Зэчка

Рейтинг:   / 4

Подробности

Категория: Публицистика

Автор: Надежда Веснина

Просмотров: 5045

2010 год, Выпуск № 5

Прихожу на кухню. В белой кофточке и в штанишках сатиновых. Юбка-то у меня пропала. Мать Феня уже знала, что я приду, осмотрела меня всю и говорит:

- Худа ты, больно, девка. Ну ничего, здесь ты поправишься. Только это что такое? – она потрепала мои штанишки, - Михаил Михайлович не любит, когда в штанах. Завтра приходи в юбке.

Что делать? Опять плачу. Где юбку взять? Вспомнила, у Тамарки есть. Побежала к ней, стала просить:

- Томочка, миленькая, дай поносить твою юбку. Меня врач на кухню определил, а там без юбки никак нельзя.

- А твоя-то юбка, где?

- Да украли ее у меня, почему и прошу твою поносить.

- Ой, ну если ты на кухню работать идешь, я продам тебе юбку, нальешь мне лишний черпачок каши, когда я подбегу.

- Тома, ты что? Как я тебе налью, меня к раздаче близко не подпустят, будто ты не знаешь, что только мать Феня разливает.

- А ты исхитрись, спрячь что-нибудь мне. Или ты не хочешь, чтобы юбка твоя была?

Я согласна была исхитриться, чтобы работать на кухне. Купила я у нее юбку за четыре пайки хлеба, в долг, и пошла на кухню. Никакого сравнения с валкой леса. Тепло, светло, а, главное – сытно. И работы не очень много. Картошку заключенные ночью чистят. Кашу повара варят, а я на подсобных работах: воды там принести, печку растопить, пол помыть, помочь хлеб резать. Режу хлеб в первый рабочий день, крошки собираю, быстро в рот пихаю, сосу крошечки, чтобы никто не заметил. Мать Феня смеется на мои ухищрения:

- Кого ты обмануть хочешь? Да тут все, кто работал, через это прошли, все голодные приходили, а потом отъедались. Отрежь кусок хлеба да вчерашнюю кашу съешь, вот и наешься, а то давится, смотреть противно.

Хлеборезка дала мне кусок, а мать Феня подвинула чашку с кашей. Присев за печку, давясь и глотая не прожевывая, за мгновение умяла все.

Отъелась я быстро. Молодой организм снова набрал силу. Я поправилась, стала гладкая, красивая, потухшие глаза заблестели, ввалившиеся щеки приняли былую форму, волосам моим и так многие завидовали, их каштановому цвету, густой и длинной косе. Тамарке тоже иногда кашки подкидывала. Поскребу по котлам, отложу, потом дам ей потихоньку, она и этому рада. Мою пол как-то на кухне, заходит Михаил Михайлович, оглядел меня одобрительно, смотрит мне в глаза и спрашивает:

- Хочешь быть счастливой?

- Разве в тюрьме можно быть счастливой? – буркнула я и глаза отвела.

- Вот и обсудим это. Приходи завтра к семи вечера в больницу.

Повернулся, помахал мне рукой и ушел. Я испугалась. Рассказала матери Фене.

- А что ты, девка, хотела? Думала, он тебя пожалел, когда сюда направлял? Не ты первая и не ты последняя. До тебя тут одна отъедалась. Ты, поди, видела ее. Симпатичная такая, черненькая. Теперь с пузом ходит, это ее врач обработал. Скоро ее отправят на мамскую колонию. Родит там ребеночка, побудет с ним немного, а потом его в дом ребенка определят, а ее снова сюда или куда-нибудь еще, срок дальше мотать. Увидит ребеночка своего или нет, неизвестно. Не каждый ребенок выживает, да и не каждая мать искать его кидается. Эти дети уже государственные, мать не знают, отца тем более. Государство им и отец и мать.

