Стремились память до конца убить

Рейтинг:   / 1

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Валерий Власов

Просмотров: 5138

2010 год, Выпуск № 4

«Серебряный век», возможно и не такой патриотичный, как «Золотой век», но не менее талантлив, при этом, более затейлив и разнообразен, шёл вслед за лирикой, живописью и музыкой, опираясь на Чайковского, Репина, Островского и великих русских меценатов, сочетавших отличный художественный вкус с высокой гражданственностью, таких как Третьяков Павел Михайлович, Мамонтов Савва Иванович, Морозов Савва Тимофеевич. Например, в усадьбе Мамонтова, потомственного купца и владельца канительной фабрики «Абрамцево», бывали почти все великие русские художники, здесь была открыта первая частная опера. Мамонтов вместе со Станиславским (Костей Алексеевым) стоял у истоков создания МХАТ. Здесь в «Абрамцево» произошло знакомство Станиславского с Немировичем-Данченко, который, в свою очередь, привлек в МХАТ Чехова, образовав тем самым тот счастливый союз сподвижников, который прославил Россию, да и славит её до сих пор, а МХАТ в результате этого заговорил Чеховским «человеческим» языком.

17 января 1904 года в день рождения Чехова триумфально прошла премьера «Вишневого сада», где присутствовала вся культурная элита: Рахманинов, Репин, Белый, Шаляпин, а фактически это было прощание Чехова с театром. Как показала жизнь, Чехов оказался глубже и значительнее «серебряного века», громко провозгласившего намерение «садить новый сад». Чехов же с русским народом напоминал, что посадить – это ещё не самое главное, надо его ещё и выходить, не только сулить кущи небесные, но и работать , в том числе, и рутинную работу. Поэтому-то в конце спектакля все уезжают в своё «светлое будущее», а Фирса … забывают.

В музыке наиболее ярко «серебряный век» отразил Николай Скрябин, который так же мечтал переделать мир и освободить человека, но уже музыкой. Его «Божественная поэма», «Поэма экстаза», «Прометей» точно отразили это демоническое время. Он и сам был, как демон-прометей. Он сжёг себя и умер в 43 года. Люди жили по какой-то другой, совершенно невероятной духовной шкале. Отсталостью здесь и не пахнет!

Говоря о «серебряном веке», нельзя не сказать о большой прослойке того времени, о русской адвокатуре, игравшей в обществе очень большое значение. Вспомним лишь речи знаменитых в то время «присяжных поверенных», способных осудить не только невиновных, но и оправдать явных террористов, подтверждая девиз того времени, что любое дело надо превращать в искусство. Русская адвокатура, разочаровавшись в возможностях сделать что-то реально-полезное в тогдашнем судопроизводстве (вспомним, как Л.Н.Толстой развенчал всю судебную систему страны в великом своем произведении «Воскресение»), в канун революции 1905 года весь свой пыл обрушила на самодержавие, где успехи её оказались более существенными: она помогла социал-демократам и прочим радикалам произвести смену легитимного строя бесправными методами на диктатуру кучки «новых» якобинцев. Кстати, они (якобинцы) тоже перед захватом власти (1793 год) основали благозвучный «Комитет общественного спасения». Однако, всё закончилось также террором.

В роковые моменты истории человечество, как правило, всегда проигрывает радикализму. Во всяком гуманизме есть элемент слабости, который связан с его презрением к фанатизму, с его терпимостью, с его любовью к сомнению, короче – с его природной добротой, что и может при случае оказаться роковым.

Если отбросить «красную и белую» армии, как исполнительные органы, а оставить лишь моральные сущности двух столкнувшихся в революцию ипостасей – вождей левоинтеллигентской кружковщины (В.Ленин) и русского земства в широком национальном понятии (П.Струве), то это и был тот разлом, разделивший народ на две части. И пять лет полыхала Гражданская война, так и не доказав явно чью-то правду, ибо военное одоление – это не убеждение. А после жестокой открытой схватки двух половин одного и того же народа ещё долго продолжалась «холодная» Гражданская, пока не перегорели целые поколения, зараженные большевистской ненавистью. И можно лишь предполагать о том, что если бы Россия пошла по исконно ей предназначенному пути?

