В Россию. Записки беженки

Рейтинг:   / 21

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Лариса Чудинова

Просмотров: 6872

2009 год, Выпуск № 5

Студенческие годы

Ташкент гораздо больше и культурнее Самарканда. Я осваивалась в студенческой среде и радовалась новой жизни. Отец был очень доволен моим поступлению, с тех пор он регулярно писал мне большие письма. В одном из них прислал свои студенческие стихи:

Пускай с обглоданною коркой,
Пускай в рубашечке потертой
Здесь буду жить, но буду знать я,
Что буду долг от жизни брать я.

Здесь я чувствовала себя среди равных, и некому было меня упрекать. После чаеразвесочной фабрики студенческое общество казалось высшим светом.

60-е годы, хрущевская оттепель. В студенческой среде царил дух свободы и раскованности, но без какой-либо распущенности. Свобода слова – полная, как никогда позднее, обо всем говорили без опаски. Ещё не существовало законов об антисемитизме, о разжигании розни, об оскорблении достоинства, - они были не нужны, какие-то моральные и этические пределы устанавливались сами собой, и нарушение их осуждалось всем обществом, что всегда эффективнее судебного преследования.

В общежитиях никогда не проводилось никаких милицейско-комендантских проверок паспортного или ещё какого режима. Вахтеры тоже отсутствовали, был староста по этажу, который следил, чтобы соблюдалось дежурство по уборке бытовок и коридора.

За пропуски лекций не преследовали, лишь бы нормально сдавал экзамены и зачеты. Хочешь получить стипендию – учись без троек.

Упорная учеба повышала самооценку. Ко мне вернулась былая самонадеянность, за которую я уже поплатилась в Самарканде. Качество, которое еще принесет мне в будущем немало шишек и потерь.

Я поняла, как надо учиться, чтобы успешно сдавать экзамены. Нужно внимательно слушать лекцию, уметь выделить и успеть записать основное. Имея такие конспекты, можно обойтись без учебников. На экзамене преподаватель спрашивает то, что давал на лекциях. Отвечай по конспекту – и хорошая отметка обеспечена. Проштудировать конспект гораздо легче, чем толстый учебник. Я никогда не пользовалась шпаргалками, они мне только помешали бы. На экзамен я шла как на бой, настолько собранной, что порой соображала ответ даже на то, чего не учила заранее. Мне ведь нужна была стипендия. Нравились высшая математика, начертательная геометрия, практические занятия по аналитической химии. На экзамене по начертательной геометрии преподаватель Столпник похвалил меня: «Из Вас выйдет хороший инженер».

Курсов химии было несколько – общая, органическая, физическая, коллоидная, аналитическая. В итоге химия основательно осела в моей голове, и знания пригодились в работе. Увлекали практические занятия по высшей математике, однако наш преподаватель Потапов Михаил Флорович говорил, что у инженеров от его науки в голове остается только одно – что интеграл дэ-икс равен икс. Так оно и случилось. Впрочем, кое-что все-таки осталось, одноклассники моего сына говорили, что у Антона «мама сильна в математике».

Декан нашего факультета Левш Ипполит Петрович вел курс «Процессы и аппараты», его лекции было удобно конспектировать. Историк Саваневич – дряхлый добродушный старичок, рассказывал, что учился в одной гимназии с Керенским, и называл его «недотёпой».

Очень усердно втолковывал нам свой предмет преподаватель по электротехнике. В его лаборатории я научилась правильно собирать электрические схемы, но впоследствии всё это благополучно забыла, как и ряд других предметов, не понадобившихся на практике.

