Адрес редакции:
650000, г. Кемерово,
Советский проспект, 40.
ГУК "Кузбасский центр искусств"
Телефон: (3842) 36-85-14
e-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

Журнал писателей России "Огни Кузбасса" выходит благодаря поддержке Администрации Кемеровской области, Министерства культуры и национальной политики Кузбасса, Администрации города Кемерово 
и ЗАО "Стройсервис".


Николай Коняев. Путешествие в Охолонхо. Дни русской литературы в Республике Саха

Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Этот год — год литературы. 
И в Дни российской литературы в Республике Саха (Якутия) хорошо было бы вспомнить, что с Годом литературы совпали два чрезвычайно важных для Якутии литературных юбилея. 
90 лет прошло с издания в 1925 году поэтической драмы Платона Алексеевича Ойунского «Красный шаман», и выпущенной всего за несколько месяцев до этого в сборнике «Ырыа-хосоон» («Песни и стихи») поэмы «Сновидение шамана» Алексея Елисеевича Кулаковского.
В содержании и истории создания этих поэм, что легли в фундамент якутской литературы, так много мистического и загадочного, что разговор о них не способен  целиком вместиться в рамки традиционного литературоведения.
 
1.
Мы знаем, что свою поэму А.Е. Кулаковский создавал еще в 1910-1911 годах в Качикатцах, напротив которых на десятки километров тянутся знаменитые Ленские столбы. Они объявлены сейчас национальным природным парком, но это не совсем заповедник… 
Я бы назвал это космосом связанных камнем сновидений…
Вначале выползают на берег похожие то на водяников, то на каких-то доисторических рыб камни, потом возникают скалы, похожие на надгробья с лежащими на них богатырями…
Скалы становятся выше, все теснее прижимаются они друг к другу и постепенно перед глазами путешественника, проплывающего по реке, открывается странный мир, словно бы стремящихся вырваться из каменной преисподней людей. 
Вечером толпы этих изваяний, окрашивающихся вначале оранжевым, а потом багровым цветом, погружаются в тень, и тебя словно бы затягивается в каменный мир. Возникает ощущение, словно здешняя земля что-то пытается рассказать о себе, выстраивая целые сцены, проступающих из кембрийского плена людей и чудовищ. Полыхает вверху закатное небо, внизу желтеет песчаная коса. Между ними — борьба оживших героев Олонхо, застывший в камне древний эпос…
Видел ли Алексей Елисеевич Кулаковский, поселившись в Качикатцах, эти загадочные скалы — вопрос бессмысленный. Алексей Елисеевич отсюда и происходил в самом буквальном значении этого слова.
Ведь прямо от усадьбы Семена Петровича Барашкова, в которой он жил, видно было гору, где находилось жилье шамана Кэрэкэна, принадлежавшего к роду Кулаковских и отличавшегося необыкновенной пророческой силой. 
Многие подмечали, что особенно сильными мистические ощущения становятся на Ленских столбах «внутри» скального массива, когда блуждает путник в рассветном тумане у подножья врастающих прямо в бесконечно далекое небо великанов. 
Здесь, в этой предрассветной тишине, должно быть, и расслышал Алексей Елисеевич Кулаковский только ему одному внятные звуки своей будущей поэмы.
 
Восьмилучевое из мглы
Величаво, яркое добела,
Вечное солнце, искрясь
Восходило — и в этот миг
В облачении белом сел
В юрте в священном углу
Важный — мой дядя — великий шаман
Старец, служитель добрых божеств
Белый шаман начал камлать…
 
Разумеется, перевод С.А. Поделкова, как, впрочем, и другие переводы поэмы, не передает в полной мере звукопись подлинника, вмещающую в себя и скрип деревьев, и каменные шорохи скал, но к образному миру сновидения шамана перевод Сергея Александровича, на мой взгляд, прикоснуться позволяет.  
Сколько раз повторялось это сновидение-пророчество в судьбе самого Алексея Елисеевича Кулаковского!
 
2.
Известно, что само рождение Алексея Елисеевича Кулаковского связано с камланием шамана Чункунуо, снявшего заклятие эвенскийского шамана из Усть-Маи, наложенное на родителей Кулаковского.
Теперь шаман появился снова, чтобы возвестить о своем пророческом видении, открывшемся ему, и снова — случайно ли? — бывший ученик духовного училища А.Е. Кулаковский подчеркивает, что этот шаман его родственник.
 