Этот период характерен также массовым увлечением греческой (элинской) культурой, культом спорта, атлетики, красотой человеческого тела. Именно в это время русский ученый в области античной истории, член-корреспондент Петербургской АН, Цветаев Иван Владимирович (отец знаменитой поэтессы) скомплектовал уникальное и довольно полное собрание копий большинства знаменитейших древнегреческих и римских скульптур, на основе которого и был создан в Москве (1912 г.) Музей изящных искусств (современный Музей Изобразительных искусств им. А.С.Пушкина). У публики, особенно у её прекрасной половины, существовал и культ красивых и хорошеньких мужчин. Символом мужской красоты и тогдашним всеобщим кумиром женщин, как в Европе, так и в России, безоговорочно считался французский киноактер миниатюрный и божественный Макс Линдер, снявшийся в популярных в то время фильмах – «Чемпион по боксу» и «Макс тореадор».

В это время в России очень популярным было учение Ницше, как известно, отличающееся крайней смелостью мысли, а его идеалом считалась сильная своей волей духовная личность, которой позволено всё, независимо от общепринятых и установившихся понятий добра и зла. Отвергались христианские морали и всё, что вытекает из слабости человека, а хорошо лишь то, что возвышает чувство красоты и духовной мощи в человеке. Ницше повлиял не только на искусство, и не только в России, он убедил мир, что преобладание зла способствует развитию и торжеству жизни.

Существует притча, что, когда ему шел 21-й год, он после осмотра Кёльна по чистой случайности и недосмотру своего сопровождающего (зловещей фигуре судьбы) вместо ресторана был заведён в публичный дом. И вот этот нежный и чистый юноша, олицетворение мысли и духа, благочестия и скромности, был оглушен видом обступивших странных созданий в легких нарядах и с жадно устремленными на него глазами. Но он заставляет их расступиться, ибо он увидел в глубине этого вертепа свою «единственную»-рояль, идет к нему, ударяет по клавишам, к нему возвращается самообладание, и он спасается бегством. Но лишь позже он догадывается, какое впечатление этот роковой случай произвел на него и сыграл глупую шутку со всем человечеством.

А русские барышни вместо чтения любовных романов читают философов и презирают своих отцов, этих отсталых «мещан», помешавшихся на коммерции и кооперации.

А кооперация в России легла очень «легко» на сердце русского человека. Она помогла ему в его устремленности осваивать новые земли и виды труда, совершать работы, недоступные силам отдельного лица, одновременно одухотворяя всё это гуманизмом, благородством и близким его сердцу чувством коллектива.

Кооперация широко развивалась в конце XIX в., а начальные его очаги можно увидеть в местах ссылки опальных дворян. Так, первый артельный молочный завод был создан декабристами Беляевым, братьями Крюковыми и Мозгалевским в моем родном Минусинске в 1836 году. Им принадлежало и молочное стадо, которое паслось на заливных Енисейских лугах. Товарищество снабжало молоком и молочными продуктами рабочих местных золотых приисков. У российских кооператоров в 1912 г. был даже свой гимн. Вот несколько его строк:

«Наш светел путь
И думы наши честны,
И чист наш благородный труд!»

Революционного радикализма можно было ждать от Блока и Белого, но «какой белены объелся» Брюсов, выросший в благонравной купеческой семье. Вот, что он пишет, имея в виду весь дореволюционный строй российской жизни: «Его я ненавижу, ненавижу и презираю. Лучшие мои мечты о днях, когда всё это будет сокрушено. О, как весело возьмусь я за топор, чтобы громить хоть собственный дом, буду жечь и свои собственные книги». Это уже из области медицины, мистика разрушения, футуризм страстей и при том находящие в этом элементы творчества и созидания! Как тут большевикам не брать было власть!

Молодое поколение, воспитанное на неистовых статьях пламенного Виссариона и других глашатаев свободы, смотрело даже на успешные и самоотверженные дела свои отцов, как на поддельное и фальшивое добро (не по «правилам» заработанное), желая отрицанием, как огнем, выжечь и истребить существующее зло, не различая при этом его неразрывную слитность с тем, что несомненно требовало, как минимум, пощады. Вот тогда и был заложен стиль нашей полемики: «Вы меня никогда не переубедите!» А фактически стиль обсуждения зачастую важнее самого обсуждения.

