентина и отхлебнула коньяку.

За все время не пришлось ей стать настоящей женой Ивану. С каждым днем он становился все равнодушнее к жизни. Смиренно соглашался со всем, что она предлагала. Приходил с рабо-ты, ужинал и уходил в опустевшую детскую, ложился на Семушкину кровать, чтобы подняться с нее утром.
Однажды он остановился около Тины и потрогал ее живот. Женщина потянулась к мужу: на-конец-то перебесился – но наткнулась на холодный взгляд Ивана.
- Ну, и где ребенок? – спросил он.
- Какой ребенок, - не поняла Тина, - разве ты забыл, что Семушка в интернате…
- Наш ребенок?
- Совсем свихнулся… - начала было Тина и осеклась, вспомнив про лжебеременность, - так вы же… меня довели. Выкидыш был.
Криво усмехнувшись, Иван ушел в детскую.
На следующий день он пришел пьяным и устроил дебош. Можно было вызвать милицию, но Милентина побоялась: кто его знает, как все может повернуться. Пьянки и дебоши затянулись на годы. Семейная жизнь стала каторгой. Утешение находила во встречах с соседом Венькой из второго подъезда. Он жил одиноко. Говорят, что когда-то был женат, только куда подевалась его супружница, никто толком не знал.
Этот мужичонка как-то однажды заступился за Милентину перед дворовой «прокуратурой», за что был приглашен в гости. Позже Милентина, не таясь, стала бегать к Веньке. Ей хотелось, чтобы Иван приревновал. Но тот только перестал пить и скандалить.
- Ваня, ну чем я тебе не угодила? - решила поговорить с ним Тина.- Я же тебе хорошей женой буду. Вон Венька за мной увивается.
Иван тихо лежал на Семушкиной кровати.
Она присела на край, взяла его за руку. Не отнял. Обрадованно прильнула к мужу.
- Я же люблю тебя, с первой минуточки полюбила…
Толчок был таким неожиданным, что Милентина не удержалась, слетела на пол. Над ней на-висло искаженное гневом и болью лицо мужа.
- Не доводи до греха, - заскрипел он зубами, - ведь убью когда-нибудь. Лучше выходи замуж за Веньку, чего тебе от меня надо?
- Ничего мне от тебя не надо, - зарыдала  Тина, сидя на полу, - просто я хотела быть с тобой, быть счастливой.
- Откуда ты взялась на мою шею?
- Сам привез.
- Идиот. Добро надо делать с оглядкой.
- Дело прошлое, Вань, надо же и дальше жить.
- Я на развод подал. Детей у нас нет с тобой, разведут быстро.
У Милентины захватило дыхание. Что ей останется? Комната в коммуналке? Или впрямь придется уходить к Веньке, этому коротконогому, плюгавому кретину. У того, конечно, не рос-кошь, но двухкомнатная, отдельная квартира. А в квартире что? Старая рухлядь времен пятиде-сятых: кровать с железными спинками, шкаф из фанеры да табуретки самодельные. Им всем уж лет по сорок, как только не развалились?
- Ну, уж нет, - сказала она твердо, - развода я тебе не дам. А вот в ЛТП сдам, как алкоголика. А бабки подтвердят, что ты каждый день пьяный ходишь да скандалишь.
Милентина быстро встала с пола и вышла, громко хлопнув дверью. Вроде бы Иван успокоил-ся и разводом больше не грозил, так к тому времени Николай окончил институт и собрался же-ниться. Как-то зашел предупредить, что намерен подать на размен квартиры. Это было уже больше, чем серьезно.
- Зачем разменивать, - смиренно проговорила она, - мы с отцом можем домик купить где-нибудь. Вы ремонтируйте, да живите. А там, может быть, Маша или Сережа приедут. Это же и их квартира.
Закрутилось колесо - не остановишь. Помогая сыну, оживился Иван. Весь ушел в ремонт. Скоблил, шпаклевал, стоял в очередях за обоями…
Укараулила-таки Милентина пасынка. Остались они одни. Сколько раз грезила женщина, как проведет она пальцами по шелковистым волосам, по молодой упругой коже…
Николай, скинув рубашку, обрезал края у обойных полос. Работа кропотливая, потому парень и увлекся. Не слышал он, как подошла сзади мачеха, как смотрела на него, как высоко вздыма-лась грудь ее от похоти и страсти.
- Коленька, мальчик сладенький, - обвила она его шею руками, - зачем тебе дуреха неумелая? Я тебя такому научу…
- Вы с ума сошли? – стряхнул парень с себя женщину. - На себя в зеркало гляньте.
- Не капризничай, иди к мамочке, она тебя любить будет.
- Какая ты мне мамочка?
Николай оттолкнул от себя разгоряченную женщину.
- Брезгуешь? – взвилась Милентина и кинулась на пасынка.
…Вбежавший в квартиру Иван увидел, как по полу катаются два тела, и было не понятно, кто из них, от кого отбивается.
- Ваня, - заголосила Милентина, - твой сын хотел меня изнасиловать и убить. Осторожней, а то он и на тебя кинется.
Среди помятых полос бумаги, на коленях стоял Николай, в его руках были зажаты ножницы.

В висках начала пульсировать боль. Милентина зажала голову руками. Воспоминания ломи-лись сквозь забытые года. «Мерзавцы, хотели наплевать на меня. Выкусили? А семь лет «строго-го» - не хотите ли? Ванька, слюнтяй, сам показания давал. Ничего, через год этот щенок выйдет на свободу, будет шелковым. Уж я сумею его приласкать».
Боль ширилась. Надо было ее чем-нибудь заглушить: «Покурить, что ли?» Пара выкуренных сигарет иногда избавляла Тину от головной боли.
На цыпочках женщина прошмыгнула в приемную, бросила исправленные накладные на кучу бумаг, сняла с вешалки халат, заткнула им щель под дверью. «Объедем соплюх на драной козе», - захохотала хозяйка про себя.  
Из пачки, оставленной на столе секретаршей, достала сигарету. «Дешевка», - брезгливо по-думала она о секретарше, крутнула колесико зажигалки. Но огонек не высверкивал. Внутри раз-горался гнев. «Выгоню дуру, даже зажигалки доброй не имеет».
На тумбочке увидела спички. Чиркнула раз, другой. У спички, вспыхнув, отлетела головка, приземлилась в мусорницу. «Надо же, как точно, ну просто снайпер, даже здесь у меня все полу-чается», - нахваливала себя Милентина, наблюдая, как бежит пламя по другой спичке.
Прикурила, прошла в кабинет, плотно прикрыла дверь, щель внизу так же заткнула. Затяну-лась дымом. Забытый вкус дешевых сигарет напомнил юность.

