Стремились память до конца убить

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Валерий Власов

Просмотров: 5134

2010 год, Выпуск № 4

Усердно перекапываю были,
А может быть, тогда ответы были?
Давид Самойлов

Человеческая память дырява, как решето:
на крутых поворотах истории она бесследно
процеживает не только давнее, но и
вчерашний день.
Михаил Осоргин

Наше, даже сравнительно недавнее прошлое, еще не преодолено и толком не осмыслено, так как между его естественным тысячелетним периодом и современной жизнью образовалась достаточно широкая пропасть, в которую угодило, как минимум, три – четыре поколения россиян. С исторической точки зрения этот провал небольшой, но для живущих людей оказался достаточным, чтобы с учетом «характера» и методов управления, существовавших в этот период, можно было изменить не только государственные институты власти, но и человеческое сознание, поведенческие понятия и саму память о недалеком прошлом – нашей Старой России.

Забвение истории и её уроков может легко привести к её повторению, так как «родимые пятна» народа, являясь его сутью, его ЭГО, не могут исчезать бесследно. Покорность русского народа верховному правителю существует издревле, в чем во многом и заключалась укорененность и стабильность русской Империи. У русского народа всегда было древнее умение иметь царя. Однако, и цари по этому же принципу старались соответствовать требованиям времени, и их целые штаты умнейших дьяков и грамотнейших людей страны готовили к сложнейшей государственной службе, в основе которой было процветание территорий, свободные ремесла и производства, защита рубежей, свобода всех религий и здоровье народа. Фактически между царями и народом существовал договор на царствие – с одной стороны, и несение всего спектра гражданских обязанностей – с другой. И это продолжалось веками, а Россия в это время развивалась своим естественным путем, надеясь и опираясь на миллионы стремлений, желаний и поиск очень разных русских людей, далеко не ангелов, но стержень природный в душе имеющих.

Доверие народа к своим правителям есть признак его веры в себя, в свои нравственные силы. И цари русские были плоть от православной русской плоти, выросшие среди русской природы, в её климате и хорошо представляющие, каким буйным, но и покорным, самонравным и отходчивым, этим народом-стихией им предстоит управлять.

Александр II, будучи еще ребенком 7 лет, узнав о предстоящем воцарении на престол своего отца, Николая I, горько заплакал, предчувствуя всю ответственность и сложность этого шага и задач, которые ждут и его впереди.

При большевиках всё это было сломано; им для мировой революции не нужны были самостоятельные и добротные мужики, им был нужен человеческий суррогат, который мог бы быть добровольно положен в фундамент Мировой Республики Советов.

Но есть уверенность, что феномен гипертрофированной любви к вождю произошел не из глубинной русскости, которая всегда тяготела к жертвенности и готовности принести себя на алтарь общего дела.

Например, в Англии правителя, даже слегка похожего на Сталина, не могло быть в принципе. Там его «берут» на власть для решения самых необходимых на данный момент задач. По этому же принципу в Древней Руси выбирали князей, а не справившихся с заданием заменяли новыми. Но, татаро-монголы смогли за 200 лет правления изменить менталитет русичей. В Англии после II-й Мировой войны великий консерватор Уинстон Черчилль, несмотря на его громадные заслуги в войне, был заменен на лейбориста Этли, так как англичане посчитали, что в мирное время «крутой» правитель не нужен: методы управления в военное время и в мирное разные.

Поэтому вызывает сожаление нетерпение наших сегодняшних руководителей в необходимости срочного внесения изменений в Конституцию по удлинению сроков своего правления. А прошло-то всего 15 лет! (Хотя бы сто). И уже тянет менять основной документ страны. И при этом абсолютно уверены в своем далеко не очевидном и противоречивом решении. А то, что власть должна сменяться чаще, чтобы глаз не замылился и тонус не исчез, так это всему миру известно. И у народа, при этом, увеличивается возможность хоть перед выборами иногда принудить власть выполнить свои «кровные» повседневные обязанности. Однако, несменяемость – это наркотик для власти и большой соблазн. Как сладко нести бремя громадной ответственности исключительно на своих собственных плечах!

Сейчас постепенно в сознании народа меняется и представление о дореволюционной России, как отсталой стране и тюрьме народов, широко пропагандируемое большевиками («царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма»). Наоборот, вырисовывается образ благополучной, спокойной и уверенной в своей конечной цели страны, поступательное движение которой было прервано нашим мятущимся «авангардом», заставившим неопытную Россию свернуть с её естественного пути в исторический тупик.