Обучение велось двумя параллельными потоками – на русском и на узбекском языках. На старших курсах по специальным предметам у нас появились преподаватели – узбеки, прошедшие стажировку в университетах Англии и США. Это был завал. Может, они и знали свои предметы, но преподнести не могли, а некоторые плохо говорили по-русски. Трудно было сосредоточиться на предмете, когда глицерин называли «герцлин», а предыдущую лекцию «пердыдущей». Один из них неплохо говорил по-русски, но на занятиях больше рассказывал о своей жизни за рубежом, показывал фотографии и слайды на эту тему, а излагая свой предмет, сразу утрачивал красноречие и спотыкался. Тут приходилось полагаться только на учебники.

Запомнился курс «Организация и планирование производства», его читал пожилой еврей из республиканского Госплана. Он излагал материал доступно и интересно, дал полезные советы для будущей работы.

Производственную практику мы с подругой проходили на химическом заводе в Новосибирске, а преддипломную с ней же, на заводе «Карболит» в Кемерово. Из Новосибирска съездили в замечательный Академгородок, где среди домов сохранили вековые деревья, а белки брали конфеты почти из рук и, взлетев на ветку, разворачивали их и ели.

Кроме учебы, были и другие проблемы. Первые три семестра пришлось работать и учиться. Студенты работали на городских заводах по сменам, на лекции ходили утром или вечером. Утренние лекции дублировались вечером. Я работала на кожзаводе, сначала в цехе искусственной кожи, потом в цехе по производству кирзы. Это был хрущевский метод трудового воспитания и экономии на стипендиях. Помню, как наши преподаватели собирали подписи студентов против такой системы, и её отменили.

Места в общежитии мне удалось добиться только на втором курсе, а до этого жила на квартире в скверных условиях, платила 10 рублей в месяц. Стипендия – 30-35 рублей в месяц.

Каждый год по осени студенты полтора–два месяца проводили на сборе хлопка. Автобусами вывозили нас в какой–либо совхоз Голодной степи, размещали в бараке или клубе. Спали на полу или на дощатых настилах на привезенных каждым студентом одеялах. Пищу готовили выделенные из своих студентов повара в большом котле на костре. Утром полагался чай и хлеб, в обед и на ужин – порция баланды. Норма сбора – 50 килограммов хлопка в день. После ужина вызывали поименно на комсомольское бюро тех, кто не выполнил норму, и там прорабатывали. Помнится, двоих даже отчислили из института. Труд фактически был бесплатный, оплата не компенсировала даже порванной на сборе хлопка одежды.

Мы смотрели на эту работу, как на гражданскую повинность, вроде армии, как на плату за бесплатную учебу. Были и тогда студенты из состоятельных и привилегированных семей, они на хлопок не ездили. Я относилась к категории самых бедных. Родители помогали мало, жили скудно, и я никогда не просила о помощи. Платья шила сама из индийского сатина, был такой прекрасный, прочный и недорогой материал. Протекающие ботинки приходилось носить весь сезон, не подавая виду, что ноги мокрые. Кончались деньги – переходили на перловку, кильку и маргарин. Перловку называли «лошадиный деликатес», 26 копеек килограмм, килька – 50 копеек за кило, маргарин – 14 копеек за 200-граммовую пачку.

Сдружились мы с Тамарой Аликберовой, бывшей Михно, учились в одной группе, жили в одной комнате, вместе ели перловку, вместе готовились к экзаменам, потом работали на одном заводе, дружили всю жизнь, и семьями общались. С годами, на пенсии, общения стало меньше – жили в разных концах города, но дни рождения всегда отмечали вместе. Она старше на три года, рассудительнее и трудолюбивее, единственная неизменная подруга. Я благодарна судьбе за эту дружбу.

Теперь я в России, она в Киргизии, остались только редкие звонки.

Безденежье и прочие трудности мы переносили не унывая. Молодость брала своё. Могли собраться без повода, просто на «огонёк», в чью-нибудь комнату в общежитии, петь, шутить и смеяться без всякой выпивки. Ходили в театр оперы и балета имени Навои, в панорамный кинотеатр – мне ужасно нравился зал этого кинотеатра. На стадионе «Пахтакор» смотрели соревнования парашютистов – они приземлялись на стадион, стараясь попасть в центр нарисованного на поле круга с крестом.