Они с Сонечкой учились курить. Подружка только один раз затянулась, закашлялась и боль-ше ни разу не согласилась на эксперимент. Зато Тина начала курить сразу. Больше недели у нее кружилась голова, ее подташнивало, но она не сдавалась. Ей так хотелось походить на отчаянных девчонок, которые гуляли с матросами, ходили с ними в рестораны. Больше всего Тине нрави-лось то, что у девчонок всегда было много денег.
Очередной стакан коньяка расслабил душу, боль стала уходить, и Милентина задремала.
Тишина и монотонное гудение кондиционеров убаюкивали. Сон стал глубоким, а потому хо-зяйка не услышала, как в приемной стало что-то потрескивать.

…Милентина видела сон. Иван Русанов, ее муж, обнимает и целует другую женщину. Не важно, что Иван уже давно умер, но как он смеет! Она подскочила к целующимся, резко дернула соперницу и в ужасе отпрянула: Ирина Русанова, живая и невредимая, шла на нее. «Ты думала, что нас разлучила, - говорила покойница, - мы теперь будем вечно вместе. А вот тебя-то здесь многие ждут, не дождутся».
В воздухе возникла и открылась дверь, и из нее вышла мать с укоризной в глазах. В том же стареньком платьнишке, в котором Тина ее схоронила. За ней шла подружка Сонечка, дальше толпились люди… Много людей. Они расступились и пропустили сухонького благообразного старика в удивительно белом костюме. В его руке ослепительно блестел поднос.

Тина хорошо его помнила.
В тот день она, тогда еще десятиклассница, поспорила с одноклассницами, что бесплатно по-обедает в ресторане гостиницы «Магнолия».
Все шло просто отлично. После сытного обеда она заказала еще бокал дорогого вина. Но как только официант отошел за заказом, проказница оставила на столике пустую сумочку и сделала вид, что идет в дамскую комнату. Оглянулась... в коридоре никого. Тина проскользнула по кори-дору так тихо, что сама не услышала своих шагов. Вот и выходная дверь, до нее рукой подать, но тут на пути к выигрышу встал тот самый старый официант.
Сухонький благообразный старик в удивительно белом костюме с подносом в руках. На под-носе аккуратно исписанная бумажка-счет.
- Извольте оплатить счетик-с, – сказал официант и манерно поклонился.
За стеклянной дверью ресторана, сплющив носы, торчали одноклассники. Их глаза горели от любопытства, они ехидно перехохатывались, толкались и показывали пальцами на нее, на Тину. Заплатить - значило проиграть.
- Бог заплатит, - прошептала Тина, наклонившись близко к уху старика, и неожиданно с си-лой толкнула его.
Официант потерял равновесие и неловко упал, стукнувшись головой о косяк. Поднос вылетел из рук, громыхнул уже где-то сзади бегущей к выходу девчонки. Успела она лишь заметить, что листочек со счетом порхнул, кувыркнулся в воздухе и приземлился в невесть откуда взявшийся красный ручеек.
Милентина выпрыгнула на улицу и бросилась бежать.
Выигранное мороженое было необыкновенно вкусным.
…Праздник души и победы испортила Светка с первой парты. Она догнала одноклассниц уже на берегу моря. Мороженое есть не стала. Как-то отрешенно почертила ногой по песку и печаль-но сказала, что за официантом приезжала «Скорая помощь», но не взяла его, потому что старик умер.
- Старый дурак, - захохотала Тина, - так ему и надо. Нечего за девушками гоняться.
Кривляясь, она передразнила старика: «Извольте оплатить счетик-с».
Сонечка Ивлева от ее слов как-то вздрогнула, выронила пломбир и быстро ушла.

…Вот и сейчас, отделившись от толпы, официант манерно поклонился, протянул Тине осле-пительно сияющий поднос, на нем лежала бумажка с какими-то словами.
Милентина силилась их прочитать, но не могла. Буквы сливались воедино. Надо надеть оч-ки... На бумажке написано что-то важное... Если это что-то прочесть, то все образуется… Очки затерялись в сумочке...
Официант вновь манерно поклонился и произнес: «Извольте оплатить счетик-с».
Хотелось броситься бежать… Некуда… Вокруг стояли люди. Их масса надвигалась... Пыта-лась закрыться руками… Перехватило дыхание… Сверху раздался громовой голос:
- Назови имя и путь свой…
Хотела сказать, как ее зовут, но не могла вспомнить имя, будто его и не было никогда. Врата стали медленно закрываться, забирая тени прошлого. Стало страшно остаться одной, и Милен-тина побежала к вратам.

… Хозяйка заведения проснулась. Голову разламывало от грохота.
- Приснится же такое, - подумала она.
Облегчения не наступило. Было трудно дышать. Нестерпимо болела голова.
Милентина открыла глаза: кабинет был заполнен дымом. Одна из стен выпучивалась.
- Что они там делают, - с возмущением подумала она, - молоко что-ли упустили? Ну, я им сейчас…
С трудом поднялась с кресла, добралась до двери, но открыть не смогла. Жаром спаяло пла-стиковые и металлические детали.
Из последних сил женщина кинулась к зарешеченному окну. Навстречу со звоном посыпа-лись стекла, и хлынуло пламя, загрохотали громы небесные.
Уже теряя сознание, Милентина увидела, как огонь превращается в четырех ребят, детей Ивана и Ирины, ее, Тининых пасынков.
- Как вы здесь очутились? Я же вас всех пристроила. Коля, - позвала Милентина самого старшего, – тебе еще год сидеть… Маша… Сережа… Семушка…
В мозгу поплыл вокзал южного города… Куст розы с острыми шипами… Официант с сияю-щим подносом… Бумажка… Тина наконец-то прочитала на ней горящую огнем надпись: «Плати по счетам».

