Зэчка

Рейтинг:   / 4

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Надежда Веснина

Просмотров: 5053

2010 год, Выпуск № 5

Со станции Наушки до Новосибирска ехали недели две и все голодом. Пожалеет кто меня, даст корку, водой запью, а когда уж невтерпеж попрошу кого. Везли нас в «телячьем» вагоне, таком, без дверей, с перекладиной. По стенам нары, а в середине даже присесть невозможно, такая грязнотища. Парни позанимали лежачие места, их много было, а женщин мало. А спать-то хочется… Вот они и зовут, руки тянут.

- Иди сюда, Зиночка, а то на ногах уснешь да на рельсы свалишься. Насмелюсь, залезу, вроде плотно лежат, некуда приткнуться, но раздвинутся, вдруг и место появится, приткнуться можно. Ну, конечно, приставали, отбивалась, как могла.

Я ехала назад этой же дорогой, по этой же стране, хоть и голодом, но свободным человеком. Стоял июнь. Мой душевный подъем не могли сбить даже все трудности дороги. Все цвело, зеленело. Байкал поразил меня своей грозной красотой, величием, чистотой. Зеленели нежной зеленью лиственницы. Сосны старые, кряжистые с желтыми стволами. Поняла, как богата и огромна наша Родина. Дорога изгибалась так, что видно было паровоз и весь состав, наш вагон в хвосте шел. Туман, поднимающейся от воды, добавлял впечатление нереальности. Мне всё не верилось, что я домой еду.

Ко мне, от Иркутска где-то, прицепился один блатной. Такой живчик, в наколках весь. Выспросил у меня все, кто такая, где живу, пообещал, что приедет.

До Новосибирска доехали, он говорит мне:

- Ну ты меня, Зинка, жди. Я тут на дело схожу и приеду к тебе. Богатый приеду, одену тебя с иголочки.

Ох, и кляла же я себя, зачем, дура, все рассказала. Надо было бы соврать, назвать другую деревню. Ну зачем он мне нужен, тем более вор? Заявится, не дай бог, а что я родителям скажу? Но, не явился. Наверное, там, в Новосибирске, попался, посадили снова.

Еще в лагере мне сказали, что кто-то сильно хлопотал обо мне, иначе бы сидеть мне весь срок. Дома я узнала, что родные писали в Москву, в Верховный суд два раза, но напрасно. Получив письмо, где я писала, что за хорошую работу меня направили на съезд заключенных, мама сразу же собралась в город к адвокату. Сестра Анисья работала секретарем в сельском совете и стала отговаривать маму от поездки.

- Мама, зачем ты поедешь к адвокату? Только деньги отвезешь. Давай, я сама напишу, не хуже твоего адвоката.

И принялась за письмо. Несколько раз переписывала, чтобы было складно читать, читала его вслух маме, вместе они исправляли шероховатости, и уже собиралась заклеивать конверт, но тут мама сказала ей:

- Положи-ка туда Зинкино письмо.

Они спорили, Анисья не хотела вкладывать письмо, считала, что это ерунда, ничего не даст, но мама настояла. Моя милая, умная мама! Ты сделала все для моего освобождения! Поклон тебе до самой земли!

Тогда работали с письмами трудящихся и, видно по всему, с письмами зэков тоже. Письмо сестры, написанное от руки, вместе с моим письмом, принесло мне освобождение: меня помиловали. Письмо, наверное, попало к какому-нибудь доброму дядечке, который подумал, что порядочно уж девчонка помучилась за полтора метра бязи, достаточно ей срок мотать, пора ей на волю. И председатель Президиума Верховного Совета Николай Михайлович Шверник подписал мне помилование.

От Новосибирска мне билет зарегистрировали в общий вагон до Повалихи, в Зудилово поезд не останавливался. Сошла с поезда, иду пешком по лесной дороге, знаешь ведь ты эту дорогу? Запах духовитый от трав и цветов, птицы поют, быстро иду, почти бегом, домой тороплюсь. Так мечтала в зное монгольской степи о том, что лягу на траву на полянке и буду смотреть в небо, на облака. Хоть и торопилась домой, но не утерпела, легла под березой, полежала, отдохнула. Потом полем своим совхозным шла, помидоры уже в почву пересадили, они принялись, крепенькие стояли. Дома меня ждали, письмо из Москвы получили о моем досрочном освобождении. К нам приехали племянники из Барнаула, меня увидели, глазенки вытаращили, кричат маме: «Баба! Зинка идет!»

Мама моя людей лечила. От грыжи, от заикания, от испуга, заговаривала зубную боль, укус змеи. Хорошо на картах ворожила, но не любила ворожбу, почему-то. Придет к нам кто-нибудь, просит ее поворожить, она редко соглашалась, карты раскинет и долго-долго сидит, думает, потом собирает карты и результат выдает. На меня она тоже карты раскладывала. Выходила тяжелая жизнь, но смерть мне не выпадала. Я ее потом упрашивала, чтобы она меня научила на картах гадать. Она сказала, что этому так научить нельзя, надо по книгам учиться. Она училась по книгам, ей отец книги старинные купил. А когда в 20-е годы гонения «на ведьм» начались, он все книги пожег в печке. Мама плакала сильно, не хотела с книгами расставаться, но он сказал, что жизнь дороже любых книг.