Как радостно было, сдав последний экзамен сессии, оглянуться вокруг и заметить первые листочки и зацветающий урюк, - пока мы сидели, уткнувшись в конспекты и учебники, приходила весна!

Как красивы были закаты в Голодной степи, в городе таких не увидишь.

Как весело было сбежать с лекции по истории КПСС, чтобы пойти в кинотеатр или просто полазать по трем этажам соседнего ЦУМа.

Мне очень нравились ташкентские базары, большие, многолюдные, с бесконечными рядами овощей и фруктов. (Жаль, что с годами они становились все беднее). Можно ходить, любоваться товаром и наблюдать разные сценки базарной жизни. Вот стоит у стола узбечка, большим ножом она измельчит вам для плова купленную морковь. Нож движется у неё с быстротой и ритмичностью автомата, полоски моркови идеальной толщины. Рядом сидит узбек, наверняка муж, видно, что он гордится такой умелой женой, а заодно и забирает плату за её работу – 20 копеек за килограмм моркови. Здесь, у кучи прекрасных дынь полулежит на чапане их хозяин, в кишлацкой одежде, такой мощный и добродушно-безмятежный, что притягивает взгляд не меньше своих дынь.

Цены тех лет даже студентам позволяли покупать дыни, арбузы, виноград. Я любила сорт винограда «бычий глаз». В ларьке килограмм такого винограда стоил 24 копейки. Плюс к нему лепешка за 16 копеек, и наешься до отвала.

А как замечательны были летние каникулы дома, у папы с мамой! Как старались мои родители обласкать и откормить меня. В эти годы родители жили в селе Генеральском на юге Ростовской области, там были изумительный воздух и бесподобное молоко. Летала в Ростов я самолетами, по студенческому билету, за 50 процентов стоимости. Полный билет от Ташкента до Ростова стоил 50 рублей, по студенческому билету – 25 рублей.

Студенческие годы стали лучшими в моей жизни. Только последние месяцы пятого курса и дипломирование обернулись темной полосой, заполненной напряжением всех сил. Причиной тому явилось разрушительное ташкентское землетрясение, после которого мы остались без общежития.

В завершение рассказа о студенческих годах приведу примеры студенческого фольклора тех лет – две песни. Первая – на мотив «Раскинулось море широко».

Раскинулось синус по модулю пять,
Кругом интегралы стояли,
Студент не сумел производную взять,
Ему в деканате сказали:
«Анализ нельзя на халтуру сдавать,
Потапов тобой недоволен,
Изволь теорему Коши доказать,
Иначе с химфака уволим».
Студент постоял, покачал головой,
В глазах у него помутилось,
На миг увидал он двойной интеграл –
Упал, сердце больше не билось.
Два дня в деканате покойник лежал,
Конспектами труп обернули,
Собрался народ, и пришел сам декан,
Пропел теорему Бернулли.
Историк над ним своё слово сказал:
«Наука без жертв не бывает».
Загнулся студент, на могиле его
Огромный лопух прорастает.

И вторая песня на мотив «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Это был гимн студентов-химиков.

Мы рождены пролить все то, что льётся,
Просыпать то, чего нельзя пролить.
Наш факультет химическим зовется,
Мы будем вечно химию зубрить.

Припев:

Все выше, и выше, и выше
К вершинам наук мы идем,
И если с пути не сопьёмся,
То значит, получим диплом.

Мы дышим все аммиаком и хлором,
Мы кислотой до сердца прожжены,
Предосторожность мы считаем вздором,
Мы всё на вкус попробовать должны.

Припев

Мы не чета филологам-пижонам,
Механиков за пояс мы заткнем,
И по халатам рваным и прожженным,
Мы химиков повсюду узнаем.

Припев