Милентинино заведение пылало. Одна неучтенная спичечная головка точным попаданием в мусорную корзину вершила суд. Струя воздуха из кондиционера раздула пламя из потухшей ис-кры. Мятая бумага с удовольствием подхватила рождающуюся гиену огненную, вскинулась фи-тилем и опалила ту самую накладную с подделанной строкой.
Пламя быстро прогрызло внешнюю тонкую дверь и вырвалось внутрь помещения. Девчонки заполошно забегали по залу, кухне, пытаясь, что-нибудь спасти.
В это время к заведению подъехала машина.
Несмотря на жаркую и сухую погоду, остановившийся «жигуленок» пятой модели был уля-пан грязью, будто только что вернулся с ралли «Париж-Дакар». Немытые окна затянуты под об-рез. Ни щелочки.
Бородатые мужики, открыв двери, удивленно таращились на современное кафе с вырываю-щимися клубами черного дыма. Из машины выпрыгнул светловолосый паренек. Он кинулся внутрь здания.
Увидел мечущуюся официантку, сгреб ее поперек и потащил к выходу.
- Кто еще в кафе есть? – спросил он.
- Повара, - испуганно проговорила девушка.
Паренек вытолкнул ее на улицу и, прикрываясь от огня полами спортивной куртки, заскочил на кухню, через мгновение вытолкнул оттуда двух девчонок, уже очумевших от дыма.
- Кто-нибудь еще есть? – прохрипел парень, одежда на нем дымилась.
Милентинины работницы отрицательно потрясли головами.
В это время тоненький, синий ручеек пламени, выскочил на улицу, обрадованно вдохнул свежего воздуха, наполненного кислородом лесов, и стал разрастаться. Он был уже силен и готов спалить вселенную под гордым названием «Руса».
Вслед за «первопроходцем» рвануло на улицу все пожирающее пламя. Пластик горел, напол-няя воздух ядом евроремонта.
Барменша дрожащими руками набирала номер хозяйки, но металлический голос в трубке от-вечал, что аппарат абонента отключен.
Огонь быстро охватил кафе, от высокой температуры с грохотом начало корежить металли-ческие конструкции.
Девчонкам показалось, что в окне промелькнуло чье-то лицо. Кинулись они к полыхающей постройке, но вывалившиеся клубы огня, отбросили их назад.
Светловолосый с явным неудовольствием наблюдал за тем, как огонь пожирает творение рук человеческих. Повернулся к девушкам и сказал:
- Передайте хозяйке: Семушка сожалеет, что не покланялся сам. Очень сожалеет. Видно, у «Русы» помимо Семушки полно долгов. Кланяйтесь от меня.
Нехотя повернулся, сел в машину, на прощанье еще раз окинув взглядом буйство огня.

Гольцовая зона
Во всю ширь взора постелилось ослепительно синее небо. Оно топило в своей необъятности мелкие детали мира и делало его чистым. Ничто не нарушало целостности и величия лазурного купола.
Показалось, что небосклон плещется рядом, буквально на расстоянии вздрогнувшей ресницы, и, если преодолеть тяжесть в руках, то можно зачерпнуть в горсть холодного простора, поднести его к лицу, чтобы смыть скверну бытия, обволакивающую тело тонкой прилипчивой пленкой.
Семен почувствовал, как из него сквозь спину вытекает жизнь, просачивается в острые ка-мешки горной осыпи и убегает вниз мелкой щебенкой. Он пошевелился, глубоко вздохнул, спуг-нув приблизившееся небо. Преодолевая боль и усталость, перевернулся на бок.
Прямо перед лицом увидел серый, невзрачный камень, покрытый мириадом трещин. Это был даже не камень, а горсть дресвы, чудом державшаяся вместе и готовая в любую секунду рассы-паться по крутому склону. Сколько их таких обломков теснились под распростертым человеком. Достаточно дунуть, плюнуть, и от камня не останется даже воспоминания.
- Никто тебя, паря, в этой жизни не любит, - то ли пробормотал Семен, то ли подумал, - никто не знает, где ты сейчас валяешься. Зачем ты есть?
Он снова пошевелился. Ободранной в кровь рукой толкнул камень. На диво тот не рассыпал-ся, только пара кусочков, отвалившись от бока, встали торчком, выставив вверх тонкие жала.
Потрогал осколок, верхушка была острой, как игла.
- Сопротивляешься? - улыбнулся парень спекшимися губами. – А я вот, похоже, пришел к своей осыпи. Нет больше у меня колючек, и сил тоже нет. Ты еще сколько-нибудь протерпишь ветер и мороз, а потом тоже рассыплешься, и будем мы с тобой лежать рядышком такие разные и такие никому не нужные.
Семен закрыл глаза. Он помнил, как отец рассказывал, что перед кончиной человеку стано-вится тепло и уютно, словно у мамки на руках. Еще немного надо потерпеть, и придет безразли-чие, покой…
Тело уже не бьет лихорадка. Ноги почти не чувствуются. Живыми остаются только глаза да сердце. Глаза ощущают, как сердце толкает кровь, пытаясь согреть коченеющее тело.

Двухдневные поиски пути в гольцах высосали из него силу и молодость, осталось только от-чаяние. Ночной холод завершил начатое собратьями по «стае», которые теперь, словно волки, стерегли его внизу. В гольцовую зону они не стали подниматься. «Сам сдохнет в гольцах», - бро-сил Кривой.
Вначале Семен шел легко и даже весело. Склон горы не был крутым, кое-где встречались чахлые кустики травы. Лакированные туфли проскальзывали на влажных от ночи траве и кам-нях, но это не тревожило. В свои восемнадцать лет он и не в таких переделках побывал.
Давно уже скрылись из глаз братки, а Семен все шел вверх. Полы вишневого пиджака наду-вались от легкого ветра. Утреннее солнце хорошо пригревало, а потому очень хотелось сбросить этот пиджак к едреней Фене и идти налегке. Благоразумие взяло верх над желаниями: ребята рассказывали, что в горах очень холодно, а на перевалах вообще лежит снег. Выбрасывать пид-жак поостерегся. Где-то здесь есть перевал, а за ним другой мир, другая жизнь.
Начался спуск в небольшую долину. Семен не рассчитывал на то, что путь удлинится и при-дется преодолеть большее расстояние, чем предполагал.
Внизу паслась отара овец. На небольшом расстоянии от животных, опершись о высокую пал-ку, стоял в задумчивости чабан. Первыми засуетились, почуяв чужака, собаки. Они заворчали, оглядываясь на хозяина. Но тот стоял безучастно.
- Простите, - окликнул его Семен, - как мне на ту сторону хребта пройти?
Чабан скользнул взглядом по нему, задержался на туфлях, только затем посмотрел в глаза. От этого у парня пробежали мурашки по коже: да, экипирован он далеко не для прогулок по горам. Честно сказать, в такой местности он вообще впервые. То, что у него на родине называлось го-рами, было просто мелкими холмами.
Здесь же стояли былинные исполины, окаменевшие и впавшие в бессмертие. Они не смогли носить свое могучее тело по Земле, а потому прикорнули кто где мог. Так и сидят они до сей по-ры в забытьи и дремоте. Шлемы на головах давно покрылись снеговыми шапками, а окаменев-шие латы отшелушивались мелкими камешками, валунами, покрылись травой и деревьями. Вот и люди уже пасут своих овец, топчут их тела в угоду делам. Кто вспомнит про богатырей, оборо-нявших землю от завоевателей?
Стряхнув с себя нахлынувшие мысли, Семен «вернулся» на грешную землю.
- Разве нет дороги на ту сторону? – снова спросил Семен.
- Дороги нет, есть перевал.
Чабан ткнул палкой в поднебесную высь.
- Смотри на вершину с большой головой, у нее есть перевал. Не ошибись. У той тоже есть перевал, но он плохой. Мало кто его прошел.
Чабан снял с головы вязаную шапку, протянул парню:
- Возьми, в гольцах холодно.
Семену показалось, что гора с «большой головой» совсем рядом, самое большое час ходу. Увидел и ложбину перевала.
- Спасибо, отец, - бросил он и заспешил по склону.
То, что горные дороги даже не деревенские с их колдобинами и ухабами – это Семен уже по-нял. Понял и то, что его старенькие кроссовки были бы сейчас куда как кстати. «Выпендриться захотелось», - думал про себя парень, скользя и падая в очередной раз.
Было давно уже за полдень, а вершина была все так же близка и так же недостижима. Склон пересекла тропинка, а может и не тропинка, но вроде бы по ней кто-то ходил и утоптал камни. «Все тропы ведут к цели», - подумал он и свернул. Шел, не поднимая головы, чтобы не упасть, не потерять из виду тропу.
Потянуло холодом, это солнце стало клониться к закату.
Вдруг тропинка уперлась в отвесную скалу. Семен оглянулся: кругом стояли каменные сте-ны… Там, где должна быть вершина с «большой головой», нависал крутой склон.
Быстро повернул обратно, чтобы хотя бы до сумерек успеть выскочить из каменного мешка. Тропинки он больше не нашел…
Серо-коричневый камень обнимал пространство со всех сторон. Длинные «пальцы» вечерних теней прочерчивали пространство гольца. Они словно указывали путь. Семен кинулся за ними, но едва успел затормозить... под обрывом расстилалось темнеющее небо. Белое облако лениво плыло где-то внизу, застя землю. В бессилии Семен сел на камни. Куда идти? Где этот перевал?
Гольцовая зона насмехалась над человеком, хищно оскалившись торчащими камнями. «Вы-ходы горных пород», вспомнилось из школьного курса.
- Где же здесь выход?
Холод пробирал до костей, недавно горячие камни стали неприветливыми, ледяными.
- Надо идти, иначе конец, - сказал сам себе Семен.