Вот что стряслось
Прошедшей ночью со мной
Покрытой глухой потаенной тьмой
Полной смутных загадок, тревог…
Навострив волхованье свое
Устремил колдовскую мощь
Мне дающую смелый дар
Превращаться в птиц и зверей
Властью дивного волшебства
Вмиг обернулся среди земли
Горбоносым
Грозным Эрили
Гигантским орлом обернулся я…
 
Кажется, впервые появляется тут у Кулаковского и горбоносый Эрили. 
Пока это то, во что превратился белый шаман, но как в предании о половинке золотой монеты, проглоченной матерью Кулаковского, чтобы зачать сына, в превращении шамана в орла осуществляется и превращение самого поэта из абревиатурной «Акулы» (А. КУЛАковский) в сказочную птицу Эксекулях , которая среди других качеств обладает и даром пророчества.
Поэтому-то провидение героя поэмы, его предсказания — чрезвычайно важный элемент поэмы. Он настолько органично включен Кулаковским  в художественную ткань произведения, что у воспитанных в сугубо-атеистическом духе исследователей возникает искушение подыскать рациональное объяснение этому не вмещающемуся в их представлении о мире явлению. 
«Мы не раз писали, что, судя по списку С.А. Новгородова, поэма вначале составляла пятьсот с лишним строк. А в издании при жизни автора она увеличивалась до 1200 с лишним строк, — пишет, например, доктор филологических наук, профессор-исследователь СВФУ имени М.К. Аммосова Николай Тобуроков. — И доктор филологических наук, профессор Е.И. Коркина правильно предположила, что поэма «Сновидение шамана», начатая в 1910 году, обрастала подробностями по мере развития истории: войны 1914 года, гражданской войны, революции, голодовки населения в начале двадцатых годов и т. д.» .
Вообще-то в поэме Кулаковского датированы не только будущая революция и Гражданская война… Герой поэмы погружается в сон на 30 лет и просыпается, испуганный шумом небывалой войны. Пробуждение его таким образом (1911+30) приходится на 1941 год, и тогда, действительно, началась война, о которой даже и в 1925 году Алексей Елисеевич Кулаковский никак не мог знать...
 
3.
Другое дело «Красный шаман» Платона Ойунского.
В отличие от Кулаковского, Платон Алексеевич начал создавать свою поэму сразу после революции, и сочинение его, отражая мировоззрение партийного и государственного деятеля, повествовало о тяжелой судьбе угнетаемого народа. 
Красный Шаман у Ойунского пытается протестовать против власти местного тойона, который считает, что человек — это «пылинка смехотворная в руках у смерти, у судьбы, у вечности» — хочет отдать свою дочь в жены небожителю громоподобному Орулосу, хотя для этого ему и нужно убить ее. Взамен он получит неограниченную власть над миром. 
Чтобы предотвратить появление в мире такого тирана, красный шаман своим бубном закрывает путь небожителям на землю и сжигает бубен.
Герой Платона Ойунского тоже высказывает немало предсказаний будущего, он прозревает и войну, и революцию, но поскольку поэма создается, когда события эти уже совершились, прозрения эти — только способ художественного воплощения образа.
При этом следует отметить, что и сюжетно и, так сказать, концептуально, поэма Ойунского в чем-то превосходит «Сновидение шамана». Но так происходит и у других авторов. Пророчество, используемое как художественный прием, всегда выглядит более эффектно, чем пророчество подлинное.
Это хорошо можно проиллюстрировать на примере из русской литературы.
Кто не читал, кто не восхищался прекрасно инструментированными строками:
 
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду...
 
А вот Николай Михайлович Рубцов, который владел техникой стиха, на мой взгляд, не хуже, Иосифа Бродского, написал о своей будущей кончине как-то очень уж скуповато:
 
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы...
 