Каким-то необъяснимым, мистическим приемом большевикам удалось весь духовный и материальный капитал, созданный Россией в эпоху, начиная с великого Петра и в течение всего лишь двух столетий (но каких!), вознесших её «на страшную высоту Парнаса», направить не в сторону общемирового развития, а на разрушение всего созданного уклада жизни большого народа, плотно и доброжелательно облепленного более мелкими племенами, доверившими ему свою судьбу и долю.

В конце XIX века Россия вошла в мировые культурные лидеры. И это были не единичные всполохи, а большое культурное зарево, включающее в себя: великую русскую литературу, ярчайшую гражданскую живопись, могучую жизнеутверждающую музыку, блистательный и народный по духу театр, умное и удобное для жизни градостроительство, грандиозные общественные организации типа Земства с широкой кооперацией различных сельскохозяйственных обществ, развитый транспорт, особенно речной, современные кредитные и финансовые структуры и твердую валюту – золотой рубль. И сам народ постепенно раскрепощался, как в духовном, так и политическом отношении.

Особенно бурно развивалось искусство, культурные слои общества искали новые пути самовыражения. «Золотой век» России естественно перешёл в её «серебрянный век», долго затем (после революции) угасающий уже за пределами своего Отечества, но не ставший от этого менее величественным.

Тогда наша нация от успехов немного захмелела, многим думалось, что возможности человека и общества безграничны. Даже великие свершения воспринимались уже, как обыденность. Соловьев Сергей Михайлович, русский историк, отец великого мыслителя Владимира Соловьева, издает 30-томную «Историю России с древнейших времен» в течение 30 лет. Каждый год – том! Даль Владимир Иванович (он же писатель – псевдоним «Казак Луганский») помимо всех других заслуг издает сборник народной мудрости «Пословицы русского народа» и главный труд своей жизни, эти «египетские пирамиды» русского упорства, благородства и духа – «Толковый словарь живого великорусского языка», за который удостаивается всего лишь звания почетного академика СПБАН. А о Менделееве Дмитрии Ивановиче, профессоре химии СПб Университета и директоре «Главной палаты мер и весов» стоит ли вообще говорить, если он свой «Периодический закон химических элементов» - один из основных законов естествознания, открыл, как говорит предание, во сне. Тут-то какие заслуги, так каждый может!

Казалось, что человечество ждет счастливая жизнь на «зеленых лугах социализма» («человек создан для счастья, как птица для полета»), а всё, что уже создано до этого скоропалительно записывалось в реакционно отсталое, которое совсем и не жалко, ибо несомненно и весьма скоро будет создано более новое, ещё неведомое миру. Футуристов, например, раздражало даже равнодушие природы к революции: они ополчились на небо, называя его трупом, звезды – гнилой сыпью, а всё старое искусство – реалистической жвачкой. Ничего из прошлого не надо брать на корабль современности, даже Пушкина. И это в забитой, отсталой стране?

Это время и его дух напоминают глупую расправу несмышленых мальчишек над прекрасной рябиной из-за горстки ягод, тут же брошенных по недозрелости. Из-за любви к иллюзорному последствию уничтожалась жизнеспособная причина.

Россию не обошло ни одно из новейших течений, в массе рождаемых в то время в Европе. Существовавшие у нас XIX в. и декадентство – тоска по духовной свободе с её трагическими предчувствиями, и нигилизм – этот антиэстетизм, а чаще элитарное хулиганство, поощряемое нарождающимся индивидуализмом, и породили в начале XX века бесчисленную поросль модернаот абстракционизма до экспрессионизма.

И много чего ещё кружило голову русской интеллигенции. Тогдашнее искусство в большинстве своем – столичное, снимало все существующие условности, выпускало «слово на свободу», литературу уподобляло «потоку сознания», объявляло смерть старому роману и рождение «нового», приветствовало «драму абсурда». Искусство уже готово было выйти на баррикады в борьбе с чем угодно наподобие «Свободы» Делакруа с обнаженной грудью, как символом грядущей «всепобеждающей плоти». Готовящиеся в истории общественные сдвиги всегда пророчески намечаются в искусстве, когда в «кругах отвлеченной мысли» (культурной элите) забывают о чувстве долга, ответственности и, просто, о самосохранении.