За два дня холода и жажды передумал обо всем: то ругал себя за глупость, жажду урвать «ку-сочек на халяву», то жалел свою неприкаянную жизнь - но никогда его мысль не касалась за-претной темы. Еще ребенком дал Семен себе слово, что забудет о тех, кто его бросил, оставил на произвол судьбы. И слово держал, как отрезал. Правда во сне иногда к нему приходила мама, гладила по голове и уходила… Семен не помнил черт ее лица, только тепло рук и тихий голос.
Вот и сейчас, когда ему уже было все равно, вдруг привиделась мама. И не размытый сном образ, а ясно высветилось лицо, будто на фотографии.
Собрал все жизненные крохи и держал родной образ, боялся его отпустить. Это было послед-нее, что связывало его с жестоким миром.
Показалось, что рядом кто-то легко дышит. Открыл глаза… Рядом с ним на каменистой гру-бой осыпи сидела мама. На ней легкий, струящийся халат. В кармане халата мама всегда прибе-регала для него, для Семушки, что-нибудь вкусненькое. Вот и сейчас она вынула пирог с виш-ней. Откусила кусочек, улыбнулась сыну и положила остатки на трещиноватый камень.
Стало обидно: мама же знает, что сын очень хочет есть… надул обиженно губы, хотел запла-кать, но вспомнил, что он уже давно взрослый.
Мама погладила Семена по голове, стало тепло, тепло. Отступил холод, перестали болеть пальцы.
- Что же ты, Семушка, лежишь? – укоризненно спросила мама.
- Я больше никому не нужен, меня все бросили, - прошептал сын, снова хотелось заплакать.
- Твои братья и сестра ждут твоей помощи. Ты им нужен. Ты - капитан и должен защищать свою семью, - мама наклонилась и поцеловала. - Разве Семушка забыл обещание?
От прикосновения маминых губ у Семена стало согреваться тело. Душа, вернувшись на свое законное место, расковыряла боль в конечностях и возвестила: тело не умерло.
Заскрипев зубами, Семен подогнул колени, прижал руки к животу и, опершись на плечо, по-пробовал приподнять непослушное тело над землей, взгорбившейся от человеческих страданий. Камешки зашелестели под ним, словно приглашая покатиться с ними туда, где тепло и тихо.
Удержал тело, воткнув локти в склон, нащупал ногой опору. Потом, припав лбом к выветре-лому другу-камню, вывернулся на колени, распрямился. Далеко вверх уходил серый склон. Ни кустика, ни травинки. Голым-голешенько. Только сквозной ветер тоненько воет да скачет по скалам.
Снял с себя вязаную шапку и шелковый шарф, обернул ими ладони, усилием воли оторвал одно колено от земли, поставил на негнущуюся стопу…
Подняться не смог. Уже был готов снова рухнуть на неприветливый склон, но увидел, как впереди легко идет мама.
Она почти порхает. Вот обернулась и призывно помахала ему.
- Поднимайся, я тебе покажу дорогу, - донес ветер слова.
Рывком выдернул себя из объятий притяжения, переставил ногу. Шаг, еще шаг…Под ногой «поплыл» склон. Еще секунда, и не удержаться в вертикальном состоянии. Носок туфля неожи-данно зацепился за тот самый камень. Покрытый трещинами «друг» удержал, не подвел, не пре-дал. Впереди маячила тонкая женская фигура. Она шла тихо, иногда останавливаясь, чтобы по-дождать, когда приблизится сын.
А он падал и снова поднимался, шел и полз из последних сил. Холодный воздух забивал лег-кие. Видел только светлое пятно, указующее ему путь в каменистой горной пустыне.
Дыхание давно превратилось в храп загнанной лошади.
Ощутил, что крутой склон стал плоским, словно на городском бульваре. Ноги не скользят. Огляделся… На небольшом пятаке высились пирамиды, столбы и столбики сложенные из кам-ней. Ветер со свистом проскальзывал меж ними. Некоторые из них развалились то ли от ветра, то ли от времени.
Семен потрогал рукой невысокий столб: камни легко перемещались и не были спаяны меж собой. Похоже, их сложили люди. Зачем?
Привалившись к боку рукотворной пирамиды, отдыхал. Сесть не мог, знал – не встанет.
Неожиданно повалил густой снег. Он был такой белый и такой сияющий, что резанул по гла-зам, выбил слезы.
- Сынок, - окликнула его мама, - надо торопиться.
Она положила ладонь ему на грудь, словно отдавая свое тепло. Взяла за руку и потянула за собой.
Оторвался от приютившей «стенки», огонек светился рядом. Хлопья снега летели стеной, но огонек не гас… Шаги Семена становились все более короткими. Наступил предел человеческих возможностей. Сердце больше не в силах было работать…