Разница эта, как мы и говорили, обусловлена тем, что Бродский, 75-летие которого с таким фурором отмечали в этом году на всех государственных телеканалах, только изображает в своих стихах — сам-то он скончался не на Васильевском острове в Санкт-Петербурге, а в Нью-Йорке на берегу Гудзона — пророка, а Рубцов, восьмидесятилетие которого, в крещенские морозы будущего года будут отмечать, кажется, только в кружках рубцоведов, действительно, являлся пророком, и та подлинная пророческая глубина и сила, что заключены в его стихах, не нуждаются ни в каких дополнительных украшениях.
Вот и в «Красном шамане» Платон Алексеевич  Ойунский вкладывает в уста своего героя информацию об исторических событиях, которые известны ему, но не известны  героям поэмы, и это сообщает эффектность и увлекательность поэтическому повествованию, хотя и осуществляются в рамах беллетристического приема.
А вот предсказания и пророчества, которые совершает герой поэмы А.Е. Кулаковского, совершенно иного рода, они служат не только для усиления художественной выразительности образа шамана-пророка, они — часть той мистической стихии, из которой рождается сама поэма. 
И, конечно, когда мы говорим о духовной самоидентификации и этнических ценностях в традиционных и современных культурах, вопрос этот приобретает принципиальное значение.
Художественная ценность поэмы Кулаковского не ограничивается одними предсказаниями, страстный и взволнованный, голос поэта возвышается над скорбной песней шамана: 
 
Неужели в лихой этот срок
Когда свет наших мыслей смерк,
Когда разум наш заключен,
Кажется, в шестикратный обвив змеи,
Крошечное счастье саха 
Могут отнять у него? 
И обидно,
И горько так…
 
Тут нет никакого героического сжигания своего бубна, но спокойный голос повествователя, кажется, уже одним только звучанием своим способен расколдовать якутских читателей, пробудить их к осознанию себя, как необходимого и неповторимого в общей семье человечества народа. И понятно, что эту силу нельзя было обрести, только лишь иммитируя волшебство, оно совершается в поэме на самом деле. 
К сожалению, эти очевидные, а отчасти даже банальные мысли до сих пор вызывают у определенной части литературоведов какое-то решительное отторжение.
Меня поразило, когда в одной из рецензий на свою книгу о Кулаковском я прочитал, что, оказывается, совершенно неверно называть А.Е. Кулаковского основоположником якутской литературы, поскольку «У нас с середины прошлого века известный прозаик, критик Н.М. Заболоцкий-Чьюхан, прозаик, известный исследователь Н.А. Габышев убедительно писали, доказывали, что история якутской литературы начинается с издания Бетлингком «Воспоминаний» Афанасия Уваровского на якутском, немецком языке (1851)» .
Спору нет, Афанасий Уваровский — выдающийся человек, обладавший феноменальной культурой и немалыми литературными способностями. Отто фон Бётлингк попросил Афанасия Яковлевича изготовить на якутском языке какой-нибудь текст, и тот описал ему, как беглые каторжники под предводительством грузинского князя Боротошвили, грабят Жиганск. Заслуга Афанасия Яковлевича Уваровского чрезвычайно велика, но сам он относился к своему труду, только как к научному доказательству пригодности якутского языка для создания художественных текстов, и никогда более на протяжении жизни не испытывал желания повторить литературный опыт. 
Другое дело Алексей Елисеевич Кулаковский.
Произведения, созданные им, живут в якутском языке, питаются им, и полно и ярко выражая саму душу народа, становятся необходимой частью мировой литературы.
Это свойство произведений А.Е. Кулаковского и дало возможность Платону Алексеевичу Ойунскому, естественно незнакомого еще с воззрениями Габышева и Туборокова, назвать Кулаковского в 1926 году «отцом художественного слова», первым поэтом, творчество которого заложило основу якутской литературы.
 
4.
Менее всего хотелось бы мне как-то противопоставлять Алексея Елисеевича Кулаковского и Платона Алексеевича Ойунского, поскольку никакого противостояния между ними не было. Да, очень многое стояло между ними, но еще большее в служении своему народу и литературе объединяло писателей.
И, хотя это и очевидно, я бы не стал сводить поэму «Красный шаман» только лишь к сумме беллетристических приемов. Да, Ойунский наделил своего героя пророческой силой, подражая Кулаковскому. И вроде бы все хорошо. Поэма написана. Успех ее превосходит успех Кулаковского, тем более что «Красного шамана» Ойунского распространяли в 1925 году прямо среди делегатов V Всеякутского Съезда Советов. Но вот проходят недолгие годы, и литературный прием, использованный Ойунским в его поэме, вдруг оборачивается страшной реальностью.
Алексей Елисеевич Кулаковский, как известно, закончил свой жизненный путь по пути на тюркологическое совещание в Баку в московской клинике 6 июня 1926 года, когда выяснилось его принципиальное несогласие с официальной (Новгородовской) концепцией изменения традиционного якутского алфавита.
Платон Алексеевич Ойунский 3 февраля 1938 года был арестован в Иркутске органами НКВД, когда он возвращался из Москвы с 1-й сессии Верховного Совета СССР, и умер 31 октября 1939 года в больнице Якутской тюрьмы.
Объединяет эти две не совсем естественные смерти еще и то, что обе они произошли спустя ровно полтора десятилетия после встречи Кулаковского в 1910-1911 году, а Ойунского в 1924 году со своими шаманами, о пророчествах которых и писали они...
Можно, конечно, назвать эти совпадения случайными, но сколько таких «случайных» совпадений обнаруживаешь, когда задумываешься над судьбами великих поэтов.
И как тут удержаться, чтобы не вспомнить о 200-летнем юбилее Михаила Юрьевича Лермонтова, который прошел накануне Года литературы...
 
