Зэчка

Рейтинг:   / 4

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Надежда Веснина

Просмотров: 5053

2010 год, Выпуск № 5

Пересыльная тюрьма в Барнауле, на жилплощадке. Перегнали нас с горы поближе к вокзалу. Там сидели все осужденные и готовились этапы, кого куда. Ужас мой удвоился, утроился, удесятерился. В камере более 100 человек. Помещение небольшое, одно окно, еле пропускающее дневной свет, нары, параша в углу. Я не представляла, как мне справлять нужду на виду у толпы. Это вонючее приспособление придумано специально для того, чтобы унизить и подавить человека. Места было очень мало, люди валялись на склизком полу, нечем было укрыться, нечего постелить под себя. Хорошо, что никто не приставал, меня наверх женщина одна позвала. Были, конечно, и стычки, но меня они как-то не касались. Сидели всякие, но в основном, такие, как и я: тоже попались по дурости. Родных вспоминали, представляли, что сейчас делают они. У некоторых детки малые остались, родители, мужья, хозяйство. Как на душе было муторно: такие огромные сроки получили, вернутся ли, дождутся ли их родители и мужья? Даже если и вернутся, на воле все по-другому будет: дети вырастут, сами они постареют, пострашнеют.

Готовился большой этап в Монголию. Собирали женщин для работы непосильной даже мужикам. Смеркалось, когда выгнали всех во двор тюрьмы, построили в пятерки и погнали по Барнаулу к железной дороге. Так началось мое большое путешествие по необъятной стране Советов. Я, никогда не ездившая дальше Барнаула, проехала по всей стране и даже побыла за границей, в Монголии. Наш этап, как чудовищный червяк, полз по городу. Окруженная конвоирами и рычащими собаками колонна пугала народ тем, что каждый мог оказаться в ней, никто не застрахован от этого. Мне стыдно было, лицо горело, а глаза жгло от слез. Народу провожающего полно оказалось, по сторонам стояли и кричали. Анисья с мамой в толпе провожающих тоже были, узнали они, что нас в Монголию погонят, от нашего деревенского парня Лешки Копченого. Он, как не русский вроде был, смуглый очень, вот и прозвали его Копченым, он недавно в нашу деревню приехал, недалеко от нас жил. И, оказалось, он в охране работал. Нас из бани вели, он на меня уставился, я – на него, потом подошел и говорит: «Зина, вас завтра будут отправлять в Монголию. Сказать твоим?» – «Конечно, скажи», - говорю. Когда ещё приведется свидеться?

Анисья мне вскричала: «Зина, Зина! Мы здесь!». Я сразу ее голос узнала, но мне-то кричать нельзя. Нас строго-настрого предупредили, чтобы молча шли, не выкрикивали, а крикнешь, так огреют винтовкой мало не покажется, автоматов тогда у охраны еще не было. Слезы у меня и так текли, а после того, как я услышала родные голоса, потекли еще сильнее, казалось, борозды прокладывали, по сердцу скребли. Все на нас глядели, хотелось сквозь землю провалиться, и не было конца этой дороге позора. Наконец мы дошли до вокзала. На путях всю колонну заставили встать на колени. Многие плакали, собаки рычали и лаяли, конвоиры орали, толпа, провожающая нас, тоже кричала и ревела. В школе учили, по радио говорили, что нас не сломить, не поставить на колени, а вот стоим, окруженные овчарками и конвоем. Русские бабы, жены, матери и сестры на коленях на своей родимой земле! Мало того, что мы сами от сраму такого сгорали, на бесчестье наше смотрели наши родные и близкие, чужие люди что пригородный поезд ждали. Конвоиры стали громче надрываться, командовать:

- Пятерка! Поднимайсь! Бегом! В вагон!

Два конвоира с собаками бежали по краям пятерки. Мы бежали. Лезли в вагон. Ложились на нары. Конвоиры возвращались. И снова:

- Пятерка! Поднимайсь! Бегом! В вагон!