Из снега вынырнула черная клякса, утробно захохотала: «Что, семя навозное, вот я тебя и раздавила».
Кувыркнулась на ветру, схватила тоненький огонек грязными ручищами и давай его мять, как тесто. Широко разинула зловонную пасть, чтобы кинуть в нее то, что для Семена было дороже всего: память.
Вскинулся в последнем порыве, грудью ударил по кляксе. Мерзко щерясь, зло попыталось столкнуть его в пропасть, но оступилось, выпустило огонек… Раздался шорох. Рядом с ногами Семена стал уходить снежный наст, будто кто черту провел.
Снег перестал идти так же неожиданно, как и начался. Белое облако, вывалившись на горы, беззаботно поплыло восвояси.
Открылось горячее солнце. Снеговая ослепительность умиротворила душу. Белый, легкий покров невесомо лежал на макушках валунов, будто те надели шапки набекрень. Подбоченились: вот мы какие молодцы.
«Ишь ты, дон-кихоты, рыцари без страха и упрека», - больно усмехнулся потрескавшимися губами парень.
Склон круто пошел вниз, значит, перевал остался позади. Семен обернулся: воздушные обла-ка прикрыли вершину, и было непонятно, где он этот перевал. Вправо, влево и вниз расстилалась такая же гольцовая зона: холодная, каменистая, лишенная какой бы то ни было растительности. С вершины вниз стекал язык ледника. Виднелись расколы и разломы на его большом теле.
Силы были на исходе, и Семен, оступившись, упал. Осыпь покатила обездвиженное существо вниз. Царство холода, пустоты жестоко встретило пришельца.
Земля, прожив нелегкую жизнь, побывав в никому неведомых катаклизмах, покрылась мно-жеством шрамов. Искореженные чувства маленькой планеты вскинули пласты горя ввысь, выло-мились, загородились горными грядами. Поседевшие вершины подняли головы к небесам и мо-лились денно и нощно, вымаливая прощение за грехи, которых они не совершали. Гольцовые зо-ны охраняли их покой, давая возможность оставаться непокоренными и непокорными.

Солнце постепенно согревало Семена. Он слышал, как рядом капала вода. «Дзень… Дзень…» - пели капли.
«Предсмертные галюцинации», - проскочила в голове мысль. Хотелось вспомнить что-то хо-рошее, чтобы с этим уйти. Но вода не давала сосредоточиться. Открыть бы глаза, но видеть мрак гор, даже освещенный солнцем, не хотелось. В душе светил огонек.
«Дзень… Дзень…»
Захотелось пить. И так, чтобы вода – хрустальной чистоты, чтоб сквозь нее все камешки на дне видеть, чтобы заломило зубы…
С трудом разлепил воспаленные веки. Он лежал около края ледника. С подточенного солнеч-ными лучами белого «зуба» капала вода: «Дзень… Дзень…» Белый исполин вблизи оказался плаксивым. Он исходил хрустально-чистыми слезами. Слезы падали на камешки, но не исчезали в щебенке, а собирались в тоненький ручеек, прерывающийся то там, то сям. Вот струйка обо-гнула голубой, как небо, трепетный цветочек. Крохотный стебелек счастливо тянул вверх лепе-стки.
Протянув к воде грязную, с оборванной кожей руку, Семен ощутил жжение. Терпкие капли падали на истерзанную плоть, смывали с нее грязь и боль душевную.
Набрал в горсть воды, жадно хлебнул, закашлялся от ледяного спазма. Стоя на коленях перед рождающимся потоком, Семен впервые за много лет зарыдал. Он был счастлив, что остался жив, что у него снова есть шанс, при этом сердце разрывалось от осознания потери семьи.
Сочувствуя человеку, горы эхом катили его рыдания по скалам.

Голец остался далеко позади. Тропинка становилась все утоптанней и шире. Наконец показа-лось первое жилье – юрта пастухов. Семен насторожился: кто его знает, что за люди здесь жи-вут? Присел у бурного ручья в зарослях кустарников, притаился. Хорошо, что ветер дул в его сторону, иначе бы человека быстро обнаружили собаки.
Откинулся полог входа, из юрты выскочил озорной черноволосый мальчуган лет пяти, окрик матери его приостановил.
- Салям алейкум, - раздалось над головой Семена.
Он вздрогнул, не поднимаясь, медленно повернул голову…
Над ним стоял старый киргиз.
- Зачем прячешься? – спросил старик. - Проходи в юрту, гостем будешь.
- Беглый я, дедушка, нельзя мне в дом.
- Нехорошо говоришь. Здесь никто не живет, только мы, когда отару сюда перегоняем. Тебя не обидим. Тебе кушать надо, а то заболеешь.
Думать Семен уже не мог, сделал попытку подняться и потерял сознание.

Поток воды был нескончаем, и Семен плыл, как рыба. Ему было легко и весело. Прозрачные струи ласково гладили по телу, перекатывали по спине. Нырнул на глубину и поразился, что мо-жет легко дышать, будто на суше. Дно оказалось гладким: песчинки лежали одна к другой так плотно, что сияли, как паркет. Сияли, потому что солнце насквозь прошивало поток.
Справа показалась стайка рыб, они напугались Семена и бросились врассыпную. Самый кро-хотный малек уставился на человека и смотрел, не моргнув. Затем, махнув плавником, позвал за собой. «Странный малек», - подумал Семен, но все-таки поплыл вслед за ним.
Поток становился все более бурным. Песчинки уже не могли лежать на дне, они кувыркались, спотыкались и неслись вслед за Семеном.
За поворотом струи воды скрутились жгутом, с силой ударили по берегу, расколов гору на две части. С одной стороны крутой берег занесен стволами деревьев, изрыт дождями. Кое-где виднелись растения. На противоположной стороне взору открывался мир чистоты и свежести. На обоих берегах стояла мама.
Купальщик вышел на чистый берег. Куда бы он ни глянул, везде зеленеющее море травы, цветочные луга. Со склонов горы текли светлые ручьи. Пошел к матери, но чем быстрее шел, тем быстрее она удалялась. Тревожно стало на душе. Он набрал в ладони воду из светлого ручья, поднес ко рту и… на него пахнуло затхлостью. Вода в ладонях стала черной болотной жижей. Пошел на лужок, чтобы отдохнуть после долгой дороги, но как только прилег, так трясина нача-ла засасывать.
Бросился к матери, догнал ее: «Мама!» Она обернулась… Перед Семеном по берегу растек-лась черная, безобразная клякса. Вот она ухватила его сердце, потянула за собой в душное, во-нючее болото. Оттолкнул кляксу и кинулся бежать к потоку. Стал вскарабкиваться на другой бе-рег, сорвался, но успел ухватиться за веточку. Оказалось, это не веточка, а мамина рука. Берег стал пологим, и там, где проходили они с мамой, вырастали цветы. Мама подвела к бурелому, повела рукой. Семен понял, что надо строить дом. Он работал остервенело, складывал деревья одно на другое, как стеновые панели башенный кран. Бревна на удивление хорошо и прочно складывались, из них получились крепкие стены, крыша и даже красивый балкон, где прямо на перилах росли любимые мамины фиалки.
Очень захотелось пить. Мама подошла к скале и растворилась в ней. Из трещин стал проби-ваться тоненький ручеек. Хотел расширить русло, да понял, что пересохнет ручеек. Подставил руки, вода такая ледяная, что заломило ладони, оттуда боль перешла на локти, плечи…