5.
Еще 16 октября 1964 года писатель Федор Абрамов записал в своем «Дневнике»:
«Да, поистине роковая и загадочная фигура — Лермонтов. Лермонтов и после смерти своей шагает в бурях. Третий юбилей его сопровождается социальным грохотом.
В 1914 — Первая мировая война. В 1941 г. — Вторая мировая война. В этом году, казалось бы, полная тишь и благодать. Хороший урожай. Ликование в связи с новой победой в космосе... 
Лермонтов на первых порах вел себя благопристойно, слушал, сидел в бархатных президиумах. Но под конец не вынес нашей болтовни... и со злостью взорвал этот балаган. Глупцы, кретины! Вы хотите заговорить мои зубы? Вы хотите уверить меня,  что у вас наступила желанная гармония? Хорошо, я вам покажу эту гармонию. Смотрите: в Кремле переворот, в пустыне Китая рвется атомная бомба. Нет, человечество по-прежнему корчится в судорогах и корчах. И рано меня  убаюкивать. А если вы хотите воздать мне должное — измените миропорядок. К этому я взывал и взываю сегодня.
До следующего юбилея».
Это первое, известное мне, указание на мистическую связь юбилеев Лермонтова с событиями отечественной истории.
Совпадения, действительно, впечатляющие...
На столетие со дня рождения в 1914 году — Первая мировая война. На столетие со дня кончины в 1941 году — Вторая мировая война. 
На 150-летие со дня рождения в 1964 году — смещение Н.С. Хрущева...
Ну, а в 1991 году — Федор Абрамов, к сожалению, не дожил до этого срока! — на 150-летие со дня кончины поэта, произошло крушение всей нашей страны...
Ждали, что в 2014 году, на 200-летие со дня рождения Лермонтова — ведь и зимнюю олимпиаду так хорошо провели! — все спокойно пройдет, но нет, началась война на Донбассе, в Луганске... 
И чем она кончится, одному Богу известно...
 
6.
Сейчас уже много написано о том, как трагично сложились судьбы Алексея Елисеевича Кулаковского и Платона Алексеевича Ойунского, как сложен был путь читателей к их книгам. По сути, только в последние десятилетия и произошло то глубинное сращивание перерубленной традиции, которое позволило современным якутским писателям, не уходя из родного языка и круга якутских проблем, на равных заговорить с общероссийским читателем. 
Вот, например, романы Николая Лугинова. В них с такой художественной убедительностью описана империя, созданная Чингисханом, что сейчас многие якуты совершенно искренне считают себя потомками завоевателя вселенной.
Существенно тут, что Лугинову в каком-то смысле удалось опередить в своих романах осознание всей Россией того непреложного факта, что именно держава, зародившаяся в читинско-монгольских степях, на берегах Онона, и была непосредственной предшественницей Российской империи…
Поразительно, но ведь и советская империя практически совпадала своими границами с двумя предшествующими империями.  
Воистину, наша страна — феноменальное, небывалое в мировой истории образование. Из различных центров, различными идеологиями, даже различными империеобразующими этносами создавались эти три государства, но совпадала их территория, на которой — лучше ли хуже ли! — но обеспечивалось выживание всех включенных в империю народов. Когда же империя, благодаря враждебным силам разрушалась, она снова возникала уже на другой идеологии, из другого центра, но в тех же самых границах…
Что это значит?
Да только одно… 
То, что эта империя нужна Богу, то, что нашей стране надобно исполнить то, что предназначено ей Богом. 
По своему мысль эта звучит и в произведениях других якутских авторов.
Недавно у нас, в Санкт-Петербурге, прошел Международный книжный салон. Среди его разнообразной программы, безусловным событием стало выступление Народного поэта Якутии Натальи Харлампиевой. 
Гости салона смогли познакомиться с поэтом, который подобно Анне Андреевне Ахматовой умеет соединить в своем творчестве камерную глубину личных переживаний с общенародной судьбой, с истинно эпическим размахом. 
 