И так пока не загрузили, поданный заранее длиннющий состав для перевозки заключенных, без окон. Зачем зэкам окна, свет? Для многих он померк давно. Я заняла верхние нары и не знала хорошо это или плохо. Вагон не отапливался, внизу было холодно, а наверху стало невыносимо душно. Когда в такую консервную банку понапихано столько народу, станет тепло от дыхания и от жара тел.

Мне страшно повезло, какой-то умелец прокопал в металле нашей банки прямо на уровне моих глаз, маленькую дырочку. В нее можно было выглядывать или, прижавшись ртом, глотать свежий воздух, воздух свободы. А еще повезло, что нары мои и эта дырочка оказались на той же стороне, где находилась моя деревня. Сколько раз я проделывала этот путь до Барнаула и назад - два раза в день, шесть раз в неделю. И никогда не думала, что он мне так дорог. Видела, что подъезжаем к моей деревне, вот он, наш лес, небольшой кусочек улицы, и все! Проехали. Сердце щемило, стучало, слезы лились сами собой. Только через семь лет я вернусь сюда, может, увижу маму, папу, племянников. Только потом, много времени спустя, я узнала, что меня не должны были отправлять по этому этапу, я по годами не подходила, но не хватало нескольких человек по числу затребованных, и тюремному начальству приказали подобрать недостающих из молодых, крепеньких девчонок.

Целых семь лет! Представить невозможно! Зачем только моя рука потянулась за этой тряпкой? Теперь вот еду в железном вагоне, без окон, люди тут как свиньи по нарам валяются, душно и жарко, страшит неизвестность. Везли нас по стране, которой мы так гордились, считали самой лучшей в мире, но ей, нашей стране, как и в войну, как и до войны, нужна была даровая, молодая, трудовая сила, нужна сила – и страна взяла ее. Как брала всегда – тоже силой.

После Великой Отечественной войны Советский Союз развернул огромное строительство на востоке страны. Ему нужны были рудники, обогатительные фабрики, металлургические заводы.

Женщинам путешествовать в железной банке противопоказано, в смысле гигиены. Ни умыться, ни подмыться, ни постирать. Подмывались собственной мочой, а уж если начнутся месячные, это просто мученье. Кое-какие тряпочки были, но их же надо стирать, а нечем. Постелить на доски нечего, кроме того, что есть у тебя. Выдали нам фуфайки, хочешь, на себя накинь, укройся, а хочешь под себя постели. Туалет – тумбочка такая, с одной стороны вагона, очередь вечно к ней.

Напиться и то досыта не давали. На целый день – по одному сухарю размером с ладонь. А дорога-то длинная: страна большая, шестая часть суши всего земного шара. Ехали больше двух недель. Состав подолгу стоял на станциях, пропуская более важные поезда. Надоела эта коробка до смерти, скорей бы доехать! Пусть работа, пусть каторга, пусть даже гибель, но только на свежем воздухе, а не в этой вони.

Раза два за дорогу приснилась мне наша речка Черемшанка. Стою я в ней по колено, наклоняюсь, пью воду из пригоршней, брызгаю на себя, а ногам так приятно, песок струится между пальцев, рыбки в ноги толкаются. Я смотрю вниз, на зеленую воду и вижу в прозрачной воде перловицу, так мы называли продолговатые ракушки за их внутреннюю бело-голубую перломутровость. Она наполовину зарылась в песок, таких ракушек раньше в речке полно было. Вскроем ее ножичком, моллюска выбросим, а зачем? Так и нас сковырнули с привычного места. Теперь-то перловиц давно нет, река обмелела, как вырубили кустарник по берегам, когда кирзавод построили. Каждый раз засыпая, молила: пусть река приснится, лес или хоть огород, хоть грядка с луком! Но сон не часто приходил, все чаще глаза не смыкались, мысли в голове разные в голове суетились.