Неожиданно в сознание вплыло девичье лицо: черные, как смоль, волосы заплетены в тугую косу, которая, спадая, лежит на его груди, но не давит, а греет. Из глухого пространства пришел мужской голос: «Надира, ты его не водой пои, а отваром».
И снова провал.

…Он маленький ребенок, черное болото вытянуло к нему свои корявые руки: «Ты, семя на-возное, почему меня мамой не называешь? Я твоя мама». На коже остаются шрамы от когтей.
Испуганно кусает злобные пальцы, из них выныривает голая, бесстыдная баба, у которой в руках маленький кораблик с сияющими парусами. Баба хохочет, отрывает у кораблика мачты и паруса и забрасывает их в болото, а сама превращается в дорожный каток.
Каток догоняет бегущего Семушку, хочет раздавить. Вот уже за ногу задел. Еще секунда и затопчет железный молох ребенка. Вдруг кто-то выхватывает Семушку и уносит в убежище. Ему очень хочется увидеть маму, папу, Колю, Сережу и, конечно же, Машеньку, но в убежище нет окон, дверь не раскрывается. Через щели видно, как каток сшибает с ног всю его семью. Семуш-ка вырывается наружу, встает на пути зла, и огненная гиена проглатывает болото, голую бабу и затягивает его семью. Мальчик успевает схватить за руки сестру и братьев, но вытянуть их на свет божий не хватает силенок...

Сознание билось где-то между реальностью и видениями: молодой, здоровый организм со-противлялся отчаявшемуся разуму. Еще неживший паренек метался между тусклыми воспоми-наниями детства и отчаянием сиротства.
- Семушка, - позвал его светлый голос, - Семушка…
Над ним наклонилась мама и поцеловала в лоб, она так делала каждый вечер, когда уклады-вала его спать. Это было так давно.
- Спи, мой мальчик, я тебя очень люблю. Отдыхай, набирайся сил, а мы с папой будем рядом.
Она взяла за руку, погладила ласково и обернулась. За ее спиной, виновато улыбаясь, стоял отец.
- Прости меня, сынок. Нет мне покоя ни на небе, ни на земле. Останься жить – отпусти меня.
Семушка хотел рассердиться, но все было, как в детстве… Тело наливалось приятной тяже-стью, дыхание выровнялось, до сознания долетел чужой голос: «Доктор, он умер?»

- Нет, Надира, этому парню еще жить да жить. Он просто уснул. А ты иди, погуляй, дай ему выспаться.

…В небольшое окно заглядывали робкие лучи света. Было непонятно: встает светило или от-правляется на ночлег? По чистому до бесконечности стеклу деловито скользили ровные, словно женские ладони, листья.
«Яблоня», - подумалось Семену. Боясь оторвать от жизни взгляд, следил за неспешным ко-лыханием зеленых крыльев дерева.
Ветка двигалась медленно, размеренно, и с каждым ее колыханием за окном становилось все светлее, будто она впускала свет маленькими дозами, чтобы не ослепить «новорожденного».
На одном из листьев засверкала капля росы, она медленно спускалась вниз к зубчатому краю. По дороге прихватила еще одну небольшую каплю, приблизилась к обрыву и… зависла. Вытяну-лась, будто заглядывая в окно, и вдруг озорно улыбнулась Семену. Сонно потянулась, затем от-толкнулась от приютившего листа и спрыгнула вниз.
«Дзень…», - услышал Семен, а, возможно, ему только пригрезилось все. Если сейчас закрыть глаза…
- Доброе утро!
Рядом с кроватью стояла чернокосая девушка. Смоляные брови стрелами разлетались над спелыми вишнями восточных глаз. Где-то он ее видел, но вспомнить не мог. Все в голове пере-мешалось.
- Меня зовут Надира.
Семен забыл все слова. Губы не слушались. Глаза хотели созерцать лишь движение листьев за окном. Искал взглядом росинку, потому что дико хотелось пить.
- П-пить, - прохрипел он и не узнал своего голоса.
Надира ловко приподняла, положила его голову к себе на колени…
- Н-нет, я сам.
Семен с трудом поднялся, сел на кровати. Голова закружилась, но он удержался. Дрожащей рукой принял пиалу с мутным напитком, вернул.
- Воды дай.
- Дедушка велел отваром поить, чтобы силы вернулись, - так твердо сказала девушка, что Се-мен подчинился.
Посидел, преодолевая немоготу, потом поднялся и, опираясь на хрупкое девичье плечо, вы-шел на свет божий.
За развесистыми яблонями сияли чистотой горы. Острые столбы земной тверди подпирали лазурный небосклон и ногами утопали в густом шлейфе раскидистых садов…
- Красиво, да? – прислушиваясь к его настроению, спросила Надира.
- Не знаю, - прохрипел Семен, внутренне содрогаясь от предчувствия вернувшихся воспоми-наний.
- Просто ты еще не нашел себя... Все равно, красиво.
- Как я попал к вам?
- Сам пришел, а сюда тебя привезли на лошади.
- Давно?
- Нет. С неделю назад.
- Хорошо говоришь по-русски.
- У меня мама и бабушка русские.
Семен слов уже не слышал, он убрал с плеча девушки руку, сделал самостоятельный шаг – это оказалось несложно. Было больно и приятно ступать по земле босыми ногами.
- Хороший мужчина, настоящий, - услышал голос за спиной, обернулся: по дорожке к дому шел старый киргиз.
Семен сделал еще несколько шагов, оперся о ветку яблони. Он понимал, что и деда, и внучку он уже где-то видел, но вспомнить не мог. В голове горел огонь, он перемежался с чернотой, и что-то сжимало когтистой лапой сердце.
- Тебе еще рано стоять на солнце, - сказал старик, - Надира, уведи гостя в дом.
- Не надо, - попросил Семен. - Здесь дышать легче.
- Наше солнце жгучее, не заметишь, как с ног свалит.
- Я под деревом сяду, здесь тень и воля.
Все это время Надира находилась рядом, как будто хлопотала по хозяйству.
Сад постепенно заполнился ослепительными лучами солнца. Вслед за ними пошли потоки зноя. И Семен их ощущал: и пушистую пустоту жары, и горячие потоки воздуха. Все было жи-вым и податливым. Можно было подставить губы под горячий поток, вдохнуть глубоко и ощу-тить горячую радость жизни, втекающую в легкие.
От непонятных чувств защипало глаза. Семен обеими руками потер лицо, будто умывался солнцем. Сквозь налетевшую слезу в мареве дня вспыхнули белые-пребелые сияющие счастьем паруса. Тряхнул головой, испугавшись наваждения, снова глянул… За листьями яблонь свети-лись снежные вершины гор.
Как часто во сне приплывал к нему этот корабль, на палубе которого стояли пять человек, все они смотрели ввысь, где среди белых парусов стоял счастливый маленький мальчик…
- Ты смелый мужчина, - подошел к нему старый киргиз, подавая Семену пиалу с чаем, - ты прошел черный перевал.
Мужчина с обветрелыми губами, с незажившими ранами рук и ног, с кровоточащим сердцем сидел на земле, привалившись спиной к стволу яблони. Словно шторм налетели воспоминания: и те, что гнал от себя, и те, которые воспринимались им, как бредовые видения воспаленного моз-га. Слезы подступали к горлу, но Семен не имел на них права, он - мужчина. Он – капитан.
Старик и внучка уважительно молчали, казалось, даже ветер притих.
- Я думал, что никогда не позволю себе вспомнить, каких я кровей и какого роду племени, - тихо заговорил Семен. – Спасибо судьбе, позволила понять, что в жизни дороже всего. Оказа-лось, все очень просто: родной город, улица, где ты пацаненком бегал, семья, мама с папой, солнце, горы, гольцы, вот эта яблоня. Разве можно вычеркнуть все это из жизни, нарисовать себе другую судьбу, выбрать другую дорогу. Пыжился я, наделал много глупостей, а чего ради? Где смысл? Хотел и стал «крутым», богатым, но так и не стал счастливым.
Увидел сегодня росинку на листе и понял: вот он смысл. Маленькая капля и жила то всего одну ночь, а как она радовалась новому дню, даже исчезая, кому-то подарила жизнь: может быть, напоила семя, и из него вырастет новое дерево, цветок. Семя… Семечко…
Я в семье был самым маленьким, и все назвали меня Семечкой, Семушкой, а я хотел быть ка-питаном дальнего плавания Семеном Русановым.