О, суровые сёстры мои! К вам, как руки, тяну 
я надежды и просьбы: меня наградите терпеньем —
тем, с которым мужей провожали своих на войну,
заглушая тоску в небеса улетающим пеньем.
Средь бескрайних степей, что лишь ветра и неба полны,
были вы — центром жизни, того не заметив и сами.
Вы хватались за хвост сумасшедшего бога войны
и от крови клинки отмывали своими слезами.
Перевод Ольги Сергеевой
 
Такие стихи невозможно придумать, их нельзя сложить… Они рождаются в народной судьбе, в глубине генетической памяти поэта.
О том, как это происходит, одно из лучших стихотворений Натальи Харлампиевой «Мой дед олонхосутом был»…
 
А между прочим, между тем
В сыром и дряхлом балагане 
Старуха извелась совсем 
С утра в привычной деду брани,
Не приспособлен ни к чему,
Дед эти выносил укоры
И молча двигался в дому,
Голодные встречая взоры.
И проливалось молоко
Сквозь пальцы, словно через сито,
Витали мысли далеко,
В том мире, где тепло и сыто.
И как-то раз он у стола 
Упал, в руке зажавши шапку.
...На тридцать лет пережила 
Его моя бедняжка — бабка.
Ходила с внуками она 
На место старого подворья 
И, гневом все еще полна,
Вновь распалялась вдруг в укорах.
С колен поднявшись нелегко,
Она с обидой говорила:
«А жизнь совсем не олонхо,
Ему я сколько раз твердила!»...
Ошиблась бабка. Как и где — 
Не ведаю, но знаю с детства: 
То ль к радости, то ли к беде 
Досталось мне его наследство.
 
Доставшееся Наталье Харлампиевой наследство — это не только память о деде-олонхосуте, это еще и обретенные вопреки всем идеологическим заставам произведения Алексея Елисеевича Кулаковского и Платона Алексеевича Ойунского…
И когда читаешь такие стихи, снова и снова понимаешь ясную и непреложную истину, что у Бога нет народов больших и малых.
У Бога есть Народы, которые слышат Слово Божие, и есть народы, которые не слышат, которые не желают слышать Его.
И каждый народ нужен Богу, если этот народ — Народ.
 
8.
Помню, работая над книгой об Алексее Елисеевиче Кулаковском, я поразился тому, что все постсоветские руководители Якутии считали его своим учителем и наставником. 
«Скажу откровенно, что такое понимание истинного содержания творчества и личности А.Е. Кулаковского помогало мне в повседневной работе на посту Президента Республики Саха (Якутия), — писал первый президент республики Саха (Якутия) Михаил Ефимович Николаев. — Это было время созидания, время положительного обновления всей нашей жизни. А.Е. Кулаковский в эти годы был незримым, но всегда активным участником всех преобразований».
«Лично я для себя открыл Кулаковского не только как великого писателя, ученого, общественного деятеля, но и как выдающегося экономиста, причем экономиста-прогнозиста, — говорил Вячеслав Анатольевич Штыров. — Многое из того, что он предлагал в качестве возможных направлений развития родной Якутии, перекликается с днем нынешним... Творческое наследие Алексея Кулаковского требует дальнейшего внимательнейшего изучения, осмысления, рассмотрения со всех сторон. Это — наше настоящее сокровище, истинное богатство». 
Ну, а, по мнению нынешнего Главы республики, Егора Афанасьевича Борисова: «…многое из того, что писал Кулаковский век тому назад, можно воспринимать сегодня, как руководство к действию». 
Единодушие полное и удивительное...
Еще более удивительны дела.
Можно было бы сказать тут, что за последнюю, наполненную бесконечными кризисами четверть века преобразился Якутск. Из нагромождения зданий и труб, более напоминающих какую-то промзону, он стал одним из красивейших городов России. 
Но еще поразительнее другое. 
В 1995 году, когда в Якутии проходил Пленум Союза писателей России, я первый раз побывал на празднике Ыссыах.
И тогда, на празднике, ходили в национальных якутских костюмах, но большей частью это были сами организаторы и артисты, а теперь в национальную одежду нарядились практически все.
Завораживающе прекрасным было это зрелище...
И, наверное, это и есть самое главное преображение, совершившееся в республике, которой руководят люди, считающие своим учителем и наставником писателя и мыслителя Алексея Елисеевича Кулаковского.
 