Приехали, наконец-то! Станция Наушки. Это еще СССР, но граница близко. Женская колония № 103, теперь я буду жить здесь долгих семь лет. Здесь построены бараки вагонного типа, нары в два этажа. Заняли мы места, повели нас, наконец-то, в баню. Но что это за баня! Здесь считали, что баню топить не обязательно, тем более греть воду. Так сойдет. Дали по маленькому кусочку мыла и по одной шайке воды разрешили налить. Но сначала стали проверять на вшивость. Со мной сдружилась за дорогу Катька из Алейска, пошарила баба в голове у нее, и сразу увела, ни слова, ни говоря. Вдруг слышим крик за дверью. Я на крик было кинулась, чтобы помочь. Но банщица на меня, как заорет: «Куда!» Я и остановилась. Все, кто был, недоуменно переглядываются, вдруг Катька выходит, голова обрита наголо и ревет. У нее такие пушистые светлые волосы были. А банщица ей:

- Не реви, дура, это еще не самое страшное, что может случиться. Волосы отрастут. Будет и пострашнее.

А у меня волосы густые, до пояса, что же мне с ними делать? Позор ведь, если обреют. Потом узнала, что есть мазь такая, мылока называется, ей я и пользовалась все время, выменивала на хлеб. Все мазали волосы, кто не хотел насекомыми обзавестись. Вот зачем там следили хорошо, так это за вшами. Тут уже ничего сказать нельзя, проверяли постоянно, брили наголо.

Помылись мы кое-как, в казарму пошли. Когда кое-как обосновались, подумали, что надо домой весточку послать, письмо накарябать. Я села на нары, положила на колено миску и стала писать. Вдруг заходит баба в кожанке, идет, разглядывает новичков и выбирает, как я потом узнала, себе пару, дружить. Позже просветили нас, что она кобелом зовется, а бабу, что дружит с ней, ковырялкой зовут. Катька тоже письмо пишет. Я письмо дописала и тетю эту спрашиваю вежливо, она как раз со мной поравнялась:

- Скажите, пожалуйста, а тут адрес какой?

Она мне так презрительно, сквозь зубы:

- Я писем не пишу и адресов не знаю.

Оказалось, считается позором разговаривать с фраерами, это с нами, которые пошли по первому сроку, им, имеющим не одну судимость.

Катька, которая еще не отошла от бритья волос, закричал в сердцах:

- Да что вы за люди такие, живете здесь, а адресов не знаете?

Тетка поглядела на Катьку оценивающе, будто запоминала, повернулась и вышла, немного погодя снова заходит, а с ней - здоровенная деваха, которая подошла к Катьке и врезала ей кулаком по лицу, повалила и стала пинать. Молча. Мы, кто находились рядом, так и застыли. Да и Катька почему-то не орала, только кряхтела, когда нога девки вминалась ей в ребра, плакать же начала когда они ушли:

- Зинка, ну почему я такая большеротая? Ну что бы мне промолчать? Эта банщица накаркала, что еще страшнее будет. И это все за один день? А если каждый день так будет? Да тут рехнешься или повесишься!

Лежа под залоснившимися от нечистых тел, бывших когда-то байковыми, одеялами, договорились молчать, поменьше языками молотить. В лагере не только начальство держит в страхе заключенных, но и сами заключенные ненавидят друг друга, стремясь выжить, приспосабливаются, как могут, оказавшись в такой беде, не сплачиваются, а издеваются над теми, кто слабей. История эта еще не закончилась, как оказалось.

На следующий день, прибегает шестерка и зовет Катьку к начальству, к помощнику командира по хозяйственной части Владимиру Ивановичу, оказывается, ему доложили, (у зэков хорошо налажено сарафанное радио), что новенькую избили. В кабинете кроме него, была дневальная барака и тетя Тоня Ямпольская, та блатная, по указанию которой избили Катю. Кате уже рассказали, какой она страшный человек, жестокий и беспощадный, ставящий себя выше всех. Владимир Иванович спросил Катерину: в чем дело; она ответила, что сама виновата; ну раз так, иди, раз сама виновата, значит, вступила на путь исправления. Вышла Катя, дух перевела, сердце в пятках. Немного погодя, заходит в уборную, а там тетя Тоня сидит, нужду справляет и нагло так спрашивает:

- Ну что, поняла, как себя в лагере нужно вести?

- Да, поняла теперь, исправлюсь, хорошо буду вести.

Катерина потом мне шепотом рассказала:

- Ну, надо же, у тети Тони, наколка на плече, «устала жить в разлуке с волей». Еще бы! Пятый раз корячится, поневоле устанешь.