Философия и Шопенгауэра и Ницше, эта философия на грани сумасшествия, весьма влияла на русские умы, чем был очень обеспокоен Л.Н.Толстой. Они заразили русское общество безнадежным чувством одиночества и отчаянной тоской о «сюрреалистическом» будущем. Индивидуальность в семьях была раскрепощена до неприличия. Бальмонт два раза пытался покончить с жизнью. Даже такой, казалось бы, прочно стоящий на ногах предприниматель и заказчик «нетленных творений», меценат и ценитель искусства (от Бога!), друг Горького, Савва Морозов, был подвергнут русской чуме – смены веков – тоске по «бесконечности», этой бездне, приоткрытой Ницше. Даже он, находящийся в самой сердцевине русской интеллектуальной жизни, проводившем ночи в разговорах «за жизнь и искусство» с самим Максимом Горьким, ведший активную общественную жизнь, помогавший старообрядцам перебираться в Америку (подальше от греха), а большевикам готовить этот самый великий грех ХХ века, решил рассчитаться с жизнью в 43 года в 1905 г. на берегу Средиземного моря. Легко в России богатеть, но жить трудно. Известен случай, когда после концерта знаменитого скрипача–виртуоза, исполнителя сочинений Паганини чеха Яна Кубелика один студент в Одессе в экстазе от его игры застрелился. Кубелик прислал венок на похороны.

Общество смотрело на борьбу террористов с самодержавием, как на любительский спектакль (уже тогда жизнь человека стоила очень мало), а один фабрикант говорил: «Черт её знает, может быть, нужна и революция!»

Чего-то не хватало тогда русским людям до полного счастья. У многих из них годы спустя будет время обдумать свою жизнь, свое «бывшее и несбывшееся» на многочисленных этапах и в ГУЛАГе. Жить и думать одновременно не можем.

Но зато, сколько было написано доброго и сыновнего о России в зарубежье. Это сплошная щемящая тоска о безвозвратной потере безмятежного детства – этого патриархального рая с колокольным благовестом, с трудовой деревенской жизнью, с почти Евангельскими пейзажами, с березками у балкона и стуком молотилки за прудом. Того старого уклада жизни, да и того народа, как стихии, уже не будет.

Будет что-то другое, но какою-то своею таинственною красотою жизнь оскудеет, возможно изменится и то русское чувство природы, то утонченное её осязание, благотворно влияющее на всё русское искусство, и чего давно нет у современных европейцев.

А великий певец русской природы Иван Бунин покинутую Россию вспоминает несколько с другой стороны: «Слишком хорошо жили. А как пили! А как ели! И какие были либералы! Помяните моё слово, это добром не кончится!» Это надо бы помнить и нашей элите.

И хотя в это время в России уже зарождалось новое могучее богословие в лице великих православных богоискателей и русских провидцев (Трубецкой, Булгаков, Бердяев, Мережковский и др.), основанное на учении «всеединства» В.Соловьева и философии «общего дела» Н.Федорова, эта великая и всех примиряющая русская мысль, но она не смогла, а скорее не успела убедить, или переубедить не вовремя разгулявшуюся, ещё духовно не окрепшую нашу нацию («бедные мои дикари», - писала Зинаида Гиппиус), которую по неопытности и на волне атеизма-Дарвинизма охватил бессознательный и безличностный социал-демократический восторг, за которым по предсказаниям Достоевского, уже маячил милый русскому сердцу всеобщий патерналистский коммунизм. Уже тогда демократией и либерализмом утомились, а обращение великих русских граждан к интеллигенции (сб. «Вехи», 1909 г.: или «семеро против течения») до сих пор до конца не понято и не осознано, а поэтому, воспитанные на «науке ненависти», с пеной у рта вот уже сто лет бьемся насмерть с полчищами «врагов», начиная от всевозможных «прихвостней» и «перерожденцев» до безродных «космополитов» и просто всех «ненаших». Когда же мы, наконец, заглянем внутрь себя, да поглубже?

А тогдашние наши провидцы глядели глубоко. Вот, что пишет в 1918 году философ–богослов Булгаков Сергей Николаевич в сборнике «Из глубины», прошедший путь «От марксизма до идеализма» - (название одного из главных его трудов): «Россия экономически росла стихийно и стремительно, духовно разлагаясь. И за это время каким-то внутренним актом, постижением, силу которого дало мне православие, изменилось мое отношение к царской власти. Я стал царист. Я постиг, что царская власть в зерне своем есть высшая природа власти не во имя свое, но во имя Божье. Там, где я раньше видел пустоту, ложь, азиатчину, загорелась божественная идея. Но предо мной становился со всей трагической остротой вопрос о Николае II, совершившем самоубийство самодержавия. Любовь к царю! Это бред, которого не поймёт и не простит мне интеллигенция, но это стихийное чувство русского народа, на котором строилась русская государственность». Так что варианты у России были.