9.
Рассказывая о впечатлениях от прошедших в Якутии дней литературы, я мог бы упомянуть о встрече со своим соседом по комнате в Литературном институте Иваном Мигалкиным, ставшим сейчас Народным поэтом Якутии, или о своих однокурсницах Марии Алексеевой и Аите Шапошниковой, участвовавших в переводе на якутский язык «Евангелия». Но, наверное, важнее сказать о другом...
Прекрасная русская поэтесса Ирина Дмитриева, живущая в Якутске, подарила мне составленный ею спецвыпуск молодежной православной газеты «Логос», посвященный 20-летию Якутской и Ленской епархии.
Это толстый, прекрасно изданный, богато иллюстрированный журнал. Но главное, конечно, не полиграфия, а содержание.
«Нам предстояло написать историю того, что ещё историей не стало, что переживается живущими как личное. Мы старались быть нелицеприятными и давать как можно чаще слово другим, но сами слишком по-человечески вписаны в своё время и, конечно, не можем претендовать на абсолютную объективность. Мы молились, чтобы Господь умудрил нас писать, по возможности, беспристрастно и слышать Его волю. Разумеется, полной картины происходившего в епархии за эти 20 лет вы здесь не найдёте. Но, надеемся, сможете ощутить главное: возрождение православия в Якутии — это дело Божие и человеческое, это дело веры во Христа и попытки жизни по Евангелию».
И это, бесспорно, удалось.
Из бесхитростных рассказов-воспоминаний, помещенных в журнале, возникает величественная картина православного возрождения совершавшегося в Якутии в последние десятилетия.
Епископы Герман и Зосима, стояли у его истоков, и свершения их выглядят столь величественными, что в памяти невольно всплывают образы людей, которых мы называем сейчас святителями. 
Мне лично, довелось знать епископа Зосиму, который уже будучи больным человеком, мужественно совершал в Якутии свой святительский подвиг.
Был он тогда как-то просветленно ясен.
«За три дня до смерти владыка попросил купить ему билет до Москвы на 10 мая, — пишет помощница владыки, Анна Кудряшова. — А 8-го числа после Крестного хода, когда мы сидели у часовни, ждали начала возложения цветов на площади Победы, он спросил: «Когда вы выезжаете с ветеранами на природу?» У нас была такая традиция: 9 мая после богослужения всех поздравляли с Днём Победы, дарили ветеранам войны и тыла цветы и подарки, а через неделю отправлялись с ними за город. Я сказала, что 16-го выезжаем. И он попросил: «Сдайте мой билет, я тоже поеду с ними». Так важно для него было поддержать стариков. 9 мая по дороге на службу владыка сказал: «Цветочками бы поздравить...» Я собрала на рынке всю сирень (он её очень любил) и развезла по храмам.
Во время литургии владыке стало плохо с сердцем, после Причастия с помощью иподьяконов он вышел, благословляя народ. Мы  уже выехали из ограды, остановились на красный сигнал светофора, и тут голова его упала на грудь. Я сдала назад, остановилась у ворот Никольского храма, подложила свою руку ему под спину, он сделал несколько вздохов и затих.
А мимо машины шли прихожане с веточками сирени. Они ещё ничего не знали».
Было тогда владыке Зосиме всего 46 лет...
 
Конечно, когда вспоминаешь все неурядицы и личные раздражения, хочется вздохнуть вместе с бабушкой из стихотворения Натальи Харлампиевой, дескать, «жизнь совсем не олонхо», но смотришь на праздничных людей, собравшихся на Ыссыах, и эпическое движение захватывает и тебя. 
Вслушиваешься в слова архиепископа Верейского Евгения, сказавшего о покойном  владыке Зосиме: «Боль нежданной утраты опаляет наши сердца, но голос разума возвещает, что так уходят из жизни только праведники. И каждый из нас хотел бы просить Бога даровать ему такую кончину. Но не всякий дерзает надеяться на такую милость, ибо немногие способны жертвовать собой, как почивший владыка», — и кажется, что исчезает непреодолимая преграда, отделяющая повседневную жизнь от Жития.
И какая еще может быть выше цель, чем превращение в Житие частной жизни, чем выход в эпическую широту из давящего безвремения для народа?
И совершается это трудами, подвигами и молитвами людей, живущих в этом суровом краю, на земле Олонхо.
  
  
 
Прокомментировать
Необходимо авторизоваться или зарегистрироваться для участия в дискуссии.