Семен говорил негромко, ни к кому не обращаясь. Было похоже, что повествование он ведет лично для себя. Может быть, ему хотелось вспомнить свою жизнь всю до капли, а может быть, просто излить боль души.
Мерный шелест листьев, слова, покрытые болезненной хрипотцой, нарушали тишину челове-ческого пространства. Курилась над садом история отдельно взятой человеческой жизни, слова смешивались с дымом очага и улетали в сторону гольцов, чтобы осесть там, очиститься.
- Я помню, что у нас дома было весело, отец всегда что-то мастерил. Помню мамины глаза и руки. Машеньку и Сережу почти не помню, они где-то учились, и отец говорил о том, что я тоже пойду учиться на капитана, как Сережа. В садик меня водил старший брат Коля. Он мне казался таким большим…
Но однажды отец привез Тину-Болотину. Она была большая, черная, и я ее боялся. Хотелось, чтобы ее больше не было. Я рисовал ее, а потом зачеркивал черным карандашом, но она не исче-зала.
Когда мамы не стало, отец женился на Болотине, а она порвала мамину фотографию и мой корабль с белыми парусами. Там на палубе стояли мама, отец, Коля, Сережа и Машенька. Это моя семья, и я не смог их защитить.
…Семен глубоко вздохнул, запрокинул голову. Небеса потеряли голубизну, стали седыми и грустными. Только две белых параллельных линии – след самолета – нелепо пересекали их пе-чаль.
- Хорошо помню холодное окно большого серого дома. За окном уходят отец и Болотина. Отец часто оглядывается на окно, Болотина его дергает за рукав и тащит за собой. А я стою за шторкой и плачу.
Много позже я понял, что меня отец сдал в интернат для психов. Там была воспитательница Вероника Андреевна, со светлыми, как у мамы, волосами. Она меня сильно жалела и часто заби-рала к себе домой. Я ее спрашивал, почему ко мне никто не приезжает, Вероника Андреевна пла-кала, гладила меня по голове.
Потом меня перевели в детский дом, и я потерял Веронику Андреевну. Я решил, что меня по-кинули все, кого я любил, и стал строить планы мести. Думал: как только вырасту – отомщу всем и очень жестоко. Книгу про жизнь графа Монте-Кристо зачитал до дыр. Даже во сне мог расска-зать ее наизусть. Очень жалел, что у меня нет таких богатств, как у Монте-Кристо. Много раз сбегал из детского дома, меня ловили, наказывали, но я в любую минуту мог дать деру.
Я грезил тем, как ищу свою семью, и месть моя была кровавой. Наверное, так бы и случилось. В шестнадцать лет нас вытолкнули из детского дома. Кому мы были нужны? Кругом перестрой-ка, все развалилось. Сунули нам в руки деньги, и иди куда хочешь.
А идти некуда. Нет дома, нет семьи. Учили нас тапочки шить в детдоме, но кому нужны эти тапочки? Поехал я домой, а там чужие люди в квартире. Соседи рассказали, что мой отец умер, Коля сидит в тюрьме, а про Машу и Сережу никто после смерти мамы не слышал. И про Болоти-ну много чего рассказали. Вышел я на улицу, сел на лавочку у подъезда, и такая пустота на меня накатила.
Но не зря же я в бега уходил из детдома, понюхал жизнь подвалов вдоволь, потому и не про-пал. Уехал в столицу нашей Родины, уж там затеряться есть где и заняться есть чем. Сколотил подходящую компанию никому ненужных. Нашелся добрый дяденька Бобс, пообещал нам горы золотые, за простые поездки. Едешь, куда скажут, везешь пакет. Ты пакет, тебе – деньги. Что в пакете, нам знать не надо было. Просто, тупо везешь. Правда, мы догадывались, что возим нар-коту. Я продержался дольше всех, сказалась бурная беговая молодость. И очень уж мне хотелось стать богатым, как Монте-Кристо.
Скопил денег, купил квартиру в маленьком городке. Это было мое логово. Бобс о ней не знал. Здесь я строил планы, как отомстить мачехе, которая разрушила мою жизнь. Узнал, что у нее на побережье свое кафе. Нашел подельников, чтобы пустить ее добро по ветру. Только Бог не дал возможности стать злодеем. Когда мы приехали, кафе уже полыхало. Смотрел я на пламя, и не было во мне радости. Понял где-то у себя внутри, что нельзя оставаться белым, идя по пепелищу.
Поездки по заданию становились все более опасными. Чисто случайно услышал разговор Бобса с одним мужиком. Оказалось, что за каждый пакет наркоты Бобс выкраивал бешеные баб-ки, а нам бросал копейки, словно псам подачки. Я решил, что мое время настало, и хотел прокру-тить партию, через знакомых...  Волчья стая Бобса меня обложила на той стороне гор. Уйти уда-лось чудом.
Сколько бы я еще метался по белу свету, но гольцы меня остановили. Вначале мне казалось, что горы враждебны и жаждут моей погибели. Но они слишком чисты для злодейства. Здесь в гольцах, я понял, что Монте-Кристо был несчастен в своей жестокости, он мстил себе. Разве он понял, на какие мучения пошла семья, что пережили люди, его любящие? Он, как и я, был ослеп-лен обидой.
Мы не вправе решать чужие судьбы, но можем защитить родных от зла.