На другой день к вечеру мать Феня отозвала меня в сторону и говорит:

- Зина, к нам скоро приезжает комиссар, проверять работу. Ты на кухне работаешь, а может, ты больная? Ты же не проверялась ни разу. Комиссар придерется, тогда всем попадет. Может, нельзя тебе на кухне работать. Иди в больницу, пусть тебя посмотрят и дадут справку, что ты здорова. Да наперед пойди в баню, подмойся, как следует.

Видно не первый раз эта сводня подкладывала девчонок под врача. Хочешь еще сколько-то удержаться на сытном месте, ходи к врачу проверяться. А он еще посмотрит, целка ты или уже кем-то попорчена. Я пошла в баню, попросила воды у банщицы, взяла обмылочек, помылась. Потом поплелась в больницу. Михаил Михайлович сидел за столом.

- Пришла? Снимай трусы и ложись на кушетку. Я тебя посмотрю.

Я стояла столбом, лечь не могла. Как это какой-то дядька будет рассматривать то, что показывать стыдно. Нет, я не лягу. Ни за что не лягу. Он встал из-за стола и подошел ко мне. Грубо так схватил меня за руки и потянул к кушетке. Я стала вырываться из его сильных рук. Он не выпускал. Я дернулась, вырвалась, выскочила из кабинета и побежала так, что пятки засверкали. Утром, придя на кухню, узнала, что больше здесь не работаю.

- А что ты хотела, милочка? Теперь пеняй на себя, никто тебе не виноват. На твое место любая с радостью прибежит, каждая под него ляжет. Чем он тебе так не приглянулся? Такой интересный мужчина. Ой, дура, ты дура, еще пожалеешь не раз, покусала бы локоток, да не укусишь… - так выпроваживала меня мать Феня с этого сытного места.

Потом долго думала, правильно ли я сделала, что отказала врачу. Конечно, сытная жизнь это хорошо, но что потом? А вдруг бы я забеременела? Мужик этот беременных не жалует, ищет другую, откармливает ее, чтобы приятнее было на нее смотреть и обнимать. Гад заевшийся. Ребенок родится, не дай бог, - это бедненькая сиротка с рождения. Найду ли я малыша своего, если срок закончится? Выживет ли он, малюсенький, если взрослые не выдерживают, умирают? Производителю этому наплевать, где его дети, что с ними, как им? Все-таки я правильно сделала, что не связалась с врачом.

Пошла к кладовщице за обмундированием, сказать, что завтра меня снова переводят лес валить. Она выдает мне белейшую фуфайку и такие же белые штаны. Я даже шарахнулась от такой формы.

- Да вы что? Как я буду работать на лесоповале в этом? Она же белая.

- Ничего больше нету, девонька, - отвечает мне кладовщица.

- Да как же нету? Вон у вас все полки завалены черными фуфайками и штанами, – закричала я.

- Не твое дело мне указывать. Что дала, то и наденешь.

Я схватила вещи и побежала в барак. Утром все 450 человек смотрели на меня, как на белую ворону, вся колония знала конец нашего романа. А я и была белой вороной, упустила такой шанс. Так Михаил Михайлович отомстил мне. Вскоре его перевели от нас в другую колонию, и я его больше никогда не видела.

Начальник лагеря был из военных. После войны даже генералов, не говоря о других чинах, за невостребованностью в армии направляли работать в лагеря. Кто годен командовать таким огромным числом голодных и обозленных людей? Только тот, кто делал это всю свою жизнь. Кто сможет сам беспрекословно выполнять указания вышестоящих органов? Только тот, кто головой пользуется только для ношения шапки и ждет указания сверху. Кто может безжалостно расправиться с человеком, уничтожить и унизить? Да опять же тот, кто посылал солдат в мясорубку, ставил заградотряды, приказы отдавал расстреливать перед строем. В лагере им намного легче было, чем на фронте: черную работу исполняли придурки. Без них лагерный строй пошатнулся бы, а может, и не устоял. Все, кто имел по несколько сроков, заделались дневальными, бригадирами, учетчиками, на общие работы они не ходили, нами командовали, и с них никто ничего не требовал. Самые тяжелые, так называемые общие работы выполняли только фраера. Даже если какую блатную и пошлют на общие работы на неделю, то она пилить не бросится, ее назначат за костром следить, дрова подкидывать.