Когда меня посадили в тюрьму, она поехала в Барнаул что-то купить. Идет около Старого базара, тогда же все пешком ходили, смотрит, кучка людей около одного подъезда собралась. Она любопытная была и смелая. Подошла и спрашивает, зачем тут люди стоят. Ей говорят, что ворожей хороший приехал, сегодня ворожит, они узнали и пришли, ждут. «А поскольку он берет?» - спрашивает мама. Денег у нее всего три рубля оставалось. – «Кто сколько даст». Мама достоялась к нему, заходит: «Поворожите мне на червонную даму». Он карты разложил и говорит: «Она у вас в неволе. Жизнь у нее очень тяжелая, прискорбная. Мамаша, будь готова ко всему. Она оттуда не вернется, она погибнет». Положила мама ему последнюю трешку, ушла. Думает, легко вычислить, на кого женщина ворожить пришла. Многие в неволе были. Многие не возвращались. Мама так и думала, что я не вернусь, готовилась к худшему. Лес пилю, лесина упадет, голову пробьет и все, или на пилораме руку оторвет, или от голода умрет. Да мало ли в лагере причин для смерти! Но все обошлось, слава Богу, ворожей ошибся.

Неделя прошла, как я домой приехала, надо в Тальменку съездить, Полина своим, конечно, написала, ждут меня. А поезд туда только ночью ходил, поезд пригородный. Где-то, примерно, в час ночи. Пошла я на поезд. Обязательно я в какое-нибудь дерьмо вляпаюсь, не в тюрьму, так замуж. Вот и в тот раз тоже. С мужем будущим познакомилась, с Володькой. Поездка эта и свела. Иду я по деревне, в мордовский край захожу, а он от Аржановых начинался, оглянулась, заметила в свете от окошка, что за мной кто-то чешет. Я перепугалась, в своей деревне мне бояться нечего, но не за себя, а за Полин чемоданчик. Отберет чемоданчик чужой. Полина вовек не поверит, скажет, что присвоила. Идет он за мной и идет, я быстрее, он тоже, потом догнал меня, спрашивает:

- Далеко идешь?

- Отсюда не видать.

Стал он спрашивать, чья я, да откуда. Надо быть находчивой, врать уметь, а я не умею. Не учла свого знакомства с тем блатным. Рассказала и этому все про себя. Он тоже сказал мне, где живет, и что его зовут Вовка. Так и сказа - Вовка. Прицепился и дошел со мной до самой станции. Спросил еще меня:

- Ты надолго поехала?

- Как примут.

Тут поезд подошел, я села. Хорошо, думаю, что чемоданчик целый. В поезде не спала, думала, что надо как-то жизнь свою устраивать, работу искать, только кто меня на работу после лагеря возьмет, кому я нужна? Честно в деревне дружить со мной ни один парень не будет, после лагеря, кто поверит, что я ни с кем не была? Прикорнула я на краешке лавке, а под утро и приехала. Нашла Полинин дом. Живут они – бедней некуда, в землянке, мать ее больная, две сестренки. Девчонки хорошенькие, на Полинку, похожие, а она красивенькая была. Писала она им, что беременна, они знали, и что ребенка скинула, да и как дитя выносить можно в таких условиях? Он тоже заключенным был, а на свободе каким-то начальником, пожениться хотели, как освободятся. Когда спросила:

- Здесь такие-то живут?

- А, ты Зина! Полина нам написала про тебя. Мы уже давно ждем, сомневаемся, приедешь ты или нет. Письмо уж давненько получили.

Мать ее говорит:

- Не знаю, дождусь я ее или нет. Ведь еще восемь лет ей жить в лагере. А я так болею.

- Дождетесь, не надо отчаиваться. Люди ждут амнистию.

- Как же, дождешься эту амнистию.

На стол собрали картошку да огурцы соленые, ничего больше у них не было. Беднота такая. Наши-то коровку держали, полегче было. А корове кто траву косить будет, мать Полина сама больная, мужа на фронте убили. Я хотела сразу же домой ехать, они меня не отпускают: «Поживи, да поживи». Сестренка Полинина работала уже, газировку делала.

- Зина, не уезжай, я с работы напитки принесу.

Вечером принесла. Мы сидим, пьем, а газу много, в нос так и шибает, смеемся. Я у них три дня пожила.

А через три года Сталин умер, объявили амнистию. Люди плачут по вождю, волосы на голове рвут, убиваются, как по родному. Я не плакала, никто из нашей семьи не плакал и не убивался. Галю, сестру мужа твоего, она тогда в девятом училась, отхаживали. У них в семье никто от Сталина не пострадал. Воровать, конечно, плохо, но воровали-то с голода, не от хорошей жизни, да по глупости. Меня до сих пор не реабилитировали, хоть я такие мученья приняла, статья не подлежала реабилитации, ведь я за воровство была осуждена. Здоровье я сильно подорвала, ноги болят, а с чего бы им не болеть-то? Ведь мерзли они и мокли. Удивляюсь, откуда только силы брались. У человеческого организма, говорят, десятикратный запас прочности.

г. Междуреченск
2005 год