…Семен говорил, и сам себе не верил: где он брал такие слова, откуда у него, вчерашнего братка, мысли старика. Еще неделю назад шел по головам, не замечая этого. Главным было – сумма баксов, а что для этого надо сделать – безразлично.
Надира сидела напротив и, не мигая, смотрела на него, в спелых вишнях ее глаз отражались снеговые вершины и южное чистое небо.
- Ты видел мачеху после пожара? – спросила она.
- Нет. Много позже я узнал, что она исчезла. Все бросила и испарилась. Правда были слухи, что она сгорела вместе с кафешкой. Но я там был, вытаскивал девчонок-работниц, никого в по-мещениях не оставалось. Наверное, испугалась, что будут мстить и дальше.
- Ты все-таки хочешь отомстить?
Семен, чтобы протолкнуть слова, застрявшие в горле, хлебнул остывший чай. Он и сам не знал, чего хочет, что будет делать. Чувствовал только, что стал каким-то другим.
- Сегодня я не знаю даже, кто я. Знаю только, что жить буду по-другому, как меня отец с ма-терью учили. Правда, я ничего совсем не помню, в памяти осталось только, как я рисовал кораб-лик с сияющими парусами и как в парке всей семьей гуляли.
- Оставайся у нас, - предложил старый киргиз, - горы тебя вылечат.
- Спасибо, отец, я твой должник, но мне мать с отцом наказали, найти свою семью.
Эпилог
По заснеженному сибирскому городу летела озорная метель. Она тонко пела меж домов, озорно подхватывала снежинки и бросала их в прохожих. На секунду замирала, будто говорила: «Все, больше не играю с вами…» Подождав, когда белые, холодные посланники облаков пере-станут крутиться в ее кудлатых космах и начнут тихо ложиться на землю, метель вырывалась из укрытия, надувала щеки и дула из всей силы. Из-за этого дуновения снежные потоки выгибались дугой, и тогда казалось, что вдоль по улице развеваются белые паруса. Они надуваются ветром все сильнее и бегут, бегут вдаль…
Молодая пара стояла у вагонного окна, ожидая полной остановки состава. Женщина, кутаясь в шубку, прижималась к спутнику.
- Холодно у вас тут, - сказала она.
- Это еще не холодно, а так - разминка зимы, – улыбался мужчина, заглядывая ей в глаза. – После Нового года будет действительно холодно. Если хочешь, мы вернемся к деду…
- Я привыкну…
В спелых вишнях восточных глаз женщины отражались вокзал сибирского города, толпа встречающих и белые снеговые паруса.
- Волнуешься? – спросила спутница.
- Еще как, даже руки трясутся.
Он встряхнулся так, будто замерз, потому что ехал навстречу неизвестности. Как его встретит семья? Что он им скажет? Возможно, он им просто не нужен…
Локомотив тихо остановил состав. Метель разгулялась не на шутку, так и норовит сорвать шапки, сбить с ног тех, кто был на перроне. Подхватив женщину под руку, молодой человек глу-боко вздохнул, словно перед прыжком в реку, и они двинулись к выходу.
Осторожно ступая по высоким ступенькам, пара спустилась на утоптанный снеговой перрон. Вокруг крутится толпа обнимающихся людей. Кто-то выгружает громадные баулы с товаром.
Тревожно оглядываясь, мужчина с силой сжимал руку спутницы.
- Может быть, ну его, да вернемся, - спросил он, - столько лет прошло. Да и не увидел я нико-го из… моих.
- Нехорошо думаешь про родных, деду это не понравилось бы…
- Семен, - это ты? - раздалось за спиной.
Из-за кучи чьих-то баулов вышел высокий, слегка сутулый мужчина. Он сдернул норковую шапку с головы, и ветер с удовольствием трепал русые волосы, забивая их белым снегом. Глаза мужчины смотрели просящее и тревожно.
- К-коля?.. Коля!..
Два родных человека стиснули друг друга в объятьях.
На них обрушилась целая толпа людей. Они бежали с обеих сторон состава, обнимали Семе-на и кричали… кричали…
- Сема… Семушка… Семенушка… Ты меня узнаешь?.. А меня?.. А мы вас уже час ждем, а поезд опаздывает, и вас все нет и нет… Встречающих много, вот мы и разбежались вдоль соста-ва, чтобы не упустить вас.
У Семена кружилась голова, а слезы текли сами собой.
- Ребята, - хрипел он от волнения, - познакомьтесь – это моя жена Надира.
Встречающих было очень много: мужчины, женщины, дети. Они торопились представиться, сообщить: кто кому и кем приходится. Шли шумно и весело через вокзал, вокзальную площадь. Еще шумнее стало, когда начали рассаживаться по машинам. Всем хотелось усадить Семена и Надиру в свой автомобиль. Никому не хотелось ни на минуту расстаться с дорогими гостями.
- Да, Николай, - смеялся слегка располневший Сергей, - теперь ты Семушку на шею не поса-дишь, сомнет.
- Это точно, вырос паренек наш… Зато можем померяться силой. Слабо победить брата? Сейчас я его в сугроб суну, нашего южного гостя.
- Надюшенька, - смеялась Мария, - не слушайте их, баламутов. Это они от радости. - Потом посерьезнела: - Мы же Семушку искали много лет. Чего только нам не наговорили… А тут такая радость…
Метель вдруг стихла, будто ее и не было. Из-за тучи вынырнул диск солнца и повис на ма-кушке голубой ели.
- Новый год наступил, - закричал мальчишечка лет пяти, - смотрите, солнышко на елке све-тится.
- Это к добру!