У Дашки кончался срок отсидки. И вдруг она перестала ходить на работу. Умом тронулась, наверно. В здравом уме никто бы не решился на такое, когда свобода не за горами, а рядом, совсем близко. Наоборот бы, когти рвал на работе. А она лежит в бараке и с места не двигается. Отвели ее в карцер. Там лежанка без подстилки и пол из бревен. Три дня она там провела, каждое утро охранник ее спрашивал: «Пойдешь на работу?» Она: «Нет». На четвертое утро приходит начальник с конвоиром. Орет: «Встать!» Она лежит, ноль внимания. Начальник кивнул конвоиру. Тот схватил ее за ноги и сдернул с лежака, да неудачно, о бревенчатый пол сильно разбил голову, сломал позвоночник. Родственники ее москвичи, она тоже москвичка. Ждали ее, ждали, стали писать, искать, нашли ее в больнице полным инвалидом. Добились якобы суда, говорят, зэки видели, как начальник колонии пилил дрова, радовались, не могли оторваться от такой картины, что их бывший издеватель, сам терпит унижения и оскорбления, потеет не общих работах, ест баланду да черный хлебушек, голодает, мерзнет и мокнет. Это одна из историй со справедливым концом, только правда ли это?

Спилили весь лес. Весь этот засохший, неизвестно от чего, массив. Этот климат даже природа не выдерживала, а люди должны были выдержать, пережить и не загнуться. Долго-долго грузили бабы лес в машины, чтобы увезти на пилораму и напилить из него шпал. Погрузка оказалась непосильной для женского организма работой. Прислоняли доски на грузовик и катили бревна наверх. Снизу катить было не трудно, а чем выше, тем труднее. И опять голодом. Тут уже стали падали чаще. Невозможно грузить бревна каждый день. Много умирало прямо там, некоторые пропадали бесследно: уйдет из барака в больницу, и нет ее больше. Но производство не стояло: подгоняли новые этапы, выбывших заменяли вновь прибывшие, поздоровее. Уничтожали зэков, как мы на речке ракушки. Раковинку раскроешь и отбросишь бесформенное тельце моллюска погибать. Какой смысл в этом? Никакого. Живое губить – бессмысленно.

После того, как весь лес перевезли на пилораму, определили нас пилить эти бревна на шпалы, которые должны лечь, может быть, вместе с нами, на железную дорогу до Монголии. Когда штабеля бревен понизились, чаще возникали слухи о пересылке нашей колонии в Монголию, железку строить. Ничего хорошего мы от этого не ждали. Шел слух, что там еще хуже, чем в Союзе. А телеграф зэков редко врет.

Огромный барак в Монголии. Крошечные, как иллюминаторы, окна, не пропускающие дневной свет. Одна радость - нет клопов, этому все обрадовались, настроение поднялось, оказывается так мало надо людям для счастья! Не женщинам, мы женщинами себя не чувствовали, зэчкам для счастья крайне мало надо. Но это компенсировалось большими минусами. Очень плохо было с водой. Вода привозная. Работа адская.

Ночью саперы взрывают сопки, освобождая взрывом камни, а днем мы извлекаем камни на месте взрыва, таскаем к узкоколейке и складываем в кучи. Камни должны стать основой для железной дороги. Изнурительный, непосильный труд. Не всякий организм способен вынести каждодневное таскание камней. Камни были всякие: такие, что может поднять одна и такие, что нести надо втроем, а были и камешки, что пятерым не под силу. Приходят вертушки, мы нагружаем их камнями и снова нагромождаем кучи. И так всеми днями.